Я верю в сказки. Я, наверное, глупый, но оставлю тебе одно стихотворение, которое напишу ниже. Оно будет о нашей встрече. Надеюсь, ты не против, что я на «ты».

Делай это,
когда оно перестанет приносить адскую боль,
и нож перестанет сильнее впиваться меж ребер.
formyzu

Аки не был идеальным, как и все в этом мире имеют изъяны, так и он имел: падал, разбивал в кровь коленки и локти, кусался в агонии и размахивал руками в полнейшей истерике, задевая других людей; хотел однажды отомстить, хотел когда-то разбить чьё-то лицо буквально до мяса; рассыпался, собирался вновь, врал, улыбался сквозь тернии злобы. Его толкали, прижимали виском к ледяному бетону, отбирали самое ценное, сжигали в кислоте его тепло, рвали кожу надрывно, а затем целовали в щёчку с фразой «я же тебя люблю».

На улице холодно и промозгло. Небо затянуло безликими облаками, не оставляя и надежды на то, что хоть лучик солнца проберётся и осветит хотя бы маленькую часть города. Аки ненавидит эту погоду и любит всем сердцем, потому что она и уничтожает в нём живое, и одновременно скрывает это действо от чужих глаз, как и его самого.

Ему хотелось бы сейчас выйти на мост и вцепиться ледяными пальцами в ограждение, чтобы смотреть на темную гладь воды, думать, что можно сейчас прыгнуть туда, вниз, и исчезнуть из чужого для него мира, покинуть это бренное тело и скорее всего отправиться в Ад. Ведь это хотя бы не мучения на этой земле, где даже преисподняя кажется сущим раем.

Казалось бы, чего Аки надо от жизни, по сути же ничего особенного, кроме нормальной работы, одежды и пары верных друзей. Возможно, конечно, хотелось бы повстречать свою вторую половинку, но это сродни какому-то испытанию. То, что говорили Аки про любовь, похоже на не очень радужную перспективу в жизни. Лучше уж быть одиноким до смерти, чем сейчас влюбляться.

К сожалению, всё же это настигает Аки. Раздирает на части, царапается изнутри и слезами выходит из сонных глаз по утрам. Он помнит все его черты, мягкий и холодный обжигающий взгляд, словно сквозь пелену, бледные руки и слишком легкую одежду для такого холода на улице, а ещё волосы, будто выжженые солнцем.

✗✗✗

Куда бы ни пошел Хару, всюду были люди. Они пугали, тараканами ползали по коже. Их взгляды, их громкое цоканье обуви по асфальту, хрустящая в ушах одежда — сжимали все органы, пытаясь выпотрошить его изнутри. Начиная задыхаться, думаешь о том, что можно и горло перерезать, лишь бы не надо было делать ещё одной попытки вдоха. Кислород в легких не приносил ни грамма облегчения, а разносил едкое по венам и артериям, грозясь выбить сердце из грудины.

Ровно в пять утра можно выйти. Ровно в пять. Ни раньше, ни позже. Только в будние и ни в коем случае по праздникам и выходным. Полчаса. Полчаса, когда можно вдыхать и не бояться начать терять сознание, которое уходило слишком быстро, ускользало, стоило человеку оказаться на расстоянии пяти-шести метров.

Хару знал свою болезнь слишком хорошо, но уже не помнит, как всё началось. Как ему пришлось остаться в квартире, где постепенно погас свет, отключили воду и газ. Антропофобия. Боязнь людей. И никто не пришел на помощь, не звонил Хару на телефон в поисках, не пытался стучать по двери однокомнатной квартиры… Всё потому что Хпру никому не был нужен, и ему тоже был нужен — никто.

В последний раз Хару хотел перерезать вены, погружаясь в тёплую воду ванны, но почему-то не вышло. Кровь была быстро стёрта с запястий, порезы залиты перекисью, а после хорошо уже перебинтованы руки. Он не хотел умирать, не хотел покидать этот мир, лишать его своего общества, избавлять планету от существования парня по имени Юн Хару. Если это его участь, то он не собирается облегчать другим людям их жизнь, просто умерев и оставив государству свою квартиру, которую он зарабатывал собственным трудом и силами.

Хару не может пойти на работу, поэтому постепенно ищет доход в интернете. Находит. Это довольно интересно: делать логотипы и ретушировать фотографии. Доход был не очень большим, но это помогало заработать минимум на пропитание и проживание.

Вот и снова будний день, понедельник. На часах четыре тридцать один, есть время, чтобы съесть пару бутербродов и собраться, чтобы выйти на улицу всего на тридцать минут. Окинуть взглядом пустые тротуары, ещё пока не забитую машинами проезжую часть и вслушаться в легкие порывы ветра без чужих, мешающих спокойному восприятию, голосов.

Но сегодня происходит в жизни Хару что-то странное. Он видит через дорогу, когда сидит на пустой скамейке на остановке, паренька с русыми волосами и осунувшимся лицом. Хару хочет встать, чтобы поскорее уйти в безопасное место, но останавливается, обернувшись, что ему совсем несвойственно.

Они встречаются взглядами.

В этом парне вроде ничего особенного — такой же серый, как и вся толпа, которая однажды его почти довела до гроба с бархатистыми красными стенками. Но есть что-то в этой серости такое непонятное и притягивающее, что хочется посмотреть поближе, запомнить мимику, выделить главные признаки и разобраться, что же это конкретно. Однако, Хару внезапно чувствует, как горло начинает сжимать в приступе, поэтому он убегает в противоположную сторону от мальчишки-загадки.

✗✗✗

Аки запоминает это место надолго, читает после этого в книжках про любовь с первого взгляда, а еще думает, что он явно сошел с ума. Потому что мало влюбиться во внешность, так еще и во внешность парня. Он почему-то думает, что душа у того очень тёплая, несмотря на отрезвляюще-ледяной внешний облик, от которого по коже бегут мурашки.

Появляться вдали от этой остановки в одно и то же время входит в некую привычку, как и щёлкать пальцами, пребывая в очень нервном состоянии. К сожалению, тот парень больше не показывается, просто исчезнув, как призрак, и растворившись в воздухе эффектом бабочки, который отразился на русоволосом. У Аки нет другой больше цели, как приходить сюда и смотреть на пустующую деревянную лавочку. Хотя, спустя неделю, он приносит карандаш и тетрадь, начиная писать стишки ни о чем. То о звездах, что не видно за тяжелыми облаками ночью, то о мосте, на котором стоит днем, пытаясь собраться с мыслями. Всё это он оставляет на скамейке под одной из расшатавшихся деревяшек. Как ему еще везёт, что никто эту тетрадку не выкинул, он не понимает.

Он бы очень хотел, чтобы его записи прочитал всего лишь один парень, но, к сожалению, кажется, что это что-то нереальное и совершенно неощутимое. Как можно так влюбиться? Что не знаешь ни имени, ни четко представляемого лица; не знаешь банально, сколько лет тому человеку и жив ли он ещё. Аки ругает себя за такую опрометчивость, дает мысленные подзатыльники за свою глупость и совсем абсурдное сердце.

Говорят, что любовь живет три года, и это всего лишь химическая реакция. Аки не хочет в это верить, потому что признать подобное — значит, сказать себе, что в этом мире нет даже душ. Нет веры, нет надежды, нет дружбы, нет радости… Нет ничего, что в науке не описывается или описывается с большим трудом.

Да, Аки внушали, что любовь приносит одни страдания, но почему-то сейчас внутри него что-то теплится невесомое и прекрасное. Этим хочется скорее поделиться с тем человеком, от которого оное зародилось. Но где же он?

Проходит месяц, а бледного паренька всё нет. В районе живота жмёт и колется от того, что скорее всего никто на эту остановку не придёт и вовсе. Точнее не придёт один человек. Аки записывает в тетради уже не стихи, а просто числа с подписями, которые не значат ничего, кроме того, что он здесь просто был и существовал в отрезок времени от пяти до шести ноль-ноль.

✗✗✗

Хару открывает осторожно тетрадь, вчитываясь в изящный почерк в её начале, а затем в корявые буквы на последних страницах. Первые из них даже немного пожелтели, хоть это и было еле заметно. Он помнит тот день, когда нашёл её впервые. Сначала хотел просто донести до урны и выкинуть, но в какой-то момент остановился, так же, как когда-то, чтобы посмотреть на невзрачного парня, который находился по другую сторону дороги.

Я увидел его случайно. Он лишь обернулся, посмотрев на меня мимолетно. Его белые волосы были такими прекрасными, так хотелось к ним хоть на секунду прикоснуться. В его образе будто собрались несколько пейзажев: ромашковое поле, закат над маленьким озером и сильный ливень, который проходит обычно за несколько минут. Это было 5:00. Каждый день я сижу и жду этого призрака, растворившегося в воздухе и впитавшегося в каждую клетку моего потасканного временем тела. Я жду, что когда-то моя жизнь изменится.

Теперь Хару не ходит на остановку в пять утра, он мимолетно проходит здесь в четыре пятьдесят пять и быстро просматривает последнюю заполненную страницу. Только сегодня он решает прийти попозже, чтобы взглянуть мельком на человека, в глаза которого хотелось бы посмотреть уже неотрывно и долго, несмотря на то, что страх всё ещё съедает изнутри. Правда, уже не так сильно, как месяц назад.

Я верю в сказки. Я, наверное, глупый, но оставлю тебе одно стихотворение, которое напишу ниже. Оно будет о нашей встрече. Надеюсь, ты не против, что я на «ты».

В строках чудесная рифма, много боли и много надежды. Каждое слово пропитано мраком, который расцветает светлыми лепестками к концу. Тьма, что граничит с реальностью и добрым взором человека, который помогает перейти дорогу маленькому мальчику в очень быстрое движение автомобилей.

Через эту тетрадь Хару видит душу, сердце и даже представляет себе чётче черты лица того, кто это писал. Он не понимает, как такая последовательность событий сложилась в определенную цепочку воспоминаний. Ему ничего не стоит сейчас развернуться и уйти, но он останавливается и ждёт, когда незнакомец и владелец тетради придет на место, что когда-то Хару отыскал для себя.

Но на часах уже пять двадцать, и никого так ещё и нет.

Хару даже не подозревает, что Аки его заметил быстрее, чем тот смог увидеть его самого.

✗✗✗

Наблюдать за блондином, что перебирает страницы тетради, грея через каждые минуты две свои руки о своё же дыхание, оказалось занимательной вещью. Аки чуть ли не приобретает новую привычку, думая, что это слишком прекрасно, и нарушать спокойствие того парня совсем не хочется. Но судьба, будто пытаясь подтолкнуть двух людей к друг другу, чуть издевается над Аки. Он пытается уже развернуться и уйти, как спотыкается и, еле удержав равновесие, хватается за ветку молодого дерева. Веточка с характерным хрустом ломается, и парнишка летит вниз, встречаясь голым локтем с землей.

Зажмурившись, Аки думает лишь об одном, чтобы тот парень не исчез снова, и совсем не рассчитывает почувствовать кожей чье-то касание и попытку его поднять.

✗✗✗

Хару кажется, что он может пожалеть о своем поступке. Но почему-то он не боится этого русоволосого парня, что сейчас лежит на земле, сжимая плотно губы и будто ожидая страшного момента в ужастике, замирает.

Подходить близко действительно страшно, потому что мозг посылает ложные сигналы об опасности в его тело, заставляя мышцы напрячься, а дыхание сбиться в обрывочный ритм. Касаться руки другого человека было ещё страшнее, поэтому Хару даже закрыл глаза, прилагая усилия поднять с земли русого.

— Не открывай их, — Хару шепчет тихо, еле слышно, сжимая крепко под локтем руку парня и трясясь.

Аки слушается и поднимается, опираясь, после становясь напротив незнакомца. Подать голос даже немного боязно, потому что вариантов того, что может произойти потом — великое множество. Но не удержавшись, всё же хрипло отзывается:

— Не открою.

Аки сразу понял, что речь идет о глазах. И пусть это выглядело довольно странной просьбой, но всё же это то, что попросил человек, которого он так долго ждал. Ждал его появления в своей жизни или хотя бы на том расстоянии, на котором заметил он блондина впервые.

У Хару начинается приступ, но он лишь сильнее впивается пальцами в чужую кожу. Он не думает о том, что может случиться дальше, а только пытается отогнать своё удушье, куда подальше; пытается представить что-то, что может хоть ненадолго убрать из его тела голос истерики, которая проходится по нему раскаленным железом.

Плотно стиснув зубы, ему приходится поднять веки и увидеть невысокого парня, заметить руку, на которой кофта была задрана по локоть, и капающую с неё кровь на песок, что окрашивался сразу в багровый цвет. Мелкая дрожь выбивает из колеи, заставляя зрение помутнеть, а рассудок бежать подальше от сердца, стучащего в запястьях быстрым пульсом, но Хару всё ещё держится и не сдается.

Незнакомец не поднимает век, а, наоборот, он стоит и дрожит не меньше самого Хару. Это кажется странной и пока неясной реакцией, но единственное, за что хватается сознание блондина, так это за правильное дыхание. Глубокие вдохи, которые должны отсечь от него панику и вернуть в более-менее стабильное состояние.

Аки слышит, как дышит человек напротив, чувствует, как ноет его рука, и ощущает, что сейчас его накроет, потому что он не в силах разлепить свои глаза, хоть и прошло уже около пяти минут. Он начинает погружаться в воспоминания, утопая в них по макушку, и покрывается алыми пятнами по лицу и груди, теряя связь с реальностью. Тошнота подкатывает к горлу, а в голове куча мыслей барабанит по черепной коробке, вынуждая почти падать на землю снова.

Вот, он стоит на стуле, читая какой-то стишок собственного сочинения, а в него тычат пальцами одноклассники, громко смеясь. Через секунду он уже видит, как его вещи раскидывают по классу, а на парте выцарапывают «Аки — дурак». Еще через несколько секунд, он оказывается в оранжевой краске, почти под цвет его волос, которые в старшей школе он решил покрасить в ярко-апельсиновый.

В голову ударяет последняя мысль, что он сейчас позорно упал, добавляя в его старое резкие оттенки. В его фантастическом представлении блондин задыхается от смеха, показывая на него пальцем. Это запускает страх внутри Аки, который не вылезал из него уже почти шесть месяцев. Руки сводит, тело начинает ломать, а колени предательски окончательно подкашиваются, вынуждая встретиться ими с твердой поверхностью.

Хару не сразу понимает, что происходит. Да и потом в принципе не понимает тоже. Лоб покрывается испариной. Его паническая атака ушла лишь наполовину, а внутри бьет какой-то непонятный забытый сигнал о тревоге за другого, а не за себя. Он подает голос, сквозь сжатое внутренними болями, горло.

— Т-ты… Открой глаза! — полувыкрик, который происходит по наитию.

Непонимание от своей просьбы, непонимание того, что увидеть глаза чужие похлеще, чем просто поднять упавшего прохожего, избегая его эмоций, что скрыты обычно именно в них. Пульс бешеный. Красное лицо парня, который не выполняет озвученное, вводит в состояние ступора, отгоняя боязнь каких-то плохих действий в его сторону. Потому что чужое лицо неестественное, кукольное какое-то и искаженное. Таким по утрам видит себя Хару в зеркале, что висит в прихожей на двери в его доме.

Хару знает, что надо что-то делать.

Аки знает, что не может встретиться самолично с действительностью и поддается своему головокружению, начиная заваливаться в бок.

✗✗✗

Раздается звук пощечины, и Аки, придерживаемый за плечо, открывает рефлекторно глаза. Они пустые, но в них видится примесь забитости и затравленности. Хару снова вспоминает своё отражение, но только уже в другом месте. Там, где он сидит в углу комнаты и поднимает медленно взгляд на маленькое зеркальце на тумбочке, которая стоит у противоположной ему стены.

На самом деле, судьба эта, такая штука, что в неё не всегда поверишь, а иногда ей всеми силами сопротивляешься. Но, если Хару в какой-то момент решил для себя, что ничего не изменить, и принял её, то Аки, наоборот, боролся до последнего, хоть ночами перед сном и находясь днём над водой — мечтал поскорее умереть. Два совершенно противоположных принятия умудрились затронуть почти одну проблему, что сейчас поделилась надвое, показав обе стороны, а точнее её изнанку, на которой небрежно было вышито крестиком «фобия».

Часы предательски идут быстро, а люди начинают заполнять всё пространство вокруг, погружая сознание Хару в вакуум. На него начинает давить уже появление двух человек в районе видимости. Он, подрагивая кончиками пальцев, принимается за судорожный счёт человека за человеком, выходящего из своих домов. Зрение блондина погружается в отчаянную темноту и, кажется, что парень на земле — единственное, что может остановить начинающийся кошмар, если, конечно, тот сможет прийти в себя.

Аки подрывается резко, только заметив сквозной взгляд в никуда и услышав цифры. Хватает чужую хрупкую ладонь и петляет по ещё пока свободным переулкам. Запихивает в свой подъезд блондина, избегает чужих взглядов, боясь потерять себя и не довести до безопасности человека, ладонь которого на ощупь была слишком холодной.

Закрывает свою дверь, закрывает кого-то, почти призрачного до сегодняшнего дня, в своей комнате. Кутает его в мягкий и пушистый плед и суёт в конце концов свою голову под ледяные струи воды, что каплями текут по шее за воротник толстовки. Голова нещадно трещит, вызывая новые вспышки болей по вискам, но холод почти мгновенно отрезвляет, заставляя разбиться подступающую панику на миллионы осколков.

Хару засыпает сразу почти, как оказывается один. Аки заходит неслышно в свою спальню только спустя минут пятнадцать, оставляя след лишь в виде капель на ковре, падающих с прядей его волос, но никак не выдавая себя звуками. Смотрит, трёт глаза пальцами и жутко боится, потому что-то, что происходит в его жизни сейчас, осудил бы почти каждый первый, кого он знал. Все бы друзья сказали, что он ненормальный, тут же тыкнули на то, что он ведёт себя как ребенок, и вообще бы начали выяснять номер его собственных родителей, чтобы сообщить им о том, что насовершал за глупости их отпрыск Аки.

Немного мутит, а дискомфорт в пораненной руке и чуть стесанных коленях напоминает обо всём произошедшем слишком явственно, чтобы Аки это принял за простой сон. Он подходит к кровати и присаживается рядом с ней бесшумно на пол, вглядываясь в черты лица напротив. К сожалению, там застыла гримаса боли, которая мгновенно исказила и лицо Абэ, потому что он не понимает, как может помочь, как может сейчас избавить блондина от этой тяжести, что возникла по причине их встречи.

Но выбор был сделан каждым из них. Они оба «виноваты» в том, что приняли определенные решения, приводящие к такому исходу событий, а не к иному. Защитная реакция Хару на появление новых людей была распознана мгновенно Аки, вызывая его обрывки воспоминаний о том, как он щипал себя за руку, стоило только кому-то начать издеваться над ним. Открыв статью в интернете, он ищет список фобий, связанных с боязнью социума. Наткнувшись на множество терминов и громких симптомов, он тихо перечисляет некоторые из них:

— «Аутостимуляция, сенсорная депривация, боязнь громкой речи, панические атаки, страх осуждающего или изучающего взгляда…», — Аки вчитывается в каждое слово, нервно сглатывая на тех вещах, которые присутствуют у него самого.

Хару открывает глаза на какой-то очередной выдержке из текста, что написал наверняка хороший журналист, а не психолог. Он рассматривает всё вокруг, включая самого Аки, который сосредоточенно вглядывался в экран светящегося телефона и шёпотом проговаривал те вещи, которые он пытался запомнить.

Хару страшно двигаться, внутри него борьба за одно действие, которое разрушит спокойствие. Нервы начинают сдавать, перенапрягаясь от усилий блондина ничего не делать и держать рот на замке. Хочется бежать, хочется спрятаться, хочется убрать это тревожное чувство, которое давит внизу живота и убивает его «Я», которое почти уже неживое и слишком тяжёлое, чтобы держаться на плаву. Но всё же через пять минут Аки поднимает свой взгляд и встречается им с чужими и прекрасными шоколадными глазами. Их обладатель зажмуривается, вцепляется тонкими пальцами в одеяло и начинает уходить в себя. Ему здесь не место, ему точно надо телепортироваться к себе домой и сделать чёртов невкусный кофе, которое обожжет ему обязательно язык.

— Я не причиню тебе вреда, — еле слышно уверяет парень, но не приближается ни на шаг. — Клянусь тебе, я просижу так хоть месяц, если ты сможешь всё же перебороть себя.

Обстановка накаляется. Даже время будто замерло, ожидая ответа блондина или его скупой реакции на неуверенные слова, которые должны помочь хоть как-то выжить им в данной ситуации с наименьшим вредом для психики каждого.

— Ты болен? Знаешь, я ведь тоже. Когда ты начал считать… м, — Аки задумался, подбирая нужную фразу для описания того, что было. — Цифры? — он слегка смутился, понимая, что словосочетание совсем неидеальное, но всё же закончил. — Это была самозащита, верно? Ты боишься людей?

Солнечные лучи уже давно заполнили комнату, осветляя все поверхности до более тёплых оттенков. Тёмно-зелёные и кованые оплетения зеркала сильно контрастировали с тумбочкой, на которой оно стояло, но, тем не менее, эти цвета приобретали какую-то бархатистость и мягкость. На ней стоял рядочек книг, что опирался о стену: различная манга, романы о несуществующей любви, детективы, где был неожиданный конец. Всё это было сборником маленьких предпочтений Абэ, о которых никто не знал, даже его знакомые друзья.

— Ты не должен испытывать страха, ведь его испытываю я, — парнишка улыбнулся, чуть жмурясь, словно он в очень ясный день забыл надеть тёмные очки.

Хару тем временем вслушивался в немного дрожащий голос и смирялся больше с происходящим, чем принимал. Поднял свои веки он только через минуты две, а его зрачки хаотично стали перебегать из одной стороны в другую, так как блондин пытался смотреть на всё подряд, но не на своего спасителя, который отчаянно сейчас собирался внушить ему доверие.

— Ты можешь не смотреть на меня, если тебе страшно. Я могу даже предложить… — Аки хихикнул, — …на глаза, как её… та, что для сна.

— М-маска, — выдал Хару, тут же жалея, что произнес это. Однако, Абэ сразу понимает, что далось даже такое простое слово совсем нелегко, поэтому он продолжает говорить, надеясь, что это успокоит его нового собеседника. Можно сказать, только что появившегося, ведь до этого у них не было диалога.

— Хочу рассказать кое-что. Я, конечно, не психолог, но может это поможет тебе понять меня, — русоволосый настроился на нужный лад, отвёл взгляд к стене, чтобы не встречаться случайно с чужим взглядом, и начал. — Когда я был маленький, мама очень сильно меня контролировала. Буквально каждый шаг. От школы — звонок на её мобильный, шаг из дома — снова предупреждение о том, что я куда-то собрался. По-моему, это была гиперопека, но она дала свои «замечательные» плоды в виде насмешек в начальных классах, ведь, все гуляли свободно, а мне приходилось отчитываться. В старших я наткнулся на такого же изгоя, как я. И тогда все решили, что над нами надо не просто смеяться, а лучше нас с ним затравить до потери любого желания жить. Тогда я влюбился в желание утонуть, так как рядом с моей школой был пруд, а над ним мостик. Как-то иронично, но на него вешали ленточки дружбы, а я просто хотел под ним совершить последний вдох. Но спрыгнуть я так и не решился, хоть целый день после уроков мог смотреть на воду под тем мостом. Потом дошло до страшного. Меня били. Несильно. Но доставалось прилично. Только синяки от матери я скрывал под толстым слоем одежды. Этого брата по несчастью как раз перевели в другую школу, частную, а я остался один и доживал до выпуска под побои и сплетни о моей ориентации. Они даже сделали с помощью слухов из меня элитную шлюху-гея, которая всем даёт. Как меня тогда не нагнули в одной из кладовок школы — загадка, но, видимо, всё же одноклассники боялись закона не меньше взрослых. Так, к семнадцати, я стойко выработал в себе страх любого общества, я боялся, что кто-то начнет снова надо мной издеваться, а я бы второй раз этого ада не выдержал, — Аки прикрыл глаза, притянул к себе колени и уткнулся в них лбом. — Я остался нелюдимым, а в университет вообще поступил на второй только год. Сейчас заканчиваю, но вот… под выпускные ноты появляешься ты. Странный, непонятно откуда возникший. С красивыми волосами и загадочностью. Я тебя так долго ждал, но даже не мог подумать, что однажды вновь смогу тебя увидеть хотя бы ненадолго, — всхлип.

— Не плачь, — срывный шёпот.

— Я не плачу, просто здесь пыльно и у меня аллергия.

— Врёшь.

— Даже если и так, то ты скоро сбежишь. Дверь открыта. Сейчас семь часов. Людей почти нет, все на работе, но ты можешь уйти и завтра утром.

— Тетрадь.

— Что? — русоволосый поднимает зарёванное лицо и шмыгает носом. Хару, что ранее смотрел на парня, тут же перевёл свой взгляд на лампу на высокой ножке и стал рассматривать её абажур.

— Та. Скамейка.

— А-а. Черт, так ты её нашёл? — Аки утирает щеки ладошками и берет себя в руки, чувствуя, что разговор начинает завязываться.

— Тебя зовут Аки, — от слишком отстраненного голоса пробегает холодок по спине. По виску стекает капелька пота, смешиваясь влажной дорожкой с уже переставшими течь слезами. — И ты хочешь умереть.

✗✗✗

Хару не боится людей. Точнее, он не боится Аки, который уже вторую неделю позволяет жить в своей квартире, отдаёт свой ноутбук для скопившейся работы и уходит в ночь помогать в ветеринарной клинике. Он молча готовит ужин, обед и завтрак, не встречается с ним взглядом, не касается и не пытается идти на насильный контакт. А в блондине начинает просыпаться желание. Желание говорить, желание взаимодействовать и узнавать больше. Пусть им движет в данный момент и только любопытство, но именно оно побуждает сейчас к чему-то, что дает его фобии встряску.

— Как в клинике? — Аки неожиданно застывает с ложкой манной каши у рта и хлопает глазами, пытаясь осознать, что это сейчас не включился какой-то проигрыватель, а Хару заговорил. И парня очень удивляет то, откуда же Юн знает о том, куда он уходит в ночную смену пахать, хоть пока только и на правах ассистента.

— Да ничего нового. Пытались усыпить хозяева красивую кошку, в белую полоску и с рыженцой. Она не давала им спать по ночам своим мяуканьем. Отвалили много денег, но мы отдали её в приют. Так бывает почти каждую ночь, так что в принципе и правда всё как обычно.

— М, — Хару ничего помимо этого вымолвить не смог, а Абэ продолжил есть, всё ещё немного находясь в моральном ступоре из-за внезапного вопроса.

Так проходит ещё неделя, и у них случается первый неожиданный физический контакт. Мимолетный, почти ничего незначащий, но контакт. Аки, пока чистил зубы, решил выйти в коридор и найти свой смартфон, но наткнулся на блондина, который шёл как раз в ванну. И пусть казалось со стороны, что ничего не произошло, но у каждого из них пронёсся внутри ураган эмоций, который искрами рассыпался под ногами, пытаясь поджечь их сердца и не оставить равнодушными.

— Плюс день, — Аки закрывает глаза и засыпает, совершенно не догадываясь о том, что Хару спит с ним в одной кровати уже третий день, приходя под его мерное сопение и ложась на приличном расстоянии, которое было возможно соблюсти из-за двухместной постели.

Терпение Абэ было наполнено резервами чуть ли не на десятилетия. Однако, ему ничего не стоило сорвать эту дверь ожидания с петли, в отличие от второго участника развернувшейся драмы. Хотелось всё преодолеть быстрее, но тянулось это слишком медленно. Хару привыкал, а Аки отвыкал. Хару привязывался, а Аки избавлялся от привычки чувствовать себя рядом с ним незащищенным, будто голым и совершенно потерявшим любое подкрепление своей безопасности.

Конец их месяца обозначился перехватом руки Аки, которую чуть не задела выливающаяся вода ста градусов из перевернувшейся с плиты кастрюли. Хару держал за запястье так крепко и в то же время с такой заботой, что они оба не заметили, что стоят напротив друг друга и смотрят в глаза уже без страха оказаться выкинутым на обочину без чувств, где царила лишь печаль и боль с разочарованием в людях.

— Я тебя не боюсь, — Хару попробовал поднять уголок губ, но он чувствовал себя настолько нелепо, пытаясь изобразить подобие улыбки, что зажмурился. Тогда он впервые ощутил кольцо рук, которое сжимало его бережно. Аки гладил того по спине, шептал надрывно «спасибо, спасибо, спасибо» и плакал от счастья, что услышал долгожданную фразу.

Они долго беседуют на тему их страхов, не ложатся спать той ночью совсем. Пусть у Аки выходной, и ему бы выспаться, но сейчас другие насущные дела, которые прерывать не хочется. Сначала они не хотят решать, что делать дальше с ними, но Абэ предлагает довериться интуиции и встаёт, собираясь уйти с дивана, на котором обычно он спит, чтобы Хару смог отдохнуть от долгого общения. Однако, его тянут обратно и подминают под себя. В темноте ни черта не видно, но оттого сильнее распаляется пламя внутри.

— Не уходи.

— Ты и так много говорил и много сделал, тебе нужен отдых.

— Я готовился, чтобы сказать это. Аки…

— Что? — быстро вставляет вопрос русоволосый, пока Хару не успел как начать, так и закончить то, что он хочет.

— Ты шумно дышишь, Аки.

— Тебе кажется, пусти, — стесняясь и пытаясь выбраться, Абэ снова оказывается вжатым в диван, но уже сильнее.

— Я тебе нравлюсь.

— Что…

— Я тебе нравлюсь, Аки. Хочешь это скрыть? — парень жмурится от того, насколько его ведет от одних рук, что крепко его держат и не дают рыпнуться. Да, ему он нравится. Да, такое с ним происходит. Но и да, он мечтал о том, что этой ситуации никогда не будет, потому что ему стыдно, потому что он боится реакции, потому что из глаз текут слёзы, попадая на волосы и делая их влажными. — Я тебя не боюсь, но меня боишься ты.

В тот день Хару уходит, оставляя Абэ переваривать сказанное одного. Он уходит. Уходит из квартиры, на что Аки захватывают в плен рыдания. Ему больно настолько, что в груди будто растёт дыра, медленно разрывающая на молекулы его сердце. Подползая к двери уже через три часа, ослабший и еле понимающий, где право, а где лево, он не ожидает, что его по лбу дверью ударит входящий в квартиру Юн. И не то, чтобы Хару не думал, что этим может всё закончиться, но он тут же подскакивает к Аки и держит, снова держит и не даёт его душе болеть.

— Ты п-пришел, — хрипит израненный собой же парень и вцепляется в чужое тело, как в спасательный круг.

— Прости. Я больше не уйду.

Он сжимает руками чужие плечи, прикладывается губами к холодному от стресса лбу и нашёптывает что-то успокаивающее. Аки кивает, но пальцами сильнее давит на кожу, от понимания того, что куски настоящего его может склеить воедино только этот человек, чьё имя он узнал лишь во время их сегодняшнего разговора. Все эти социальные нормы и краткие сводки фактов о каждом им вовсе были не нужны, чтобы понять друг друга.

Аки слепо тычется в мягкую шею носиком, ищет тепло, будто новорожденный котёнок, находя его в сладких губах. Он молча кричит в поцелуй, выворачивает себя наизнанку через впившиеся в молочную кожу подушечки пальцев. Его ломает, искажает, как и Хару, что берёт на себя ответственность быть лишь немного главнее сейчас. Ведь, если бы не этот русоволосый парнишка, то он бы не смог преодолеть себя, он бы остался затворником, пока не умер бы от голода лет в сорок или не заколол себя ножом в попытке не сойти с ума от слуховых галлюцинаций в виде компенсации за отсутствие эмоциональных контактов.

Хару вырывает с корнем страхи, снимает всю одежду с себя и с поддающегося ему Аки, кусает около ключицы, засасывает кожу под мочкой уха и впитывает в себя новые стоны, которые не дают внутреннему огню погаснуть и на миллисекунду.

Абэ Аки — это отдача полностью, это терпеливый костёр, в который заливают бочками алкоголь, а он всё равно горит размеренно, спокойно, издавая лишь еле слышный треск от сгорающих в нем новых дров. Единственный, кто мог его заставить полыхать сильнее был Юн Хару, который сейчас ловко лавирует между слезами от боли и хныканьем от дискомфорта, доставляя максимум удовольствия, которое теплом по венам и вспышкой нереального сумасшествия по телу.

Это не просто секс, это любовь, которую каждый выразил близостью, который каждый показал без лишних слов, с накалом страсти и с желанием показать свои истинные чувства через тактильность. Они лежат в обнимку — в Аки распускаются грозы на перевале, а в Хару цветёт сакура, падающая лепестками на траву, на которую прозрачными каплями опускается дождь. У них сцеплены руки, до боли сжимающие каждый такую для него родную и нереальную ладонь.

— Ты переедешь ко мне? — русоволосый не смотрит, вздрагивает сам от своего вопроса. Он прокручивает в голове только отрицательный ответ, но Юн изменяет его мысль на положительную, которая заставляет уснуть этой ночью спокойно и без страха проснуться в холодной постели завтра в одиночестве.

— Я уже переехал, Аки.

Редактировать часть

Примечания:

Желаю Вам всем найти свое спасение, если не в человеке, то обязательно в себе. Иначе для чего я пишу эти работы? Найдите себя в себе.

Будьте уверены, что выход есть всегда, даже если вы сейчас не видите его из-за застилающих глаза слёз. Ведь каждый из вас по-своему прекрасен. Любите себя, как я люблю вас. Сильно, тепло и искренне.