Семь смертей Эвелины Хардкасл 11 страница

Пальцы касаются чего-то холодного. Опускаю глаза: рука сжимает тяжелую сигаретницу.

Дарби вооружается.

Я шиплю от досады, потом снова смотрю в щелку и едва не вскрикиваю.

Стэнуин направляется прямо в кабинет.

Спрятаться негде, а в библиотеку не сбежать, потому что туда ведет та самая дверь, в которую он вот-вот войдет. Я в западне.

Беру с полки сигаретницу, вдыхаю полной грудью, готовлюсь наброситься на него.

В кабинет никто не заходит.

Снова смотрю в щелку. В гостиной Стэнуина уже нет.

Замираю в нерешительности, но Дарби не знает подобного чувства. Ему не хватает терпения, и вскоре, сам того не желая, я выглядываю за дверь.

И тут же вижу Стэнуина.

Он стоит ко мне спиной, разговаривает с доктором Дикки. Мне не слышно, о чем они беседуют, но добрый доктор выходит из комнаты – скорее всего, отправляется на помощь раненому телохранителю Стэнуина.

«У него есть снотворное».

Меня осеняет вполне сложившаяся мысль.

Только сначала надо незаметно выбраться из кабинета.

Из гостиной кто-то окликает Стэнуина. Как только он скрывается из виду, я выпускаю из рук сигаретницу и несусь к галерее кружным путем, огибая вестибюль.

Перехватываю доктора Дикки в дверях его спальни. Он держит в руках саквояж, улыбается мне, дурацкие усы подскакивают до самых глаз.

– А, юный Джонатан! – восклицает он. – Как самочувствие? Вы что-то запыхались.

– Все отлично. – Я прибавляю шагу, чтобы не отставать. – Точнее, не совсем. Хочу попросить вас об одолжении.

Он подозрительно щурится:

– И что вы на этот раз натворили?

– Мне нужно, чтобы вы дали снотворное вашему пациенту.

– Снотворное? Это еще зачем?

– Затем, что он угрожает моей матушке.

– Миллисент? – Доктор останавливается, с неожиданной силой хватает меня за руку. – Джонатан, в чем дело?

– Она задолжала Стэнуину.

Он огорченно разжимает пальцы и, лишенный своей всегдашней бодрости, превращается в усталого старика; морщины на лице проступают четче, следы давних горестей явственнее. На миг мне делается стыдно за свое поведение, но я тут же вспоминаю, с каким видом он вколол снотворное дворецкому, и никаких угрызений совести больше не испытываю.

– Ох, и Миллисент у него под пятой! – вздыхает доктор. – Что ж, неудивительно, у мерзавца на всех и каждого найдется управа. А я так надеялся…

Он замедляет шаг. Мы выходим на площадку лестницы, ведущей вниз, к вестибюлю, откуда веет холодом. Парадная дверь распахнута, какие-то старики выходят на прогулку, уносят с собой смех.

Стэнуина нигде не видно.

– Значит, негодяй угрожал вашей матушке, поэтому вы на него набросились? – Поразмыслив, Дикки улыбается и хлопает меня по плечу. – Молодец, весь в отца. А зачем вам понадобилось усыплять громилу?

– Мне надо поговорить с матушкой прежде, чем Стэнуин к ней заявится.

Вдобавок ко всем своим изъянам Дарби – великолепный обманщик; ложь легко слетает с языка. Доктор Дикки молчит, обдумывает услышанное, обминает и раскатывает его, как тесто. Мы входим в нежилое восточное крыло.

– У меня есть подходящий препарат, негодяй проспит весь день! – Добрый доктор прищелкивает пальцами. – Подождите здесь, я дам вам знать, когда все будет готово.

Он расправляет плечи, выкатывает грудь колесом и шагает в спальню Стэнуина, как старый солдат на поле боя.

В коридоре меня легко заметить, поэтому, как только Дикки скрывается из виду, я вхожу в ближайшую дверь. Из надтреснутого зеркала на меня смотрит мое отражение. Вчера я считал, что хуже облика Рейвенкорта ничего быть не может, но, оказывается, Дарби то еще мучение: неугомонный злобный коротышка, который постоянно создает себе проблемы. Мне очень хочется от него избавиться.

Спустя десять минут в коридоре скрипят половицы.

– Джонатан! – шепотом окликает доктор Дикки. – Джонатан, где вы?

– Здесь. – Я выглядываю из-за двери.

Он уже прошел чуть дальше комнаты и при звуке моего голоса вздрагивает, хватается за грудь:

– Аккуратнее, молодой человек, сердце у меня уже не то. Что ж, цербер уснул и проспит весь день. Я доложу о его состоянии мистеру Стэнуину, а вы тем временем спрячьтесь куда-нибудь, чтобы он вас не нашел. Например, в Аргентине. Удачи вам.

Он вытягивается в струнку, отдает мне честь. Я делаю то же самое. Он снова хлопает меня по плечу и шагает по коридору, фальшиво насвистывая.

По-моему, он чрезвычайно доволен собой, но я прятаться не собираюсь. Пока Стэнуин занят разговорами, надо отыскать среди его бумаг письмо Эвелины.

Пересекаю приемную, куда еще недавно меня не впустил телохранитель Стэнуина, распахиваю дверь в спальню шантажиста. Здесь царит запустение, половицы прикрыты ветхим ковром, железная кровать придвинута к стене. В камине слабо тлеют угли, припорошенные золой, на прикроватной тумбочке лежат две потрепанные книги. Спящий телохранитель раскинулся на кровати, как марионетка с оборванными веревочками. На лице у него повязка, он громко храпит, пальцы во сне дергаются. По-моему, ему снится моя шея.

Напряженно прислушиваясь, не возвращается ли Стэнуин, я быстро открываю платяной шкаф, роюсь в карманах пиджаков и брюк, но нахожу только шарики нафталина и хлопья пыли. В сундуке тоже нет никаких сугубо личных вещей, – судя по всему, его владелец несентиментален.

С досадой смотрю на часы.

Я провел здесь слишком много времени, но Дарби так просто не остановишь. Ему известно искусство обмана. Ему знакомы и люди, подобные Стэнуину, и секреты, которые они хранят. Шантажисту доступны самые роскошные апартаменты в особняке, но он предпочитает жить среди развалин. Он опаслив и очень умен. В окружении врагов он не станет держать при себе компрометирующие материалы.

Письмо где-то здесь. Оно надежно спрятано.

Смотрю на тлеющие угли в камине. Странно, ведь в спальне очень холодно. Опускаюсь на колени, засовываю руку в дымоход, нащупываю небольшой выступ, на котором что-то лежит. Блокнот. Вытаскиваю его из дымохода. Это черная записная книжка в потертом переплете. Стэнуин сознательно избегает жаркого огня, чтобы не спалить свое сокровище.

Перелистываю обтрепанные страницы, покрытые столбиками дат – самые ранние девятнадцатилетней давности – и какими-то непонятными закорючками вместо слов.

Похоже, это шифр.

Между двумя последними страницами заложено письмо Эвелины.

Дорогая Эвелина!

Мистер Стэнуин рассказал мне о Ваших затруднениях, и я вполне понимаю Вашу озабоченность. Поведение Вашей матери внушает опасения, так что Вы правы, принимая меры предосторожности против ее дальнейших действий. Я готова предложить Вам свою помощь, но одних заверений мистера Стэнуина недостаточно. Хотелось бы получить свидетельство Вашего непосредственного участия. На фотографиях светской хроники у Вас на руке фамильный перстень с выгравированной на нем крепостью. Пришлите мне этот перстень, дабы подтвердить серьезность Ваших намерений.

С уважением,

Фелисити Мэддокс.

Судя по всему, Эвелина решила действовать с умом и не покоряться судьбе. Она заручилась помощью некой особы по имени Фелисити Мэддокс. Описание перстня с крепостью напоминает мне об изображении на записке. Значит, предостережение «Держитесь подальше от Миллисент Дарби» сделано Фелисити.

Телохранитель продолжает храпеть.

Никаких других сведений в письме не содержится. Я возвращаю его в блокнот и засовываю в карман.

– Хитрость – божья милость, – шепчу я, выходя из комнаты.

– Золотые слова, – звучит у меня за спиной.

Внезапная боль раскалывает голову, и я без чувств валюсь на пол.

День второй (продолжение)

Отхаркиваю кровь, алые капли окропляют подушку. Я снова в обличье дворецкого. Резко поднимаю голову, и боль пронзает все тело. В кресле Анны сидит Чумной Лекарь, закинув ногу на ногу; он тихонько постукивает пальцами по цилиндру у себя на коленях, останавливается, заметив, что я прихожу в себя.

– С возвращением, мистер Слоун, – произносит он; маска приглушает его слова.

Недоуменно кошусь на него и, с усилием подавив кашель, пытаюсь восстановить события этого дня. Когда я первый раз принял обличье дворецкого, было раннее утро. Я открыл дверь Беллу, а после этого столкнулся с Голдом, который меня избил. Второй раз я очутился в облике дворецкого минут через пятнадцать после побоев, когда меня везли в сторожку. В повозке со мной была Анна. Потом я очнулся примерно в полдень, и тогда мы с ней познакомились по-настоящему. Сейчас, судя по свету за окном, день еще не клонится к вечеру. Теперь все понятно. Анна предупреждала, что в каждом воплощении мне предстоит провести ровно сутки, но я не ожидал, что это произойдет частями.

Все это похоже на злую шутку.

Для разгадки преступления мне, как обещано, предоставили восемь обличий, вот только Белл труслив, дворецкий избит до полусмерти, Дональд Дэвис сбежал, Рейвенкорт – малоподвижный толстяк, а Дарби бестолков.

Все равно что заставить меня рыть яму лопатой из воробьев.

Чумной Лекарь склоняется ко мне. От маскарадного костюма пахнет чем-то затхлым, как на непроветриваемом чердаке.

– Наша прошлая беседа была очень краткой, – говорит он. – Мне захотелось услышать от вас подробный отчет о проделанной работе. Удалось ли вам обнаружить…

– Почему я в этом облике? – спрашиваю я, гримасничая от боли, которая молнией пронзает мне бок. – Зачем все эти воплощения? Рейвенкорт не способен пройти двух шагов, дворецкий обездвижен, а Дарби – просто чудовище. К чему такие сложности, если вы действительно хотите выпустить меня из Блэкхита? Неужели нет других вариантов – получше?

– Дело не в способностях, а в том, что все ваши воплощения так или иначе связаны с убийством Эвелины, – отвечает он. – И таким образом помогут вам его раскрыть.

– Они – подозреваемые?

– Скорее, свидетели.

Я зеваю, силы быстро улетучиваются. Наверное, доктор Дикки вколол мне очередную дозу снотворного. Такое ощущение, что меня выдавливают из этого тела.

– А кто установил порядок смены обличий? Почему я сначала очнулся в облике Белла, а сегодня – в облике Дарби? Можно ли предсказать, кем я проснусь в следующий раз?

Чумной Лекарь откидывается на спинку кресла, складывает пальцы домиком, наклоняет голову. Долго молчит, раздумывает, оценивает. Непонятно, доволен ли он своими рассуждениями или нет.

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Из чистого любопытства, – язвлю я. Он словно бы не замечает дерзости, и я продолжаю: – Надеюсь извлечь из ответов что-нибудь полезное.

Он удовлетворенно хмыкает:

– Рад, что вы уяснили серьезность ситуации. Что ж, по правилам смена обличья происходит в порядке пробуждения гостей в этот день. Однако вам повезло, я смог кое-что подправить.

– Как это?

– Мы с вами уже много раз совершаем этот виток: я поручаю вам расследовать убийство Эвелины Хардкасл и всякий раз вы не добиваетесь успеха. Сначала я думал, что это исключительно ваша вина, но потом сообразил, что последовательность смены обличий имеет немаловажное значение. К примеру, Дональд Дэвис просыпается под утро, в девятнадцать минут четвертого, а значит, должен стать вашим первым воплощением. Но от него мало толку, в его жизни все хорошо, он гостит в Блэкхите с друзьями и родственниками. В его обличье вы не пытаетесь сбежать из особняка, а, наоборот, стремитесь здесь задержаться. Поэтому я решил, что первым вашим обличьем должен стать Себастьян Белл, у которого здесь нет ни знакомых, ни родных. – Он задирает штанину, почесывает лодыжку. – А вот лорд Рейвенкорт просыпается не раньше половины одиннадцатого, то есть его облик вы бы приняли гораздо позже, когда развитие событий требует не их осмысления, а решительных действий. – В его голосе сквозит гордость часовщика, рассматривающего созданный им замысловатый механизм. – С каждым новым повторением витка я менял последовательность ваших обличий, пока не добился такого порядка, который, по моему мнению, предоставляет вам самую лучшую возможность разгадать тайну смерти Эвелины Хардкасл, – заявляет он, торжественно взмахивая рукой.

– А почему же я тогда возвращаюсь не в обличье Дональда Дэвиса, а в обличье дворецкого?

– Потому что в облике Дональда Дэвиса вы почти восемь часов шли пешком по бесконечной дороге в деревню, – с укоризной объясняет Чумной Лекарь. – Он сейчас спит крепким сном и проснется только вечером, в тридцать восемь минут десятого. До тех пор вы так и будете метаться между ипостасями дворецкого и других.

В коридоре скрипят половицы. Хочу окликнуть Анну, но Чумной Лекарь замечает мой порыв и предостерегающе цокает языком.

– Вы меня недооцениваете, – вздыхает он. – Анна ушла на встречу с лордом Рейвенкортом. Поверьте, все, что происходит в особняке, я знаю наизусть, как режиссер – текст пьесы. Мне точно известно, что нам с вами сейчас никто не помешает, иначе меня бы здесь не было.

У меня создается впечатление, что он меня терпеливо отчитывает, как набедокурившего школяра.

Я длинно, со стоном, зеваю. Сознание мутится.

– Через несколько минут вы уснете, – говорит Чумной Лекарь, сжимая руки в кожаных перчатках; кожа чуть слышно скрипит. – Задавайте скорее свои вопросы.

– Почему Анна в Блэкхите? – торопливо спрашиваю я. – Вы упомянули, что я, в отличие от соперников, приехал сюда по своей воле. Значит, Анну привезли сюда силой. Чем она заслужила такое обращение?

– На этот вопрос я не отвечу. А вот добровольное прибытие в Блэкхит предоставляет вам некоторые преимущества. Впрочем, есть у него и недостатки. Например, вашим соперникам инстинктивно известно то, чего вы не понимаете. Я здесь лишь для того, чтобы заполнить эти досадные пробелы. Но скажите же мне, как продвигается расследование убийства Эвелины Хардкасл?

– Она обычная девушка, – устало говорю я; глаза слипаются, меня обнимают теплые ладони снотворного. – Зачем все это подстроено? Что в ее смерти такого особенного?

– Я мог бы и вас об этом спросить, – отвечает он. – Вы отчаянно стараетесь спасти мисс Хардкасл, хотя все говорит о том, что это невозможно. Почему вы так поступаете?

– Мне претит быть безучастным свидетелем ее смерти. Я должен хотя бы попытаться предотвратить ее гибель.

– Очень благородно с вашей стороны, – склонив голову, замечает он. – Позвольте и мне ответить тем же. Убийство мисс Хардкасл остается нераскрытым, а я считаю, что такого быть не должно. Вас это удовлетворяет?

– Убийства совершаются каждый день, – говорю я. – Зачем подстраивать все это ради того, чтобы раскрыть одно-единственное?

– Великолепный довод! – Он восхищенно хлопает в ладоши. – А вам не приходило в голову, что могут быть еще сотни таких, как вы, которые жаждут справедливости для невинно убиенных душ?

– Правда?

– Сомневаюсь, но было бы неплохо.

У меня нет сил слушать, веки тяжелеют, все вокруг расплывается.

– Боюсь, у нас не осталось времени, – говорит Чумной Лекарь. – Я должен…

– Погодите… я хочу… почему… – Тягучие слова застывают у меня на губах. – Вы спрашивали… мои воспоминания…

Громко шелестят складки маскарадного костюма. Чумной Лекарь встает, берет с буфета стакан, выплескивает воду мне в лицо. Вода ледяная, я содрогаюсь, как хлыст, всем телом и прихожу в себя.

– Прошу прощения. – Он удивленно глядит на пустой стакан. – Обычно в этот момент вы засыпаете, но… Вы меня заинтриговали. – Он медленно ставит стакан на столешницу. – Что вы хотели спросить? Сосредоточьтесь, это очень важно.

Вода заливает глаза, скатывается с губ, хлопчатобумажная рубаха промокает насквозь.

– При нашей первой встрече вы спросили, что я помнил, очнувшись в обличье Белла, – говорю я. – Почему?

– После каждой безуспешной попытки ваши воспоминания удаляют, и начинается новый виток, но всякий раз в вашей памяти сохраняется одна-единственная зацепка, своего рода подсказка, – объясняет он, утирая мне лоб платком. – В этот раз вы запомнили имя Анны.

– И вы сказали, что вам жаль.

– Да.

– Почему?

– На развитие событий в каждом витке влияет не только последовательность ваших обличий, но и то, что вы удерживаете в памяти. Если бы вы запомнили лакея, то первым делом начали бы его выслеживать. Это пошло бы на пользу делу. А вместо этого вы связались с Анной, хотя она в числе ваших соперников.

– Она мне друг.

– В Блэкхите ни у кого нет друзей, мистер Слоун. Если вы еще этого не поняли, то, боюсь, все безнадежно.

– А можно… – Снотворное продолжает действовать. – Можно освободиться двоим?

– Нет. – Он аккуратно складывает влажный платок, засовывает его в карман. – Выберется отсюда только тот, кто даст правильный ответ. Таковы правила. В одиннадцать часов вечера один из вас должен прийти на берег озера и назвать мне имя убийцы. Тому, кто это сделает, позволят покинуть Блэкхит. Так что выбор за вами.

Он вынимает из нагрудного кармана золотые часы, смотрит на циферблат:

– Время бежит, а я действую по расписанию. – Он берет трость. – Обычно я ни во что не вмешиваюсь, однако ваше благородство сослужит вам дурную службу. Поверьте, события прошлого витка Анна помнит гораздо лучше, чем вы предполагаете.

Рука в перчатке приподнимает мне подбородок, лицо в маске приближается к моему. Я слышу гулкое дыхание. У Чумного Лекаря голубые глаза. Голубые, печальные и старые.

– Она вас предаст.

Хочу возразить, но тяжелый язык не повинуется. Веки опускаются, и перед тем, как впасть в забытье, я вижу только, как Чумной Лекарь скрывается за дверью; его согбенная тень увлекает за собой все окружающее.

День пятый (продолжение)

О веки настойчиво бьется жизнь.

Я промаргиваюсь, но глаза открывать больно. Голова как разбитое яйцо. Из горла рвется стон – то ли вопль, то ли писк, отчаянный рев зверя, попавшего в западню. Пытаюсь привстать, но в голове беснуется океан боли. Сил не осталось.

Проходит время. Не знаю, как долго я здесь лежу. Думать об этом некогда. Смотрю, как мерно поднимается и опадает грудная клетка, убеждаюсь, что моя помощь ей не нужна, медленно опираюсь на хлипкую стену. Я снова в обличье Джонатана Дарби, лежу на полу в детской. Осколки вазы не только усыпают все вокруг, но и впиваются мне в голову. На выходе из спальни Стэнуина я получил удар в затылок, а потом меня оттащили в детскую.

«Письмо, болван!»

Лезу в карман, ищу письмо Фелисити и тайный блокнот Стэнуина, но их нет. Нет и ключа от сундука Белла. В кармане только полученные от Анны таблетки от головной боли, завернутые в голубой носовой платок.

«Она вас предаст».

Неужели она это подстроила? Предупреждение Чумного Лекаря яснее ясного, но вряд ли враг способен вызвать в душе такие теплые, родственные чувства. Может быть, Анна и помнит больше событий из прежнего витка, но если эти сведения призваны сделать нас противниками, то почему я запомнил из прошлой жизни только ее имя, зная, что буду гоняться за ней, как щенок за палкой. Нет, предательство заключается лишь в том, что я дал ей лживое обещание, но это можно исправить. Надо только придумать, как рассказать Анне всю правду.

Глотаю таблетки всухую и, цепляясь за стену, перехожу в спальню Стэнуина.

На кровати все еще спит телохранитель, за окнами смеркается. Смотрю на часы – шесть вечера, а значит, гости уже возвращаются с охоты, а вместе с ними и Стэнуин. Может быть, они уже на лужайке перед особняком или даже поднимаются по лестнице.

Надо уходить, пока не вернулся шантажист.

Таблетки почти не помогают, голова кружится, пол выскальзывает из-под ног. Я бреду по коридору восточного крыла, откидываю портьеру, выхожу на лестничную площадку над вестибюлем. Каждый шаг дается с трудом. Наконец я вваливаюсь в спальню доктора Дикки. Меня тошнит. В спальне, как и в других комнатах этого крыла, у одной стены стоит кровать под балдахином, а в углу напротив, за ширмой, – ванна и умывальник. В отличие от Белла, добрый доктор украсил свое временное жилье фотографиями внуков, повесил на стену распятие, у кровати постелил коврик, чтобы по утрам не морозить ноги на холодном полу.

Подобные вольности в чужом доме я воспринимаю как чудо и, разинув рот и забыв о своих ранах, рассматриваю вещицы Дикки. Гляжу на фотографию внуков и впервые задумываюсь, есть ли у меня семья и родственники за пределами Блэкхита, родители или дети, друзья, которые ждут моего возвращения.

Заслышав шаги в коридоре, я роняю фотографию на тумбочку. Стекло в рамке разбивается. Шаги стихают вдали, но я вспоминаю о том, что нужно торопиться, ведь мне грозит опасность.

Вытаскиваю из-под кровати саквояж доброго доктора, вытряхиваю на застланную постель содержимое: пузырьки, ножницы, шприцы и бинты. Последней из саквояжа вываливается Библия короля Иакова, падает на пол, раскрывается. Слова и абзацы на ее страницах подчеркнуты красным, так же как в Библии Себастьяна Белла.

«Это шифр».

По лицу Дарби расплывается волчья ухмылка – он распознает мошенника. Похоже, Дикки приторговывает наркотиками вместе с Беллом. Теперь понятно, почему он так заботится о самочувствии Белла, – боится, что его секрет раскроется.

Я фыркаю. В особняке и без того полно тайн, но мне нужна не эта.

Беру бинты и пузырек йода, подхожу к раковине и начинаю операцию.

Без наркоза.

Выдергиваю осколок за осколком, по пальцам течет кровь, заливает мне лицо, капает с подбородка в раковину. От боли глаза слезятся, все вокруг плывет, но за полчаса я наконец-то избавляюсь от своего фарфорового венца. Меня утешает лишь то, что Джонатану Дарби больно не меньше моего.

Тщательно удалив все осколки, перебинтовываю голову, закрепляю повязку английской булавкой и смотрю в зеркало.

Повязка прекрасна. Мой вид ужасен.

Бледное лицо, впалые глаза. Сорочка заляпана кровью, я срываю ее, остаюсь в майке. Я разбит, растерзан, трещу по швам. Чувствую, как распадаюсь на лоскуты.

– Какого черта! – восклицает доктор Дикки в дверях.

Он только что вернулся с охоты, промок насквозь, продрог до костей, от холода посерел, как зола на каминной решетке; даже усы уныло обвисли.

Он обводит спальню взволнованным взглядом, и я внезапно осознаю всю степень разрушений. Разбитая рамка с фотографией любимых внуков заляпана кровью, Библия валяется на полу, содержимое саквояжа рассыпано по кровати, умывальный таз полон кровавой воды, окровавленная сорочка небрежно брошена в ванну. Наверное, в операционной после сложной ампутации порядка больше.

Доктор Дикки замечает меня – в майке, с наскоро забинтованной головой, – и его недоуменное возмущение сменяется яростью.

– Джонатан, что вы наделали? – гневно вопрошает он.

– Простите, я не знал, к кому еще обратиться, – испуганно говорю я. – Вы ушли на охоту, а я хотел отыскать в спальне Стэнуина хоть что-нибудь, чтобы помочь матушке, и нашел его блокнот.

– Блокнот? – сдавленно переспрашивает он. – Вы забрали блокнот из апартаментов Стэнуина? Джонатан, немедленно верните его на место. Ну, скорее же! – кричит он, чувствуя мое замешательство.

– Не могу. На меня напали. Кто-то ударил меня вазой по затылку и украл блокнот. Я истекал кровью, боялся, что телохранитель проснется, поэтому и пришел к вам.

Последние слова падают в зловещую тишину. Доктор Дикки бережно возвращает фотографию внуков на место, медленно складывает медицинские принадлежности в саквояж и засовывает его под кровать. Движения его натужны, будто мой секрет сковал его по рукам и ногам.

– Ох, я сам виноват, – бормочет он. – Знал же, что вам нельзя верить, но я так беспокоюсь за вашу матушку, что…

Он качает головой, отстраняет меня, подбирает сорочку из ванны. В его действиях сквозит пугающая отрешенность.

– Я не хотел…

– С моей помощью вы обокрали Теда Стэнуина, – тихо произносит он, опираясь ладонями на край буфета. – А Стэнуин меня одним пальцем в порошок сотрет.

– Извините… – лепечу я.

Он резко оборачивается, пышет гневом:

– Ваши извинения ничего не значат, Джонатан. Точно так же вы извинялись за случай в Эндерли-хаусе, а потом в Литтл-Хэмптоне. Не забыли еще? Значит, теперь вы меня решили накормить своими лживыми извинениями?! – Он сует мне скомканную сорочку. На щеках горят пятна румянца, в глазах стоят слезы. – Вы хоть помните, скольких женщин опозорили? А потом, рыдая, бежали искать защиты у матушки, умоляли ее помочь, обещали, что ничего подобного не повторится, – и лгали, лгали! И вот сейчас лжете мне, глупому доктору Дикки. Нет уж, с меня хватит. Вы одним своим присутствием все вокруг портите, с тех самых пор, как я помог вам появиться на свет. Боже мой!

Я умоляюще подступаю к нему, а он выхватывает из кармана серебристый пистолет и тут же бессильно опускает руку, даже не смотрит на меня.

– Уходите, Джонатан. Убирайтесь отсюда, или я вас пристрелю!

Не спуская глаз с пистолета, я пячусь к выходу, переступаю порог, закрываю за собой дверь.

Сердце бешено колотится.

Это тот самый пистолет, из которого сегодня вечером застрелится Эвелина. В руках у доктора Дикки – орудие убийства.

Трудно сказать, как долго я стою, разглядывая в зеркале Джонатана Дарби. Пытаюсь отыскать след того, кто внутри, малейший намек на мое настоящее лицо.

Хочу, чтобы Дарби увидел своего палача.

Виски согревает глотку; бутылка, стащенная из гостиной, уже наполовину пуста. Доктор Дикки подтвердил то, что мне и без того известно: Дарби – чудовище, его преступления отмыты материнскими деньгами. Его не настигнет ни кара, ни суд, ни возмездие. Чтобы он сполна расплатился за свои злодеяния, я должен лично отправить его на эшафот. Именно это я и сделаю.

Но сначала нужно спасти Эвелину Хардкасл.

Я невольно обращаю взгляд к серебристому пистолету, который валяется на кресле, будто сбитая на лету муха. Украсть его было легче легкого. Всего-то и надо было, выдумав подходящий предлог, отправить служанку за доктором, а как только он уйдет, прокрасться в спальню и забрать пистолет с прикроватной тумбочки. Я больше не следую заведенному распорядку дня, а устанавливаю свой распорядок. Если кому-то вздумается застрелить Эвелину из этого пистолета, то только через мой труп. И к черту дурацкие загадки Чумного Лекаря! Я ему больше не верю. И не стану равнодушно наблюдать за жутким злодейством. Джонатан Дарби отныне будет вершить только добрые дела.

Засовываю пистолет в карман пиджака, делаю последний глоток виски, выхожу в коридор и вместе с остальными гостями спускаюсь по лестнице к ужину. Поведение гостей небезупречно, но во вкусе им не откажешь. Глубоко декольтированные вечерние платья, открытые спины, бледная кожа, сверкающие украшения. Унылая рассеянность сменяется экстравагантным очарованием. С наступлением вечера все оживает.

Как обычно, я внимательно разглядываю лица, пытаюсь отыскать лакея. Он обязательно появится; чем ближе к ночи, тем больше я уверен в том, что случится нечто ужасное. Зато схватка будет честной. Привлекательных черт характера у Дарби почти нет, но в гневе он страшен. Даже мне трудно с ним справиться. Если его хорошенько разозлить, я не завидую тому, на кого Дарби накинется.

У входа в гостиную стоит Майкл Хардкасл, с натянутой улыбкой приветствует гостей, будто на самом деле рад каждому. Я хотел расспросить его о загадочной Фелисити Мэддокс и о ее письме, но придется сделать это позже. Сейчас нас разделяет несокрушимая стена тафты и галстуков-бабочек.

Сквозь толпу следую за фортепианной музыкой в галерею; там гостям предлагают коктейли, пока за закрытыми дверями слуги накрывают столы в обеденном зале. Беру с подноса бокал виски, ищу взглядом Миллисент. Хочу дать Дарби возможность попрощаться с матерью, но ее нигде нет. Из всех знакомых вижу только Себастьяна Белла, идущего через вестибюль к своей спальне.

Останавливаю горничную, спрашиваю, где Хелена Хардкасл, но хозяйка особняка еще не появилась. Значит, ее не было весь день. Отсутствие превращается в исчезновение. Леди Хардкасл пропадает в день смерти своей дочери. Вряд ли это можно назвать случайным совпадением, но неизвестно, кто она – подозреваемая или жертва. Впрочем, я твердо намерен это выяснить.

Мой бокал пуст, в голове туман. Меня окружают смех и разговоры, друзья и любовники. Дарби раздражает веселье присутствующих. Я чувствую его отвращение, его неприязнь. Он ненавидит и этот мир, и это общество. Он ненавидит себя.

Слуги проносят мимо серебряные подносы для предсмертной трапезы Эвелины Хардкасл.

«Почему она не выказывает страха?»

До меня доносится ее смех. Она беззаботно развлекает гостей, будто у нее вся жизнь впереди, однако же, когда утром Рейвенкорт упомянул об опасности, было заметно, что Эвелина об этом подозревает.

Оставляю бокал, прохожу через вестибюль и направляюсь к спальне Эвелины. Может быть, там отыщется какой-нибудь ответ.

Светильники притушены. Здесь, в этом забытом краю, царит тишина и уныние. Дохожу до середины коридора, и в сумраке передо мной возникает красное пятно.

Ливрея.

Лакей преграждает мне путь.

Я замираю. Оглядываюсь, лихорадочно соображаю, успею ли добежать к выходу, прежде чем он на меня набросится. Нет, маловероятно. Вдобавок ноги не слушаются.

– Прошу прощения, сэр, – раздается звонкий голос.

Лакей выступает вперед – невысокий худощавый мальчишка лет тринадцати, весь в прыщах.

– Прошу прощения, сэр, – повторяет он с робкой улыбкой, и я наконец-то соображаю, что он пытается меня обойти.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒