ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В лесах под Ровно. ГЛАВА ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В лесах под Ровно

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Есть в жизни у каждого из нас минуты наивысшего подъема всех сил, незабываемые минуты вдохновения. В моей жизни, жизни рядового коммуниста, минуты эти неизменно связаны с получением заданий партии. Каждый раз, получая очередное задание — а из этих «очередных заданий» и состоит вся биография людей моего поколения, — я испытывал это непередаваемое состояние внутренней мобилизованности. Мысль работает в одном направлении; планы, развиваясь, вырастают в мечты; мечты, в свою очередь, обретают зримую реальность планов, с поразительной ясностью видишь свой завтрашний день, трудный и радостный, и хочется приступать немедленно к делу, каждая минута промедления кажется невыносимой.

Именно такое состояние испытывал я апрельским вечером сорок второго года, идя по молчаливым, рано обезлюдевшим, затемненным улицам Москвы.

Незадолго перед тем я вернулся из Брянских лесов, где в течение полугода командовал партизанским отрядом. И вот теперь мне поручено сформировать новый отряд — группу людей, которая выбросится на парашютах в глубоком тылу противника, в лесах Западной Украины, осядет там, сплотит вокруг себя местное население и поведет активную борьбу против немецких оккупантов.

…Сурова и необычно тиха вечерняя, затемненная Москва, но такая она еще дороже. На улице Горького, у Центрального телеграфа, меня останавливают красноармейцы с автоматами — комендантский патруль. Мимо проносятся грузовики с бойцами. «Идет война народная, священная война…» — долетает до слуха их песня.

Дорога кажется нескончаемо долгой.

Впереди ночь, томительная, бесконечная… Теперь уже не уляжется беспокойство, не перестанет томить бездействие, пока не окунешься с головой в новую, как всегда захватывающую, волнующую своим высоким назначением работу, порученную партией.

Утром следующего дня в номере гостиницы «Москва», где я тогда жил, появляется Саша Творогов. С ним мы знакомы по Брянским лесам. Саша еще очень молод, ему немногим больше двадцати, а выглядит он и того моложе. Он в новом летнем обмундировании, которое ему не по росту и топорщится. Стриженный под машинку, с пухлым юным лицом, успевшим уже загореть, Саша похож на школьника или, вернее, на юношу — воспитанника воинской части. Кто бы сказал, что у этого юноши за плечами опыт бывалого партизана!

В начале войны воинская часть, в которой сражался Творогов, попала в окружение. Молодой боец не растерялся. Вместе с товарищами он направился из лесов Белоруссии к линии фронта, уничтожая по дороге вражеские автомашины. Осенью 1941 года группа оказалась в Брянских лесах, где и присоединилась к моему отряду. Так произошло наше знакомство.

В первой же операции Саша зарекомендовал себя отважным воином: оказавшись в сложной обстановке, он проявил выдержку, находчивость и незаурядные способности разведчика. Скоро он окончательно расположил всех нас к себе своей скромностью и старанием. Саша стал начальником разведки отряда. На этом посту он работал очень успешно.

Желание казаться старше выработало у Саши привычку морщить лоб и какую-то особую сдержанность. Явившись ко мне, он деловито справляется, когда и куда нам предстоит лететь. Что его участие в отряде — вопрос решенный, это для Саши вне сомнений.

— А ребят возьмете? — спрашивает он, имея в виду наших брянских партизан, и тут же советует: — Хорошо бы Дарбека Абдраимова, и еще найдется человек двадцать. Списочек я вам составлю…

Вскоре приходит майор Пашун, начальник штаба отряда, за ним майор Стехов, назначенный заместителем командира по политической части. Он подтянут, тщательно выбрит. В армии Стехов недавно, но чувствует себя уже кадровым военным. Он охвачен тем же нетерпением, что и мы с Твороговым.

— Местом базирования отряда намечены леса в районе города Ровно, — объясняю я, отвечая на вопрос Творогова. — Выбор не случайный. В Ровно фашисты устроили «столицу» оккупированной ими территории Украины. В этой «столице» находится со своим рейхскомиссариатом наместник Гитлера, имперский комиссар Эрих Кох, здесь сходятся все нити управления гитлеровцев на украинских землях.

— Почему именно здесь? — спрашивает Творогов. — Почему не в Киеве?

— Они, видимо, полагают, что в Ровно, за полторы тысячи километров от фронта, им будет спокойнее. Ведь Западная Украина — это, если можно так выразиться, младшая сестра в нашей большой советской семье. Не год, не два, а много лет она находилась на чужбине. Здесь долгое время хозяйничали австрийцы, а после первой мировой войны — польские паны. Сохранилось кулачество, бывшие помещики с их прихвостнями; сохранились осколки петлюровцев, буржуазных националистов и другие матерые враги нашей Родины. Эти люди, верные своей подлой натуре, служат теперь гитлеровцам. Поэтому-то гаулейтер Кох предпочитает сидеть в Ровно, а не в Киеве. Но и здесь ему не должно быть покоя!..

Все согласились, что следует включить в отряд несколько уроженцев Западной Украины, хорошо знающих ее. Найти и подобрать этих товарищей было поручено Творогову.

…Наш отряд — пока еще московский — рос не по дням, а по часам. Люди шли и шли — мы со Стеховым не успевали принимать всех желающих. Каждый из новичков просил к тому же, чтобы приняли в отряд одного-двух его знакомых. Иногда эти знакомые звонили и являлись сами.

Так, позвонил мне однажды молодой человек, назвавшийся доктором Цессарским. Он явился сразу же после телефонного звонка и заявил, что просит зачислить его в отряд.

— Вы очень молоды для врача, — сказал я, выслушав его просьбу.

— Я окончил медицинский институт. Будучи студентом, практиковался в институте имени Склифосовского.

— Вы хирург?

— Да. Знаю полевую хирургию.

— Это хорошо, что вы хирург, но нам нужен врач по всем болезням, да такой, чтобы в него бойцы верили…

— Понимаю… Хвалить себя трудно. Спросите обо мне товарищей из отряда, они меня знают.

— Кто именно?

— Шмуйловский, Селескериди, Базанов — многие!.. От них я и узнал, что вы формируете отряд.

Я внимательно рассматривал своего собеседника. Высокий, стройный юноша с темными вьющимися волосами, правильные черты лица… Держался он просто, с достоинством, и только глаза выдавали глубокое внутреннее волнение, с каким он ждал моего ответа. Юноша мне нравился. Я чувствовал, как искренне стремится он на опасный участок борьбы с врагами.

Я готов был уже согласиться, но меня остановило то, что молодой врач стоял передо мной в военной форме — в шинели с петлицами и пилотке.

— Вы служите в армии?

— Да. В первые дни войны я подал заявление в Московский комитет комсомола. Просил направить на фронт, а меня взяли да и заперли во внутренние войска.

— Но теперь вас оттуда не отпустят!

— По вашему ходатайству… — Юноша замялся. — Я не хочу сидеть в тылу. Очень прошу вас добиться…

Через полчаса я был в кабинете командующего внутренними войсками, генерал-полковника.

— Врач Цессарский из вашей дивизии просится в отряд полковника Медведева, — сказал кому-то по телефону генерал, пробегая глазами рапорт Цессарского. — Как вы на это смотрите?

Выслушав ответ, он решил:

— Здесь можно сделать исключение.

И написал на рапорте: «Откомандировать Цессарского в распоряжение тов. Медведева».

…Подготовка отряда заняла около месяца. В окрестностях Москвы, в лесу, был разбит лагерь. Живя там, мы ежедневно тренировались в стрельбе, изучали тактику. Вблизи лагеря находилось озеро, и, воспользовавшись этим, мы стали практиковаться в постройке плотов, переправлялись на них с берега на берег.

В свободные часы разучивали песни. Не просто пели, а именно разучивали. Большими энтузиастами и мастерами этого дела оказались Цессарский и его друг Гриша Шмуйловский. Они как никто любили песню, понимали в ней толк, а главное — отдавали себе отчет в том, что она должна сослужить хорошую службу в нашей партизанской жизни. Они так и говорили: «Нужно взять с собой туда побольше песен!»

Цессарский появлялся в лагере только по вечерам. Целыми днями он носился по городу, запасаясь в больших количествах перевязочным материалом, медикаментами — всем, что могло понадобиться с первого же дня пребывания во вражеском тылу…

Впоследствии я узнал еще об одном занятии, которому наш доктор посвящал это время. Он совершенствовался в хирургии, читал медицинские книги, консультировался у профессора своего мединститута. Шутка ли — ему предстояло быть врачом по всем болезням.

Как командир отряда, я пользовался каждым случаем, чтобы поговорить с людьми о предстоящей нам жизни. Полугодовой опыт командования партизанским отрядом в Брянских лесах позволял предвидеть условия, в которых придется работать, трудности, которые нас ожидают. Я рассказывал о них товарищам, ничего не утаивая, предупреждая о лишениях, о постоянном риске, с которым связана жизнь партизана. И видел по глазам молча слушавших людей, что опасности и лишения ни в ком не вызывают страха.

Перелететь сразу в намеченное место, в Сарненские леса Ровенской области, оказалось делом весьма трудным. Сарненские леса были слишком далеко. Лететь над оккупированной территорией можно только ночью, а весной ночи короткие: самолет не успеет затемно сделать рейс и вернуться обратно. К тому же появление советских самолетов могло привлечь внимание гитлеровцев к Сарненским лесам, и это сразу же подвергало отряд большой опасности. Мы решили поэтому лететь ближе — не в Сарненские, а в Мозырские леса, оттуда к месту назначения добираться пешком. Наметили для приземления район села Мухоеды, расположенного на границе Ровенской области.

В конце мая вылетела первая группа из четырнадцати человек. Во главе группы полетел Саша Творогов. В списках бойцов отряда он стоял первым.

— Что бы ни случилось, мы встречаемся у села Мухоеды, — предупредил я его перед вылетом.

Через два дня пришла радиограмма, в которой Творогов сообщал, что вместо Мозырских лесов группа оказалась южнее Житомира. Это почти за триста километров! Мало того, местность оказалась безлесной, укрыться негде.

Еще через день Саша сообщил о своем решении, невзирая ни на какие трудности, пробираться в Мозырские леса, к назначенному месту сбора. Во время передачи этого сообщения связь неожиданно прервалась.

Мы ждали день, два, три — связи все нет и нет. Что могло случиться?

Решили отправить вторую группу. Виктору Васильевичу Кочеткову, возглавившему ее, было поручено во что бы то ни стало разыскать Творогова и обеспечить прием всего отряда. Но и на этот раз нас подстерегала неудача: Кочетков и его товарищи оказались тоже не у села Мухоеды, а севернее на двести километров.

Спустя некоторое время, однако, Кочетков радировал со станции Толстый Лес. Это на железной дороге Чернигов — Овруч, в тридцати километрах от Мухоед. Кочетков сообщал, что там он остановился и организует сигналы для приема новой группы парашютистов.

Настроение поднялось. Третья группа во главе с начальником штаба отряда Пашуном вылетела к Толстому Лесу. В составе этой группы не было радиста — их у нас не хватало, — но зато в звене были два партизана, хорошо знавшие и Мозырские леса, и даже самую станцию Толстый Лес.

Мы сообщили Кочеткову, чтобы он встречал самолет кострами.

«Костры зажег», — ответил Кочетков.

Всю ночь я ходил по комнате из угла в угол, не в силах ни спать, ни даже присесть, поминутно смотрел на часы, и, вероятно, именно поэтому время тянулось особенно медленно. С наступлением рассвета ожидание стало еще более мучительным. Чем светлее становилось утро, тем тревожнее делалось на душе. Когда наконец с аэродрома сообщили желанное «прилетели», я почувствовал, насколько выбился из сил за одну эту ночь.

— Все в порядке, — доложил пилот. — Парашютисты сброшены на сигналы у станции Толстый Лес.

Но в то же утро Кочетков радировал, что никакого самолета не было, хотя костры горели всю ночь. Что за наваждение? Значит, опять не туда сбросили людей! Радиста у Пашуна нет, стало быть, и вестей от него ждать нечего.

Творогов пропал, Пашун неизвестно где…

«Вылетаю сам», — тут же решил я и тут же, обратившись к командованию, получил категорический отказ. Осталось ждать.

С очередным звеном — четвертым — полетел Сергей Трофимович Стехов. Как ни печально, но и его группу тоже выбросили не на сигналы Кочеткова.

«Не было никакого самолета», — сообщил Кочетков. «Третий день, — радировал Стехов, — не могу определить место, где нахожусь. Посылаю людей в разведку — не возвращаются».

Волнение достигло предела. Я категорически потребовал, чтобы мне разрешили отправиться самому. Наконец последовало согласие.

Со мной должны были лететь Александр Александрович Лукин, намеченный после исчезновения Творогова начальником разведки отряда, радистка Лида Шерстнева и несколько бойцов-испанцев.

Они были из числа тех испанских товарищей, которые в свое время сражались за свободу своей Родины и потом бежали от фашистского террора Франко. Когда началась Великая Отечественная война, испанские антифашисты, обретшие у нас свою вторую родину, стали просить Советское правительство об отправке их на фронт. Они заявили, что, участвуя в войне Советского Союза против гитлеровской Германии, они тем самым ускоряют освобождение своей родной Испании. Пятнадцать испанцев были зачислены в наш отряд.

Вечером двадцатого июня я со своей группой был на аэродроме. Провожали нас товарищи по первому отряду.

Прощание было недолгим. Провожающие знали, что мы летим на запад, что писем от нас скоро не будет, но ни о чем не расспрашивали, лишь желали счастливого пути, счастливой звезды, говорили те привычные, скупые, но полные значения напутственные слова, что надолго западают в сердце. В назначенное время самолет был готов. До свидания, Москва!

Как всегда, в первые минуты пути мы еще всеми мыслями там, в городе, который только что покинули, с теми, кто еще четверть часа назад пожимал нам на прощание руки. Но вот эти мысли постепенно отходят, появляются новые, и они устремлены уже не назад, не в прошлое, а в ту новую, неизвестную и волнующую жизнь, которую мы начнем с наступлением утра. В самолете возникает оживленный разговор, кто-то начинает песню: русская сменяется испанской, испанская — украинской, и так всю дорогу.

Пролетая над линией фронта — а она проходила не так далеко, несколько западнее Тулы, — самолет оказался в слепящих полосах прожекторных лучей. Вокруг нас рвутся снаряды немецких зениток. Но самолет счастливо минует опасную зону. Прошел еще час, и последовала команда — приготовиться к прыжку.

Я глянул в окно и отчетливо увидел внизу огни костров. Самолет, делая круг, пошел на снижение. Мы выстраиваемся в затылок у открытой бортовой двери. Там, за дверью, ночь, пустота. Трудно справиться с волнением.

— Пошел!

Прыгаю первым.

Нас сбросили высоко — метрах в девятистах от земли. Небо ясное, над головой ярко светит луна, внизу, на земле, видны костры, но они удаляются — ветер относит нас в сторону. Кругом парашютисты — вверху, справа, слева. Вот один пролетел мимо меня, обгоняя. Успеваю подумать: парашют раскрылся не полностью, может разбиться человек.

Внизу лес. По правилам приготовился: взялся крест-накрест за лямки. Но в тот же миг рвануло воздушной волной, отнесло в сторону и наконец стукнуло о землю. От опушки леса меня отнесло метров на сорок.

Заранее было условлено, что я зажгу костер и на огонь соберутся приземлившиеся парашютисты. Но я так ушибся при падении, что не могу встать на ноги и набрать хворосту для костра. Тогда я подтягиваю к себе парашют, зажигаю его и, держа наготове автомат, отползаю в кусты. Как знать, кто сейчас придет на этот костер!

Слышу чьи-то осторожные шаги. Спрашиваю:

— Пароль?

— Москва!

— Медведь, — отвечаю и громче: — Брось свой парашют на огонь, иди ко мне.

— Есть!

Подходит Лукин, за ним Лида Шерстнева, потом один за другим появляются остальные.

Километрах в трех-четырех лают собаки, лают беспрерывно, не унимаясь, будто их кто-то все время дразнит. Значит, недалеко деревня.

Собрались все. Последним подошел товарищ, которого я заметил в воздухе. Его парашют раскрылся не полностью, и он неминуемо разбился бы, но, к счастью, ударился ногами о телеграфные провода, протянутые вдоль железной дороги, это смягчило падение.

Я встал, с трудом распрямился.

Компас, звездное небо и железная дорога — этого достаточно, чтобы знать, куда идти. Станция Толстый Лес совсем недалеко.

Итак, мы в тылу врага, за шестьсот километров от линии фронта, за тысячу километров от Москвы.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒