Пролетая над палатой №6

черновик

Пролетая над палатой №6

Часть 1

День 1, среда

Утро погожее и снежное. Я собрала сумку: документы, провода, книги, ноут, наушники, полотенце… Еще ни разу не собирала вещи в больницу. Дожила.

Улица Рссолимо 11, строение 9. От метро «Проспект мира» всего 15 минут быстрым шагом под аккомпанемент Тома Йорка. Вспоминаю недавний анекдотичный момент на приеме у моего психолога:

- Ну, вас хоть что-нибудь радует? Доставляет удовольствие?

- Да, ммм… Да, есть такое. На гитаре, знаете, люблю играть, там песни петь…

- А какие песни играете?

- Разное. Сплин допустим, Джой Дивижн…

К психологам и психотерапевтам относишься как к шарлатанам, пока реально не столкнешься с проблемой.

Впрочем, это звучит слишком казенно. Скорее, пока не поелозит физиономией об асфальт так, что побежишь к врачам за помощью, закинув волосы назад, а язык из пасти влево. До этого момента кажется, что они нужны только, если некуда девать деньги, или если ты человек очень замкнутый и тебе не с кем поговорить по душам. «Да мне ты в десять раз лучшую помощь оказываешь, чем эти проходимцы с кучами дипломов» - не раз говаривала я матери.

Врач пообещала, что больница находится в старинном красивом здании, памятнике архитектуры.

«Чудно!» -воскликнула тогда я – «За одно репортаж на МК сделаю». Хотелось теперь это здание поскорее найти, поскольку мороз кусался нещадно. Здесь очень много построек медицинского назначения, но ни одно из них не походит на то, что я ищу. «Так… Корпус 5. Должно быть где-то здесь» И вот, из-за угла открывается вид на монументальное строение из красного кирпича, окруженное голыми деревьями в снегу. Два этажа, очень высокие окна, золотистая табличка у входа: «Памятник истории и культуры, Психиатрическая клиника им. А.А. Морозова, 1887 г., архитектор К.М. Быковский, охраняется государством.» Внутри две бабушки-консьержки, которые, наверное, еще закладку этой больницы помнят. Они не сразу поверили, что я приехала ложиться: «Молоденькая такая».

В холле толпились студенты-медики, пришедшие на практику. Они переговаривались и привносили живость в мрачную обстановку. Некоторые воспринимали происходящее всерьез, старались держать спину – они же врачи, надо себя вести солидно. Другие выглядели довольно расхлябано и неопрятно, и белый халат их вовсе не делал степеннее, а смотрелся будто снятый с чужого плеча. Было неприятно от мысли о том, что все эти студенты меня могут рассматривать как объект для изучения. Я постаралась поскорее уйти оттуда в приёмную.

Всё-таки двери здесь как для великанов, даже приоткрыть сложно. В приемной меня встретили очень высокий и лысый, пожилой доктор и пухленькая медсестра делового вида. Они занимались какой-то документацией и попросили подождать в коридоре. Там, какой-то врач привел группу студентов к двери в отделение для буйных и инструктировал новобранцев: «…В глаза не смотреть, говорить можно, но только в коридоре. Всё понятно? Пошли.»

Пока я ждала, мне представлялось как по этому паркету, под этими сводчатыми потолками, сто лет назад плавали медсёстры в тех красивых лебяжьих одеяниях с замысловатым головным убором, которые теперь можно видеть в фильмах исторической реконструкции и на пожелтевших фотографиях. А еще, здесь наверняка обитали профессора и доктора, такие же как профессор Преображенский и доктор Борменталь. Очень подходящий антураж.

«Девушка, картой будете оплачивать? Девушка…» - медсестра вывела меня из легкого анабиоза, вызванного размышлениями. «Да, да. Картой. А что это за анализы?» - «Стандартные. ВИЧ, СПИД, Гепатит. Ваше отделение наверху. Один этаж поднимаетесь, там звоночек, вас пустят.»

Ступени здесь тоже для великанов, но главной достопримечательностью лестницы левого флигеля являются вовсе не они, а огромная клетка, сооруженная над пролётами. «Это для прыгунов» - объяснила пробегающая мимо медсестра, увидев моё удивление.

У двери в женское отделение действительно был звонок. Мне открыла меленькая женщина в бардовой форме с короткими, покрашенными в непонятный цвет волосами. Далее последовал унизительный осмотр моих вещей с последующим изъятием пилочки, и ощупывание карманов. «Да вас надо у входов на стадионы ставить с таким талантом искать опасные предметы!» - мою шутку не оценили, попросили немного подождать.

Сидя на диване, я наблюдала, как студенты опрашивали, согласившихся на это, пациентов. Они располагались за столиками вдоль стен. На каждого больного по два студента. Бабушка с потемневшими зубами и, почему-то, такими же потемневшими кругами вокруг глаз, рассказывала двум парням о себе: «Да вот, делать ничего не могу. Даже сготовить нет сил. Есть если что там колбаса, хлеб – это ем. А вот сготовить не могу. И телевизор смотреть не могу. Вот лягу на диван и лежу весь день, смотрю в потолок. И жить так не хочется…» Меня опять посетило это противное чувство, будто я могу быть подопытной.

Подошла медсестра в бардовой форме и повела меня вниз по коридору.

«А вот и ваша палата, третья, занимайте любое свободное место.» Моей палатой была комната с двенадцатью койками в четыре ряда и огромным окном без занавесей. Только четыре места были заняты, так что, выбрать было из чего. Я бросила вещи на ту постель, что упиралась изголовьем прямо в подоконник. Тумбочки здесь металлические, белые. Они напоминают хирургические столики для инструментов. «А кружку вы взяли?» - «Нет, зачем…» - «Ничего, вам дадут. И ложки нет? Её тоже.»

Вы знаете, что в психиатрических больницах, даже в отделениях для спокойно-депрессующих, запрещены любые столовые приборы кроме ложек? При этом (ну очень логично) вся посуда стеклянная.

В палате кроме меня находились три женщины такого жалкого вида, что было понятно, почему они попали в отделение для суицидников. Я бы сама их убила из милосердия.

Едва я разложила вещи, меня позвали. В кабинете, вдоль стены сидели все врачи отделения. «О, у вас новеньких с парадом принимают. А цыгане с медведями за углом прячутся?» Эта публика была более благодарной и моим юмористическим потугам некоторые даже посмеялись.

Мы начали беседу. Поначалу я старалась держать настрой лихой и веселый, но мне попались профессионалы, которые быстро вывели меня на чистую воду со всем букетом проблем. Разговор из задорно-заигрывающего превратился в жалобно-унылый примесью злобы. Меня обхватила цепкими лапами сартровская Тошнота.

После разговора с консилиумом я не знала куда себя применить и села за очередной реферат. В палатах здесь розеток нет. За розетки в холле пациентами постоянно ведется борьба не на жизнь, а насмерть. Каким-то чудом мне удалось застолбить за собой козырный стол с розеткой под ним. Это верно из-за моего облика: деловая, в очках, с кучей книг.

Моё яростное клацанье по клавиатуре прервала лечащая врач. Это девушка лет под тридцать пять, с длинными курчавыми волосами и с пятью, нет, даже с семью проколами в ушах. Мы поговорили о жизни, потом меня повели на ЭКГ головного мозга и прочие не очень приятные вещи, которые требуют оголения той или иной части тела с последующим прикладыванием к ней холодных приборов. Всё было в норме, даже давление.

Далее был обед, который поверг меня в некоторый экзистенциальный шок и в то же время очень повеселил. Знаете ли, это такое непонятное состояние, когда тебя переполняет шутками в адрес предмета и в тоже время, ты осознаёшь, что являешься жертвой этого предмета и тебе должно быть сейчас совсем не весело. Конкретно описывать яства, которыми почуют больных в казенной больнице я не буду, ибо мой читатель наверняка когда-нибудь да видел, какова кухня в таких заведениях, а у меня ком подкатывает к горлу при воспоминаниях об этом кощунстве, совершенном с едой. То же самое было и на ужин. Я попыталась разбавить всеобщую скорбь по хорошей кухне шуткой: «Девчонки, гуляем! Всем галоперидолу за мой счет!» Её вновь не оценили. Оказалось, что некоторые действительно на нем сидят.

После обеда последовала сцена раздачи лекарств из маленьких пластиковых рюмочек. Пациенты в очереди, медсестра смотрит по бумажкам-крышечкам, что кому давать. Точь-в-точь как в «Пролетая над гнездом кукушки.» Даже оглянулась невольно: нет ли где-нибудь гигантского индейца.

Остаток дня я провела за рефератом, в полной уверенности, что лечить меня не собираются, и в сожалениях о пропущенных в университете парах. Однако, перед сном мне выдали капли и после этого началось…

День 2, четверг

Почти не помню этот день. Он весь окутан плотной стекловатой сонного забвения и злобного и бессильного страдания.

Утром, еще было темно и всё отделение смотрело сны, меня разбудила медсестра в бардовом: надо было сдавать кровь из вены и делать укол антидепрессанта. Проснуться было невероятно сложно, голова кружилась. «Что вы мне вчера дали?» - «У доктора спросишь.» Мне показалось странным, что она не знает. Однако, потом выяснилось, что им запрещают говорить названия препаратов пациентам. Мне показалось это довольно уничижительным.

«Нормально переносишь?» - спросила бардовая, больно затягивая допотопный жгут у меня на руке – «Нормально» - процедила я. Но, когда игла вошла в тело и плотный цилиндр большого шприца начал заполняться темно-красной как сок граната кровью, по уголкам глаз начали гулять белые вспышки, предвещающие потерю сознания. «Я сейчас это…Того…» - вещала я покачиваясь. «Ну я же спрашивала!» Сестра начала раздраженно суетиться, от чего игла дернулась и меня повело еще сильнее. К горлу подступила Тошнота, белые вспышки уже почти целиком отвоевали у меня реальность и заполняли собой всё пространство. Сквозь их пелену я едва различала голоса столпившихся медсестёр. Становилось всё хуже и хуже, дальше не помню. Очнулась уже лёжа на спине, на кушетке, от укола в плечо кардиомина. Это такая дрянь, которая повышает давление, но при этом оставляет жуткие синяки в местах инъекции. И еще, это больно. Очень.

Потом не помню как оказалась на койке, прикрытая шерстяным колючим пледом – последний раз такой видела в детском саду, на них обычно натягивают пододеяльники.

Пошла в ванную. Там над каждой раковиной висит по небольшому зеркалу. Я посмотрела туда. Из чистого полукруга на меня смотрело чужое лицо, совершенно бледное, с синими губами и темными впадинами глаз. Из глубины этих впадин смотрели влажные глаза. Лицо было обрамлено спутанными, засаленными волосами. Я приблизилась к этой бледной маске. Она ко мне тоже. Мы испытующе смотрели друг на друга, пока я не осознала окончательно, что это и есть я. Приехали. Теперь меня надо убивать из милосердия.

Даже во сне меня обуревало всепоглощающее отчаяние, сожаление о пропущенных парах, об упущенных возможностях в целом: «Они же обещали, что вернут мне работоспособность, они же обещали, что я быстро вернусь в строй… А вместо этого я превратилась в недееспособного овоща. Придется забрать документы…» и так далее по кругу. Периодические погружения в тяжелый, темный сон без сновидений, короткие возвращения в мутную реальность, когда меня пытались накормить и давали лекарства. К вечеру позвонила мама. Я заплакала.

День 3, пятница

Начались галлюцинации, не сильные, но вводящие в замешательство. Они наплывали со всех сторон и их было сложно контролировать. Тем не менее, я старалась держаться и не подавать виду, что внутри черепной коробки творится такой звездец. Узоры на покрывалах танцевали какой-то сатанинский танец, восхваляющий весь пантеон сразу. Я было даже хотела с ними заговорить, мол не гоже так себя вести, плохо мне, а в конвульсиях бьётесь вы. Интересное дело: узоры на клеёнках себя вели совершенно по-другому, они просто плавали тонкой плёнкой на поверхности гипотетической воды и о танцах даже не помышляли. Больше всех неистовствовал линолеум он превратился в огромный песчаный термитник, кишащий насекомыми. Приходилось передвигаться по тонким полоскам на стыках, чтобы не упасть к этим тварям, которые бы неминуемо сожрали меня заживо. Видимо, этим я и выдала себя. Мне дали какие-то капли, но стало еще хуже. Вернулась та самая, сартровская, Тошнота.

После обеда меня отпустило. Теперь, я хотя-бы могла разгребать глюки в стороны, и высовывать из них голову в реальность. Надо было что-то с собой делать, и я засела за реферат. Когда на чем-то концентрируешься, возникает чувство, что ты нормальный человек. Тошнота никуда не девается, разумеется. Она всегда со мной, как попугай на плече у пирата. Печатать, когда каждый из десяти пальцев на руках является маленьким торнадо – задача не из лёгких. Но я дописала несчастный реферат и отправила. Боюсь его перечитывать. Надеюсь, заказчик мне не кинет стрелку по возвращении в университет.

Меня позвала еще поговорить лечащая врач. Во время разговора с ней не могу постоянно смотреть ей прямо в глаза, поскольку у неё на голове и на лице слишком много отвлекающих элементов: неровно подведённая стрелка над правым глазом, гроздья серёжек в ушах. К хрящику левого уха прикреплена серёжка, похожая на два слипшихся неровных камушка из серебра.

«А вы когда-нибудь употребляли психотропные вещества?» - был её последний вопрос на сегодня.

Во второй половине дня также произошло интересное событие. Я лежала в легком полусонном ступоре на своей постели. Вдруг, из холла донеслись женские рыдания. Рыдания приближались. Я приоткрыла один глаз и увидела, как в палату под локти вводят женщину средней крупности и фигурою клизмы, с ярко-розовым заплаканным лицом. На этом расплывшемся, мокром пятне значились две влажные щелки. «Должно быть, это глаза», заключила я. Женщина эта мямлила что-то невнятное, окружающие её пациентки и медсестры что-то успокаивающе улюлюкали. «Раечка, ну ничего, ну такое бывает, ну рецидив – что тут поделаешь?» Короткий выбеленный ёжик на голове женщины был всклокочен. Она начала раздеваться. Под одеждой обнаружилось довольно красивое бельё с сеточками. Было больно его видеть натянутым на жировые складки. Плачущей сделали укол и она заснула. Потом вечером, я слышала, как она жалуется своим подругам, что дома на неё никто не обращает внимания. Сын-подросток об неё вытирает ноги. Даже собака её игнорирует.

Мне её совсем не жалко. Ведь очевидно, что она приходит сюда за вниманием, которого ей так не хватает по жизни. Здесь над ней носятся подруги, врачи, слушают каждое её слово, потакают капризам. А дома, видимо, надо работать и воспитывать детей – это огромный труд, которым ей слишком лень заниматься.

Здесь вообще очень много «прижившихся». Я для себя выделяю этим термином пациентов, которые не смогли построить нужные для комфортного существования социальные связи за стенами лечебницы, за то, они их смогли наладить в среде больных, врачей и медсестёр. И они возвращаются сюда снова и снова.

А еще, пациенты часто сильно драматизируют свои симптомы. Та же плачущая жаловалась, что не может спать. При этом, храпела она ночью громче, чем десять пароходов. Две женщины жаловались, что ничего не могут есть и их диалог выглядел примерно так: «Ах. Кусок в горло не лезет» - «Да, у меня тоже.» - «Хочешь рулетик?» - «Конечно! Спрашиваешь.»

Главным вечерним развлечением в нашем отделении считается телевизор. Его включают по расписанию в 18 часов 45 минут и выключают в 21 час 0 минут по московскому времени. В расписании этот промежуток времени значится как «вечерний досуг». В основном на диванчике перед ним собираются бабушки и лишь иногда к ним присоединяются представители старшего поколения. Каналов много, около двадцати, но смотрят всегда неизменно первый. Будь моя воля, я бы запретила телевизор в психбольницах. Ведь судя по всему, именно современное телевидение является причиной многих заболеваний, от которых здесь лечат. Это могло бы быть утрированием или иронией, но если задуматься…

Замечаю внезапный интересный эффект от принимаемых мною лекарств: музыка в наушниках становится сочнее, насыщеннее. Звучит совсем по-другому. Басы в некоторых песнях совсем поглощают моё естество и заставляют покачиваться им в такт, будто я скользкая длинная водоросль, зацепившаяся коротким корнем за песок, и меня увлекают за собой солёные морские потоки.

Ввечеру большинство спокойных пациентов отпустили по домам на выходные, выдав им на руки необходимые лекарства. Я осталась в полупустом отделении и медсестрами и своей Тошнотой.

День 4, суббота

Утро было невыносимо долгим. Но чувствовала я себя уже многим лучше. Было не так трудно встать с постели. Глюки еще есть, но уже разительно меньше, особенно, если не давать им волю. После приёма лекарств я сразу села за работу.

Ближе к обеду меня порадовала визитом соседка по квартире. Я поначалу отпиралась, не хотела, чтобы она меня видела в таком состоянии. Но пришлось принимать гостей. Мне конечно хотелось увидеть живого человека, после всех натюрмортов, на которые я насмотрелась за 3 дня. Но было неудобно демонстрировать ей моё нынешнее окружение и обстановку в целом. Соседка принесла мандарины, бананы, яблоки и чай. Чаю я была особенно рада, поскольку мои запасы были исчерпаны. К сожалению, женское отделение психиатрии показало себя во всей красе, стоило моей сожительнице зайти. Кто-то рыдал, кто-то матерился, кто-то тупил в стену. Соседка заметила, что я здесь самая нормальная и если буду здесь долго оставаться, то тоже поеду крышей. Я согласилась про то, что пора бы валить. Но насчет нормальности я еще колебалась.

Врачи обещали меня выпускать на занятия еще с четверга. В итоге, в четверг я валялась. В пятницу едва ходила. Прогнозы на моё нахождение здесь сначала были на неделю. Теперь, срок разросся до трех недель. На меня начинает накатывать отчаяние: а если меня месяц не будут выпускать? Ведь большинство пациентов здесь лежат по нескольку месяцев. А что, если я навсегда останусь в таком сонном состоянии сомнамбулы и больше никогда не буду нормальной? Тошнота плотно сдавливала виски.

Отдельного упоминания стоит здешнее устройство дверей. На них нет ручек. Есть замочная скважина и еще отверстие для специальной вставной ручки, которую персонал носит с собой. Т.е. просто так выйти или зайти нельзя. И если тебя кто-то навещает, то нужно звать медсестру.

Провожая соседку замечаю пару на диване у входа. Мать и дочь. Дочь – пациентка, взрослая огромная бесформенная тётка с неправильным прикусом. Мать – точно такая же, только без амбулаторной карты и на 30 лет старше. Меж ними происходит диалог: «Тебя когда выписывают?» - «В среду…» - «Убери волосы со лба и говори внятно!» (пожилая мать поправляет женщине по подростковому опущенную челку) – «Расчесалась бы хоть...»

Чаще всего, виновниками психических заболеваний людей являются именно их родители. Я здесь повидала много примеров и не один. Постоянно в разговорах упоминаются мамы и папы, которые вели себя несколько неадекватно… или совсем неадекватно. Одна из главных проблем нашего мира, если уж переходить на глобальный масштаб, в том, что воспитанием детей занимаются не профессионалы, а кто придется.

В коридоре отделения, рядом с холодильниками, имеется стеллаж. Верхняя и две нижние полки на нем полностью заставлены книгами. А в середине организовано нечто вроде иконостаса. Ни разу не видела, чтобы кто-либо к нему подходил. Моя лечащая говорит, что она конечно атеистка, но многим людям вера помогает решать какие-либо внутренние проблемы, даёт движущую силу. Действительно, возле многих коек можно видеть маленькие иконки и крестики. Есть здесь одна женщина. Маленькая, энергичная, похожая на мужичка. Она выделяется на общем фоне: постоянно находится в приподнятом настроении, даже шутит. Я удивлялась: «Что она здесь забыла?» Но сегодня у этой женщины было нечто вроде маленького, никому кроме неё и меня незаметного приступа. Она вдруг заходила по коридору в тихий час (в это время я остаюсь за столом и работаю), глаза её были влажными от слез. Вдруг, она остановилась возле импровизированного иконостаса и начала быстро читать молитвы и креститься.

Время здесь летит пугающе быстро. Кажется, я только что наблюдала за окном кружащиеся снежинки, а сейчас там уже кромешная тьма. Ветви и стволы деревьев, будто в театре теней, чернеют на фоне разноцветных окон медицинского центра напротив.

Мне, как ни странно, становится легче от лекарств. Сознание становится гибче и его легко заточить под нужные задачи. Однако, это и опасное состояние, поскольку, если начать задумываться об этом, тебя начинает качать и мозг будто кидает из стороны в сторону как по палубе корабля в шторм. А музыка всё так же прекрасна и всепоглощающа. Это из-за того, что эндорфины приходят в норму. Боже, храни хорошую музыку.