Закон взведения

16. Закон "взведения"

Если вы видите перед собой зрачок дула оружия, то чем бы вы не занимались и как бы показательно миролюбиво не вела себя нацелившаяся сторона, ваши думы сами переключатся на страх за свою жизнь. Адский таймер, затихал.

У всякого начала есть своя принудительность. Есть начало «роста», а есть начало «истощения». Если первое «захватывает» процесс самораскрытия, то второе подчиняет себе все, с ним (вторым) соприкасающееся. Рост эффектен, но он проблематичен. «Самовыжигание» же несет остальным очевидную неизвестность. Оно вызывает оцепенение.

Это как песочные часы. Когда их переворачивают, взгляду трудно отделаться от ощущения времени. Здесь видишь всю его массу, которая реально тает. Это не какая-то там вертящаяся на циферблате стрелка! И мысли, до того сосредоточенные на другом (на чем-то своем), теперь полностью попадают во власть серовато-желтой ниспадающей струйки…

Открытое провозглашение своих намерений, своей цели и «засвечивание» шагов по ее достижению обладает свойством впечатываться в сознание «ведомой» стороны, автоматически отныне побуждая и принуждая ее соотносить все делаемое, показываемое, произносимое с ожиданием программных воплощений «ведущего» и этим влияя на себя в сторону самораскрытия, независимо уже от своей воли и своего желания.

"Хитрость" здесь еще и в том, что нам можно «играть» с другими людьми, но не дано играть с собою во время игры с другими.

А пример к закону лучше всего взять из "Преступления и наказания" Ф, М. Достоевского и проиллюстрировать суть дела такой поведенческой игрой следователя Порфирия Петровича во время изобличения Родиона Раскольникова.

Порфирий обладает необыкновенными способностями прикидываться, играть роль. Об этом свидетельствуют его разговоры с Раскольниковым — все реплики и вопросы, подхватывание и трактовка им слов Раскольникова, да и само поведение Порфирия Петровича: смеется ли он, хохочет или, напротив, сохраняет серьезность, садится рядом с Раскольниковым или ходит взад и вперед по комнате — все это игра. Любопытно и то, как воспринимает следователь различные реакции Раскольникова — испуг, бледность, внезапно охватывающую Родиона слабость или приступы его гнева. Все это вызывает и у самого Раскольникова, а вслед за ним и у читателя неизменный тревожный вопрос — каковы же истинные мысли Порфирия, что он намеревается делать, в чем заключаются его скрытые цели?

На первый взгляд, и все слова его, и все манеры кажутся совершенно безобидными. Раскольников так и склонен их расценивать, но все же за ними неизменно ощущается стремление следователя изобличить убийцу. Двоякий смысл слов, жестов, подхода Порфирия в целом к своему подследственному оказывается не чем иным, как хитроумным методическим приемом. Раскольников должен постоянно пребывать в шатком, неустойчивом состоянии, должен быть неуверен, свободен ли он еще или уже может считать себя погибшим; напряжение и беспокойство его должно все время возрастать, с тем, чтобы он в конечном итоге, будучи в состоянии крайнего возбуждения, выдал себя. Мысли о подобной «ловушке» высказываются самим Порфирием, и опять Раскольников не в состоянии определить их скрытого смысла: являются ли слова Порфирия лишь безобидным поучением, или это зловещее предупреждение о том, что западня захлопнулась. Приведем слова Порфирия:

"Да оставь я иного-то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтобы знал он каждый час и каждую минуту, или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под вечным подозрением и страхом, так ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет, да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже на дважды два походить будет, так сказать, математический вид будет иметь, — оно и приятно-с".

Порфирий достигает цели. К концу допроса Раскольников сознается в совершении преступления, что, правда, проявляется не в конкретных словах, а во всем его поведении. Он кричит:

"Лжешь, ничего не будет! Зови людей! Ты знал, что я болен, и раздражить меня хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал, вот твоя цель! Нет, ты фактов подавай! Я все понял! У тебя фактов нет, у тебя одни только дрянные ничтожные догадки, заметовские!.. Ты знал мой характер, до исступления меня довести хотел, а потом и огорошить вдруг, попами да депутатами… Ты их ждешь? Чего ждешь? Где? Подавай!"

Итак, Порфирий обладает уникальным даром притворяться. Он и сам признается в этом во время первого же своего разговора с Раскольниковым:

"— В самом деле вы такой притворщик? — спросил небрежно Раскольников.

— А вы думали нет? Подождите, я и вас проведу — ха, ха, ха!"

Только благодаря этому искусству притворяться поведение Порфирия в любой момент соответствует намеченной им цели — изоблечению преступника. Произнося двусмысленные слова, Порфирий держит себя при этом совершенно простодушно и бесхитростно, так что если в его словах и сквозит подозрение следователя, то поведение его не заключает в себе чего-либо, внушающего опасения. Поэтому Раскольников никогда не уверен, носят ли пугающие его реплики Порфирия случайный характер или они высказываются преднамеренно. Порой Порфирий кажется даже весьма озабоченным состоянием здоровья Раскольникова:

"Испуг и самое участие Порфирия Петровича были до того натуральны, что Раскольников умолк и с диким любопытством стал его рассматривать… — Неужели, неужели, — мелькало в нем, — он лжет и теперь? Невозможно, невозможно! — отталкивал он от себя эту мысль, чувствуя заранее, до какой степени бешенства и ярости может она довести его, чувствуя, что от бешенства с ума сойти может".

"Порфирий Петрович был человеком лет тридцати пяти, росту пониже среднего, с плотно выстриженными волосами на большой круглой голове, как-то особенно выпукло закругленной на затылке. Пухлое, круглое и немного курносое лицо его было цвета больного, темно-желтого, но довольно бодрое и даже насмешливое. Оно было бы даже и добродушное, если бы не мешало выражение глаз, с каким-то жидким водянистым блеском, прикрытых почти белыми, моргающими, точно подмигивая кому, ресницами. Взгляд этих глаз как-то странно не гармонировал со всею фигурой, имевшею в себе даже что-то бабье, и придавал ей нечто гораздо более серьезное, чем с первого взгляда можнв было от нее ожидать".

(Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание)

Под закон «взведения» однажды подпал и льстец Дамокл. Тот самый, имя которого вошло во фразеологизм "Дамоклов меч". Небезызвестный Дионисий показал ему, что такое жизнь тирана. Дамокла поместили на золотом ложе, ему прислуживали красавцы-слуги, угождавшие малейшему его желанию, стол был полон яств, курились ароматы. А над самой головой Дамокла висел на конском волосе блестящий, остро заточенный меч. Дамокл не захотел такой жизни и стал умолять Дионисия отпустить его.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒