Теодор Драйзер. Американская трагедия 7 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 7 из 139Следующая ⇒

отправиться с остальными, так что Ретерер в конце концов согласился

оставить мысль о театре. Вскоре вся компания вышла из дома, и Клайд,

огорченный тем, что он не может идти с Гортензией, которую сопровождал

Гетлер, немедленно возненавидел соперника; все же он старался быть

любезным с Луизой и Гретой, которые оказывали ему достаточно внимания,

чтобы он мог чувствовать себя свободно. Ретерер заметил его увлечение

Гортензией и, улучив удобную минуту, когда они остались вдвоем, шепнул

ему:

- Ты не очень бегай за этой Гортензией Бригс. По-моему, она просто

кокетка. Вертит и Гетлером и другими. Ты только будешь плясать под ее

дудку и ничего от нее не добьешься.

Но это честное дружеское предупреждение уже не могло образумить Клайда.

Колдовство улыбки, магическая прелесть и сила юности, чувствовавшаяся в

каждом ее движении, - все это окончательно вскружило ему голову, и он

готов был отдать и сделать все что угодно еще за одну улыбку, за один

взгляд, за пожатие руки. А ведь перед ним была девушка, которая не больше

мотылька знала, к чему она стремится, и лишь недавно поняла, как удобно и

выгодно использовать юношей ее возраста или немного старше для того, чтобы

получать любые развлечения и наряды, какие она только пожелает.

Вечеринка оказалась обычным сборищем молодежи, где бурно проявляется

стремление девушек и юношей подыскать себе пару. Китти Кин жила в

простеньком домишке на бедной улице, где стояли голые декабрьские деревья.

Но Клайду, внезапно охваченному страстью к хорошенькому личику, все вокруг

казалось ярким, веселым и романтичным. Девушки и юноши, которых он

встретил там, - девушки и юноши типа Ретерера, Хегленда, Гортензии, - все

еще были для него истинным воплощением силы, непринужденности и

самоуверенности, а он готов был душу отдать, лишь бы самому обладать этими

качествами. Любопытно, что Клайд хотя и нервничал немного, но благодаря

новым друзьям быстро освоился и принял участие в общем веселье.

Для него это был случай наблюдать, как ведут себя и как развлекаются

известного типа девушки и юноши, - зрелище, какого он не видел раньше, к

своему счастью или несчастью, как вам угодно. Здесь, например, были в ходу

особенно чувственные танцы, и Луиза, Грета и Гортензия предавались им с

величайшей беспечностью. Многие молодые люди принесли с собой виски в

карманных флягах и не только потягивали сами, но и угощали других - и

юношей и даже девушек.

Общая веселость от этого немало усилилась, отношения между юношами и

девушками стали интимнее, флирт смелее. Гортензия, Луиза и Грета тоже

принимали в этом участие. Иногда вспыхивали ссоры. И, очевидно, здесь

считалось самым обычным делом, если молодой человек обнимал девушку

где-нибудь за дверью, или держал ее у себя на коленях, сидя на стуле в

каком-нибудь укромном уголке, или полулежал с ней на диване, нашептывая

интимные и, несомненно, приятные ей признания. Правда, Клайд ни разу не

заметил, чтобы Гортензия лежала в подобной позе на диване, но и она, как

он видел, преспокойно усаживалась на колени к разным юношам и шепталась с

ними за дверьми. И это так обескураживало и злило его, что он решил больше

не иметь с ней дела: слишком она доступна, вульгарна и безрассудна! Чтобы

не показаться менее светским и опытным человеком, чем другие, Клайд

пробовал все напитки, которые ему предлагали, пока наконец не набрался

необычайной для него храбрости и дерзости, - тут он осмелился, не то

умоляя, не то упрекая, заговорить с Гортензией о ее слишком вольном

поведении.

- Вы кокетка, вот что. Вам все равно, кому кружить голову, да?

Он сказал это, танцуя с ней после часу ночи. Юнец по фамилии Уилкинс

играл на изрядно расстроенном пианино, а Гортензия с добродушным и

кокетливым видом показывала Клайду новые па и смотрела на него томно и

весело.

- Что вы хотите сказать? Не понимаю.

- Ах, не понимаете? - сказал Клайд сердито, но все же с натянутой

улыбкой, за которой он пытался скрыть свое подлинное настроение. - Я уже

слышал о вас. Вы всем кружите головы.

- Вот как? - воскликнула она с досадой. - Ну, вам-то я, кажется, не

очень старалась вскружить голову?

- Да ну, не сердитесь, - сказал он просительно и вместе с тем ворчливо,

опасаясь, что, пожалуй, зашел слишком далеко и может совсем потерять ее. -

Я не хотел сказать ничего обидного. Ведь вы же позволяете многим парням за

вами ухаживать. Во всяком случае, вы им нравитесь.

- Ну да, конечно, нравлюсь. Но что же я могу поделать?

- Так вот что я вам скажу, - хвастливо, с азартом выпалил он, - я могу

тратить на вас куда больше, чем любой из них. У меня денег хватит.

Только за минуту перед тем он подумал о пятидесяти пяти долларах,

которые уютно лежали у него в кармане.

- О, не знаю, - возразила она, очень заинтересованная этим, так

сказать, денежным предложением и в то же время очень гордая своей

способностью так воспламенять чуть ли не всех молодых людей.

Гортензия была не слишком умная девушка, очень легкомысленная и

самовлюбленная; она не могла спокойно пройти мимо зеркала: каждый раз

восхищалась своими глазами, волосами, шеей, руками и практиковалась в

особенно пленительных улыбках.

Притом Гортензия не осталась равнодушна к тому, что Клайд был красив,

хотя и очень юн. Она любила поддразнивать таких желторотых. С ее точки

зрения, он был глуповат. Но он служил в "Грин-Дэвидсон", хорошо одевался,

и, наверно, как он сказал, у него достаточно денег, и он охотно будет

тратить их на нее. Иные юнцы, которые особенно нравились ей, имели в своем

распоряжении не слишком много денег.

- Найдется сколько угодно таких, кто с удовольствием потратит на меня

свои деньги!

Она тряхнула головой, взмахнула ресницами и снова улыбнулась своей

самой пленительной улыбкой.

Лицо Клайда сразу омрачилось. Он был слишком слаб перед ее чарами. Лоб

его покрылся морщинами, затем снова разгладился. Глаза горели, в них было

страстное желание и горечь, давняя досада на жизнь и раздражение

обойденного и обиженного. Конечно, Гортензия сказала правду. Найдутся

люди, у которых денег больше, чем у него, и которые могут больше на нее

тратить. Он смешон со своим хвастовством, и она насмехается над ним.

Помолчав, он прибавил уныло:

- Наверно, вы правы. Но никто не любит вас так, как я!

Бескорыстная искренность этих слов польстила Гортензии. В конце концов

он не так уж плох. Они грациозно скользили под звуки неумолкавшей музыки.

- О, я не всегда так флиртую, - сказала она. - Ведь тут мы все свои,

все хорошо знаем друг друга, всюду бываем вместе. Вы не должны осуждать

нас.

Это была только искусная ложь, но все-таки она успокоительно

подействовала на Клайда.

- Я бы отдал все на свете, только бы вы лучше относились ко мне, -

молил он в отчаянии и восторге. - Я никогда не видел девушки лучше вас! Вы

замечательная! Я от вас без ума! Давайте как-нибудь пообедаем вместе, а

потом сходим в театр. Хорошо? Хотите завтра вечером или в воскресенье? Эти

вечера у меня свободные, а в остальные я работаю.

Она сначала колебалась, потому что даже теперь не была уверена, что

захочет продолжать это знакомство. Ведь есть еще Гетлер, не говоря уже о

многих других, и все они ревнивы и внимательны. Хотя Клайд и готов тратить

на нее деньги, но, может быть, лучше с ним не связываться. Он и сейчас уже

слишком пылок, и, пожалуй, с ним будет много хлопот. Но в то же время

кокетство - вторая натура Гортензии - не позволяло ей оттолкнуть Клайда.

Вдруг он попадет в руки Греты или Луизы! И поэтому в конце концов она

согласилась встретиться с ним в следующий вторник. Но он не должен

приходить к ней домой и не должен провожать ее сегодня, у нее есть

провожатый - мистер Гетлер. А во вторник в половине седьмого она будет

около отеля "Грин-Дэвидсон".

Он обещал ей обед у Фриссела, а затем они посмотрят "Корсара",

музыкальную комедию в театре Либби, всего в двух кварталах от ресторана.

Каким бы пошлым и заурядным ни показалось многим это знакомство, для

Клайда оно было преисполнено значительности. До сих пор никогда ни одна

девушка, да еще такая очаровательная, не удостаивала его даже взглядом, -

так он, по крайней мере, воображал. А теперь он встретил красивую девушку,

и она настолько им заинтересовалась, что согласилась пообедать с ним и

пойти вместе в театр. Пожалуй, она и вправду кокетка и ни с кем не бывает

искренней, и маловероятно, что она так быстро подарит ему свое

расположение, но - кто знает, кто может сказать?..

Верная своему обещанию, Гортензия действительно пришла во вторник на

угол Четырнадцатой и Вайандот-стрит, неподалеку от "Грин-Дэвидсона". Клайд

был так взволнован, польщен, обрадован, что с трудом мог привести в

порядок свои мысли и чувства.

Стараясь показать, что достоин Гортензии, он особенно тщательно

позаботился о своей внешности: напомадил волосы, надел галстук бабочкой,

новое шелковое кашне, шелковые носки, чтобы заметней были ярко-коричневые

ботинки, купленные специально для этого случая. Но когда они встретились,

он так и не понял, обратила ли она на все это хоть малейшее внимание. В

конце концов она интересовалась только своей собственной внешностью. К

тому же - это была ее обычная уловка - она заставила Клайда прождать почти

до семи часов, и за это время он успел впасть в глубочайшее уныние. А что,

если она за эти дни потеряла всякий интерес к нему и не хочет больше с ним

встречаться? Что ж, тогда придется обойтись без нее. Но это доказало бы,

что он не интересен такой красивой девушке, как она, несмотря на свой

нарядный костюм и на все свои деньги. Он решил, что его подруга - если это

не будет Гортензия - непременно должна быть красивой. Некрасивая ему не

нужна. Ретереру и Хегленду как будто все равно, хороши ли собой их

знакомые девушки, но для него это страшно важно! От одной мысли о том,

чтобы удовольствоваться менее привлекательной девушкой, чем Гортензия,

Клайду становилось тошно.

И вот он стоит на улице, в тени подъезда, а вокруг сияние огней,

вывесок и реклам, сотни пешеходов спешат во всех направлениях, и почти на

всех лицах - мысль о предстоящих развлечениях и встречах, а он - он один,

и, возможно, сейчас ему придется вернуться и пойти куда-то: обедать -

одному, в театр - одному, и домой он вернется один, а завтра утром опять

на работу. Клайд уже почти решил, что его постигла неудача, как вдруг

неподалеку в толпе увидел Гортензию. Она была изящно одета: в черном

бархатном жакете с красновато-коричневым воротником и обшлагами и в

большой круглой бархатной шляпе с красной кожаной пряжкой сбоку. Щеки и

губы были слегка подкрашены. Глаза блестели. И, как всегда, она была,

видимо, очень довольна собой.

- Хэлло, я опоздала, да? Но я никак не могла поспеть вовремя.

Понимаете, я забыла, что обещала увидеться с одним парнишкой - это мой

друг, тоже чудный мальчик, - и только в шесть часов вспомнила, что у меня

назначено два свидания. Вышло так неприятно. Мне надо было предупредить

кого-нибудь из вас. Я совсем уже собралась позвонить вам и уговориться на

другой вечер, да вспомнила, что вас нет на службе после шести. Том никогда

не задерживается после шести. А Чарли всегда на работе до половины

седьмого и даже позже иногда, и он очень милый мальчик - никогда не дуется

и не ворчит. Он тоже хотел сегодня повести меня в ресторан и потом в

театр. Он работает в табачном киоске в "Орфии". Ну вот, я ему позвонила.

Он был не очень-то доволен. Но я сказала, что мы встретимся в другой

вечер. Ну, что же, вы рады? Вы понимаете, что ради вас я огорчила Чарли,

такого красивого мальчика?

Она уловила тревожное, ревнивое и в то же время робкое выражение,

мелькнувшее в глазах Клайда, пока она говорила о другом своем поклоннике.

Мысль, что можно заставить его ревновать, привела Гортензию в восторг.

Итак, она окончательно покорила его! И она тряхнула головой и улыбнулась,

идя с ним в ногу.

- Еще бы, так мило с вашей стороны, что вы пришли.

Клайд заставил себя сказать это, хотя от ее слов о Чарли, "чудном

мальчике", у него перехватило горло и сердце сжалось. Ну разве сможет он

удержать такую красивую и такую своевольную девушку!

- А у вас сегодня шикарный вид, - продолжал он, заставляя себя

поддерживать разговор и сам немного удивляясь, что ему это удается. - Вам

идет эта шляпка, и жакет тоже.

Он не отрываясь смотрел на нее, и в глазах его светилось восхищение и

жадная, голодная страсть. Он хотел бы поцеловать ее прямо в губы, но не

смел здесь, на улице, да и нигде пока не осмелился бы.

- Не удивительно, что все вас приглашают. Вы такая красивая!.. Хотите

приколоть к жакету розы?

Они проходили в эту минуту мимо цветочного магазина, и у Клайда явилась

мысль поднести ей цветы. Он слышал от Хегленда, что женщины любят мужчин,

которые делают им подарки.

- Да, конечно, от роз я не откажусь, - ответила Гортензия, входя в

магазин. - Или, пожалуй, лучше букетик фиалок. Они такие милые. И они,

кажется, больше подойдут к моему жакету.

Ей понравилось, что Клайд подумал о цветах. И он говорил ей такие

приятные вещи. В то же время она была убеждена, что он очень мало знает

девушек, а может быть, и вовсе не знает. А она предпочитала мужчин и

юношей более опытных, которые не так легко покорялись бы ей, которых было

бы не так легко удержать. Однако она не могла не думать, что Клайд чем-то

лучше мужчин, к которым она привыкла, тоньше, благороднее. И потому,

несмотря на всю его неуклюжесть (с ее точки зрения), она готова была

оставить его около себя и посмотреть, как он будет вести себя дальше.

- Вот эти шикарные! - воскликнула она, выбрав довольно большой букет

фиалок и прикладывая их к жакету. - Эти мне нравятся!

И пока Клайд расплачивался, она вертелась перед зеркалом, пристраивая

фиалки по своему вкусу. Наконец, довольная эффектом, она обернулась к

Клайду с возгласом:

- Ну вот, я готова! - и взяла его под руку.

Клайд, немало напуганный ее развязными манерами, не знал, что сказать.

Но напрасно он тревожился - Гортензия всецело была поглощена собственной

персоной.

- Ну, скажу я вам, и неделька же у меня выдалась! Каждый вечер танцы.

Возвращалась домой в три часа. А в воскресенье танцевали почти до утра.

Да, скажу я вам, последний вечер был самый трудный. Вы были когда-нибудь у

Бэркета? Это у перевоза Гиффорда, знаете? Очень модное место,

замечательное, немного дальше "Биг-блю" на Тридцать девятой улице. Летом

дансинг, а зимой тут же каток и можно танцевать на льду. И очень милый

маленький оркестр.

Клайд любовался игрой ее губ, блеском глаз и живостью жестов, очень

мало задумываясь над тем, что именно она говорит.

- С нами был Уоллес Трон... Ну и мальчишка! Когда мы стали есть

мороженое, он пошел в кухню, вымазал лицо сажей, взял у официанта куртку и

передник и стал нам прислуживать. Смешной мальчишка! А какие фокусы он

проделывал с тарелками и ложками!

Клайд вздохнул: он отнюдь не отличался такими талантами, как этот Трон.

- А потом, в понедельник утром, мы все вернулись домой около четырех

часов, а в семь мне уже нужно вставать. Я была как вареная рыба. Меня бы

уволили, если б не славный народ в магазине и не мистер Бек. Это, знаете,

заведующий в моем отделе. По правде говоря, я его так мучаю, беднягу. В

магазине я делаю, что хочу. Раз я очень опоздала после завтрака; одна

подруга взяла мою карточку и отбила за меня время на контрольных часах,

понимаете? А тут вошел мистер Бек и увидел ее. А после, уже часа в два, он

мне говорит: "Послушайте, мисс Бригс (он всегда называет меня мисс Бригс;

я не позволяю называть себя по-другому. Он еще стал бы вольничать, если бы

я позволила), этот номер не пройдет - передавать карточку. Надо бросить

эти штучки". А я только расхохоталась. Он иногда так брюзжит на нас! Но я

все равно поставила его на место. Он, понимаете ли, немножко неравнодушен

ко мне - кто-кто, а он меня ни за что на свете не уволит. Я и говорю ему:

"Послушайте, мистер Бек, вы со мной не разговаривайте таким тоном. Я не

часто опаздываю, у меня нет такой привычки. И потом, я могу найти себе и

другую службу в Канзас-Сити. Если уж так повелось, что стоит мне в кои-то

веки опоздать, как сразу начинаются разговоры, - так, пожалуйста,

увольняйте меня, и все". Не могла же я позволить, чтобы он говорил со мной

таким тоном. Как я думала, так и вышло, - он сразу сдался. Он только

сказал: "Ну, все равно, я вас предупредил. В другой раз вас может увидеть

мистер Тирни, и тогда вы попробуете, каково служить в другом месте".

Конечно, он сказал это все ради смеха и знал, что я тоже дурачусь. Я

расхохоталась. А через две минуты он смеялся с мистером Скоттом, я видела.

Но, черт возьми, я иногда выкидываю там штучки!

Наконец они подошли к ресторану Фриссела, и Клайд, не сказавший за всю

дорогу и двух слов, вздохнул с облегчением. В первый раз в жизни он мог

гордиться тем, что угощает девушку в таком шикарном месте. Теперь он и в

самом деле кое-чего добился. У него - настоящий роман! Гортензия так

высоко ценила себя, так настойчиво подчеркивала свои приятельские

отношения с множеством девушек и молодых людей, весело проводящих время,

что Клайду казалось, будто до сих пор он вовсе и не жил. Он быстро

вспоминал, о чем она рассказывала: Бэркет, катание на коньках и танцы на

льду... Уоллес Трон... молодой продавец из табачного киоска, с которым она

должна была встретиться сегодня... мистер Бек, ее начальник в магазине,

настолько влюбленный, что не в силах ее уволить... И, глядя, как она,

совсем не думая о состоянии его кошелька, заказывает обед по своему вкусу,

Клайд любовался ее лицом, фигурой, формой кисти, по которой можно судить

об изяществе и красоте всей руки, высокой, вполне сформировавшейся грудью,

изгибом бровей, нежной округлостью щек и подбородка. Притом Клайда

волновал ее мягкий, вкрадчивый голос. Он был восхищен. Вот если бы такая

девушка принадлежала ему!

А она и здесь, как на улице, продолжала болтать о себе, и на нее,

видимо, не производило никакого впечатления, что она обедает в таком

месте, которое Клайду казалось совершенно замечательным. В те минуты,

когда Гортензия не смотрелась в зеркало, она изучала меню и выбирала, что

ей нравится: барашек в мятном желе... нет, омлет она не любит и ростбиф

тоже... Ах, вот что: филе-миньон с грибами... В конце концов она прибавила

к этому сельдерей и цветную капусту. И ей хотелось бы коктейль. Да, да,

Клайд слышал от Хегленда, что обед ничего не стоит без маленькой выпивки,

и потому нерешительно предложил коктейль. А Гортензия, выпив коктейль,

потом другой, стала еще оживленнее, веселее и болтливее, чем прежде.

Но Клайд заметил, что она продолжает держаться с ним несколько

отчужденно, безразлично. Когда он робко пытался перевести разговор на их

отношения, на свое чувство к ней, выяснить, не влюблена ли она в

кого-нибудь другого, она обрывала его, заявляя, что ей нравятся все

молодые люди: все одинаково. Они все так милы, так внимательны к ней. Да

так и должно быть! Иначе она не станет вести с ними знакомство. Тогда они

ей ни к чему! Ее живые глаза сверкали, и она вызывающе встряхивала

головой.

И Клайд был пленен всем этим. Ее жесты, позы, гримаски, все ее движения

были чувственными и многообещающими. Казалось, ей нравилось дразнить,

обещать, делать вид, что она готова сдаться, а затем отказываться от всех

обещаний, притворяясь целомудренно-сдержанной, словно у нее и в мыслях не

было того, что ей приписывали.

Клайда возбуждало и приводило в трепет уже одно то, что она была здесь,

рядом. Это была пытка, но сладкая пытка. Он был полон мучительных мыслей о

том, как было бы чудесно, если бы Гортензия позволила ему обнять ее,

поцеловать, даже укусить. Прижаться губами к ее губам! Задушить ее

поцелуями и ласками! По временам она бросала на него умышленно томный

взгляд, и он ощущал болезненную слабость, до головокружения. Он мечтал

только об одном: что когда-нибудь упорным ухаживанием или деньгами он

заставит ее полюбить себя.

Но и после того, как они побывали в театре, а затем он доставил ее

домой, Клайд не достиг сколько-нибудь заметного успеха. Так как Гортензия

мало интересовалась Клайдом, она во время представления "Корсара" в театре

Либби с искренним интересом следила за спектаклем, говорила только о

пьесах, которые видела раньше, высказывала свое мнение об актерах и

актрисах, вспоминала, кто именно из поклонников водил ее на ту или иную

пьесу. И Клайд, вместо того чтобы соперничать с ней в остроумии и

высказывать собственные суждения, был вынужден только поддакивать ей.

А она все время думала об одержанной ею новой победе. И так как она

давно уже перестала быть добродетельной и поняла, что у него есть

кое-какие деньги и он готов тратить их на нее, она решила, что будет в

меру мила с ним - ровно настолько, чтобы удержать его, не больше. В то же

время она, по своему обыкновению, будет как можно больше развлекаться с

другими, а Клайда заставит покупать ей разные вещи и занимать ее в те дни,

когда у нее не будет других достаточно интересных приглашений.

Так продолжалось по меньшей мере четыре месяца. После того первого

вечера Клайд значительную часть своего свободного времени посвящал

Гортензии, пытаясь заинтересовать ее в такой же мере, в какой она, видимо,

интересовалась другими молодыми людьми. А между тем он не мог бы сказать,

способна ли она по-настоящему привязаться к кому-нибудь одному, но и не

мог поверить, чтобы у нее были со всеми только невинные товарищеские

отношения. Однако она была так соблазнительна, что он с ума сходил: если

его худшие подозрения справедливы, быть может, в конце концов она окажется

благосклонной и к нему. Он был так одурманен чувственной атмосферой,

окутывавшей Гортензию, ее изменчивостью, желанием, явственно сквозившим в

ее жестах, настроениях, голосе, манере одеваться, что и подумать не мог

отказаться от нее.

Словом, он глупо бегал за ней. А она, видя это, не подпускала его

близко, порой избегала, заставляла его довольствоваться жалкими крохами

своего внимания и вместе с тем милостиво посвящала в подробности своих

увеселений в обществе других молодых людей. Он чувствовал, что не в силах

больше вот так бегать за нею, и в ярости давал себе слово прекратить эти

встречи. Право, ничего хорошего у него с нею не выйдет. Но при новом

свидании, видя то же холодное равнодушие в каждом ее слове и каждом

поступке, он терял мужество и не в силах был порвать свои оковы.

И при этом Гортензия не стеснялась говорить ему, что из вещей ей нужно

и что хотелось бы иметь; сперва это были мелочи: новая пуховка для пудры,

губная помада, коробка пудры или флакон духов. Потом она осмелела и в

разное время, под разными предлогами говорила Клайду о сумках, блузках,

туфельках, чулках, шляпе, которые она с удовольствием купила бы, будь у

нее деньги; меж тем она не шла на уступки, отделываясь уклончивыми,

мимолетными ласками, изредка с томным видом разрешая обнять себя; эта

томность много обещала, но обещанное никогда не сбывалось. И Клайд, чтобы

снискать ее расположение и доверие, покупал все эти вещи, хотя подчас

из-за того, что происходило у него в семье, эти траты были ему не под

силу. Однако к концу четвертого месяца он стал понимать, что очень мало

продвинулся вперед: благосклонность Гортензии так же далека от него

сейчас, как и в начале их знакомства. Словом, он жил в лихорадочной,

мучительной погоне за нею без сколько-нибудь определенной надежды на

награду.

А тем временем в доме Грифитсов по-прежнему царили органически присущие

всем членам этой семьи беспокойство и подавленность. С исчезновением Эсты

начался период уныния, и ему не видно было конца. Для Клайда положение

осложнялось мучительно дразнящей, больше того - раздражающей

таинственностью, ибо ни одни родители не могли бы проявить большую

щепетильность, чем Грифитсы, в тех случаях, когда в семье происходило

что-либо, связанное с вопросами пола. И особенно это относилось к тайне, с

некоторых пор окружавшей Эсту. Она сбежала. И не вернулась. И, насколько

знали Клайд и остальные дети, от нее не было никаких вестей. Однако Клайд

заметил, что после первых недель ее отсутствия, когда мать и отец

чрезвычайно тревожились, мучаясь вопросами - где она и почему не пишет,

они вдруг перестали волноваться и как будто примирились с тем, что

произошло: по крайней мере они уже не так терзались положением, которое

прежде казалось совершенно безнадежным. Он не мог этого понять. Перемена

была очень заметна, и, однако, никто не сказал ни слова в объяснение.

Немного позже Клайд заметил, что мать с кем-то переписывается, а это

бывало не часто: у нее почти не было знакомств и деловых связей, и письма

она получала или писала очень редко.

Однажды, вскоре после того, как Клайд стал работать в отеле

"Грин-Дэвидсон", он пришел домой раньше обычного и застал мать,

склонившуюся над письмом, очевидно только что полученным и очень важным

для нее. И, вероятно, в нем было что-то секретное, так как при виде Клайда

мать тотчас прекратила чтение, торопливо и нервно встала и отложила

письмо, ничего не объясняя. Но Клайд почему-то - может быть, чутьем -

понял, что это письмо от Эсты. Он не был уверен. Он стоял далеко и не мог

узнать почерка. Но как бы то ни было, мать ничего потом не сказала ему об

этом письме. Выражение ее лица говорило, что она не желает расспросов, и

столько сдержанности было в их отношениях, что Клайду и в голову не пришло

расспрашивать. Он просто удивился, а потом почти забыл об этом случае.

Через месяц или немного больше, когда он уже неплохо освоился с работой

в отеле и увлекся Гортензией Бригс, мать вдруг обратилась к нему с очень

странным вопросом. Однажды, когда он только что вернулся с работы, она

позвала его в зал миссии. Не объясняя для чего ей это нужно, и не говоря

прямо, что теперь Клайд, по ее мнению, более или менее в состоянии помочь

ей, мать сказала, пристально и с волнением глядя на него:

- Клайд, ты не знаешь, как бы мне достать сейчас сто долларов?

Клайд был так удивлен, что едва мог поверить своим ушам: всего

несколько недель назад заговорить с ним о сумме большей, чем четыре-пять

долларов, было бы совершенной нелепостью. Мать это знала. А теперь она

обращалась к нему, словно подозревая, что он может достать для нее такие

большие деньги. И правильно, ведь его одежда и весь его вид говорили, что

для него наступили лучшие дни.

Прежде всего он подумал об одном: конечно, мать заметила, как он одет и

какой образ жизни ведет, и пришла к убеждению, что он обманывает ее

относительно размеров своего заработка. И отчасти это было верно; но

поведение Клайда в последнее время так изменилось, что матери тоже

пришлось совсем изменить свое с ним обращение: она теперь сомневалась,

удастся ли ей в дальнейшем сохранить свою власть над ним. В последнее

время - с тех пор как он поступил на новое место - ей почему-то казалось,

что он стал благоразумнее, увереннее в себе, меньше поддается сомнениям и

намерен жить по-своему и сам за себя отвечать. Это ее немало тревожило,

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒