КНИГА ВТОРАЯ 41 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 94 из 139Следующая ⇒

попав в Ликург, родители Клайда не окажутся игрушкой в руках желтой

прессы. Брукхарт сообщил Белнепу, что, по мнению Сэмюэла и Гилберта

Грифитсов, самое лучшее (если Клайд не возражает) оставить его ближайших

родственников в тени. В сущности, от этого в какой-то мере будет зависеть

их материальная помощь Клайду.

Клайд разделял желание Грифитсов, хотя все, кто часто с ним

разговаривал и слышал, как он жалеет о случившемся, - ведь это такой удар

для матери, - не сомневались, что он связан с матерью узами горячей любви.

Истина заключалась в том, что Клайда теперь мучили страх и стыд перед

матерью: как она отнесется к положению, в котором он очутился, к его

нравственному, если не общественному падению? Поверит ли она выдумке

Белнепа и Джефсона о нравственном перевороте, который он будто бы пережил?

Но даже помимо этого, - подумать только, что она придет сюда и посмотрит

на него, такого жалкого, сквозь эти железные прутья, и надо будет

выдержать ее взгляд, и придется разговаривать с нею изо дня в день! Ох, уж

эти ясные, вопрошающие, измученные глаза! И она будет сомневаться в его

невиновности - ведь вот даже Белнеп и Джефсон, хоть и составляют всякие

планы для его защиты, все-таки сомневаются, действительно ли он ударил

Роберту нечаянно, а не намеренно. Они не совсем этому верят и, пожалуй,

так и скажут матери. Так неужели его набожная, богобоязненная, ненавидящая

всякое злодеяние мать поверит ему больше, чем они?

И когда Клайда снова спросили, следует ли, по его мнению, вызывать его

родителей, он ответил, что пока ему лучше не видеться с матерью, - это

бесполезно и будет только мучительно для обоих.

К счастью, думал он, никакие сведения обо всем, что с ним случилось,

по-видимому, еще не дошли до его родных в Денвере. В силу их особых

религиозных и моральных воззрений, мирские, исполненные разврата газеты

никогда не допускались в их дом и миссию. А ликургские Грифитсы не желали

им ничего сообщать.

Но однажды вечером (примерно в то время, когда Белнеп и Джефсон весьма

серьезно обсуждали вопрос об отсутствии родителей Клайда и о том, не

следует ли что-то предпринять на этот счет) Эста, которая вскоре после

переезда Клайда в Ликург вышла замуж и жила в юго-восточной части Денвера,

случайно прочитала в "Роки маунтейн ньюс" следующую заметку, напечатанную

сразу после того, как совет присяжных в Бриджбурге решил, что дело Клайда

должно быть передано в суд:

"УБИЙЦА РАБОТНИЦЫ ПРЕДАН СУДУ

Бриджбург, штат Нью-Йорк, 8 августа. Состоялось экстренное заседание

совета присяжных, назначенное губернатором Стаудербеком для рассмотрения

дела Клайда Грифитса, племянника богатого фабриканта воротничков в Ликурге

(штат Нью-Йорк), носящего ту же фамилию. Клайд Грифитс был недавно обвинен

в убийстве мисс Роберты Олден из Бильца (штат Нью-Йорк), совершенном на

озере Большой Выпи в Адирондакских горах 8 июля сего года. Сегодня совет

присяжных подтвердил обвинительное заключение по делу Клайда Грифитса,

обвиняемого в убийстве с заранее обдуманным намерением.

В соответствии с этим решением Грифитс, упорно утверждающий, несмотря

на почти неоспоримые улики, что предполагаемое убийство было фактически

несчастным случаем, в сопровождении своих адвокатов Элвина Белнепа и

Рубена Джефсона предстал перед судьей Верховного Суда Оберуолцером и

заявил, что он невиновен. Он оставлен под стражей до суда, который

назначен на 15 октября.

Грифитсу всего 22 года; вплоть до дня ареста он был в Ликурге

признанным членом светского общества. Предполагают, что он оглушил и затем

утопил свою возлюбленную, молодую работницу, которую он обольстил и

собирался оставить ради девушки со средствами. Защитники по этому делу

приглашены богатым дядей обвиняемого, фабрикантом из Ликурга, который до

сих пор держится в стороне. Помимо этого, как здесь утверждают, никто из

родных не выступил в его защиту".

Эста тотчас бросилась к матери. Несмотря на точность и ясность этого

сообщения, она не хотела верить, что речь идет о Клайде. И все же в

упоминании о месте происшествия и в именах была роковая, неопровержимая

правда: богатые Грифитсы из Ликурга, отсутствие родных.

Несколько минут езды на трамвае, и она уже в доме на Бидуэл-стрит -

здесь находились меблированные комнаты и миссия, известная под названием

"Звезда упования"; вряд ли эта миссия была много лучше той, что

существовала прежде в Канзас-Сити, Правда, здесь было довольно много

комнат, где приезжие за двадцать пять центов находили приют на ночь

(считалось, что таким образом окупается содержание дома), однако все это

требовало большого труда и приносило очень мало дохода. К тому же Фрэнк и

Джулия, которым уже давно опостылело тоскливое однообразие окружающего,

теперь всерьез старались освободиться от всего этого и всю тяжесть работы

в миссии переложили на плечи отца и матери. Джулия, которой уже минуло

девятнадцать лет, служила кассиршей в ресторане, а Фрэнк - ему скоро

должно было исполниться семнадцать - нашел недавно работу в

фруктово-овощном магазине. Теперь в доме оставался днем только один из

детей - незаконный сын Эсты, маленький Рассел (ему шел четвертый год);

дедушка с бабушкой из осторожности выдавали его за сироту, усыновленного

ими в Канзас-Сити. Это был темноволосый мальчик, несколько напоминавший

Клайда, в уже в столь раннем возрасте его, как прежде Клайда, обучали всем

основным истинам, которые так раздражали Клайда в пору его детства.

Когда пришла Эста (ныне очень скромная и степенная замужняя женщина),

миссис Грифитс была занята уборкой: подметала, вытирала пыль, приводила в

порядок постели. Но, взглянув на бледную, растерянную дочь, которая

явилась в необычный час и кивком позвала мать в соседнюю пустующую

комнату, миссис Грифитс, за годы всевозможных испытаний более или менее

привыкшая к подобным неожиданностям, прервала работу, и глаза ее внезапно

затуманились предчувствием недоброго. Что за новая беда грозит им всем?

Ибо робкие серые глаза Эсты и весь ее вид предвещали несчастье. Развернув

газету, которую она держала в руках, и с тревожной заботой глядя на мать,

Эста указала на заметку. Миссис Грифитс стала просматривать газетные

строки. Но что это?

"УБИЙЦА РАБОТНИЦЫ ПРЕДАН СУДУ"

"ОБВИНЕН В УБИЙСТВЕ МИСС РОБЕРТЫ ОЛДЕН... НА ОЗЕРЕ БОЛЬШОЙ ВЫПИ,

В АДИРОНДАКСКИХ ГОРАХ, 8 ИЮЛЯ СЕГО ГОДА"

"ОБВИНЯЕМОГО В УБИЙСТВЕ С ЗАРАНЕЕ ОБДУМАННЫМ НАМЕРЕНИЕМ"

"НЕСМОТРЯ НА ПОЧТИ НЕОСПОРИМЫЕ УЛИКИ, ЗАЯВИЛ, ЧТО ОН НЕВИНОВЕН"

"ОСТАВЛЕН ПОД СТРАЖЕЙ ДО СУДА, КОТОРЫЙ НАЗНАЧЕН НА 15 ОКТЯБРЯ"

"ОГЛУШИЛ И ЗАТЕМ УТОПИЛ СВОЮ ВОЗЛЮБЛЕННУЮ"

"НИКТО ИЗ РОДНЫХ НЕ ВЫСТУПИЛ В ЕГО ЗАЩИТУ"

Так ее глаза и мозг автоматически выхватывали важнейшие строки. И снова

так же быстро пробегали по ним:

"КЛАЙД ГРИФИТС, ПЛЕМЯННИК БОГАТОГО ФАБРИКАНТА

ВОРОТНИЧКОВ В ЛИКУРГЕ (ШТАТ НЬЮ-ЙОРК)"

Клайд, ее сын! И совсем недавно, - нет, уже больше месяца... (они с

Эйсой даже стали беспокоиться, что он не...) восьмого июля! А сегодня

одиннадцатое августа! Значит - да! Но нет, это не ее сын! Невозможно!

Клайд - убийца девушки, которая была его возлюбленной! Но он совсем не

такой! Он писал ей, что делает успехи: он заведующий большим отделением на

фабрике, у него прекрасное будущее. Но ни слова ни о какой девушке! И

вдруг! Да, но была же та девочка в Канзас-Сити... Боже милостивый! И

Грифитсы в Ликурге, брат ее мужа, - они знают все и не написали! Конечно,

им стыдно и противно. Или все равно. Хотя нет, ведь Сэмюэл пригласил двух

адвокатов. Но какой ужас! Эйса! Другие дети! Что будет в газетах! А

миссия! Придется снова бросить все и уехать куда-нибудь в другой город.

Однако виновен он или нет? Она должна это знать, прежде чем осудить его. В

газете говорится, что он не признал себя виновным. О, этот мерзкий,

грешный, блестящий отель в Канзас-Сити! Эти испорченные юноши - друзья

Клайда. Эти два года, когда он блуждал неизвестно где, не писал родителям,

жил под именем Гарри Тенета! Что он делал? Чему учился?

Она стояла неподвижно, преисполненная безмерного страдания и ужаса, от

которых ее в эту минуту не могла защитить даже вера в откровение и

утешение, в божественные истины и божественное милосердие и спасение,

вера, которую она всегда проповедовала. Ее мальчик! Ее Клайд! В тюрьме,

обвиняемый в убийстве! Она должна телеграфировать, написать, может быть,

поехать туда. Но как достать денег? И что делать там, когда она приедет?

Где взять мужество и веру, чтобы все это вынести? И опять-таки: ни Эйса,

ни Фрэнк, ни Джулия не должны знать. Эйса с его воинствующей и все же как

бы бессильной верой, с усталыми глазами и слабеющим телом... И почему

Фрэнк и Джулия, едва вступающие в жизнь, должны нести на себе такое бремя,

такое клеймо?

Боже милостивый! Неужели ее несчастья никогда не кончатся?

Она обернулась; большие, огрубевшие от работы руки ее дрожали, и в них

дрожала газета. Эста стояла рядом; она в последнее время особенно

сочувствовала матери, понимая, как много тяжелого ей пришлось пережить.

Мать порою казалась такой усталой, а теперь еще этот удар! Однако Эста

знала, что мать сильнее всех в семье - такая крепкая, широкоплечая,

смелая; пусть на свой лад - упрямая, негибкая, - она все же настоящий

кормчий душ.

- Мама, я просто не могу поверить, что это Клайд! - только и сумела

сказать Эста. - Это просто невозможно, правда?

Но миссис Грифитс все смотрела на зловещий газетный заголовок, потом

быстро обвела своими серо-голубыми глазами комнату. Широкое лицо ее

побледнело, словно облагороженное безмерным напряжением и безмерным

страданием. Ее грешный, заблудший и, конечно, несчастный сын так безумно

мечтал выдвинуться, сделать карьеру, и вот ему грозит смерть, казнь на

электрическом стуле за преступление, за убийство! Он убил кого-то - бедную

работницу, говорится в газете.

- Шш!.. - прошептала она, многозначительно приложив палец к губам. - Он

(это значило - Эйса) пока не должен знать. Нужно прежде всего

телеграфировать или написать. Пусть ответят на твой адрес. Я дам тебе

денег. Но мне надо на минутку присесть. Ослабела немного. Я сяду здесь.

Дай мне Библию.

Миссис Грифитс присела на край простой железной кровати, взяла со

столика Библию и инстинктивно раскрыла ее на псалмах 3 и 4.

"Господи, как умножились враги мои".

"Когда я взываю, услышь меня, боже правды моей".

И затем про себя, внешне даже спокойно, она прочитала 6, 8, 10, 13, 23,

91 псалмы, а Эста стояла рядом в безмолвном и горестном удивлении.

- О мама, я не могу этому поверить! Это так ужасно!

Но миссис Грифитс продолжала читать. Казалось, она наперекор всему

сумела укрыться в каком-то тихом пристанище, где хотя бы в эти минуты

ничто человеческое, злое и греховное не могло ее настигнуть. Наконец она

совершенно спокойно закрыла книгу и поднялась.

- Теперь мы должны подумать, что написать в телеграмме и кому ее

послать. Я хочу сказать, Клайду, конечно... в этот... как его... в

Бриджбург, - прибавила она, заглянув в газету, и тут же процитировала из

Библии: "Страшный в правосудии, услышь нас, боже". - Или, может быть, этим

двум адвокатам, тут есть их имена. Я боюсь телеграфировать брату Эйсы,

вдруг он ответит Эйсе. ("Ты - оплот мой и сила моя. На тебя уповаю"). Но,

я думаю, Клайду передадут телеграмму, если послать ее на имя судьи или

этих адвокатов, как по-твоему? Нет, пожалуй, пошлем лучше прямо Клайду.

("Он водит меня к водам тихим"). Нужно просто написать, что я прочла о нем

в газете, и все же любовь моя с ним, и я верю в него, но он должен сказать

мне всю правду и написать, что мы должны делать. Если ему нужны деньги,

надо будет подумать, как их достать ("Он укрепляет душу мою").

И тут, утратив кратковременное внешнее спокойствие, она вновь стала

ломать своя большие огрубевшие руки.

- Нет, этого не может быть. Боже мой, нет? Ведь он мой сын. Все мы

любим его и верим в него. Мы должны сказать ему об этом. Бог освободит

его. Бодрствуй и молись! Не теряй веры. Под сенью крыл его обретешь покой

душевный...

Она была вне себя и едва сознавала, что говорит. Эста, стоя рядом,

повторяла:

- Да, мама! Да, конечно! Я напишу, телеграфирую! Конечно, ему

передадут?

Но в то же время она думала: "Господи, господи! Обвинен в убийстве -

что может быть хуже! Нет, конечно, это неправда. Этого не может быть. Что,

если он узнает! (Она думала о муже.) И это - после истории с Расселом. И

после неприятностей, которые были у Клайда в Канзас-Сити... Бедная мама! У

нее столько горя..."

Немного погодя, стараясь, чтобы их не заметил Эйса, помогавший

прибирать в соседней комнате, они обе спустились в зал миссии, где стояла

тишина и многочисленные надписи на стенах возвещали милосердие, мудрость и

вечную справедливость господа бога.

Телеграмма, составленная в вышеописанном духе, была немедленно

отправлена на имя Белнепа и Джефсона, и они посоветовали Клайду сейчас же

ответить, что у него все в порядке: он имеет прекрасных защитников, не

нуждается в денежной помощи, и, пока его защитники не посоветуют, лучше

никому из родных не приезжать сюда, поскольку все, что можно для него

сделать, уже делается. В то же время они и сами написали миссис Грифитс,

заверяя ее в своем желании помочь Клайду и рекомендуя пока не вмешиваться

в ход событий.

Таким образом, опасность появления западных Грифитсов на Востоке была

устранена; однако Белнеп и Джефсон отнюдь не возражали бы, чтобы кое-какие

сведения о родителях Клайда, об их занятиях, местонахождении, верованиях и

привязанности к сыну просочились в газеты, которые упорно подчеркивали,

что близкие не проявляют к нему ни малейшего интереса. Поэтому для

адвокатов вышло очень удачно, что телеграмма матери, полученная в

Бриджбурге, немедленно была прочитана людьми, которые особенно

интересовались этим делом и поспешили по секрету сообщить ее содержание

кое-кому из публики и из представителей печати; в результате все семейство

в Денвере тотчас было разыскано и проинтервьюировано. И вскоре во всех

западных и восточных газетах появились более или менее полные отчеты о

теперешнем положении семьи Клайда, о деятельности его родителей в качестве

руководителей миссии, об их крайней набожности, граничащей с фанатизмом, о

своеобразии их религиозных верований; говорилось даже о том, что в ранней

юности Клайда тоже заставляли ходить вместе со всей семьей по улицам и

петь псалмы, - разоблачение, которое почти так же неприятно поразило

общество в Ликурге и на Двенадцатом озере, как и самого Клайда.

А миссис Грифитс, честная и глубоко искренняя в своей вере и

деятельности, без колебаний сообщала репортерам, которые являлись к ней

один за другим, все подробности о миссионерских трудах своих и мужа в

Денвере и других местах. Рассказала она и о том, что ни Клайд, ни

остальные дети никогда не знали обычных детских радостей и развлечений.

Однако ее мальчик, в чем бы его теперь не обвиняли, не был дурным по

природе своей, и она не верит, что он действительно виновен в таком

преступлении. Тут какое-то несчастное стечение обстоятельств, и он,

конечно, объяснит это на суде. Но если он и совершил что-нибудь

безрассудное, во всем виновата несчастная случайность, прервавшая

несколько лет назад деятельность миссии в Канзас-Сити и заставившая всю

семью переехать в Денвер, так что Клайд был предоставлен самому себе. И

это по ее совету он написал богатому брату ее мужа в Ликург, что и

повлекло за собою его переезд туда.

Клайд у себя в камере читал эти сообщения, и его мучило жгучее чувство

унижения и досады. Наконец он написал матери о своем неудовольствии: зачем

она рассказывает так много о прошлом и об их миссионерской деятельности,

ведь она знает, что он никогда не любил этого и терпеть не мог ходить по

улицам. Очень многие смотрят на это совсем иначе, чем она и отец, в

частности, его дядя и двоюродный брат и все те богатые люди, с которыми

ему довелось познакомиться и которые сумели устроить свою жизнь совсем

по-иному и с несравненно большим блеском. Теперь, говорил он себе, Сондра,

конечно, прочтет все это, все, что он надеялся скрыть.

Однако, несмотря ни на что, он невольно думал о матери с нежностью и

уважением - так много было в ней силы и искренности, а ее неизменная и

непоколебимая любовь к нему глубоко его трогала. В ответ на его письмо она

написала, что ей очень жаль, если она сделала ему больно или оскорбила его

чувства. Но разве не следует всегда говорить правду? Пути господни ведут к

добру, и никакое зло не может, конечно, возникнуть из служения делу

господа. И Клайд не должен просить ее лгать. Но если он скажет хоть слово,

она с радостью попытается достать денег и приедет, чтобы ему помочь... она

будет сидеть с ним в камере и думать вместе с ним о его спасении и держать

его руки в своих... Но Клайд хорошо знал, что она будет ждать от него

правды, неотступно глядя ему прямо в глаза своими ясными голубыми глазами.

И потому, подумав, он решил, что ей пока не нужно приезжать. Сейчас он бы

этого не вынес.

Ибо перед ним, подобно огромной базальтовой скале над бурным

разгневанным морем, стоял суд, а это означало свирепое нападение Мейсона,

на которое он сможет отвечать главным образом небылицами, сочиненными для

него Джефсоном и Белнепом. Хотя он и старался успокоить свою совесть

мыслью о том, что в последнюю минуту у него не хватило мужества ударить

Роберту, тем не менее рассказать эту новую историю и стоять на своем было

для него бесконечно трудной задачей. Это понимали оба адвоката, и поэтому

Джефсон все чаще появлялся у двери в камеру Клайда, приветствуя его

словами:

- Ну, как сегодня наши делишки?

Как странно выглядели грубые, неряшливые, небрежно сшитые костюмы

Джефсона! И его истрепанная темно-коричневая мягкая шляпа, низко

надвинутая на глаза! И длинные, костлявые узловатые руки, в которых

чувствовалась огромная сила! И холодные, маленькие голубые глаза -

проницательные, полные хитрости и непреклонной решимости, которую он

старался передать Клайду, - и это ему отчасти удавалось!

- Ну, кто еще являлся сегодня? Проповедники, деревенские девчонки или

парни Мейсона?

Он спрашивал так потому, что Клайда все время осаждала самая

разнообразная публика, жадная до уголовных сенсаций и скандальных любовных

историй; печальная гибель Роберты и существование ее красивой и богатой

соперницы не давали покоя любопытным. Приходили мелкие провинциальные

адвокаты, врачи, лавочники, сельские евангелисты или пасторы - все народ

тупой и неотесанный, друзья и знакомые разных городских чиновников; они

появлялись у двери камеры Клайда спозаранку, часто в самые неожиданные

минуты, и, осмотрев его любопытными, или злыми, или испуганными глазами,

задавали вопросы вроде следующих: "Молитесь ли вы, брат? Преклоняете ли

колена для молитвы?" (При этом Клайд всегда вспоминал отца и мать.) И

далее: "Примирился ли он с богом? Неужели он и вправду отрицает, что убил

Роберту Олден?" Девицы спрашивали: "Говорят, вы влюблены? А как ее зовут?

А где она сейчас? Расскажите, нам, пожалуйста! Мы никому не скажем! Она

будет на суде?" Клайд старался не обращать внимания на такие вопросы или

отвечал так двусмысленно, уклончиво и безразлично, как только мог. Они его

раздражали, но ведь и Белнеп и Джефсон постоянно внушали ему, что ради

собственной пользы он должен казаться возможно более веселым, бодрым и

приветливым. Потом являлись журналисты и журналистки в сопровождении

художников или фотографов, интервьюировали его, снимали и зарисовывали. Но

с этими людьми, по совету Белнепа и Джефсона, он обычно отказывался

разговаривать или отвечал только заранее подсказанными ему, заученными

фразами.

- Говорите, что хотите, - весело поучал его Джефсон, - лишь бы ничего

не сказать. Не вешайте носа. И чтобы с лица не сходила улыбка, понятно? Вы

не забываете зубрить свою шпаргалку? (Джефсон снабдил Клайда отпечатанным

на машинке длинным списком вопросов, которые наверняка зададут ему на

суде; на каждый вопрос он должен будет дать именно такой ответ, какой

заготовлен в этой шпаргалке, - или пусть теперь же сочинит и выучит

что-нибудь получше. Все вопросы касались поездки на озеро Большой Выпи,

причины, заставившей его купить вторую шляпу, пережитого им душевного

перелома: почему, когда, где?) Для вас это "Отче наш", понимаете? - А

потом он закуривал папиросу, но никогда не предлагал Клайду: чтобы

прослыть воздержанным юношей, Клайд не должен был курить здесь.

И после каждого визита Джефсона Клайд некоторое время сам верил, что

сумеет вести себя в точности так, как наставлял его адвокат: быстро и

уверенно войдет в зал суда, стойко выдержит все взгляды - даже взгляд

самого Мейсона, забудет (даже давая показания как свидетель) о своем

страхе перед ним, о том, как ужасны все эти известные Мейсону факты,

которые он должен объяснить с помощью напечатанных в шпаргалке ответов...

забудет Роберту и ее последний крик и душевную боль и муку, вызванную

потерей Сондры и всего ее веселого, блестящего мирка.

Но когда вновь наступала ночь или когда приходилось проводить весь

долгий день в обществе сухопарого, бородатого Краута или хитрого,

изворотливого Сиссела (они вечно околачивались поблизости и часто

подходили к двери камеры, чтобы окликнуть его: "Как живем?" - и завести

разговор о городских происшествиях или сыграть в шашки или шахматы), Клайд

все больше и больше мрачнел и начинал думать, что в конце концов, пожалуй,

у него нет никакой надежды на спасение. Ведь он совсем одинок, если не

считать адвокатов, матери, брата и сестер! От Сондры, разумеется, ни

слова. Оправившись немного от первого потрясения и ужаса, она теперь

несколько иначе думала о Клайде: в конце концов, быть может, он убил

Роберту и сделался отверженным, жертвой, только из-за любви к ней. И все

же общество относилось к нему так враждебно, с таким ужасом, что она не

отважилась даже думать о том, чтобы написать ему хоть слово. Ведь он

убийца! И вдобавок эта его жалкая семья! В газетах пишут, что его

родители, живущие на Западе, - просто уличные проповедники и сам Клайд

мальчиком распевал псалмы на улицах!

Но порою она невольно опять вспоминала о его пылкой, безрассудной и,

очевидно, всепожирающей страсти. Как горячо он, должно быть, ее любил,

если мог решиться на такое ужасное дело! Быть может, когда-нибудь, много

позже, когда об этой истории немного забудут, можно будет как-нибудь

осторожно, не подписываясь, ему написать? Пусть он знает, что не совсем

забыт, ведь он так горячо ее любил. Но нет, нет... родители... если они

узнают или заподозрят... и общество... и все ее прежние приятели... Нет!

Во всяком случае, не теперь. Быть может, после, когда он будет освобожден

или... или... осужден... она сама не знает. И все же она очень страдала,

каким бы мерзким и отвратительным ни казалось ей ужасное преступление, при

помощи которого Клайд хотел ее завоевать.

А Клайд в это время ходил взад и вперед по камере, или смотрел сквозь

тяжелые решетки окна на мрачную площадь, или читал и перечитывал газеты,

или нервно перелистывал страницы журналов и книг, которые доставлял ему

адвокат, или играл в шашки и шахматы, или обедал: Белнеп и Джефсон

специально договорились с тюремным начальством (таково было желание дяди

Клайда), чтобы его меню состояло из лучших блюд, чем те, что обычно

подаются рядовым заключенным.

И все снова и снова - из-за того, что Сондра, по-видимому, была

безвозвратно, навсегда потеряна для него - он спрашивал себя, хватит ли у

него сил продолжать эту, как ему порой казалось, почти бесполезную борьбу.

Но по временам, среди ночи или перед рассветом, когда вся тюрьма

затихала, - сны... призрачные видения того, что больше всего страшило его

и лишало последнего мужества... - он вскакивал на ноги, расширенными

глазами глядя в одну точку. Сердце его неистово колотилось, холодный пот

выступал на лбу и ладонях. Электрический стул - где-то там, в тюрьме штата

- Клайд прежде читал о нем, о том, как умирают на нем люди... И он начинал

ходить взад и вперед и думал, думал... если все пойдет не так, как уверяет

Джефсон... если он будет осужден и в новом судебном разбирательстве

откажут... тогда... Нельзя ли тогда как-нибудь вырваться из этой тюрьмы и

бежать? Эти старые кирпичные стены... Какой они толщины? Может быть,

все-таки можно при помощи молотка, камня, чего-нибудь, что могли бы ему

принести... хотя бы брат Фрэнк, или сестра Джулия, или Ретерер, или

Хегленд... если б только он мог списаться с кем-нибудь из них и уговорить

их принести ему что-нибудь подходящее... Если бы добыть пилку, чтобы

перепилить решетку! И потом бежать, бежать, как он должен был бежать

тогда, в тех лесах...

Но как? И куда?

Пятнадцатое октября. Хмурые тучи и пронизывающий, почти январский

ветер, который сгоняет в кучи опавшие листья, а потом внезапными порывами

взметает их, и они кружатся и мечутся туда и сюда, словно летящие птицы.

И, несмотря на предчувствие борьбы и трагедии, охватившее многих, несмотря

на возникающий в глубине сознания призрак электрического стула, - какое-то

праздничное настроение: фермеры, лесорубы, торговцы сотнями съезжаются в

фордах и бьюиках - с женами, дочерьми и сыновьями, даже с младенцами на

руках. Они собрались на площади задолго до открытия суда, а когда

приблизился назначенный час, столпились - кто у ворот тюрьмы, в надежде

хоть мельком взглянуть на Клайда, кто у ближайшего к тюрьме входа в здание

суда: через эти двери должны были провести Клайда, и здесь публика могла

увидеть его, а затем и пройти в зал суда. Голуби невесело бродят по

карнизам и по краю крыши старинного здания.

Мейсона окружают его приближенные - Бэртон Бэрлей, Эрл Ньюком, Зилла

Саундерс и молодой, недавно окончивший курс обучения юрист по фамилии

Мэниго: они помогают ему приводить в порядок материалы следствия и давать

наставления и инструкции различным свидетелям, уже собравшимся в приемной

прокурора, чье имя стало в эти дни известно всей стране. А на улице, около

суда, крики разносчиков: "Вот орехи!", "Сосиски! Горячие сосиски!",

"Покупайте историю Клайда Грифитса со всеми письмами Роберты Олден! Только

двадцать пять центов!" (Один приятель Бэртона Бэрлея выкрал копии писем

Роберты из канцелярии Мейсона и продал их издателю бульварных романов в

Бингхэмптоне, а тот немедленно выпустил их отдельной брошюркой вместе с

описанием "страшного преступления" и с портретами Роберты и Клайда).

А в это время в тюремной приемной сидят Элвин Белнеп и Рубен Джефсон и

с ними Клайд, облаченный в тот самый костюм, который он пытался навсегда

схоронить в водах Двенадцатого озера. При этом на Клайде новый галстук,

новая сорочка и новые башмаки, - все для того, чтобы он предстал на суде в

своем лучшем виде, таким, каким он был в Ликурге. Рядом Джефсон - длинный

и тощий и, по обыкновению, одетый кое-как, но с той железной силой,

сквозящей в каждой черточке лица, в каждом движении, в каждом взгляде,

⇐ Предыдущая 89 90 91 92 939495 96 97 98 Следующая ⇒