КНИГА ПЕРВАЯ 31 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 43 из 139Следующая ⇒

воображение. Пред ним было воплощение юности, красоты, богатства. Какая в

этом сила! А она, чувствуя, как горячо он восхищается ею, понемногу

заражалась его восторженным волнением, - и ей уже казалось, что она могла

бы полюбить его, очень полюбить... У него такие блестящие, темные, такие

выразительные глаза! А волосы! Они так красиво падают на его белый лоб -

прямо тянет погладить их, дотронуться до его щеки. И руки у него такие

тонкие, нервные, изящные! Она заметила их красоту, как замечали до нее

Роберта, Гортензия и Рита.

Но теперь Клайд молчал. Это было трудное, напряженное молчание, ибо он

боялся дать волю словам. Он думал: "Если б только я мог сказать ей, какая

она красавица! Если бы я мог обнять ее и целовать, целовать, целовать, и

чтобы она тоже целовала меня!" И странно, в отличие от того, что он с

самого начала испытывал к Роберте, его мысли о Сондре не были

чувственными, ему просто хотелось любовно и нежно заключить в объятия эту

совершенную красоту. И его глаза красноречиво говорили о силе этого

желания. Сондра заметила это и немного смутилась: такое настроение Клайда

пугало ее, но при этом и любопытство одолевало - что же дальше? И она

сказала на смешливо:

- Вы, кажется, хотите сказать мне что-то очень важное?

- Я хотел бы сказать вам очень многое, Сондра, если бы только вы

позволили! - с жаром ответил он. - Но вы запретили мне...

- Да, запретила. Самым серьезным образом. И я рада, что вы так

послушны.

И она с лукавой улыбкой посмотрела на него, словно говоря: "А вы в

самом деле верите, что я это всерьез?"

Взволнованный этим многозначительным взглядом, Клайд вскочил, взял ее

руки в свои и, глядя ей прямо в глаза, спросил:

- Неужели вы совсем запретили мне говорить, Сондра? Нет, не может быть!

Я так хотел бы сказать вам все, что думаю!

Его глаза говорили яснее слов. Сондра сознавала, что его слишком легко

воспламенить, и все же ей хотелось дать ему волю. Она немного

отстранилась.

- Ну, конечно, запретила. Вы уж слишком серьезно ко всему относитесь, -

сказала она и тут же невольно улыбнулась.

- Но я не могу справиться с собой, Сондра, не могу! Не могу! - начал он

горячо, почти неистово. - Вы не знаете, что вы со мной делаете. Вы так

прекрасны! Да, прекрасны, вы это знаете. Я все время думаю о вас. Это

правда, Сондра! Вы сводите меня с ума. Я ночей не сплю - все думаю о вас.

Да, да, я просто как безумный! Я места себе не нахожу. После каждой

встречи с вами я ни о чем больше думать не могу. Вот сегодня вы танцевали

со всеми этими молодыми людьми... прямо не знаю, как я это выдержал! Я

хотел бы, чтобы вы танцевали только со мной, больше ни с кем. У вас такие

дивные глаза, Сондра, и такой прелестный рот, и подбородок, и вы так

очаровательно улыбаетесь!

Он поднял руки, словно для того, чтобы приласкать ее, но сразу опустил

их и мечтательно и восторженно смотрел ей в глаза, как может смотреть

верующий в глаза святого... и вдруг обнял ее и привлек к себе. Охваченная

трепетом, наполовину завороженная его речами, Сондра, вместо того чтобы

решительно отстраниться, как она сделала бы в любом другом случае, только

глядела на него. Она была зачарована его восторгом, захвачена и опьянена

его страстью, ей казалось, что она могла бы полюбить его так сильно, как

он этого жаждет, очень, очень полюбить... если бы только посмела. Он такой

красивый, и ее влечет к нему. Он просто удивительный, хоть и беден, зато в

нем столько энергии и страсти, как ни в одном из знакомых ей молодых

людей. Если бы только ей не мешала мысль о родителях и о положении в

обществе! Как хорошо было бы поддаться этому чудесному волнению наравне с

Клайдом! И в ту же минуту она подумала, что, если родители узнают все это,

ей придется не только отказаться от удовольствия еще больше сблизиться с

Клайдом, но и вовсе прекратить знакомство с ним. Эта мысль испугала и

отрезвила Сондру, - но лишь на мгновение: ее все равно тянуло к нему. В ее

глазах было столько тепла и нежности, на губах играла улыбка.

- Я не должна позволять вам говорить такие вещи. Конечно, не должна, -

слабо протестовала она, нежно глядя на него. - Это нехорошо, я знаю, но

все-таки...

- Почему нехорошо? Что в этом дурного, Сондра? Почему мне нельзя

говорить, ведь я так люблю вас!

Его глаза затуманились печалью. Она это заметила.

- Ну вот! - воскликнула она. - Но я... я... - и запнулась; она чуть не

сказала: "Не думайте, что нам позволят продолжать в том же духе", - но

вместо того прибавила: - Я еще слишком мало знаю вас.

- О, Сондра, но ведь я так люблю вас, я с ума схожу! Неужели вы совсем,

совсем равнодушны ко мне?

Она колебалась, не зная, что ответить, - и тогда в его глазах

отразились мольба, страх, печаль. Это подействовало на Сондру. Она в

нерешительности смотрела на Клайда, спрашивала себя, к чему может привести

такая безрассудная любовь. А он, заметив неуверенность в ее взгляде,

притянул ее к себе и поцеловал. Вместо того чтобы рассердиться, она

несколько мгновений добровольно и радостно лежала в его объятиях, потом

быстро выпрямилась: сознание, что она позволила ему целовать себя, и мысль

о том, как он может это истолковать, разом заставили ее опомниться.

- Теперь вам, пожалуй, лучше уйти, - сказала она решительно, но без

гнева.

И Клайд, сам удивленный и немного испуганный своей смелостью, спросил

робко и покорно:

- Рассердились?

Сондра почувствовала его покорность, покорность раба пред владыкой (это

было ей и приятно и в то же время неприятно, потому что она, подобно

Роберте и Гортензии, предпочитала покоряться, а не властвовать) и покачала

головой.

- Очень поздно, - сказала она и ласково и чуть грустно улыбнулась.

Клайд понял, что нельзя больше ничего говорить, и у него не было ни

мужества, ни оснований для того, чтобы настаивать; он взял пальто,

печально и послушно посмотрел на Сондру и вышел.

Роберта скоро убедилась, что ее предчувствия и опасения не были

напрасными. Точно так же, как и прежде, Клайд в последнюю минуту отменял

свои обещания или просто не являлся в назначенный день, не предупредив ее,

а потом, по обыкновению, уверял, что не виноват и никак не мог иначе.

Порой она жаловалась и упрекала его, а иногда только молчаливо и сдержанно

тосковала, - но этим уже ничего нельзя было изменить и исправить. Клайд

был теперь отчаянно влюблен в Сондру, и, что бы ни делала Роберта, ничто

не могло повлиять на него, тронуть его. Сондра была слишком очаровательна!

И, однако, Роберта каждый день проводила долгие рабочие часы в одной

комнате с Клайдом, а потому он не мог не чувствовать, какие мысли гнетут

ее, - печальные, мрачные, безнадежные мысли. По временам он, казалось,

слышал их с такой мучительной ясностью, точно это были жалобные и

обвиняющие голоса. И тогда невольно - просто чтобы утешить ее - он

говорил, что хотел бы провести с нею вечер и зайдет к ней, если она будет

дома. А она была в таком смятении и все еще так любила его, что не могла

противиться искушению видеть его у себя. Когда же Клайд приходил к ней,

воспоминания прошлого и даже сама эта комната содействовали новой вспышке

прежнего чувства.

Однако Клайд, безумно - наперекор всем реальным условиям - надеясь на

какое-то светлое будущее, сильнее чем когда-либо, опасался, как бы

нынешние отношения с Робертой ему не повредили. Что, если об этом

как-нибудь узнает Сондра? Тогда все погибло! Или вдруг Роберте станет

известно о его увлечении Сондрой, и она в порыве обиды и негодования

разоблачит его... Ведь после Нового года он очень часто по утрам на

фабрике говорил Роберте, что неожиданное приглашение от Грифитсов,

Гарриэтов или других светских знакомых помешает ему прийти к ней вечером,

хотя и обещал ей это днем или двумя раньше. И потом, уже три раза бывало

так, что Сондра заезжала за ним в своем автомобиле, и он исчезал, ни

словом не предупредив Роберту, надеясь, что до следующего утра сумеет

придумать какое-нибудь оправдание и этим все загладит.

То была ненормальная, хотя и не столь беспримерная, как может

показаться, смесь тяготения и неприязни; и в конце концов Клайд решил:

будь что будет, он должен как-то разорвать эти узы, даже если это окажется

для Роберты смертельным ударом (что ему до того? Он никогда не обещал на

ней жениться!). Он должен порвать с нею, даже рискуя своим положением на

фабрике, если Роберта не согласится безропотно его отпустить. Но временами

он казался самому себе коварным, бесстыдным и жестоким соблазнителем: ведь

он обманул девушку, которая сама никогда не подумала бы о сближении с ним.

И так странны капризы сладострастия: именно благодаря этому настроению -

вопреки лжи, уверткам, невниманию, нарушенным обещаниям и несостоявшимся

встречам - вновь сбывалось наложенное на Адама и его потомке в адское -

или небесное - заклятие: "И будет к жене твоей влечение твое".

Надо еще заметить, что гак как Роберта и Клайд были неопытны и

несведущи, они пользовались только самыми простыми и неудовлетворительными

противозачаточными средствами. И вот странное совпадение: в середине

февраля Клайд, видя все большую благосклонность Сондры, почти уже решил

раз и навсегда положить конец не только физической связи, но и вообще

всяким отношениям с Робертой; в это же время и она тоже начала ясно

понимать, что, хотя Клайд еще колеблется, а сама она по-прежнему его

любит, все попытки удержать его тщетны, и, быть может, для ее гордости,

если не для душевного спокойствия, ей лучше уехать, найти другую работу,

которая давала бы возможность жить и немного помогать родным, - и

постараться забыть Клайда. Но, к ее отчаянию и ужасу, вышло иначе. Однажды

утром, когда она пришла на фабрику, ее лицо выражало сомнения и страхи еще

более тяжкие и мучительные, чем те, что одолевали ее до сих пор. Вдобавок

к горьким мыслям о том, что Клайд к ней охладел, ее вдруг потрясло

страшное подозрение: даже уехать теперь не удастся! Оба они были слишком

нерешительны и сентиментальны, и она не могла побороть своей любви к нему,

- и вот теперь, когда это было наименее желательно для них обоих, она

забеременела.

С тех пор как она уступила обольщениям Клайда, она всегда считала дни и

радовалась, убеждаясь, что все благополучно. Но теперь прошло уже сорок

восемь часов после точно высчитанного срока - и ничего! А Клайд уже четыре

дня не приходил к ней и на фабрике вел себя сдержаннее и равнодушнее, чем

когда-либо.

А теперь - это!

У нее нет никого, кроме Клайда, ей не к кому больше обратиться. А он

стал таким чужим и равнодушным.

Роберту охватил страх, она чувствовала, что, поможет ли ей Клайд или

нет, нелегко будет выйти из такого трудного и опасного положения, и она

представила себе дом, мать, родных и знакомых - что они подумают, если с

нею случится такое! Что скажут люди? Это приводило ее в безмерный ужас.

Клеймо преступной связи! Позор незаконного рождения для ребенка!

Как трудно приходится женщине, - всегда думала она, слушая рассказы о

жизни и браке, об изменах и несчастьях, выпадавших на долю девушек,

которые уступали мужчинам и бывали потом покинуты, - трудно, даже когда

женщина замужем и находит поддержку в муже, в его любви - так любит,

например, ее зять Гейбл Агнессу, и, конечно, так ее отец прежде любил

мать, а Клайд - ее, в те времена, когда он пылко клялся ей в любви.

Но теперь... теперь!

Однако что бы ни думала она о его прежних или теперешних чувствах,

медлить было нельзя. Как бы ни изменились их отношения, он должен ей

помочь. Она не знает, что делать, куда обратиться. А Клайд, наверно,

знает. Во всяком случае, он когда-то сказал, что поможет ей, если

что-нибудь случится. Сначала она пробовала утешать себя, что, может быть,

ее страхи преувеличены и все еще окончится благополучно, но когда и на

третий день эти надежды не оправдались, ее охватил невыразимый ужас.

Остатки мужества покинули ее. Если он теперь не придет ей на помощь, она

будет совсем одинока, а ей необходима поддержка, совет - добрый, дружеский

совет. О, Клайд, Клайд! Если бы только он не был так равнодушен! Он не

должен быть таким! Что-то нужно сделать - немедленно, сейчас же, иначе...

Боже, какой это будет ужас!

Между четырьмя и пятью часами она прервала работу и бросилась в

гардеробную. Там она поспешно нацарапала истерическую записку:

"Клайд, я должна видеть тебя вечером непременно, _непременно_. Ты

должен прийти. Мне надо сказать тебе кое-что. Пожалуйста, приходи сразу

после работы или давай встретимся где-нибудь. Я ни на что не сержусь и не

обижаюсь. Но мне необходимо видеть тебя сегодня, необходимо. Пожалуйста,

ответь сейчас же, где мы встретимся".

И Клайд, читая эту записку, тотчас почувствовал в ней что-то новое,

странное и пугающее; он сразу оглянулся через плечо на Роберту и, увидев

ее бледное, осунувшееся лицо, дал знак, что встретится с нею. По ее лицу

он понял, что она хочет сказать ему нечто чрезвычайно важное, - иначе

откуда это волнение и тревога? Правда, он с беспокойством вспомнил, что

его пригласили в этот вечер обедать у Старков. Но все-таки нужно сперва

повидаться с Робертой. Однако что же случилось? Может быть, кто-нибудь

умер или заболел? Какое-нибудь несчастье с ее матерью или с отцом, братом,

сестрой?

В половине шестого он отправился в условленное место, стараясь

догадаться, почему Роберта так бледна и встревожена. И в то же время он

говорил себе, что его мечты, связанные с Сондрой, по-видимому, могут

осуществиться, а потому он не должен запутываться, проявляя слишком

большое сочувствие к Роберте: ему следует сохранить свою новую позицию,

держаться на известном расстоянии, - пусть она поймет, что он относится к

ней не так, как прежде. К шести часам он пришел на место свидания и застал

там Роберту, которая печально стояла в тени, прислонясь к дереву. Она

казалась подавленной, охваченной отчаянием.

- В чем дело, Берта? Тебя что-то напугало? Что случилось?

Она так явно нуждалась в помощи, что даже его гаснувшее чувство

несколько ожило.

- Ах, Клайд, - сказала она наконец, - я просто не знаю, как сказать!

Такой ужас, если это правда...

Уже в самом ее голосе, напряженном и тихом, ясно чувствовались

неуверенность и тоска.

- Но что такое, Берта? Почему ты не говоришь? - повторял Клайд

настойчиво и все же осторожно, стараясь сохранить независимый и уверенный

вид (это ему не совсем удавалось). - Что произошло? Из-за чего ты так

взволновалась? Ты вся дрожишь.

Еще никогда в жизни он не оказывался в подобном положении и потому даже

теперь не догадывался, в чем несчастье Роберты. Притом он уже охладел к

ней, ему было неловко за свое недавнее поведение, и он не знал, как

держать себя теперь, когда с Робертой явно случилось что-то неладное. Он

был все же слишком чувствителен к правилам морали и приличий - и не мог

поступить с нею бесчестно, даже если этого требовали его самые

честолюбивые стремления, не ощутив при этом некоторого, сожаления или хотя

бы стыда. Вдобавок он боялся из-за всего этого опоздать на обед к Старкам

и не умел скрыть, как ему не терпится уйти. Это не ускользнуло от Роберты.

- Помнишь, Клайд, - начала она серьезно и решительно: трудность

положения делала ее смелее и настойчивее. - Ты говорил, что если со мной

случится несчастье, ты мне поможешь.

Клайд вспомнил о недавних редких и, как видел теперь, безрассудных

свиданиях с Робертой, когда какие-то остатки чувства и взаимного влечения

снова приводили его к случайной и, конечно, неразумной физической близости

с нею, - и сразу понял, в чем дело. Если это правда, перед ним встает

очень нелегкая задача; он сам виноват, что все так запуталось, и теперь

нужно действовать быстро и решительно, иначе возникнет еще худшая

опасность. И тут же в нем властно заговорило лишь недавно родившееся, но

неодолимое равнодушие к Роберте, он чуть не заподозрил, что все это просто

хитрость, выдумка: она чувствует, что он ее разлюбил, и хочет всеми

правдами и неправдами удержать его, воскресить его любовь... Однако он

быстро отверг эту мысль: слишком подавленной и несчастной казалась

Роберта. Ему смутно представилось, какую катастрофу означало бы для него

подобное осложнение, и тревога заглушила его досаду.

- Но почему ты так думаешь? - воскликнул он. - Разве ты уже можешь

знать наверняка? Может быть, завтра все будет в порядке.

Но в голосе его вовсе не было уверенности.

- Нет, не думаю, Клайд. Мне очень хотелось бы, чтобы все уладилось. Но

прошло уже два дня, раньше так никогда не бывало.

Роберта сказала это с таким глубоким отчаянием, что Клайд тотчас

отказался от мысли, будто она хитрит и притворяется. Но он все еще не

решался взглянуть в лицо случившемуся и потому прибавил:

- Ну, это еще, пожалуй, ничего не значит. Опоздание может быть и

больше, чем на два дня, - разве нет?

Его тон так явно изобличал неуверенность и совершенную неопытность,

которой Роберта в нем до сих пор не знала, что она совсем встревожилась.

- Нет, нет, не думаю. Но какой ужас, если это правда! - воскликнула

она. - Как по-твоему, что мне надо делать? Ты не знаешь, что бы такое я

могла принять?

Клайд был так боек и самоуверен, когда добивался близости с Робертой,

он производил на нее впечатление опытного, искушенного молодого человека,

знающего о жизни гораздо больше, чем она могла надеяться когда-либо

узнать, - человека, для которого все опасности и затруднения такого рода

сходят безнаказанно... а теперь он совсем растерялся. В сущности - теперь

он и сам это понял - он был так же мало осведомлен обо всех тайнах пола и

о возможных в подобном случае осложнениях, как почти всякий юноша его лет.

Правда, прежде чем приехать сюда, он вращался в Канзас-Сити и Чикаго в

обществе столь опытных наставников, как Ретерер, Хигби, Хегленд и другие

рассыльные, и наслушался от них сплетен и хвастливых рассказов. Но теперь

он догадывался, что, сколько они ни хвастали, все их познания были

получены от девушек столь же беспечных и несведущих, как и они сами. Он

весьма смутно представлял себе, как скудны были их познания: им было лишь

известно кое-что о различных специфических лекарствах и предупредительных

средствах, изобретенных врачами-шарлатанами и сомнительными аптекарями, с

какими обычно имеют дело люди, стоящие на уровне развития Хегленда и

Ретерера. Но если бы даже он знал столько, сколько они, - где раздобыть

подобные средства в таком городке, как Ликург? С тех пор как он расстался

с Диллардом, у него не было ни приятелей, ни тем более верных друзей, на

чью помощь он мог бы рассчитывать в таком трудном деле.

Самое лучшее, что он мог сейчас придумать, это обратиться к

какому-нибудь аптекарю, который за известную плату дал бы ему какое-нибудь

полезное средство или указание. Но сколько это может стоить? И ведь

говорить с аптекарем небезопасно. Не станет ли он расспрашивать? Будет ли

молчать? Не расскажет ли кому-нибудь, что к нему обратились с такой

просьбой? Клайд очень похож на Гилберта Грифитса, которого все в Ликурге

хорошо знают, и кто-нибудь может принять его за Гилберта... пойдут всякие

толки, и все это может плохо кончиться.

И такая беда настигла его как раз теперь, когда он уже многого добился

в отношениях с Сондрой, - она уже позволяет ему потихоньку целовать ее и

даже доказывает ему свою привязанность маленькими подарками: возвращаясь

домой, он не раз находил доставленные в его отсутствие галстуки, золотой

карандашик, коробку изящнейших носовых платков и при них маленькую

карточку с ее инициалами. И в нем крепла уверенность, что будущее сулит

ему все больше и больше. Может быть, если Сондра будет все так же влюблена

в него, будет вести себя так же хитро и умно и если ее семья будет к нему

не слишком враждебна, он даже сможет на ней жениться. Конечно, он в этом

не уверен. Свои подлинные чувства и намерения Сондра до сих пор скрывала

под дразнившей его уклончивостью, и это делало ее еще более желанной. И,

однако, все подсказывало ему, что он должен как можно скорее, как можно

осторожнее и безболезненнее положить конец своей близости с Робертой.

А потому теперь он с притворной уверенностью заявил:

- Сегодня я на твоем месте не беспокоился бы. Может быть, все обойдется

благополучно. Еще ничего нельзя знать. Во всяком случае, мне нужно время.

Посмотрим, что можно сделать. Я думаю, что смогу достать для тебя

что-нибудь. Только, пожалуйста, не волнуйся так!

Но он был далеко не столь спокоен, как хотел показать. В глубине души

он был потрясен. Его первоначальное решение держаться возможно дальше от

Роберты теперь не так просто выполнить: он оказался лицом к лицу с

серьезной опасностью, - разве что удастся какими-то доводами снять с себя

всякую ответственность за случившееся. Ведь Роберта все еще работает под

его начальством; он писал ей записки; малейшее ее слово повлечет за собой

расследование, которое будет для него роковым. Поэтому ясно, что он должен

помочь ей быстро и тайно, чтобы никто ничего не узнал и не услышал. Клайд,

надо отдать ему справедливость, после всего, что было между ними, был

вовсе не против того, чтобы помочь Роберте, насколько он только сможет. Но

если не сможет (его мысли забегали вперед: возможен ведь и такой,

неблагоприятный оборот дела), ну, тогда... тогда... в конце концов, разве

нельзя будет отрицать всякие отношения с ней и сбежать отсюда? Многие так

делают. Это может оказаться единственным выходом... Если б только он не

был здесь, как в ловушке, - совершенно некому довериться.

Но, что хуже всего, он понятия не имел, как можно помочь Роберте, не

обращаясь к врачу. И все это, наверно, связано с тратой денег и времени, с

риском и мало ли с чем еще... Он увидит Роберту завтра утром, решил он, и

тогда, если ничего не изменится, начнет действовать.

И Роберта, в первый раз покинутая так холодно и равнодушно, да еще в

столь критическую минуту, вернулась домой, предоставленная своим мыслям и

страхам, охваченная такой мучительной тоской, какой она еще никогда в

жизни не испытывала.

Но возможности Клайда в таком сложном положении были невелики. Кроме

Лигета, Уигэма и некоторых младших заведующих отделениями, правда очень

любезных, но державшихся довольно отчужденно (все они считали его теперь

видной персоной, с которой недопустима какая-либо фамильярность), ему не с

кем было посоветоваться. А в том обществе, где он теперь бывал и где так

стремился утвердиться, нелепо было бы спрашивать у кого-либо совета, как

бы хитро он ни попытался это сделать. Конечно, молодые люди этого круга

бывали где угодно, их внешность, вкусы и средства позволяли им

распутничать вволю, предаваться таким развлечениям, о каких Клайд и ему

подобные не смели и мечтать, но он, в сущности, был чужой этим людям и не

мог даже думать о том, чтобы их расспрашивать.

Как только он расстался с Робертой, ему пришла в голову здравая мысль,

что не следует обращаться к аптекарю, доктору и вообще к кому бы то ни

было в Ликурге (особенно к доктору, потому что все представители этой

профессии казались ему холодными и безучастными, - они, наверно, отнесутся

недоброжелательно к такому безнравственному поступку и потребуют много

денег); надо съездить в один из ближайших городов, лучше всего в

Скенэктеди, - он и близко, и притом больше других, - и там разузнать, как

можно выйти из создавшегося положения. Он должен найти какое-то средство.

Необходимо было действовать возможно скорее - и уже по пути к Старкам,

не представляя еще, какое именно лекарство ему нужно искать, Клайд решил

отправиться в Скенэктеди на следующий же вечер. Однако, сообразил он

затем, в таком случае пройдет еще целый день, прежде чем будут приняты

какие-нибудь меры, а и ему и Роберте казалось, что малейшее промедление

очень опасно. Поэтому он решил, что постарается действовать немедленно:

извинится перед Старками и поедет в Скенэктеди сегодня же вечером, пока не

закрыты аптеки. Но что потом? Как заговорить с аптекарем? Чего попросить?

Он беспокойно гадал, как посмотрит на него аптекарь, что подумает, что

скажет? Если бы здесь были Ретерер или Хегленд! Они, конечно, с радостью

помогли бы ему. И даже Хигби. А теперь он совсем один, ведь Роберта ничего

не знает... Но должно же быть какое-то средство. Если в Скенэктеди он

потерпит неудачу, он немедленно напишет Ретереру в Чикаго, но, чтобы не

выдать себя, скажет, что это нужно его приятелю.

И ведь в Скенэктеди, где его никто не знает, он может сказать (эта

мысль вдруг осенила его), что недавно женился, - почему бы и нет? Он уже

достаточно взрослый и вполне может быть женатым человеком. Он скажет, что

у его жены "прошел срок" (он вспомнил фразу, слышанную от Хигби), а так

как им невозможно сейчас иметь ребенка, то он хотел бы получить

какое-нибудь средство, которое помогло бы ей в ее состоянии. Право, это

неплохая мысль! Юная супружеская чета легко может оказаться в таком

затруднительном положении. Возможно, что аптекарь посочувствует им и

охотно подскажет Клайду выход. Почему бы и нет? Тут нет никакого

преступления. Разумеется, один или двое могут отказать, но третий, может

быть, не откажет. И тогда он избавится от всех этих неприятностей. И до

тех пор, пока не будет знать гораздо больше, чем сейчас, уже никогда не

позволит себе снова попасть в такое положение. Никогда! Это слишком

страшно!

Он отправился на обед к Старкам в сильном волнении и с каждой минутой

нервничал все больше. Тотчас же после обеда, когда было только половина

десятого, он заявил, что в самую последнюю минуту на фабрике у него

потребовали очень сложного отчета о работе отделения за весь месяц, и так

как на службе ему невозможно этим заниматься, то он должен теперь

отправиться домой и поработать над отчетом. Такая энергия и рвение юноши,

явно желающего сделать карьеру, очень понравилась Старкам. Клайда охотно

извинили.

Но, приехав в Скенэктеди, он увидел, что у него остается совсем мало

времени до последнего поезда в Ликург. Мужество стало покидать его. Похож

ли он на женатого человека, поверят ли ему? И, кроме того, такие средства

очень опасны и предосудительны, - так полагают даже сами аптекари...

Он прошел из конца в конец всю главную улицу, еще ярко освещенную в

этот час, заглядывая в окна то одной, то другой аптеки, и каждый раз

приходил к заключению, что именно эта аптека по какой-либо причине ему не

подходит. В одной он увидел за прилавком толстого, хмурого, гладко

выбритого человека лет пятидесяти, чьи очки и седеющие волосы испугали

Клайда: конечно, такой человек откажет молодому клиенту - скажет, что не

торгует такими средствами, не поверит, что Клайд женат, и еще заподозрит

его в незаконной связи с какой-нибудь девушкой. У этого аптекаря такой

степенный, богобоязненный, добропорядочный и благопристойный вид... Нет,

не стоит к нему обращаться. У Клайда не хватало храбрости войти и

очутиться лицом к лицу с такой особой.

В другой аптеке Клайд увидел маленького, сморщенного, но проворного и

неглупого на вид человека лет тридцати пяти; этот показался ему

подходящим; но тут Клайд заметил, что аптекарю помогает женщина лет

двадцати - двадцати пяти. Что, если именно она спросит Клайда, чего он

⇐ Предыдущая 38 39 40 41 424344 45 46 47 Следующая ⇒