Глава 2. Часть четвертая

Глава 2

Едва я ступил на остров, как меня окружила толпа. Эти люди рассматривали меня с величайшим удивлением, но, признаться, я не уступал им в этом – мне никогда прежде не приходилось видеть человеческие существа с такими странными фигурами, облаченными в столь причудливые костюмы. Головы у всех были наклонены вправо или влево, один глаз обращен внутрь, а другой устремлен к зениту. На их одежде были вышиты солнце, луна и звезды, а также скрипки, флейты, арфы, трубы, гитары, клавесины и прочие музыкальные инструменты. Поодаль я заметил множество людей в одежде слуг – они имели при себе короткие палки с привязанными к ним надутыми бычьими пузырями. Впоследствии я узнал, что в каждом пузыре находится сушеный горох или несколько камешков. Время от времени они хлопали этими пузырями по губам или ушам тех, кто стоял поблизости, но смысла этих действий я не понимал. Должно быть, эти джентльмены были так глубоко погружены в собственные размышления, что не могли ни говорить, ни слушать собеседников, пока внешнее воздействие не выведет их из задумчивости. В этом и состояли обязанности хлопальщиков, или клайменолей, как их здесь называют. Клайменоли сопровождают своих хозяев повсюду, ибо без них джентльмен, погруженный в размышления, рискует свалиться в канаву или натолкнуться на столб.

Я сообщаю читателям все эти подробности, так как без них невозможно понять странности и ужимки, с которыми меня сопроводили в королевский дворец. Во время подъема по галереям мои спутники то и дело забывали, куда и зачем направляются, и несколько раз оставляли меня одного, пока хлопальщики не выводили хозяев из забытья. Наконец мы достигли дворца и вступили в зал для аудиенций, где я увидел короля, восседающего на троне. Перед троном стоял стол, заваленный глобусами и различными астрономическими инструментами. Его величество не обратил на нас ни малейшего внимания, так как был погружен в решение важной математической задачи. Нам пришлось ожидать около часа, пока ему удалось найти решение. По обе стороны трона стояли два пажа с пузырями наготове. Заметив, что король освободился, один из них слегка ударил его по губам, а другой – по правому уху. Монарх вздрогнул и обратил свой взор на меня. Он произнес несколько слов, и молодой человек, вооруженный пузырем, тотчас направился ко мне и хлопнул по правому уху. Я знаками дал понять, что не нуждаюсь в его услугах, и это, как я узнал позже, заставило короля и двор усомниться в моих умственных способностях.

Догадываясь, что король задает мне вопросы, я отвечал на всех известных языках, однако нам так и не удалось понять друг друга. После этого меня отвели в один из дворцовых покоев и приставили ко мне двух слуг. Подали обед, и четыре знатные особы из свиты короля разделили его со мной. Обед состоял из двух перемен. Для начала мне подали баранью лопатку, вырезанную в форме равностороннего треугольника, кусок говядины в виде ромбоида и пудинг в форме циклоиды. Затем принесли двух уток, которым придали форму скрипок, сосиски и колбасу в виде флейты и гобоя и телячью грудинку, отбитую наподобие арфы. Слуги резали хлеб на куски, имевшие форму конусов, цилиндров, параллелограммов и прочих геометрических фигур.

Во время обеда я осмелился спросить названия различных предметов на местном языке. Благородные джентльмены не без помощи хлопальщиков отвечали, и вскоре я уже мог попросить хлеба, воды и соли.

После обеда мои сотрапезники удалились, а вместо них появилось новое лицо в сопровождении хлопальщика. Этот джентльмен принес с собой перо, чернила, бумагу и несколько книг. Он пояснил мне знаками, что прислан обучать меня местному языку. Мы занимались четыре часа, и за это время я записал немало слов с переводом и выучил несколько коротких фраз. Как только он ушел, я расположил все слова с переводами в алфавитном порядке и благодаря своей хорошей памяти через несколько дней начал кое-что понимать на языке жителей Лапуты – это название я перевожу словами «летучий остров».

На следующий день в моем покое появился придворный портной, чтобы снять с меня мерку – моя одежда совсем изорвалась. При этом мастер употреблял совершенно иные приемы, чем его собратья в Европе. Определив при помощи квадранта мой рост, он, пользуясь только линейкой и циркулем, нанес на бумагу размеры и контуры моего тела. Спустя шесть дней мне доставили готовое платье – оно было скверно сшито и совершенно не подходило мне, что объяснялось ошибкой, вкравшейся в вычисления. Оставалось утешаться тем, что подобные вещи случаются и с нашими портными.

Пока у меня не было костюма, я провел несколько дней в покоях, совершенствуясь в лапутском языке, и вскоре уже мог связно отвечать королю на многие вопросы. Его величество тем временем велел направить свой летучий остров на северо-восток, к Лагадо – столице королевства, расположенной на земле. Наше путешествие продолжалось четыре с половиной дня, причем движение острова совершенно не ощущалось.

Во время полета к Лагадо его величество время от времени останавливал остров над некоторыми городами и деревнями для приема прошений от подданных. С этой целью спускали тонкие веревочки с грузиком на конце. Народ нанизывал на них прошения, и они поднимались прямо во дворец. Иногда таким же образом мы получали снизу вино и съестные припасы.

Не имей я основательных познаний в математике, мне бы никогда не удалось понять лапутян. Дело в том, что все их мысли непрестанно вращаются вокруг линий и фигур. Чтобы описать красоту женщины, они непременно воспользуются ромбами, окружностями, параллелограммами, эллипсами и другими геометрическими или музыкальными понятиями. Даже в королевской кухне развешаны по стенам всевозможные астрономические, математические и музыкальные инструменты, по образцу которых нарезают жаркое для стола его величества.

Дома лапутян построены скверно: стены кривые, в комнатах нет ни одного прямого угла. Это объясняется их презрением к прикладной геометрии, которую они считают уделом ремесленников. Планы и проекты здешних архитекторов так сложны, что недоступны пониманию простых каменщиков и плотников и служат причиной бесчисленных ошибок и недоразумений. Лапутяне искусно владеют линейкой, карандашом и циркулем, но в других отношениях нет более беспомощных и неуклюжих людей. Они плохо рассуждают, то и дело впадая в противоречия; воображение, фантазия и изобретательность совершенно им не свойственны; все их мысли вертятся только вокруг музыки и математики.

Но особенно меня удивило их пристрастие к политике. Лапутяне без конца обсуждают государственные дела, следят за новостями и ожесточенно спорят из-за партийных разногласий, хотя между политикой и математикой нет ничего общего. Они пребывают в вечной тревоге и ни минуты не наслаждаются душевным покоем. Их страхи порождены боязнью, чтобы в небесных сферах не произошло каких-либо изменений к худшему. Так, они опасаются, что Земля будет со временем поглощена и уничтожена Солнцем, а само светило, постоянно расходующее свои лучи, в конце концов иссякнет и исчезнет. И это не говоря уже о кометах, которые, согласно их вычислениям, вскоре должны с большой вероятностью обратить Землю в пепел.

Вследствие таких страхов лапутяне не могут ни спокойно спать, ни радоваться обычной человеческой жизни. Знакомые, встретившись поутру, первым делом спрашивают друг у друга: как поживает Солнце, как оно выглядело на восходе и закате и есть ли надежда избежать ожидаемого столкновения с кометой?

Женщины Лапуты отличаются живым темпераментом; они презирают своих мужей и питают склонность к иностранцам, которых всегда немало на острове. В свою очередь, мужчины-островитяне относятся к чужеземцам с пренебрежением, считая, что те лишены способности к созерцанию. Но именно среди иностранцев местные дамы выбирают себе поклонников.

Жены и дочери лапутян жалуются на скуку на острове. Живут они в довольстве и достатке, делают все, что им нравится, но все равно стремятся повидать свет и насладиться столичными развлечениями. Вот и еще одно подтверждение того, что женские капризы не зависят ни от климата, ни от национальности и порой бывают так необычны, что трудно вообразить.

Спустя месяц я сделал такие успехи в языке лапутян, что был удостоен аудиенции у короля. К моему удивлению, его величество не проявил ни малейшего интереса к законам, образу правления, истории, религии, нравам и обычаям моей страны. Его занимало только состояние математической науки в Англии, причем мои ответы он выслушал с величайшим пренебрежением и равнодушием.

Глава 3

Я попросил у его величества позволения осмотреть достопримечательности острова, на что он дал любезное согласие и приказал моему учителю повсюду меня сопровождать. Прежде всего мне хотелось выяснить, благодаря чему летучий остров может не только парить в воздухе, но и перемещаться на огромные расстояния. И вот что я узнал.

Лапута имеет форму правильного круга диаметром около четырех с половиной миль. Площадь острова достигает десяти тысяч акров, а его толщина – трехсот ярдов. Вся его нижняя поверхность представляет собой цельную гладко отшлифованную алмазную плиту, поверх которой располагаются слои различных минералов, покрытые плодородной почвой. Роса и дожди, выпадающие на остров, не стекают с него, а устремляются к центру благодаря естественному наклону внешней поверхности. Там все ручьи и речушки впадают в четыре больших бассейна, каждый из которых имеет в окружности до полумили.

В центре острова находится шахта около пятидесяти ярдов в диаметре, на дне которой имеется особое углубление в виде опрокинутой чаши, называемое Астрономической пещерой. Расположена она в толще алмаза, там всегда горят двадцать ламп, освещая каждый уголок, а все свободное место заставлено приборами. Но главной достопримечательностью Лапуты является огромный магнит шесть ярдов в длину и не менее трех ярдов в толщину, имеющий форму ткацкого челнока. Магнит укреплен на алмазной оси, которая проходит через его середину, и так легко вращается на ней, что малейшее прикосновение может изменить его положение. Вся эта конструкция находится внутри полого алмазного цилиндра, укрепленного на восьми алмазных опорах высотой в шесть ярдов каждая. Вместе с опорами цилиндр составляет единое целое с основанием острова.

С помощью магнита остров может подниматься, опускаться и перемещаться с места на место. Весь секрет в том, что по отношению к той части суши, которая подвластна правителю Лапуты, один из полюсов магнита обладает притягивающей, а другой – отталкивающей силой. Когда магнит устанавливают вертикально притягивающим полюсом вниз, остров опускается, если же внизу оказывается отталкивающий полюс – устремляется вверх. При наклонном положении магнита остров движется под тем же углом, ибо его силы действуют параллельно главной оси.

Остров Лапута не может двигаться за пределами границ своего государства и не способен подниматься на высоту более четырех миль. Силы магнита действуют только на таком расстоянии и только в присутствии особых минералов, которые встречаются исключительно на территории владений его величества, включая прибрежные воды на двадцать пять миль окрест.

Если установить магнит в положение, параллельное плоскости горизонта, то остров останется неподвижным – как бы повиснет в воздухе.

Все описанные удивительные устройства находятся в ведении придворных астрономов, которые управляют ими согласно указаниям монарха. Кроме того, они ведут наблюдение за небесными телами с помощью телескопов, которые значительно превоходят наши, хотя и не длиннее трех футов. Лапутяне далеко опередили Европу в своих исследованиях – их каталоги насчитывают десять тысяч неподвижных звезд, они открыли два спутника, обращающихся вокруг Марса, и ведут постоянные наблюдения за девяносто тремя различными кометами.

Властелин Лапуты располагает самыми действенными средствами для приведения своих подданных на континенте к повиновению. Если какой-нибудь город поднимет мятеж против центральной власти или откажется платить установленные налоги, король использует первое, самое мягкое средство. Оно заключается в том, что остров останавливают над городом и окружающими его землями, лишая жителей лучей солнца и дождевой влаги. Спустя некоторое время там начинаются голод и болезни. Если же преступление ослушников особенно велико, на них сбрасывают сверху огромные камни, разрушающие дома до основания. Когда мятежники упорствуют и дело доходит до всеобщего восстания, остров опускается прямо на их головы, сея гибель и опустошение.

Существует, впрочем, веская причина, по которой короли Лапутии используют это ужасное наказание лишь в случае крайней необходимости. Если город, обреченный на разрушение, находится среди высоких скал или в нем много колоколен и триумфальных колонн, стремительное снижение острова может оказаться опасным для его нижней поверхности, которая, как я уже говорил, состоит из алмаза толщиной в двести ярдов. Алмаз, как известно, при резком толчке может треснуть и расколоться. Поэтому сам монарх, несмотря на крайнее ожесточение и твердую решимость стереть мятежный город в пыль, часто приказывает опускать остров как можно осторожнее.

Основной закон государства запрещает правителю и двум его старшим сыновьям покидать остров. Этот запрет относится и к королеве, пока она не достигнет возраста, когда больше не сможет производить на свет наследников.

Глава 4

Не могу пожаловаться на прием, оказанный мне на летучем острове, однако я не пользовался там всеобщим вниманием, а порой сталкивался даже с презрением лапутян. И это понятно: ведь ни сам король, ни двор, ни рядовые островитяне не интересовались ничем, кроме математики и музыки, а в этом отношении я стоял куда ниже их.

Впрочем, осмотрев все достопримечательности, я и сам был не прочь покинуть Лапуту, так как мне смертельно надоели ее обитатели. И хотя я питаю глубокое уважение к музыке и математике, тем не менее лапутяне настолько рассеянны и погружены в свои рассуждения и вычисления, что нигде не найти более нудных собеседников. В течение моего пребывания на острове мне приходилось вступать в живые беседы только с женщинами, купцами, хлопальщиками и пажами, вследствие чего знать стала относиться ко мне с еще бóльшим пренебрежением. А между тем это были единственные люди, от которых можно было добиться вразумительных ответов на самые простые вопросы.

Среди придворных также был один знатный вельможа, близкий родственник короля. Только по этой причине к нему относились с почтением, в остальном считая его человеком недалеким и малообразованным. На деле же он оказал немало услуг государству, обладал недюжинными природными способностями, опытом, а также отличался прямотой и честностью. К несчастью, у него был скверный слух и самые умудренные наставники едва сумели вдолбить ему несколько простейших теорем и доказательств. Этот вельможа оказывал мне дружеское расположение и часто навещал, интересуясь жизнью, законами, нравами и обычаями других стран и народов. Он слушал меня с большим вниманием и порой делал весьма глубокомысленные замечания. При нем состояли два хлопальщика, но он никогда не пользовался их услугами – едва мы оставались наедине, как вельможа сразу же их выпроваживал.

Вот к этой-то особе я и обратился с просьбой ходатайствовать за меня перед королем, чтобы тот разрешил мне покинуть остров. Вельможа исполнил мою просьбу. Шестнадцатого февраля я распрощался с его величеством и придворными, получив от моего покровителя подарки и рекомендательное письмо к одному из его друзей в Лагадо. Поскольку в это время остров парил над горой на расстоянии около двух миль от столицы, меня спустили с нижней галереи тем же способом, каким когда-то подняли.

Часть континента, находящаяся под властью монарха летучего острова, носит название Бальнибарби. Одетый в местный костюм и владея языком страны, я без затруднений достиг столицы и вскоре отыскал господина, к которому у меня имелось рекомендательное письмо от вельможи с Лапуты. Вручив его, я был очень любезно принят. Этот сановник по имени Мьюноди тотчас велел приготовить для меня комнату, и во время моего пребывания в столице я пользовался его гостеприимством.

На следующий день после моего прибытия мы с Мьюноди отправились осматривать город, который равен чуть ли не половине Лондона. Однако здания там выглядят очень странно, и многие из них наполовину разрушены. Прохожие на улицах беспорядочно суетились, глаза у них блуждали, а сами они были одеты большей частью в лохмотья. Мы миновали городские ворота и проехали еще около трех миль. Там я увидел множество крестьян, трудившихся на земле, но никак не мог понять, что, собственно, они делают, так как нигде не было ни малейших признаков травы, злаков или овощей. Сгорая от любопытства, я попросил моего спутника объяснить, что означают эти бессмысленно двигающиеся руки, эти блуждающие глаза, это полное отсутствие каких-либо результатов труда. Никогда еще мне не приходилось видеть столь скверно обработанной земли, таких дурно построенных домов и такого убогого народа, чья внешность и платье свидетельствуют о нищете и голоде.

Господин Мьюноди был чиновником самого высокого ранга. Несколько лет подряд он занимал должность губернатора Лагадо, но из-за интриг королевских министров был признан неспособным к делам и отстранен. Однако король относился к нему благосклонно, считая человеком добрым, хоть и недалеким.

Вместо ответа бывший губернатор ограничился замечанием, что я провел в Лагадо еще слишком мало времени, чтобы составить верное представление о стране и ее жителях. Но как только мы вернулись в его дворец, он спросил, какой я нахожу эту постройку, есть ли в ней недостатки и не появились ли у меня замечания по поводу внешности и одежды его слуг. Что я мог ответить, если все вокруг блистало роскошью и великолепием, чистотой и порядком? Тогда Мьюноди сказал, что если я пожелаю отправиться с ним в его деревенское имение, расположенное в двадцати милях от города, там у нас будет больше досуга, чтобы вести беседы.

На следующий день утром мы отправились в путь. По дороге Мьюноди обратил мое внимание на различные методы, применяемые фермерами при обработке земли; они показались мне странными. За редким исключением, в полях не было ни единого хлебного колоса, ни былинки. Но после трехчасового пути картина изменилась. Перед нами открылась прекрасная местность: чистые и нарядные фермерские дома стояли на небольшом расстоянии друг от друга, вокруг виднелись огороженные поля, виноградники, сады и луга. Я давно не видел столь приятного зрелища. Мьюноди заметил мой восторг и, вздохнув, сообщил, что здесь начинаются его владения. Именно из-за этого его соотечественники насмехаются над ним и презирают за то, что он плохо ведет свое хозяйство и подает дурной пример.

Наконец мы подъехали к дому. Это было великолепное здание. Фонтаны, сады, аллеи, рощи – все было расположено со знанием дела и безупречным вкусом. Я хотел было похвалить увиденное, но Мьюноди не обратил на мои слова никакого внимания. Лишь по окончании ужина, когда мы остались вдвоем, он с меланхолическим видом заметил, что порой подумывает разрушить до основания свои дома и хозяйственные постройки и начать все сызнова в полном согласии с современными требованиями. Иначе он рискует навлечь на себя обвинения в оригинальничанье, кривлянье, невежестве, самодурстве и, чего доброго, вызвать гнев его величества. Затем он добавил, что мое восхищение пойдет на убыль, как только я узнаю о вещах, о которых вряд ли слышал на летучем острове.

И вот что я узнал. Около сорока лет назад некоторые жители столицы отправились на Лапуту – одни по делам, другие ради удовольствия. После пятимесячного пребывания на острове они возвратились с самыми поверхностными математическими познаниями и с летучими мыслями, приобретенными в воздушных сферах. На земле эти люди почувствовали отвращение ко всем прежним начинаниям и взялись за преобразование науки, искусства, законов, техники и даже языка на новый лад. С этой целью они получили от короля привилегию на создание Академии прожектеров в Лагадо. Теперь во всем королевстве не найти ни одного города, где бы не было подобной академии. Тамошние профессора и академики изобретают новые методы земледелия и архитектуры, новые инструменты и орудия для всяких ремесел, с помощью которых, как они считают, один человек в состоянии выполнять работу десятерых, а за неделю можно возвести дворец, который простоит вечно, не требуя ремонта. Все злаки и плоды будут созревать круглый год, а по размерам они стократно превзойдут те, которые существуют теперь. Жаль только, что ни один из этих проектов до сих пор не удалось осуществить, а страна тем временем приходит в полное запустение. Однако это не останавливает прожектеров. Что касается самого Мьюноди, то он продолжает жить так, как жили его предки, избегая всяких нововведений. Но его взгляды разделяют лишь немногие потомки старинных родов, к которым теперь относятся с презрением и ненавистью, как к врагам науки и невеждам.

В заключение его превосходительство заметил, что не станет посвящать меня во все подробности, так как не желает лишить меня удовольствия от посещения Академии прожектеров, которую он покажет мне в ближайшее время.

Глава 5

Несколько дней спустя мы возвратились в город.

Мьюноди познакомил меня с одним из своих друзей, которому предназначалась роль сопровождающего во время моего визита в Академию прожектеров. Сам Мьюноди воздержался от этой поездки, помня о своей дурной славе среди академиков.

Заведение это занимало несколько заброшенных зданий, расположенных на окраине города. Я был благосклонно принят президентом академии и посещал ее ежедневно в течение недели. Всего здесь насчитывалось до пятисот кабинетов и лабораторий, и в каждом помещении работали по нескольку изобретателей и авторов необычных проектов.

Первый же ученый, которого я посетил, был тощ, его лицо и руки были покрыты копотью, волосы всклокочены и местами обожжены. Уже восемь лет он трудился над проектом перегонки огурцов с целью извлечения из них солнечных лучей. Добытые таким образом лучи предполагалось помещать в герметически закупоренные склянки, чтобы затем использовать, если лето окажется слишком холодным и дождливым. Ученый пожаловался, что средств на исследования не хватает, а в этом году огурцы невероятно дороги, и попросил пожертвовать хоть что-нибудь ради поощрения прожектерского духа. Я вручил ему несколько монет из тех, которыми мой хозяин, хорошо знавший привычки ученых господ, снабдил меня заранее.

Войдя в следующее помещение, я едва не выскочил вон – такое ужасное зловоние там стояло. Однако мой проводник удержал меня и все-таки заставил войти, шепча, что таким поведением я могу оскорбить выдающегося ученого. Находившийся в этой келье прожектер был старейшим членом академии. Лицо и борода у него были бледно-желтого цвета, а рукава и полы камзола насквозь пропитаны нечистотами. С самого основания Академии прожектеров этот ученый муж занимался проблемой превращения человеческих экскрементов в те питательные вещества, из которых они образовались. Для этого использовались различные средства: очищение щелочью, кипячение, выпаривание и даже перегонка.

Затем я посетил еще одного ученого, который занимался превращением льда в артиллерийский порох с помощью огня, и остроумного архитектора, придумавшего новый способ постройки зданий, начиная с крыши и заканчивая фундаментом. Описывая свой метод, он ссылался на то, что таким же образом действуют мудрейшие из насекомых – пчелы и пауки.

Довелось мне там повидать и одного слепого от рождения профессора, при котором состояло несколько таких же слепых ассистентов. Их специальностью было смешивание красок для живописцев. Краски следовало распознавать исключительно с помощью обоняния и осязания. Правда, получалось у них не слишком удачно, так как сам профессор то и дело ошибался в определении цветов.

В следующем помещении мне доставил огромное удовольствие один прожектер, который открыл новый способ пахать землю без расходов на плуги, тягловых лошадей и работников. Этот способ состоит в следующем: на поле через каждые шесть дюймов на глубине восьми дюймов закапывают некоторое количество желудей, фиников, каштанов и прочих плодов или овощей; затем туда загоняют шестьсот или больше свиней, и эти животные, отыскивая пищу, всего за несколько дней перепахивают рылом всю землю, заодно удобряя почву своим навозом.

Перейдя в другую лабораторию, я обнаружил, что стены и потолок в ней покрыты паутиной, за исключением узкого прохода, оставленного для изобретателя. Едва я переступил порог, как изобретатель неистово закричал, предупреждая, чтобы я был осторожнее и не спутал и не порвал паучьи нити, после чего принялся жаловаться на тупость и косность человечества, которое до сих пор пользуется трудом шелковичных червей. Пауки, заявил он, не только отменные прядильщики, но и ткачи, а если их правильно использовать, можно избавиться даже от расходов на окраску тканей. Ученый показал мне множество окрашенных мух, которыми он кормил своих пауков в надежде, что такой же цвет примет сотканная ими ткань. Оставалось только найти рецепт подходящей пищи для самих мух, которая придавала бы паутине бóльшую упругость и прочность.

Я посетил еще множество кабинетов и лабораторий, но, стремясь быть кратким, не стану утомлять читателя описанием диковинных изобретений и прожектов, с которыми мне довелось познакомиться. Одни ученые сгущали воздух, извлекая из него селитру, другие размягчали мрамор, чтобы использовать его для набивки подушек, третьи пытались перевести в окаменелое состояние копыта лошадей, чтобы те не изнашивались, четвертые искали способ засевания полей мякиной, а пятые занимались выведением породы голых овец.

До сих пор мы побывали лишь в одном из отделений академии, а теперь нам предстояло увидеть ту ее часть, которая была отдана в полное распоряжение представителям теоретической науки.

Мы пересекли улицу, вошли в другое здание и вступили в просторный зал, где трудился знаменитый мудрец в окружении четырех десятков учеников и помощников. Мы обменялись приветствиями, и ученый, заметив, что я рассматриваю механизм, занимавший бóльшую часть зала, пояснил, что он разработал способ развивать теоретические знания с помощью простейших механических операций. Благодаря его изобретению даже самый невежественный человек при незначительных усилиях теперь сможет написать труд по философии, математике, праву, политике или теологии, не нуждаясь ни в образовании, ни в каком-либо таланте.

Мы приблизились к механизму, вокруг которого собрались ученики изобретателя. Механизм имел вид рамы, на которой были закреплены деревянные дощечки – одни побольше, другие поменьше. Все они соединялись между собой гибкой проволокой. Сверху на них были написаны слова на местном языке во всех падежах, временах и наклонениях, но в самом произвольном порядке. По команде профессора каждый ученик взялся за железную рукоять – всего их было около сорока, – и сделал полный оборот. При этом порядок слов на дощечках полностью изменился. Тогда ученый приказал тридцати шести помощникам медленно читать образовавшиеся строки, и если какие-нибудь три или четыре слова случайно составляли связную фразу, ее тут же диктовали четырем ученикам, исполнявшим роль писцов. Так повторилось три или четыре раза, причем после каждого оборота рукоятей дощечки перемещались с места на место и переворачивались.

Затем ученый показал мне груду томов со всевозможными обрывочными фразами. Теперь он намеревался связать их между собой и составить на основании этого материала полный свод всех наук и искусств.

Я поблагодарил достойного мужа и попросил позволения срисовать устройство его машины, заверив, что в Европе она вызовет огромный интерес в ученом мире.

Затем мы отправились в школу языкознания, где заседали три профессора, обсуждавшие вопрос о том, как усовершенствовать родной язык. Первый проект предлагал сократить и упростить разговорную речь, отбросив все многосложные слова, а также глаголы и причастия, потому что вещи, доступные человеческому суждению, суть только имена. Второй проект требовал полного уничтожения всех слов вообще, что несомненно сэкономит массу времени и принесет пользу здоровью. А поскольку слова есть не что иное, как названия вещей, следует просто носить с собой те вещи, которые необходимы для выражения мыслей, чувств и желаний. Многие ученые и философы в Лагадо и на Лапуте уже сегодня пользуются этим новым способом. Единственное неудобство: если беседа затрагивает широкий круг вопросов, собеседникам приходится таскать на плечах огромные узлы и тюки с вещами, а иногда нанимать для этого двух-трех дюжих парней.

Я посетил также математическую школу, где эта наука преподается с помощью таких средств, которые даже представить невозможно у нас в Европе. Всякую теорему и ее доказательство разборчиво переписывают на тонкой пшеничной лепешке, причем вместо чернил употребляется микстура от головной боли. Ученик съедает лепешку, и в течение следующих трех дней не принимает ни пищи, ни воды. По мере того как лепешка переваривается, микстура поднимается в голову ученика, принося с собой и теорему. Однако этому методу еще далеко до совершенства – возможно, все дело в определении дозы или составе микстуры. Влияет на результат и озорство мальчишек, которым научные лепешки до того противны, что они, отойдя в сторону, тут же стараются их выплюнуть.

Глава 6

В школе политических прожектеров я не обнаружил ничего особенно занятного. Тамошние ученые показались мне людьми совершенно невменяемыми, а такое зрелище на кого угодно может навести тоску. Эти несчастные предлагали различные способы, чтобы убедить правителей выбирать себе приближенных из числа людей умных, способных и добродетельных. Они надеялись приучить министров стремиться к общему благу, награждать самых достойных, талантливых и заслуженных. Кое-кто из ученых пытался убедить монархов в том, что государственные должности должны предоставляться людям, обладающим необходимыми качествами для того, чтобы их занимать. То есть речь шла о том, что никогда не придет в голову людям здравомыслящим.

Ради справедливости следует заметить, что не все члены этого отделения академии были наивными мечтателями. Так, мне довелось познакомиться с одним очень способным доктором, который в совершенстве изучил природу государственного управления. Все свои силы эта знаменитость направляла на поиски действенных лекарств от болезней различных ветвей власти. Многие писатели и философы в один голос утверждают, что между физическим телом человека и политическим телом государства существует удивительное сходство. Следовательно, для поддержания здоровья и лечения болезней обоих тел могут применяться одни и те же лекарства. Сенаты и верхние палаты парламентов часто страдают многословием и вспыльчивостью, различными болезнями головы и сердца, сильными конвульсиями, разлитием желчи, вздутием живота, головокружением, бредом, волчьим аппетитом, несварением желудка и массой других заболеваний, которые здесь неуместно перечислять. Вот почему знаменитый доктор предлагал, чтобы после созыва сената или палаты на первых трех заседаниях присутствовали самые известные в стране медики. По окончании прений они должны сосчитать пульс у каждого сенатора, а затем, после консилиума и постановки диагноза, приступить к лечению необходимыми медикаментами. Прежде чем сенаторы начнут очередное заседание, они получат лекарство, а на следующем заседании врачи должны либо продолжить лечение, либо отменить его вовсе.

Осуществление этого проекта не требует больших средств и может принести немало пользы.

Часто также можно услышать жалобы на то, что придворные фавориты обладают короткой и слабой памятью. Поэтому тот же доктор предлагает, чтобы каждый человек, побывавший на приеме у первого министра, не только ясно и точно изложил суть дела, с которым явился, но также имел бы право на прощание дернуть вельможу за нос, дать ему пинка в живот или наступить на мозоль – чтобы таким образом заставить помнить о своих обязанностях. Эту операцию следует повторять до тех пор, пока просьба не будет исполнена или не последует окончательный отказ.

Если вражда и раздоры между партиями становятся особенно ожесточенными, доктор рекомендует отличное средство для примирения оппонентов. Оно заключается в следующем: вы берете первую сотню лидеров каждой партии и разбиваете их на пары так, чтобы в каждую пару входили люди с головами примерно одинакового размера. Затем два искусных хирурга одновременно отпиливают политикам затылки и разделяют их мозги на две равные части. Части меняют местами. Эта сложная операция требует большой аккуратности и осторожности, но ученый заверил нас, что, если все сделано по правилам, выздоровление обеспечено. Дело в том, что две различные половинки головного мозга, вынужденные сосуществовать в тесном пространстве одного и того же черепа, рано или поздно придут к согласию и примирению и создадут равновесие в мыслях, которое необходимо для людей, воображающих, что они способны править миром.

Я присутствовал при пылком споре двух ученых о самых удобных и действенных путях взимания податей, которые не отягощали бы народ и не вели бы к его обнищанию. Один утверждал, что было бы справедливо обложить налогами и сборами все человеческие пороки и безрассудства; при этом сумму обложения в каждом отдельном случае должна устанавливать особая комиссия, составленная из соседей. Другой придерживался противоположного мнения: налогами следует облагать те свойства души и тела, за которые люди ценят себя выше всего.

Женщин, по его проекту, следует облагать налогами на красоту и умение одеваться, но с женского постоянства, целомудрия, здравого смысла и доброго нрава не имеет смысла брать подати, так как доходы от этих статей не покроют даже расходов на содержание сборщиков.

Еще один профессор показал мне большую рукопись, содержавшую инструкции по раскрытию политических заговоров. В ней я обнаружил немало любопытных и полезных для государственных людей советов, хотя они показались мне недостаточно полными. Я отважился указать на это профессору и предложил внести некоторые дополнения.

В королевстве Трибниа, где мне довелось побывать во время одного из своих путешествий, раскрытие заговоров, как правило, является делом рук людей, желающих создать себе репутацию тонких политиков, погасить общественное недовольство, а заодно наполнить свои сундуки конфискованным у заговорщиков имуществом. Прежде всего эти люди собираются и решают в узком кругу, кого наиболее выгодно обвинить в государственной измене, затем против такого лица начинаются преследования. У него проводится обыск, сам он отправляется в тюрьму, а все написанное его рукой передается в руки особых специалистов, умеющих раскрывать тайное значение каждого слова, слога и даже буквы в личной переписке.

Если же ничего подходящего для обвинения не находится, используется метод перестановки букв в подозрительных письмах, с помощью которого можно узнать самые сокровенные замыслы и намерения заговорщиков. Так, если я в письме к другу пишу по-английски: «Мой брат Том страдает геморроем», искусный знаток шифровальной грамоты увидит в этих словах нечто иное. Из тех же самых букв можно составить фразы о том, что сопротивляться бесполезно, заговор раскрыт и надо бежать. Это и есть самый действенный метод.

Профессор горячо поблагодарил меня за эти бесценные факты и обещал не только поместить их в свой трактат, но и упомянуть мое имя.

Больше ничто не удерживало меня в этой стране, и я начал подумывать о том, чтобы вернуться в Англию.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒