Последние строки

Последние строки

Черное беззвездное небо висело над городом. Тишина пустынных улиц нарушалась лишь перекличкой ночных патрулей да лаем собак. Город спал тревожным сном, окна домов были темны.

Центральная площадь города была ярко освещена огнем множества фонарей, в свете которых спешно шли приготовления к казни. Столб, стоящий посреди эшафота, со всех сторон обкладывался связками хвороста. В это время другие служащие городской тюрьмы устанавливали ограждение, за которым должны были находиться зеваки.

Человек, находившийся в камере смертников, не обращал внимания на приготовления к собственной казни, он не прислушивался к голосам стражников, долетавшим до него через небольшое зарешеченное окно, расположенное под самым потолком.

Ему оставалось жить несколько часов, поэтому он спешил. Случайно найденным угольком он что-то писал на стене, его глаза, за несколько недель, проведенных в тюрьме, привыкшие к темноте, не нуждались в свете.

Близился рассвет, становилось светлее, неясный силуэт узника становился все четче. На вид ему было около пятидесяти дет, длинные, давно нечесаные волосы и всклокоченная борода местами тронула седина. На бледном, изможденном лице были видны следы побоев, левый глаз почти не открывался, вся бровь и верхнее веко представляли собой одну большую рану, покрытую запекшейся кровью. Плачевный вид дополняла безразмерная одежда из мешковины.

Мужчина посмотрел на небо.

- Уже светает, – проговорил он осипшим голосом. – Господи, помоги мне, я должен успеть!

Уголек вновь заскользил по стене.

И в час расплаты буду я

Один перед толпой безумной,

Быть может, ангелы меня

Уж ждут в долине чудной.

Или мне предстоит попасть

В владения демонов ужасных

Но лишь бы только не пропасть

Среди людей, со всем согласных.

И может кто-то обо мне

Когда-то где-то вспомнит,

Наступит радость на земле,

Любовь сердца наполнит…

В коридоре послышались приближающиеся шаги. Дверь открылась, на пороге стояли вооруженные копьями стражники в доспехах.

- Пора! – сказал один из них. – Собирайся.

- Благодарю тебя, Господи, я успел – прошептал узник, и уже громче ответил – Я готов!

Он встал и твердой походкой вышел в коридор, где его тут же окружил конвой. Освещая путь факелами, процессия вышла на тюремный двор. В это время солнце поднялось над горизонтом, смертник замедлил шаги, остановился и повернул лицо на восток.

- Чего встал, иди! – прикрикнул на него один из стражников, подтолкнув древком копья.

- Я лишь хотел в последний раз погреться в лучах солнца, – покорно ответил заключенный.

- Не бойся, на костре будет очень жарко, там ты согреешься, - с издевкой выкрикнул один из конвоиров под одобрительный хохот остальных стражников.

Процессия двинулась вновь. Перед ними открыли ворота тюремного двора, и они вышли на переполненную, несмотря на столь ранний час, площадь. Толпы зевак, стоящие за ограждением, с интересом смотрели на деревянный помост со столбом, обложенным хворостом, обсуждая предстоящую казнь. Среди этой массы людей тут и там мелькали лоточники, предлагавшие зрителям еду и напитки, а более внимательный взгляд мог заметить опытных карманников, вышедших на свой промысел. Даже предстоящее убийство человека, вся вина которого состояла лишь в том, что он писал стихи и не боялся в своих строках обличать тиранию властей, не останавливала бездушных, погрязших в своих пороках людей от стремления к наживе. Страдания одних обогащали других, прибыль была прежде всего.

Конвоиры повели приговоренного к эшафоту. Со всех сторон неслись брань и насмешки в адрес узника, кто-то бросил в него камень, попавший в щеку. Смертник прикрыл рукой ушибленное место, но, подгоняемый конвоем, продолжил путь. Наконец он поднялся на помост, где его уже ждали глашатай и палач.

Глашатай был маленьким, тщедушным человечком неопределенного возраста с настолько невыразительными чертами лица, что не будь на нем облачения, соответствующего его должности, он бы легко затерялся в толпе зевак, столпившихся возле помоста.

Палач, лицо которого скрывала маска, был олицетворением могущества власти, ее карающей силы. Высокий, мускулистый, он зарабатывал себе на жизнь тем, что отнимал ее у других. И если бы кто-то заглянул в его глаза, он возможно был бы удивлен их безразличным выражением. Палач не испытывал к своей жертве никаких чувств, ни жалости, ни злобы. Приговоренный был для него лишь очередной работой, за которую он получал свои гроши.

Глашатай и палач, несмотря на свою внешнюю несхожесть, дополняли друг друга, становясь нелепой карикатурой на власть: когда ложь первого, призванная убедить толпу в иллюзии всеобщего счастья, не принималась, в дело вступал второй, лишающий голов самых недоверчивых.

Приговоренного привязали к столбу. Глашатай, дождавшись, когда стихнет гул голосов, развернул свиток и громко прочитал:

- Именем Господа Бога, мы, члены городского совета, приговариваем этого еретика, не достойного носить человеческое имя, к смертной казни через сожжение. Вместе с ним будут сожжены его богохульства.

Как часто бывает, самые безбожные поступки оправдываются его именем.

Свернув свиток, глашатай повернулся к палачу.

- Приступай!

Палач поднял лежащий на помосте мешок и вытряхнул его содержимое на кучу хвороста. Это были листы бумаги, исписанные мелким ровным почерком, это были стихи, за которые несчастный был приговорен к смерти.

- То же будет со всяким, посмевшим преступить закон! Такова воля Господа и городского совета! Да будет так! – прокричал глашатай и сошел с эшафота.

Толпа неистовствовала. Сейчас она получила то, что ей было нужно – зрелища и хлеб, бесплатный хлеб, который разбрасывался служащими тюрьмы среди обезумевших зевак.

Палач поднес факел к куче хвороста и бумаги и вслед за глашатаем спустился вниз.

Огонь охватил сухой хворост, вверх повалили клубы дыма, языки пламени жадно лизали белые листы бумаги, все ближе подбираясь к смертнику.

- Смерть еретику! Сгори вместе со своей писаниной! – кричала безумная толпа, дерясь между собой за куски хлеба.

Внезапно раздался вначале едва слышный, но постепенно нараставший голос приговоренного.

- Радуйтесь! Ликуйте! Вы получили, что хотели! Вам плевать на все, лишь бы вам давали хлеба и зрелищ, и вы будете готовы лизать ноги того, кто это вам дает! Мне не жалко расставаться с жизнью, мне жалко тех, у кого она остается, потому что жизнь без свободы – ничто! У меня отнимут мою жизнь, но никому не отнять мою свободу! Вы можете сжечь мои стихи, но вам не убить слово, оно живет, пока живут люди, и как ветер разносит семена, мои слова принесут свободу!

Толпа в недоумении замолкла, прислушиваясь к последним словам человека, окруженного огнем.

Глашатай пытался перекричать слова поэта, но его никто не слушал.

Наконец, словно очнувшись от сна, стражники взялись за свои арбалеты, несколько стрел пронзили тело несчастного, оборвав его слова, не дав ему договорить.

В это время, слабый ветерок, гулявший по площади, набрал силу, словно услышав последнюю фразу казненного. Огонь пожирал останки человека, все было кончено.

Через какое-то время толпа разошлась, люди торопились по домам, стремясь быстрее съесть подачки и забыть обо всем в своих убогих жилищах.

Площадь опустела, ветер гонял пепел и обрывки бумаги. Недалеко от помоста стоял прилично одетый молодой человек, державший в руках обгоревшие листы со стихами, которые он тихо читал.

Не знаю, может быть заря

Ко мне придет еще лишь раз,

Своим сиянием даря

Мне счастья больше, чем алмаз.

Быть может ветер принесет

Слезинку летнего дождя

И наконец мой глаз найдет

Людей, таких же, как и я.

Молодой человек бережно сложил листы и убрал их в карман одежды. Еще раз взглянув на эшафот, он покинул площадь. Неторопливо он шел домой, погруженный в свои мысли, и не заметил, что от самой площади за ним украдкой следил маленький человечек, глаза которого были полны злорадства и предвкушения близкой награды.

Неделю спустя, после бесконечных допросов и истязаний, молодой человек был приговорен к смерти.

Дверь камеры, в которой еще недавно ожидал своего смертного часа поэт, вновь распахнулась. Не удержавшись на ногах от сильного толчка в спину, на пол упал избитый арестант.

- Свою последнюю ночь ты проведешь в этой камере, любитель стихов, – проговорил стражник. – Твой кумир сидел здесь же, а завтра ты повторишь его судьбу. Счастливо!

Дверь камеры закрылась.

Узник с трудом поднялся, в нем нелегко было узнать молодого человека, неделю назад стоявшего на площади с листами бумаги в руках. Его лицо было в крови, а богатую одежду заменила роба из мешковины.

В камере царил полумрак, через небольшое окно под потолком проникал тусклый свет заходящего солнца. Но все же молодой человек разглядел написанные углем буквы на пыльной стене.

Он подошел ближе и шепотом начал читать вслух стихи.

Когда придет тот день,

Что будет для меня последним

Набежит на сердце тень,

Станет лицо бледным.

Прервется пульс, в моей груди

Застынет сердце и наружу

Последний выдох изнутри

Прорвется в утреннюю стужу…

Прочитав стихотворение, молодой человек прошептал:

- Учитель, как жаль, что ваши последние стихи суждено увидеть лишь тем, кто последует вслед за вами до самого конца.

За окном стало темно, но узник, неоднократно прочитавший текст на стене, уже мог пересказать его наизусть по памяти.

Время незаметно шло, ночь подходила к концу, небосвод начинал светлеть, а молодой человек все еще повторял шепотом последние строки своего учителя.

И может кто-то обо мне

Когда-то где-то вспомнит

Наступит радость на земле,

Любовь сердца наполнит.

В коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась, вооруженный стражник с факелом в руке сказал:

- Пора, палач уже заждался!

Все повторялось, вновь эшафот, толпа, костер, смерть, забвение, лишь на пыльной стене остались строки, выведенные угольком…

2005 г.