На городских камнях

На городских камнях

Истончение традиционного культурного слоя требует от молодых авторов ещё большего, чем прежде, духовного труда

Поздней осенью 2011 года в Челябинске из печатной машины в хорошем полиграфическом качестве выпал «Электрический снег». Как следует из выходных данных, этот молодёжный литературный сборник представляет собой проект целой группы молодых литераторов, которые составили не только значительную часть его авторов, но и редколлегию. И вполне закономерна поддержка, которую оказало этой группе управление городской администрации по делам молодёжи.

Однако тем самым важность проекта и его поддержки отнюдь не исчерпывается. Ведь издание фактически продолжает давнюю отечественную традицию раз в несколько лет устраивать поверку молодых литературных бойцов. Именно в подобных сборниках дебютировали многие из нынешних «мэтров», начинавших ещё в советские годы, когда существовала какая-никакая, а система выращивания литературных кадров. И если найти эти сборники на домашних или библиотечных полках, можно увидеть, кто и как стартовал и много ли сумел пробежать за минувшее с той поры время.

Да и большинство авторов «Электрического снега», я так понимаю – уже не полные новички. По заявлению составителей, вошедшие в сборник стихотворные и прозаические опыты прошли отбор на ряде городских, региональных и Всероссийских литературных конкурсов и фестивалей 2010-2011 гг. Упомянутую выше редколлегию образовали слушатели молодежной литературной мастерской «Взлётная полоса», которая действует при Челябинской государственной академии культуры и искусств. Некоторых помню по представительным семинарам, проведённым в 2009 г. в Сургуте и в 2011 г. в Каменске-Уральском Ассоциацией писателей Урала.

Вместе с традиционным рядом дебютных книг и следом за ними новый сборник продолжает сочетать молодую прущую на свободу энергию со вполне объяснимой нехваткой умения обуздать её и повести в осмысленном направлении. Во всей своей неуёмности эта энергия выплёскивается на читателя уже из самой первой подборки, которая принадлежит перу Оксаны Ралковой: «…Я выжгу грудь, тугой сломаю сук,/ Колчан сошью, коня поймаю в поле…» Однако воинственная заявка на граничащий с архетипом образ амазонки пока что обрывается на двенадцатой строке и оставляет впечатление чернового наброска. А столь же эпически мощный замах на чувствительную для многих тему родства с воистину братской и сестринской Украиной – «Мне в кровь от века впаяна/ В нос, скулы, в медь волос,/ Ты, Украина-Вкраина, - / Отколотый колосс!» – оборачивается тривиальной риторикой.

Но тут же – вполне законченный, хотя местами и шероховатый в исполнении образ пирующих на рябине транжир-снегирей. И наполненный той же энергией вызов: «Кто-то хочет меня украсть,/ Говорит: «А глаза, а глаза-то!»/ А тебе не любовь и не страсть./ Может, злата?..»

Тяга к эпосу, сочетаемая с внутренним пылом и пламенной ритмикой, с большей удачей реализуется в балладе «Аграфена-Грушенька». Правда, сюжет о самоубийстве молодухи, насильно выданной за нелюбимого, не блещет новизной. Но форма, напоминающая о первозданных фольклорных мотивах, подкупает:

…Ей что свёкор – что свекровь!

Ходуном по жилам кровь!

Со двух недель –

Не кровь, а хмель!

Не хмель, а жар!

Мёд на дрожжах!

В степи пожар!

Руки дро-жат…

При общем недостатке в нынешней литературе ярких характеров такая первозданность, конечно же, даёт немалые основания для надежды. Но чтобы оседлать и объездить этот рвущийся на волю творческий дар, Оксане потребуется немало усилий.

Проявляя куда больший опыт работы с поэтическим образом, к природе обращается и Анастасия Порошина: «Я помню, как пьют ранним утром из тёплых рук/ Высокие яблони, взятые под уздцы…» Даже когда эти яблони оказываются спиленными, свет над землёй остаётся, и забиравшиеся на них дети – «наездники хрупких лет, сдирающие сандаликами кору» – по-прежнему, «спрыгивая с седла,/ Встречают ветер упругим своим крылом…».Столь же неразрывное единство с человеком благодаря цепочке ассоциаций составляет весенний город:

…Взбитый сиреневым цветом город

Холоден, будто роса в апреле.

Май грозовыми огнями вспорот –

Мы же ещё не дотла сгорели!

Мы же ещё не до дна… Колодцы

Дымом черёмухи, пеной яблонь

Полнятся…

И всё-таки наполнить испытанные поэтические тигли расплавом собственной жизни, обрести собственный, отличный от других голос Анастасии явно ещё предстоит.

На деревья, но уже в ритме рэпа – «…деревьев города век короток. / Прописка в центре им стоит дорого./ И пенять на кого? Плевать, что вековой…/ Корни метровые, упираются в метро они…», засматривается и Сергей Гордиевский. В печь своей творческой лаборатории он бросает множество современных слов и понятий. Но то ли сведённые городские тополя дают мало жара, то ли внутреннего пламени ещё недостаёт, а твиттер, эндорфин, адреналин, чешир и прочая нерусь так и выпирают из стихотворного тела. Возможно, автор ощущает это и сам, но сетует на всего лишь отсутствие привычки к рукописанию: «…не могу совладать/ С дивизией гелевых чёрных солдат./ Под смертной угрозой их копий и пик/ Я вынужден в Word набивать черновик…» И компьютерный монитор оказывается терпеливей бумаги.

Закоренелым горожанином, чьи «корни пропитаны талым бензином», ощущает себя и Роман Япишин. У него «Тополя, возвращаясь с работы домой,/ Запинаются о свои кольца…» Тоже воюя с отнюдь не поэтическими словами и реалиями, он видит электрический ток пожелтевшим от вечности, а загадочный чёрный фонарь у него «при наличии тьмы – максимален»… Подобные то яркие, то смутные догадки соседствуют здесь со вполне живыми морскими львами, которые, целуя ноги любимой, «щекочут пальцы жёсткими усами».

Трудно сказать, почему именно среднерусский сосновый бор хочет увидеть во сне Марианна Бородина – ведь уральские боры ничуть не хуже. Впрочем, и у неё гораздо более живой получилась картина урбанистической весны: «…Шумом по нервам бьют магистрали./ Утренний лёд – вода./ Струи визжали и в снег бежали,/ Прятались навсегда…»

Когда заходит солнце – торопясь, «Чтобы не видеть печальные лица/ Сказочных девушек без тюльпанов…», Дина Левит побуждает свою лирическую героиню бежать на волю, глотая килограммы нового вкусного воздуха. Как тот же воздух в лёгкие и одновременно как Мэри Поппинс, к ней возвращается любимый – «…И можно сдохнуть…/ От счастья, конечно…»

Без этого счастья Дина чуть по-своему, хотя и несколько неуклюже, описывает обычные для юного человека ощущения: «…Я давно затерялась в толпе:/ Карандаш серый в серой коробке./ Но мной пишут не те. Не те,/ От чьих пальцев горю, как в топке…» Жизнь у неё «кипит вишнёвым компотом» и переливается через края кастрюли, одного взгляда на фотографию возлюбленного ей достаточно, чтобы простудить горло, а воспоминания о том, как другой целовал ей ладони – чтобы подхватить ангину. Однако тут же оказывается, что «песням нейтрально, кто будет их исполнять», а «в коктейле моей судьбы» героиня не в силах «изменить хоть один ингредиент».

«Переизбыток зреющих эндорфинов» ничтоже сумняшеся вставляет в строку и Юлия Касымова, также чувствующая: «…Однообразен мир и пуст,/ Никем не тронут…» Впрочем, когда «свет фонарей сжигает тьму», взгляд автора способна задержать на себе и вполне традиционная «одинокая рябинка».

Внимание Екатерины Юрковой занимают «ни на кого не похожий подсолнух» и острая булавка света, что колет окна в её доме. В минуты одиночества ей кажется, что мир превратился в необитаемый остров, где выжили только звуки. Но когда автор пытается уложить эти звуки в поэму, музыка увлекает его за собой так стремительно, что на точное описание деталей не остаётся ни сил, ни времени.

Утверждая, что «…всё мы ждём, когда же рухнет мир,/ И семь небес в себе нас похоронят…», Елена Меньшенина ощущает, что её собственный мир «перевёрнут, как чашка,/ Душа совершенно впиталась в небо…». С музыкой, однако, не ладится и у неё: вслед за Дебюсси аристократично поминая амаретто, муар и, соответственно, в рифму «blanc – noar», она переходит на автопародийную скороговорку.

У Юлии Линниковой то же небо после дождя «многолико и многокрыло», а весомо кружащий над душицей шмель не только тяжёл, но и мягок, «как одуванчик или как мысли котёнка». Ночь у неё «горька, как цедра апельсина», и снится ей «шрам на забытом теле чужого теперь мужчины».

Эпические ноты проступают у Елены Ташкиновой: «Паутина дорог оплела города./ Где была я, где нет – не осталось следа:/ Всё размыли дожди и снега замели,/ И колёса по дальним краям разнесли…». Однако, попытавшись продолжить эпос, и этот автор сбивается на риторический стандарт.

«Момент позитива» в пустом разговоре, где «достижимость не обсуждалась», обнаруживает Анастасия Ахмадеева. Она же, однако, оказывается вполне способной и на такую поэтичную строку: «Когда ты сказал «Не люблю», полилось серебро…» И даже несколько прозаичное – «…Ты улыбнёшься когда-нибудь за поздним ужином/ И ненароком поймёшь то, что я так хотела…» – рождает тёплое ожидание настоящего чувства.

Пока ещё только предвкушение настоящей литературы ощущается в рассказе Анастасии Уряшевой «Любовь всегда спешит». Местами он походит на школьно-студенческое сочинение, но умение автора представлять живые характеры и динамику человеческих отношений уже просматривается. В фантастических притчах, по-мужски проявляя склонность к иронии, в том числе над самим собой, и аллюзиям на современную социально-политическую ситуацию, прибавляя к ним элементы драматургии, пробует свои силы Сергей Шакиров.

А Евгения Коробова в трёхчастном эссе «Дом, имеющий ко мне отношение» выходит на следующий виток мастерства, вместе с глубинными смыслами слов открывая уже не внешние, а подспудные течения чувств и эмоций. Именно так, через отношение, она определяет то место на земле, где «…Я дома. Мне хорошо. И мне абсолютно всё равно, какая на мне лежит ответственность, какие обязанности. Я счастлива. Я дома…»

Такое умиротворение, однако, связано отнюдь не с равнодушием, а с молодой непокорностью, нетерпимостью – ими заряжается бабушка, которая тоже «имеет ко мне отношение…, видит во мне своё продолжение…». И жизненная позиция этого продолжения вполне определена: «Я не мечтаю о деньгах, положении, научных званиях. Мечтаю только том, что делает меня обычной двадцатилетней девушкой, делает меня той, какой меня знает только он. Мой дом…»

Та же точка отсчёта – в отношении к мужчине: «…у настоящих истинных русских слов мужское имя. И имя – это сила… И я хочу верить твоим словам… когда ты спишь, я боюсь шевелиться, чтобы не сбить неловким движением твоё ломкое дыханье. Это моё отношение. К тебе? Пожалуй, нет. К нашему дому…»

Собственные литературные пристрастия и стремление к свободному владению живым русским языком, наверное, должны были побудить рецензента рассадить авторов «Электрического снега» по разным шесткам. Но, думается, они вполне способны к самостоятельным выводам, да и наставник у них дай Бог каждому – известный поэт и культуролог Нина Ягодинцева, упомянутая в издании как руководитель «Взлётной полосы» и куратор проекта.

Остаться именно в такой роли и просто отобрать лучшее из предоставленного, невзирая на несовершенство и этого лучшего, наверняка стоило немалых внутренних усилий. Однако именно такой была задача. Благодаря этому теперь сами авторы могут отдалиться от своих творений и взглянуть на них со стороны, что категорически необходимо для нового шага. А читатель может увидеть портрет новой литературной поросли, подымающейся на Южном Урале, и фон, на котором ей приходится это делать.

Главное ощущение: расти приходится в первую очередь на городских камнях и асфальте под секущим ливнем канцелярита и варваризмов, проникающих в сознание и тексты – не только обиходные, но и претендующие на право называться литературой. При этом корневые связи с живой природой во всём её многообразии – земной географией, флорой и фауной, классической литературой и вообще культурой, семьёй – стали ещё тоньше, чем ранее. Цена решения – чему открываться, а чему противостоять, от чего отказываться, а что переплавлять собою в единое целое – намного возросла. Исполнение же этого решения, как прежде, требует многих сил и опор, душевной прочности и термостойкости и просто огромного духовного труда.

Кому этот труд окажется по плечу – покажет новое время.

Андрей Расторгуев.

Электрический снег: стихи и проза молодых авторов. – Челябинск : Цицеро, 2011.