ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Командир взвода Михееев доложил о чрезвычайном происшествии в его подразделении: у него, Михеева, похищено две тысячи немецких марок.

— Вы уверены, что это произошло в отряде и что вы их не потеряли? — спросил я.

— Вчера они были, товарищ командир, — отвечал Михеев с досадой.

Для нас это был вопрос принципиальный.

— Собрать и построить подразделение, — сказал я Михееву.

Когда он вернулся и доложил, что взвод построен, Стехов, Лукин и я отправились туда.

— Товарищи, — начал Стехов, — произошел позорный случай. У нас в отряде — кража! Вы сами понимаете, дело не в деньгах, их всегда достанем, — дело в том, что среди нас оказался недостойный человек.

В строю раздались голоса:

— Обыскать!

— Поголовный обыск!

И, уже спросив разрешения, молодой партизан-белорус сказал:

— Так дальше жить невозможно. Пятно на всем взводе. Надо его смыть. Поэтому предлагаем поголовный обыск.

Вызвали коменданта лагеря. Он стал в стороне от строя, и бойцы один за другим начали подходить к нему, поднимая обе руки для обыска и гордо глядя в лицо коменданту.

Были обысканы личные вещи и даже места, где спали партизаны.

Обыск не дал результатов. Денег не нашли. У всех было подавленное настроение. Взвод молча разошелся.

На следующий день подразделение Михеева было послано в сторону Луцка — разыскать оружие, оставленное военнопленными, бежавшими из гитлеровского лагеря, а также связаться с людьми, которых нашла в свою бытность там Марфа Ильинична Струтинская.

Проводив глазами уходящий взвод, я направился к Лукину. Мне хотелось поделиться с ним одним подозрением. Еще вчера, при обыске, я обратил внимание на бойца Науменко — человека уже немолодого, лысого, в синей гимнастерке и коротких кирзовых сапогах. В отряде он был недавно — пришел с очередной группой бежавших из плена. Мне показалось, что этот Науменко побледнел, когда объявили об обыске, его отличал от всех других бойцов какой-то особый, блуждающий, как мне показалось, взгляд, особая, неуверенная манера держаться. Я спросил Лукина, что он думает о Науменко.

— Науменко несколько раз ходил по нашим заданиям в Ровно, — сказал Александр Александрович. — Обычно он сам просил его направить. В бою проявил себя неплохо. Но как разведчика едва ли целесообразно его дальше использовать. В городе ничего толком не сделал. Поручили ему достать бумагу — не сумел. Сведения принес какие-то путаные. Я думаю, впредь не стоит его посылать.

— Не стоит, — согласился я и рассказал Лукину о своих сомнениях.

Прошла неделя. Взвод Михеева вернулся. Доложив о том, что задание выполнено, Михеев добавил:

— История, товарищ командир! Науменко пропал!

— Как так пропал?

— Непонятно. На второй день после того, как вышли, смотрим — нет Науменко, исчез.

— Искали?

— Весь лес кругом обшарили, оставляли «маяки». Никакого толку…

Никто не знал, что стало с Науменко, пока вернувшийся из Ровно Борис Крутиков не сообщил о своей встрече с ним по дороге.

— Куда идешь? — спросил Крутиков.

— В Ровно, — спокойно отвечал Науменко.

— Зачем?

— За тем же, что и ты. Командир послал.

Крутиков не стал его задерживать и пошел своей дорогой.

Так мы поняли, что в наших рядах был предатель.

Городские разведчики получили приказание всеми способами наводить справки о Науменко, сделать все возможное для того, чтобы убрать предателя.

Уже через несколько дней после бегства Науменко Кузнецов, Струтинский и Шевчук сообщили, что обстановка в Ровно крайне осложнилась. По улицам ходят шпики, тайные и явные агенты гестапо, чуть ли не каждому прохожему заглядывают в лицо, проверяют документы…

В своем донесении Струтинский писал: «Науменко видели с гестаповцами в легковой машине».

Участились повальные обыски и облавы. В гестапо решили, очевидно, обыскать вдоль и поперек весь город. Планомерно оцеплялись квартал за кварталом, и гестаповцы с фельджандармами шли подряд по всем домам и квартирам.

Так попали они и на квартиру Лидии Лисовской. Никого из разведчиков здесь в тот момент не было. Но Лидия боялась другого: у нее в диване хранилось оружие. Две винтовки с патронами и шесть противотанковых гранат.

— Прошу, — сказала Лидия молодому лейтенанту, когда тот громко постучал в дверь.

Лейтенант вошел в сопровождении двух солдат. Одного он оставил у парадного, второго у черного хода.

— Впускать всех, не выпускать никого! — приказал он солдатам.

По тому, как тщательно этот лейтенант производил обыск, как педантично соблюдал при этом все правила, Лидия догадалась, что это гестаповец с небольшим стажем, из новичков. Он обыскал переднюю, кухню, спальню. Когда очередь дошла до столовой, Лидия с обворожительной улыбкой предложила ему позвать на помощь солдат.

— Вы так очень скоро устанете, господин лейтенант, если всюду будете возиться сами.

Она усадила лейтенанта на диван, сама села рядом, и, пока солдаты ворошили вещи, отодвигали мебель, они мило разговаривали.

Окончив обыск, лейтенант поднялся с дивана, галантно попрощался с Лидией, обещал вскоре наведаться снова — и уже не с таким неприятным делом, как сегодня.

В этот вечер, открыв на стук дверь и увидев на пороге Шевчука, Валя испытала двойственное чувство. С одной стороны, ей так приятно было видеть у себя Михаила Макаровича, с которым они успели сдружиться, с другой же — Шевчук своим приходом нарушил все правила конспирации.

Вообще-то, сказать по правде, все разведчики чем дальше, тем чаще собирались вместе, нарушая строжайший запрет командования. Как-то само собой сложилась дружная компания: Валя, Кузнецов, Шевчук, Струтинский и Коля Гнидюк, до его отъезда в Здолбунов. Каждый из них всегда примерно знал, чем заняты остальные, где кто находится и как с кем связаться. Их встречи, сначала редкие и случайные, вошли в обычай. От командования это тщательно скрывалось. Правда, и мне, замполиту, и начальнику разведки время от времени доводилось узнавать о таких встречах, но никто из нас не подавал виду. Так и длилось это обоюдное молчание.

Да и что можно сделать на месте командования? Что можно было предложить товарищам взамен этих дружеских свиданий? После утомительных дней, проведенных в самой гуще фашистов, в этой удушливой атмосфере, в страшном, подчас нечеловеческом напряжении, каждый из таких вечеров бывал как отдушина, каждая встреча с друзьями успокаивающе согревала, ободряла, поддерживала.

О чем они разговаривали между собой в такие вечера? Да, по сути дела, ни о чем. Кто-то рассказывал смешную историю, кто-то вспоминал довоенные счастливые времена, рисовали друг другу будущее, много шутили, подтрунивали над Гнидюком, как тот искал своего обидчика жандарма; отчитывали Валю за то, что она курит… Как-то, уже тогда, когда Гнидюка перевели в Здолбунов, Кузнецов поехал к нему, пробыл три дня, а вернувшись, подолгу рассказывал свои впечатления. Ездил он на машине, которую Коля Струтинский, как всегда, «одолжил» у гебитскомиссара Бера. Машина пришла из Здолбунова, доверху набитая яблоками. Это был подарок от здолбуновских товарищей. Братья Шмереги, Михаил Михайлович и Сергей Михайлович, уговорили Кузнецова заехать перед отъездом к ним домой и здесь же, в своем небольшом яблоневом саду, нагрузили машину… Кузнецов приехал из Здолбунова прямо к Вале и у нее же оставил весь груз. С тех пор долгое время, где бы ни состоялась встреча, Валя и Струтинский несли туда большую корзину яблок — угощать товарищей.

К самой Вале заходить было не принято. Больше того, всем, кроме Кузнецова и Николая Струтинского, бывать у нее категорически запрещалось.

И вот сегодня, в такое тревожное время, перед Валей предстал Шевчук.

Он пришел как ни в чем не бывало, словно так и полагалось, уселся за стол, попросил чаю и, если остались, то яблок, а обедать наотрез отказался: «Нет аппетита». Видно было, что устал он дьявольски.

Валя долго допытывалась, в чем дело, почему Шевчук так утомлен и расстроен, не случилось ли чего-нибудь неприятного. «Чепуха! — отвечал Михаил Макарович. — Просто набегался за день». Валя поняла, что он не хочет говорить, и перестала расспрашивать.

Шевчук просидел до десяти часов, а в десять, уже поднявшись уходить, неожиданно заявил, что опоздал всюду (туда уже поздно, а туда далеко — не успеешь) и что придется, хочешь не хочешь, остаться ночевать здесь. «Только никому ни слова».

Валя промолчала в ответ. Она просто не знала, как ей быть, и неизвестно, что ответила бы Шевчуку, если бы тут не вмешалась мать:

— Да побойся бога, Валюша! Куда он пойдет так поздно!.. Не стесняйтесь, Михаил Макарович, вот тут, на диване, можете располагаться, и спите себе сколько нужно, а если вставать вам, то скажите — я разбужу.

Шевчук вопросительно взглянул на Валю и, увидев доброе, лукавое и ободряющее выражение ее глаз, решил наконец остаться.

Евдокия Прокофьевна, мать Вали, должна была разбудить его в восемь утра, но уже в шестом часу протяжный свисток и вслед за ним выстрелы подняли всех на ноги. Валя выбежала из своей комнаты. Увидев Шевчука, она поняла, что тот все слышал.

— Сейчас узнаю, — проговорила она тревожно и, накинув пальто, выбежала наружу.

Она вернулась сразу же. Для того чтобы понять, что происходит на улице, не требовалось много времени.

— На улице жандармы, проверяют документы…

В ее голосе Шевчук не услышал упрека, которого ждал и которого так заслуживал.

Квартира оказалась под угрозой провала.

Шевчук надел плащ, взял в руки портфель, но тут же был остановлен Валей:

— Что вы! Куда вы пойдете? Сидите уж. Документы-то у вас в порядке?

Шевчук открыл портфель, вытащил оттуда несколько разных бумажек, переложил в карман. На дне портфеля лежала граната.

Жандармы не заставили себя ждать. Офицер и двое солдат торопливо вошли в комнату, принеся с собой холод. Они застали мирную картину: девушка в сером будничном платье, пожилая женщина, очевидно мать, и средних лет человек, очень прилично одетый, в очках, пили чай… Девушка сразу же заговорила по-немецки:

— Пожалуйста, пожалуйста, только закрывайте дверь поплотнее.

Офицер, высокий, стройный, с наглым взглядом бесцветных глаз, взял под козырек:

— Фрейлейн, проверка.

Солдаты уже устремились в другую комнату.

— Пожалуйста, — пригласила Валя. — Вот мои документы. Только прошу вас, поскорее — я опаздываю на службу.

— Не волнуйтесь, фрейлейн, — с холодной улыбкой отвечал офицер, — можете задержаться на несколько часов… Движения на улице нет. В рейхскомиссариате не будут на вас в претензии.

— Серьезно? — Валя весело засмеялась. — О, тогда нам действительно незачем торопиться. Мутерхен, — обратилась она к матери, — чаю господину обер-лейтенанту!

— Нет-нет, — вежливо, но настойчиво возразил тот, — у меня нет для этого времени.

— Но вы с холода!

— Если фрейлейн не возражает, как-нибудь в другой раз.

Валя с готовностью пригласила офицера заходить, но добавила, что ведь и сейчас чашка чаю заняла бы очень немного времени.

— Кто с вами живет? — спросил офицер.

— Я живу с матерью, — бойко ответила Валя. — А это, — она показала на Шевчука, — мой двоюродный брат.

— Янкевич, — почтительно, слегка поклонившись, произнес Шевчук.

Офицер смерил его любопытным взглядом:

— Документы?

Шевчук протянул свои бумажки. Достать гестаповский жетон он не решился. Офицер внимательно прочел все и, не возвращая, снова вскинул глаза на Шевчука:

— Тут сказано, что вы живете совсем в другом месте…

— Да, — вмешалась Валя. — Он зашел к нам вчера вечером, задержался, и мы с мамой оставили его ночевать…

Портфель на стуле лежал так, что Шевчук мог в любой момент выхватить гранату. Было мгновение, когда взгляд офицера задержался на портфеле. Если бы офицер вздумал обыскивать комнату, он, конечно, начал бы с этого портфеля. Этого нельзя было допустить!

— Двоюродный брат? — переспросил офицер, взглянув на Валю, затем перевел взгляд на Шевчука и наконец протянул ему документы. Это значило, что с проверкой закончено.

Когда офицер ушел, Шевчук объяснил Вале, чем вызван его вчерашний неожиданный визит, который мог так дорого обойтись им обоим. Причина была, как выразился сам Михаил Макарович, самая неуважительная: просто заскучал, захандрил, одиночество замучило — ну и не выдержал…

— И вот мне наказание, — усмехнулся он. — Именно сегодня должны были прийти с проверкой! Видно, теперь придется быть особенно начеку. Кто знает, какие еще последствия вызовет подлое предательство Науменко.

Валя и Шевчук прождали до полудня, пока не убедились, что облава снята. Тогда они вышли на улицу, тут же распрощались и пошли каждый своей дорогой.

Это был первый и последний визит Шевчука к Вале. Мы, конечно, узнали о том, что произошло, но не стали выговаривать Михаилу Макаровичу — решили, что сам он извлечет хороший урок из этого нарушения правил конспирации.

К счастью, ни Кузнецова, ни Шевчука, ни Струтинского предатель не знал в лицо, не знал их фамилий, не знал он и наших явок в городе. Но на след одной из них ему каким-то образом удалось все же навести гестаповцев. Двух товарищей — Николая Куликова и Васю Галузо — мы так и не успели уберечь от беды.

Куликов и Галузо жили в небольшом, двухэтажном доме в центре города, на Хмельной улице, Куликов до войны был сельским учителем, Галузо — агрономом. Оба они присоединились к отряду в начале 1943 года.

Галузо имел некоторое внешнее сходство с Кузнецовым, и гестаповцы, очевидно, были уверены, что выследили именно его. Офицер Пауль Зиберт пока не вызывал никаких сомнений.

Однажды ночью гестаповцы окружили дом. Хозяйка квартиры первая это заметила и разбудила разведчиков.

Галузо посмотрел в окно.

— Антонина Васильевна, уходите отсюда сейчас же. Соврите там что-нибудь или скройтесь. А мы тут останемся.

Хозяйка ушла.

— Рус, партизан, выходи! — закричали с улицы.

Куликов и Галузо тем временем спешно баррикадировались, закрывая двери и окна мебелью.

Гестаповцы стали ломиться. Партизаны из окон открыли огонь. Начался неравный бой.

По окнам стреляли из винтовок, автоматов и пулеметов. Куликов и Галузо отвечали стрельбой из своих ТТ. Когда гитлеровцы увидели, что осада не приносит успеха и меткие выстрелы партизан разят то одного, то другого из них, они вызвали помощь.

Подъехала машина с крупнокалиберным пулеметом. Из окна дома бросили гранату. Машина и пулемет были разбиты. Гестаповцам пришлось вновь вызывать подкрепление.

Свыше шести часов длился этот бой в центре города между двумя советскими патриотами и доброй сотней фашистских карателей. На улице стало светло. Движение прекратилось. В соседних домах были подбиты стекла. Двое храбрецов продолжали стрелять и забрасывать врагов гранатами.

Когда все патроны были расстреляны, все гранаты израсходованы, Василий Галузо и Николай Куликов уничтожили все документы.

После шестичасового боя, потеряв убитыми до двух десятков солдат, гестаповцы захватили «в плен» два трупа.

Не удалось спастись и Антонине Васильевне. Ее арестовали, подвергли жестоким допросам, выбили все зубы, вырвали волосы. При этих допросах присутствовал Науменко. Он принимал участие в пытках. Антонина Васильевна не проронила ни слова. Она была расстреляна при допросе.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 272829 30 31 32 Следующая ⇒