38. Изидора-4. Потеря 1 страница

Довольно улыбаясь, Караффа буквально «тащил» меня за руку по длинному коридору, пока мы наконец-то не остановились у тяжёлой, украшенной узорчатой позолотой, двери. Он повернул ручку и... О, боги!!!.. Я оказалась в своей любимой венецианской комнате, в нашем родном фамильном палаццо...

Потрясённо озираясь вокруг, не в состоянии придти в себя от так неожиданно обрушившегося «сюрприза», я успокаивала своё выскакивающее сердце, будучи не в состоянии вздохнуть!.. Всё вокруг кружилось тысячами воспоминаний, безжалостно окуная меня в давно прожитые, и уже частично забытые, чудесные годы, тогда ещё не загубленные злостью жестокого человека... воссоздавшего для чего-то здесь (!) сегодня мой родной, но давно утерянный, счастливый мир... В этой, чудом «воскресшей», комнате присутствовала каждая дорогая мне моя личная вещь, каждая любимая мною мелочь!.. Не в состоянии отвести глаз от всей этой милой и такой привычной для меня обстановки, я боялась пошевелиться, чтобы нечаянно не спугнуть дивное видение...

— Нравится ли вам мой сюрприз, мадонна? — довольный произведённым эффектом, спросил Караффа.

Самое невероятное было то, что этот странный человек совершенно искренне не понимал, какую глубокую душевную боль он причинил мне своим «сюрпризом»!.. Видя ЗДЕСЬ(!!!) то, что когда-то было настоящим «очагом» моего семейного счастья и покоя, мне хотелось лишь одного — кинуться на этого жуткого «святого» Папу и душить его в смертельном объятии, пока из него не улетит навсегда его ужасающая чёрная душа... Но вместо того, чтобы осуществить так сильно мною желаемое, я лишь попыталась собраться, чтобы Караффа не услышал, как дрожит мой голос, и как можно спокойнее произнесла:

— Простите, Ваше святейшество, могу ли я на какое-то время остаться здесь одна?

— Ну, конечно же, Изидора! Это теперь Ваши покои! Надеюсь, они Вам нравятся.

Неужели же он и в правду не понимал, что творил?!.. Или наоборот — прекрасно знал?.. И это всего лишь «веселилось» его неугомонное зверство, которое всё ещё не находило покоя, выдумывая для меня какие-то новые пытки?!.. Вдруг меня полоснула жгучая мысль — а что же, в таком случае, стало со всем остальным?.. Что стало с нашим чудесным домом, который мы все так сильно любили? Что стало со слугами и челядью, со всеми людьми, которые там жили?!.

— Могу ли я спросить Ваше святейшество, что стало с нашим родовым дворцом в Венеции? — севшим от волнения голосом прошептала я. — Что стало с теми, кто там жил?.. Вы ведь не выбросили людей на улицу, я надеюсь? У них ведь нет другого дома, святейшество!..

Караффа недовольно поморщился.

— Помилуйте, Изидора! О них ли Вам стоит сейчас заботиться?.. Ваш дом, как Вы, конечно же, понимаете, теперь стал собственностью нашей святейшей церкви. И всё, что с ним было связано — более уже не является Вашейзаботой!

— Мой дом, как и всё то, что находится внутри него, Ваше святейшество, после смерти моего горячо любимого мужа, Джироламо, принадлежит моей дочери Анне, пока она жива! — возмущённо воскликнула я. — Или «святая» церковь уже не считает её жильцом на этом свете?!

Внутри у меня всё кипело, хотя я прекрасно понимала, что, злясь, я только усложняла своё и так уже безнадёжное, положение. Но бесцеремонность и наглость Караффы, я уверена, не могла бы оставить спокойным ни одного нормального человека! Даже тогда, когда речь шла всего лишь о поруганных, дорогих его сердцу воспоминаниях...

— Пока Анна будет жива, она будет находиться здесь, мадонна, и служить нашей любимой святейшей церкви! Ну, а если она, к своему несчастью, передумает — ей, так или иначе, уже не понадобится Ваш чудесный дом! — в бешенстве прошипел Караффа. — Не переусердствуйте в своём рвении найти справедливость, Изидора! Оно может лишь навредить Вам. Моё долготерпение тоже имеет границы... И я искренне не советую Вам их переступать!..

Резко повернувшись, он исчез за дверью, даже не попрощавшись и не известив, как долго я могу оставаться одна в своём, так нежданно воскресшем, прошлом... Время остановилось... безжалостно швырнув меня, с помощью больной фантазии Караффы, в мои счастливые, безоблачные дни, совсем не волнуясь о том, что от такой неожиданной «реальности» у меня просто могло остановиться сердце... Я грустно опустилась на стул у знакомого зеркала, в котором так часто когда-то отражались любимые лица моих родных... И у которого теперь, окружённая дорогими призраками, я сидела совсем одна... Воспоминания душили силой своей красоты и глубоко казнили горькой печалью нашего ушедшего счастья...

Когда-то (теперь казалось — очень давно!) у этого же огромного зеркала я каждое утро причёсывала чудесные, шёлковистые волосы моей маленькой Анны, шутливо давая ей первые детские уроки «ведьминой» школы... В этом же зеркале отражались горящие любовью глаза Джироламо, ласково обнимавшего меня за плечи... Это зеркало отражало в себе тысячи бережно хранимых, дивных мгновений, всколыхнувших теперь до самой глубины мою израненную, измученную душу.

Здесь же рядом, на маленьком ночном столике, стояла чудесная малахитовая шкатулка, в которой покоились мои великолепные украшения, так щедро когда-то подаренные мне моим добрым мужем, и вызывавшие дикую зависть богатых и капризных венецианок в те далёкие, прошедшие дни... Только вот сегодня эта шкатулка пустовала... Чьи-то грязные, жадные руки успели «убрать» подальше все, хранившееся там «блестящие безделушки», оценив в них только лишь денежную стоимость каждой отдельной вещи... Для меня же это была моя память, это были дни моего чистого счастья: вечер моей свадьбы... рождение Анны... какие-то мои, уже давно забытые победы или события нашей совместной жизни, каждое из которых отмечалось новым произведением искусства, право на которое имела лишь я одна... Это были не просто «камни», которые стоили дорого, это была забота моего Джироламо, его желание вызвать мою улыбку, и его восхищение моей красотой, которой он так искренне и глубоко гордился, и так честно и горячо любил... И вот теперь этих чистых воспоминаний касались чьи-то похотливые, жадные пальцы, на которых, съёжившись, горько плакала наша поруганная любовь...

В этой странной «воскресшей» комнате повсюду лежали мои любимые книги, а у окна грустно ждал в одиночестве старый добрый рояль... На шёлковом покрывале широкой кровати весело улыбалась первая кукла Анны, которой было теперь почти столько же лет, как и её несчастной, гонимой хозяйке... Только вот кукла, в отличие от Анны, не знала печали, и её не в силах был ранить злой человек...

Я рычала от невыносимой боли, как умирающий зверь, готовый к своему последнему смертельному прыжку... Воспоминания выжигали душу, оставаясь такими дивно реальными и живыми, что казалось, вот прямо сейчас откроется дверь и улыбающийся Джироламо начнёт прямо «с порога» с увлечением рассказывать последние новости ушедшего дня... Или вихрем ворвётся весёлая Анна, высыпая мне на колени охапку роз, пропитанных запахом дивного, тёплого итальянского лета... Это был НАШ счастливый мир, который не мог, не должен был находиться в стенах замка Караффы!.. Ему не могло быть места в этом логове лжи, насилия и смерти...

Но, сколько бы я в душе не возмущалась, надо было как-то брать себя в руки, чтобы успокоить выскакивающее сердце, не поддаваясь тоске о прошлом. Ибо воспоминания, пусть даже самые прекрасные, могли легко оборвать мою, и так уже достаточно хрупкую жизнь, не позволяя покончить с Караффой... Потому, стараясь как-то «оградить» себя от дорогой, но в то же время глубоко ранящей душу памяти, я отвернулась, и вышла в коридор... Поблизости никого не оказалось. Видимо Караффа был настолько уверен в своей победе, что даже не охранял входную в мои «покои» дверь. Или же наоборот — он слишком хорошо понимал, что охранять меня не имело смысла, так как я могла «уйти» от него в любой, желаемый мною момент, несмотря ни на какие предпринимаемые им усилия и запреты... Так или иначе — никакого чужого присутствия, никакой охраны за дверью «моих» покоев не наблюдалось.

Тоска душила меня, и хотелось бежать без оглядки, только бы подальше от того чудесного призрачного мира, где каждое всплывшее воспоминание забирало капельку души, оставляя её пустой, холодной и одинокой...

Понемногу приходя в себя от так неожиданно свалившегося «сюрприза», я наконец-то осознала, что впервые иду одна по чудесно расписанному коридору, почти не замечая невероятной роскоши и богатства караффского дворца. До этого, имея возможность спускаться только лишь в подвал, или сопровождать Караффу в какие-то, его одного интересующие встречи, теперь я удивлённо разглядывала, изумительные стены и потолки, сплошь покрытые росписями и позолотой, которым, казалось, не было конца. Это не был ни Ватикан, ни официальная Папская резиденция. Это был просто личный дворец Караффы, но он ничуть не уступал по красоте и роскоши самому Ватикану.

Когда-то, помнится, когда Караффа ещё не был «святейшим» Папой и являл собою лишь ярого борца с «распространявшейся ересью», его дом был более похож на огромную крепость аскета, по-настоящему отдававшего жизнь за своё «правое дело», каким бы абсурдным или ужасным для остальных оно не являлось. Теперь же это был богатейший, «вкушающий» (с удовольствием гурмана!) свою безграничную силу и власть, человек... слишком быстро сменивший образ жизни истинного «монаха», на лёгкое золото Ватикана. Он всё так же свято верил в правоту Инквизиции и человеческих костров, только теперь уже к ним примешивалась жажда наслаждения жизнью и дикое желание бессмертия, ... которого никакое золото на свете (к всеобщему счастью!) не могло ему купить.

Караффа страдал... Его временно длившаяся, яркая «молодость», подаренная когда-то странным «гостем» Мэтэоры, стала вдруг очень быстро уходить, заставляя его тело стареть намного быстрее, чем это было бы, не попробуй он в своё время обманчивый «подарок»...

Ещё так недавно подтянутый, стройный и моложавый, кардинал стал превращаться вдруг в ссутулившегося, поникшего старого человека... Целая «куча» его личных врачей паниковала!.. Они честно ломали свои умные головы, пытаясь понять, какая же такая «страшная» болезнь пожирает их ненаглядное «святейшество»?.. Но ответа на это не было. И Караффа всё так же «ускоренно» на глазах старел... Это бесило его, заставляя делать глупейшие поступки, надеясь остановить убегавшее время, которое с каждым новым днём прозрачными крупинками безжалостно утекало сквозь его стареющие, но всё ещё очень красивые, тонкие пальцы...

Этот человек имел всё... Его сила и власть распространялись на все христианские королевства. Ему подчинялись владыки и короли. Ему целовали руку принцессы... И при всём при том, его единственная земная жизнь приближалась к закату. И мысль о том, что он беспомощен что-либо изменить, приводила его в отчаяние!

Караффа был на редкость сильным и волевым человеком. Но его воля не могла вернуть ему молодые годы... Он был прекрасно образованным и умным. Но его ум не позволял ему продлить, так дико желанную, но уже потихонечку уходящую от него, драгоценную жизнь... И при всём при том, желая и не получая желаемого, Караффа прекрасно понимал — я знала, КАК можно было дать ему то, за что он готов был платить самую дорогую на свете цену... Знала, КАК можно было продлить его ускользающую жизнь. И «святого» Папу до сумасшествия бесило то, что он также прекрасно знал — он никогда от меня не добьётся желаемого. Дикая жажда жить пересиливала любые его человеческие чувства, если таковые когда-либо у него и зарождались... Теперь же это был лишь «заболевший» одной-единственной идеей человек, устранявший любые препятствия, попадавшиеся на пути к его великой, но едва ли осуществимой цели... Караффа стал одержимым, который был готов на всё ради исполнения своего самого большого желания — жить очень долго, чего бы это ему ни стоило...

И я боялась... Каждый день ожидая, что его неугомонная злость обрушится вместо меня на моего бедного отца, или ещё хуже — на малышку Анну. Отец всё ещё находился в подвалах Караффы, который держал его там, не выпуская, но и не пытая, будто чего-то ждал. И это было страшнее, чем самая страшная реальность, так как больная фантазия «святого» Папы (по моему печальному опыту!) не имела границ, и было совершенно невозможно предугадать, что нас ожидало дальше...

Анна же пока что была в относительной безопасности, среди покоя и тишины, окружённая знанием, и охраняемая чистыми добрыми людьми... И могла находиться там до тех пор, пока её не востребует к себе непредсказуемый Святейший Папа. Глубоко уйдя в свои невесёлые думы, я остановилась у открытого настежь окна...

Погода была на редкость приятной — мягкой, солнечной и тёплой. Пахло просыпающейся землёй и жасмином. Начиналась настоящая весна... Во внутреннем дворе замка, оживляя серость его хмурых высоких стен, пушистым ковром стлалась сочная молодая трава, на которой то тут, то там открывали голубые глаза робкие незабудки... По крышам носились «пьяные» от весеннего воздуха воробьи. Мир просыпался, широко раскрывая счастью свои тёплые, ласковые объятия... И только здесь, в заточении у страшного, жестокого человека, неизменно витала смерть... Мне не хотелось верить, что в такой светлый, радостный день в ужасающих Папских подвалах мучились и умирали люди! Жизнь была слишком ценной и прекрасной, чтобы по мановению чей-то «святой» руки можно было так просто её отнимать.

— Что Вы здесь делаете, мадонна Изидора? Или Вам не по душе ваши покои? — прервал мои грустные размышления неслышно появившийся Караффа. — Я ведь просил Вас не покидать Ваших комнат. Думаю, они достаточно просторны для одного человека?

Папа был недоволен. Он прекрасно понимал, что мне ничего не стоило сейчас же взять и «уйти», если бы только я этого захотела. И моё «условное» заточение бесило его, не позволяя иметь над моей душой полный контроль.

— Так что же Вы ищете, Изидора? — уже более мягким тоном произнёс Караффа.

— Ничего, Ваше святейшество. Просто здесь легче дышится. Воспоминания, знаете ли, не всегда оказываются приятными... Даже самые дорогие...

— Не согласитесь ли со мною отужинать, мадонна? В последнее время мне очень не хватает приятного общества... — неожиданно поменяв тему, светским голосом произнёс Папа.

Я совершенно опешила, не находясь, что ответить!.. Конечно же, каждый лишний момент, проведённый с Караффой, мог принести мне тот долгожданный счастливый случай, который помог бы избавить мир от его ужасающего присутствия. Поэтому, не долго думая, я согласилась.

— Простите мой туалет, Ваше святейшество, но у меня с собой нет слишком большого выбора, — так же светски ответила я.

Караффа лишь улыбнулся.

— Вы прекрасно знаете, Изидора, что для Вас это не имеет значения! Даже в платье пастушки Вы затмите любую разодетую королеву!

Он протянул мне руку, на которую, опираясь, я проследовала с ним рядом по потрясающей красоты залам и коридорам, пока мы не оказались в, опять же, почти что золотой, сплошь расписанной чудесными фресками комнате, в которой стоял накрытый, ломящийся от тяжёлой золотой посуды, длиннющий стол...

— О, я не предполагала, что Вы ждёте гостей, Ваше святейшество! — удивлённо воскликнула я. — Мой наряд по-настоящему не подходящ для званого ужина. Это может вызвать ненужные толки. Не лучше ли будет мне удалиться?

— Бросьте Ваши формальности, Изидора! Я никого не жду. Это мой обычный, еженощный(!) стол, моя дорогая. Я люблю всегда и во всём иметь достаточный выбор, видите ли!

— Сколько же здесь всего блюд?.. — удивлённо разглядывая увиденное, не удержавшись, спросила я.

— Никогда не бывает менее двадцати пяти! — довольно ответил Папа.

О, Боги! Самому большому гурману на свете не понадобилось бы такое количество!.. Этот человек даже в еде не знал никаких границ!

— Располагайтесь, мадонна! Надеюсь, хотя бы одно из этих блюд удовлетворит Ваш утончённый вкус?..

Я чувствовала себя настолько жутко, что вдруг, неожиданно для себя, захотела расхохотаться... Разве могла я когда-то себе представить, что в один прекрасный день смогу сидеть за одним столом с человеком, которого больше всего на свете желала уничтожить?!. И почувствовав странную неловкость, постаралась тут же заговорить...

— Что побудило Вас пригласить меня сегодня, Ваше святейшество? — осторожно спросила я.

— Ваша приятная компания, — рассмеялся Караффа, и чуть подумав, добавил: — Я хотел побеседовать с Вами о некоторых, важных для меня вопросах, мадонна, и предпочёл делать это в более приятной для Вас обстановке.

Вошёл слуга, и низко поклонившись Караффе, начал пробовать первые блюда. Как же я в тот момент пожалела, что у меня не было с собою знаменитого Флорентийского травяного яда!.. Он был безболезненным и безвкусным, и определению не поддавался... Срабатывал этот яд только лишь через неделю. Им убивали принцев и королей... И он уж точно успокоил бы навсегда сумасшедшего Папу!!!

Я ни за что и никогда не поверила бы, что смогу так легко размышлять об убийстве... Душа медленно каменела, оставляя внутри только лишь место для правосудия. Я жила, чтобы его уничтожить. И не имело значения, как это сделать. В данном случае любые средства были хороши. Главное было Караффу убить. Чтобы не страдали больше невинные люди, чтобы не ходил по земле этот кровожадный, злой человек. И поэтому я сидела сейчас с ним рядом, с улыбкой принимая угощения, и светски беседуя на самые разные темы... в то же время напряжённо выискивая хоть какую-нибудь слабинку, которая дала бы мне возможность наконец-то избавиться от его «святого» присутствия...

Ужин подходил к середине, а мы всё ещё светски «обсуждали» какие-то редкие книги, музыку и искусство, будто и не было у него на уме какой-то очень серьёзной цели, по причине которой он пригласил меня в свои покои в такой неподходящий, поздний час.

Казалось, Караффа искренне наслаждался общением, вроде-бы начисто позабыв о своём «особо-важном» разговоре. И надо отдать ему должное — собеседником он был, бесспорно, интереснейшим... если забыть о том, кем он являлся на самом деле... Чтобы заглушить в своей душе нарастающую тревогу, я как можно больше шутила. Караффа весело смеялся моим шуткам, в ответ рассказывая другие. Он был предупредительным и приятным. Но, несмотря на всю его светскую галантность, я чувствовала, что ему тоже надоело притворяться... И хотя выдержка Караффы была по-настоящему безупречной, по лихорадочному блеску его чёрных глаз я понимала — всё наконец-то подходило к развязке... Воздух вокруг нас буквально «трещал» от нарастающего ожидания. Беседа постепенно измельчала, переходя на обмен простыми светскими репликами. И наконец-то Караффа начал...

— Я нашёл книги Вашего деда, мадонна. Но там не оказалось интересующих меня знаний. Стоит ли снова задавать Вам тот же вопрос, Изидора? Вы ведь знаете, что меня интересует, не правда ли?

Именно это я и ожидала...

— Я не могу дать Вам бессмертие, Ваше святейшество, как не могу и научить этому Вас. У меня нет этого права... Я не вольна в своих желаниях...

Конечно же, то была чистейшая ложь. Но разве я могла поступать иначе?!. Караффа прекрасно всё это знал. И, конечно же, снова собирался меня ломать... Больше всего на свете ему нужен был древний секрет, который оставила мне, умирая, моя мать. И он ни за что не собирался отступать. Снова пришёл чей-то черёд жестоко платить за моё молчание...

— Подумай, Изидора! Я не хочу причинять тебе зла! — переходя на «ты», вкрадчивым голосом прошептал Караффа. — Почему ты не желаешь помочь мне?! Я ведь не прошу тебя предавать свою мать, или Мэтэору, я прошу тебя научить лишь тому, что знаешь об этом ты сама! Мы могли бы вместе править миром! Я сделал бы тебя королевой королев!.. Подумай, Изидора...

Я понимала, что прямо сейчас произойдёт что-то очень плохое, но лгать у меня просто-напросто не оставалось больше сил...

— Я не помогу Вам просто потому, что, живя дольше, чем Вам суждено, Вы истребите лучшую половину человечества... Именно тех, которые являются самыми умными и самыми одарёнными. Вы приносите слишком большое зло, святейшество... И не имеете права жить долго. Простите меня... — и, чуть помолчав, очень тихо добавила. — Да ведь и жизнь наша не всегда измеряется лишь количеством прожитых лет, Ваше святейшество, и Вы прекрасно знаете это...

— Ну что ж, мадонна, на всё Ваша воля... Когда Вы закончите, Вас отведут в Ваши покои.

И к моему величайшему удивлению, не сказав больше ни слова, он, как ни в чём не бывало, спокойно поднялся и ушёл, бросив, свой неоконченный, поистине королевский, ужин... Опять же — выдержка этого человека поражала, заставляя невольно уважать его, в то же время, ненавидя за всё им содеянное...

В полном молчании прошёл день, приближалась ночь. Мои нервы были взвинчены до предела — я ждала беды. Всем своим существом чувствуя её приближение, я старалась из последних сил оставаться спокойной, но от дикого перевозбуждения дрожали руки, и леденящая душу паника охватывала всё моё естество. Что готовилось там, за тяжёлой железной дверью? Какое новое зверство на этот раз изобрёл Караффа?.. Долго ждать, к сожалению, не пришлось — за мной пришли ровно в полночь. Маленький, сухонький, пожилой священник повёл меня в уже знакомый, жуткий подвал...

А там... высоко подвешенный на железных цепях, с шипастым кольцом на шее, висел мой любимый отец... Караффа сидел в своём неизменном, огромном деревянном кресле и хмуро взирал на происходящее. Обернувшись ко мне, он взглянул на меня пустым, отсутствующим взором, и совершенно спокойно произнёс:

— Ну что ж, выбирайте, Изидора — или Вы дадите мне то, что я у Вас прошу, или Ваш отец утром пойдёт на костёр... Мучить его не имеет смысла. Поэтому — решайте. Всё зависит только от Вас.

Земля ушла у меня из-под ног!.. Пришлось прилагать все оставшиеся силы, чтобы не упасть прямо перед Караффой. Всё оказалось предельно просто — он решил, что мой отец не будет больше жить... И обжалованию это не подлежало... Некому было заступиться, не у кого было просить защиты. Некому было нам помочь... Слово этого человека являлось законом, противостоять которому не решался никто. Ну, а те, кто могли бы, они просто не захотели...

Никогда в жизни я не чувствовала себя столь беспомощной и никчемной!.. Я не могла спасти отца. Иначе предала бы то, для чего мы жили... И он никогда бы мне этого не простил. Оставалось самое страшное — просто наблюдать, ничего не предпринимая, как «святое» чудовище, называемое Римским Папой, холоднокровно отправляет моего доброго отца прямо на костёр...

Отец молчал... Смотря прямо в его добрые, тёплые глаза, я просила у него прощения... За то, что пока не сумела выполнить обещанное... За то, что он страдал... За то, что не смогла его уберечь... И за то, что сама всё ещё оставалась живой...

— Я уничтожу его, отец! Обещаю тебе! Иначе, мы все умрём напрасно. Я уничтожу его, чего бы мне это не стоило. Я верю в это. Даже если больше никто в это не верит... — мысленно клялась ему своей жизнью, что уничтожу чудовище.

Отец был несказанно грустным, но всё ещё стойким и гордым, и только в его ласковых серых глазах гнездилась глубокая, невысказанная тоска... Повязанный тяжёлыми цепями, он не в силах был даже обнять меня на прощание. Но просить об этом у Караффы не было смысла — он наверняка не позволил бы. Ему незнакомы были чувства родства и любви... Ни даже чистейшего человеколюбия. Он их просто не признавал.

— Уходи, доченька! Уходи, родная... Ты не убьёшь эту нелюдь. Только погибнешь напрасно. Уходи, сердце моё... Я буду ждать тебя там, в другой жизни. Север о тебе позаботится. Уходи доченька!..

— Я так люблю тебя, отец!.. Так сильно люблю тебя!..

Слёзы душили меня, но сердце молчало. Надо было держаться — и я держалась. Казалось, весь мир превратился в жернова боли. Но она почему-то не касалась меня, будто я уже и так была мертва...

— Прости, отец, но я останусь. Я буду пробовать, пока жива. И даже мёртвой я его не оставлю, пока не заберу с собой... Ты уж прости меня.

Караффа встал. Он не мог слышать нашего разговора, но прекрасно понимал, что между мною и отцом что-то происходит. Эта связь не подчинялась его контролю, и Папу бесило, что он невольно оставался в стороне...

— На рассвете Ваш отец взойдёт на костёр, Изидора. Это Вы убиваете его. Так что — решайте!

Моё сердце стукнуло и остановилось... Мир рушился... и я не могла ничего с этим поделать, ни что-либо изменить. Но надо было отвечать — и я отвечала...

— Мне нечего Вам сказать, святейшество, кроме того, что Вы самый страшный преступник, когда-либо живший на этой Земле.

Папа минуту смотрел на меня, не скрывая своего удивления, а потом кивнул, ждавшему там, старому священнику и удалился, не говоря больше ни слова. Как только он исчез за дверью, я кинулась к старому человеку, и судорожно схватив его за сухие, старческие руки, взмолилась:

— Пожалуйста, прошу Вас, святой отец, разрешите мне обнять его на прощание!.. Я не смогу этого сделать уже никогда более... Вы же слышали, что сказал Папа — завтра на рассвете мой отец умрёт... Сжальтесь, прошу Вас!.. Никто об этом никогда не узнает, клянусь Вам! Умоляю, помогите мне! Господь не забудет Вас!..

Старый священник внимательно посмотрел мне в глаза и, ничего не сказав, потянул за рычаг... Цепи со скрежетом опустились, достаточно лишь для того, чтобы мы могли сказать последнее «прощай»...

Я подошла вплотную и, зарывшись лицом в широкую грудь отца, дала волю наконец-то хлынувшим наружу горьким слезам... Даже сейчас, весь в крови, скованный по рукам и ногам ржавым железом, отец излучал чудесное тепло и покой, и рядом с ним я чувствовала себя всё так же уютно и защищённо!.. Он был моим счастливым утерянным миром, который на рассвете должен был уйти от меня навсегда... Мысли проносились одна другой печальнее, принося яркие, дорогие образы нашей «прошедшей» жизни, которая с каждой минутой ускользала всё дальше и дальше, и я не могла её ни спасти, ни остановить...

— Крепись, родная моя. Ты должна быть сильной. Ты должна защитить от него Анну. И должна защитить себя. Я ухожу за вас. Возможно, это даст тебе какое-то время... чтобы уничтожить Караффу, — тихо шептал отец.

Я судорожно цеплялась за него руками, никак не желая отпускать. И снова, как когда-то очень давно, чувствовала себя маленькой девочкой, искавшей утешения на его широкой груди...

— Простите меня, мадонна, но я должен Вас отвести в Ваши покои, иначе меня могут казнить за непослушание. Вы уж простите меня... — хриплым голосом произнёс старый священник.

Я ещё раз крепко обняла отца, последний раз впитывая его чудесное тепло... И не оборачиваясь, ничего не видя вокруг от застилавших глаза слёз, выскочила из пыточной комнаты. Стены подвала «шатались», и мне приходилось останавливаться, хватаясь за каменные выступы, чтобы не упасть. Ослепшая от невыносимой боли, я потерянно брела, не понимая, где нахожусь, и не соображая, куда иду...

Стелла тихо плакала большими горючими слезами, совершенно их не стесняясь. Я посмотрела на Анну — она ласково обнимала Изидору, уйдя очень далеко от нас, видимо снова проживая с ней эти последние, страшные, земные дни... Мне стало вдруг очень одиноко и холодно, будто всё вокруг затянуло хмурая, чёрная, тяжёлая туча... Душа болезненно ныла и была совершенно опустошённой, как иссохший источник, который когда-то был заполнен чистой живой водой... Я обернулась на Старца — он светился!.. От него щедро струилась, обволакивая Изидору, сверкающая, тёплая, золотая волна... А в его печальных серых глазах стояли слёзы. Изидора же, уйдя очень далеко и не обращая ни на кого из нас внимания, тихо продолжала свою потрясающе-грустную историю...

Очутившись в «своей» комнате, я как подкошенная упала на кровать. Слёз больше не было. Была только лишь жуткая, голая пустота и слепящее душу отчаяние... Я не могла, не хотела верить происходящему!.. И хотя ждала этого изо дня в день, теперь же никак не могла ни осознать, ни принять эту страшную, бесчеловечную реальность. Я не желала, чтобы наступало утро... Оно должно было принести только ужас, и у меня уже не оставалось былой «твёрдой уверенности» в том, что смогу всё это перенести не сломавшись, не предав отца и саму себя... Чувство вины за его оборванную жизнь навалилось горой... Боль, наконец, оглушила, разрывая в клочья моё истерзанное сердце...

К своему огромнейшему удивлению (и дикому огорчению!!!) я вскочила от шума за дверью и поняла, что... спала! Как же могло, случится такое?!. Как я вообще могла уснуть??? Но видимо, наше несовершенное человеческое тело, в какие-то самые тяжкие жизненные моменты, не подчиняясь нашим желаниям, защищалось само, чтобы выжить. Вот так и я, не в силах переносить более страдания, просто «ушла» в покой, чтобы спасти свою умирающую душу. А теперь уже было поздно — за мной пришли, чтобы проводить меня на казнь моего отца...

⇐ Предыдущая 43 44 45 46 474849 50 51 52 Следующая ⇒