МОРОЗИХА.Да, бабка Морозиха, Снегурочка! Только деда Мороза моего нет давно, помер мой Васенька давно! (Плачет).

АГЛАЯ. Мама, не начинай!

МОРОЗИХА.А я и не заканчивала!

АГЛАЯ. Ну, и что дальше, Михаил?

МИХАИЛ.Ну да. А мы тут у соседей делали. Сидели, перерыв сделали на лавочке, сидели, у дома сидели, курили. Приходит вот бабушка, мама ваша, начинает рыдать, плакать прямо сильно, упала прямо передо мной на колени. И говорит …

АГЛАЯ. И что она сказала?

МОРОЗИХА (вышла, снова встала в проеме дверей, смеётся). Не хотела я тебя калечить, но придется. Значит, слушай. Я сказала им так: сынки, поможьте бабче?! Сынки, я одна, зувсим одна, нэма грошив, тильки хлиб да силь могу купыты сэбэ, сынки! Мой сын, паразит, мэнэ бросив, вин на Сэвэре шось робит, алкаш якись, алкаш последний мий сын, а дочка моя – в тюрьме, в заслони она сидит, проституткой вона робила и для тэго её посадили! Закрыли в тюрьму!

Молчание.

АГЛАЯ. Всё?

МОРОЗИХА (смеётся).Всё. А что тебе – еще надо? И что? Сработало. Хорошие хлопцы. Сразу всё кинули. Приехали ко мне. Я им ворота открыла, они во двор въехали и сделали мне скважину. Сразу вырыли. Теперь у меня колонка есть. И где? Прямо у крыльца. Бабке теперь не надо карячиться до колодца зимой, а то тащусь с ведром и думаю – упаду тут и кончусь. Поняла?

АГЛАЯ. Я ж тебе хотела в дом воду провести!

МОРОЗИХА.Мне не надо в дом. Мне надо у крыльца.

АГЛАЯ. Мама, зачем ты им наврала?! Какой сын у тебя на Севере? Откуда он взялся?! Какая дочь проститутка в тюрьме?! Что ты мелешь, что ты собираешь?! Ну, ты на меня посмотри – ну, какая я проститутка?!

МОРОЗИХА.Не комментирую. Но коммент.

АГЛАЯ. Мама, какой стыд, какой позор! Ведь ты же русская женщина!

МОРОЗИХА.Сама говорила только что, что я хохляндия, чувашка, мордвинка, удмуртка.

АГЛАЯ. Мама, какая я тебе проститутка?!

МОРОЗИХА.А кто ты, как не она? Откуда у тебя гроши? Тебя посодют, Любка, ой, посодют, помяни моё слово!

АГЛАЯ. Мама, я работаю, как проклятая, с утра до ночи, что ты меня всё садишь и садишь?! Какая тюрьма? У меня с тобой сил нет уже. Ты понимаешь? Вот это что за мать такая у меня, а?

МОРОЗИХА.Такая вот мать, не повезло тебе. Бабка Морозиха, что с меня взять.

АГЛАЯ. Бесполезно, бессмысленно с ней говорить. Она не слышит. Михаил, сколько это стоило, я сейчас заплачу. Мне хочется прекратить этот бессмысленный разговор!

Аглая роется в сумке.

Старуха всё так же стоит в проеме дверей, смотрит то на дочь, то на Михаила.

МИХАИЛ.Да ладно, нисколько не надо, я пойду …

АГЛАЯ. Я понимаю, на чем она сработала, как она уговорила вас. В России любят три Б: любят больных, бедных, бездарных. Вот она вам эти три Бэ и показала. А вы, Михаил, поверили. И напрасно.

МОРОЗИХА. «А ты любви моей не понял и напрасно! И напрасно!».

АГЛАЯ. Мама, прекрати петь!

МОРОЗИХА.Сама ты Бэ. Человек мне помог, а ты его стыдишь. Бэ – бессовестных в России еще любят, вот так вот. Таких вот - как ты бессовестных.

МИХАИЛ.Вы меня простите, но я деньги брать не буду. Я, правда, от чистого сердца. У меня мама такая же вот, старень … Пожилая, то есть, как ваша мама. Она в Архангельской области, в деревне живет. Похожа она. Она там одна. Ну, я тут помогу человеку, а маме моей, может, кто другой поможет. Мы же люди … Меня же там нет. Не могу съездить к ней давно и помочь. Ну, я тут на заработках, так что вы - не надо …

АГЛАЯ. Сколько это стоило?

МИХАИЛ.Я сказал: не надо ничего.

АГЛАЯ. Мне ужасно неловко.

МИХАИЛ.Перестаньте.

МОРОЗИХА.Мишенька, хочешь, чаю налью? Да посиди! Успеешь ещё. У меня и пирог есть. Очень вкусный. С картошкой и грибами. Грибы сама собирала. Не отрава. Хочешь? Я быстро накрою на стол, а?

МИХАИЛ (улыбается).С картошкой и с грибами? Правда? Мама всегда такие делала мне в детстве … Ну да. Конечно. Хочу.

Старуха пошла к печи, включила электрический чайник.

Что-то возится, достает из шкафчика пирог, ставит на стол, улыбается.

МОРОЗИХА.Давай, Миша. Поешь. Успеешь еще на работу. Пусть напарник там покарячится один пока. Посиди, сынок. Посиди минуточку. А я тебе чаю налью и песню спою. Хочешь?

АГЛАЯ. Мама, не сходи с ума. Какая песня?!

Старуха взяла табуретку, села, налила из чайника кипятку в кружку, из заварника налила заварки, подвинула кружку Михаилу, сидит, смотрит на него во все глаза.

МОРОЗИХА.Миша, я хотела стать артисткой. А проработала всю жизнь дояркой. А вот как Любка разбогатела, она меня сюда перевезла, поближе к ней, с Родины перевезла. А она мне снится всё время, каждый день, наша Зубаревка.

АГЛАЯ. Мама, прекрати.

МОРОЗИХА.Любка ведь там выросла, в Зубаревке. Но забыла всё, такие вот они нынче. Ну, слушай песню, ешь, пей и слушай.

Старуха запела тоненько, протяжно:

«А в советской столовой красивой!

С бубенцами играет баян!

Жена мужа в Париж провожала!

Насушила ему сухарей!

А сама падеспань танцевала!

Унеси тебя, чёрт, поскорей!..»

Михаил смеётся, кашляет. Старуха тоже смеётся.

Хорошая песня, правда? Что, не в то горло попало? Ешь пирог, а то кашляет! Еще потом скажешь, что я пожалела, а ты подавился!

МИХАИЛ.Нет, не скажу!

АГЛАЯ. Мама, прекрати!

МОРОЗИХА.Помолчи. Она, видишь, какая богатая? Вся в брюликах. А я ночи не сплю. А вдруг её посодют? Откуда у нее такие гроши? У нас в родове сроду ни у кого таких денег не было. А у нее в центре города – личный двухэтажный дом.

АГЛАЯ. Мама, этот коттедж, а не дом.

МОРОЗИХА.Ну, пусть кортеж. У нее еще есть шофер. Личный шофер! Это, вообще, как называется? Я не знаю, как это называется. Ей сорокапет с хвостом, а детей и мужика у нее нет.

АГЛАЯ. Мама, хватит. Бредит всю дорогу, сочиняет всякое, надоело уже! Хватит! Каждому встречному и поперечному всякую чушь рассказывает.

МОРОЗИХА.Миша не поперечный. Миша, знаешь, что? Вот ей бы мужика вот такого красивого, как ты, а?

МИХАИЛ.А?

МОРОЗИХА.Ну, глаза у тебя голубые. Кудри еще есть, хоть и немножко седые. Ты, поди, по молодости от баб отбиться не мог, так?

МИХАИЛ.Да я… Я, вообще-то, женат …

МОРОЗИХА.Ой, женат! Ну, и что? Ты, Миша, подумай, ты, Миша, сразу не говори «нет». Правду сказать, Миша, мне колонку и не надо было. Я просто тебя заметила и подумала: мужик-то хороший. И пошла к тебе, и на колени упала. Я ж для нее всё. Для дуры. Вот я помру скоро, а она сюда будет приезжать. Она этот дом не продаст. Он у нее будет как убежище. Он на нашу Зубаревку похож. Приедет вот она сюда, сядет вот тут у печки и будет слезы лить, меня вспоминать.

АГЛАЯ. Мама, ну хватит.

МОРОЗИХА.Миша, послушаешь еще меня?

МИХАИЛ.Конечно. Послушаю, конечно.

МОРОЗИХА.Ты видишь, как она от Парижа устала? Ой, Любка, будешь ты слезы лить, вот тут сидеть, у печки. Да не по мне плакать-то будешь, не по мне, Любка! А по своей молодости, по детству по своему, по нашему домику в Зубаревке будешь ты слезы лить. Тебе, когда 17 лет было, ты поехала в город учиться. Я помню. Время четыре утра, тебе надо на автобус идти. На улице лето, август.

АГЛАЯ. Мама, ну прекрати!

МОРОЗИХА.Вышли мы, Миша, с ней со двора, и идет она от меня, идёт по дороге с сумочкой. Всё-то вещей у неё – сумочка у неё была и всё. И идет она. А у нас дом возле леса стоял. Березы, знаешь, лето, зеленые березы такие. Шумят, утро, только-только солнце вышло чуть-чуть. А за лесом была автостанция. И вот идет моя Любка по дороге, а дорога из белой пыли вокруг леса и дальше, и вот она идет по белой пыли, а я стою у ворот и думаю: «Доча, доча моя! Повернётся или нет?». Думаю: если не повернётся – то не любит она ни меня, ни отца, ни нашу Зубаревку. А она - повернулась. Посмотрела. Посмотрела на меня и ушла.

АГЛАЯ. Мама, хватит!

МОРОЗИХА.А я села на лавочку и как давай плакать на всю улицу. Потому что тогда я вдруг поняла: как она нас хоть и любит, но больше она к нам никогда в наш дом не вернется. Ну, а она села в автобус и смеялась, поди, когда я плакала. Ей-то что? Мать плачь – заплачься, а ей – смешно, поди, было, доченьке-то моей.

АГЛАЯ (вытерла слезы). Нет, мамочка. Не такая уж я у тебя и дурочка, как ты думаешь. Не такая. Ехала, смотрела в окно и плакала всю дорогу до поезда. Не дура я, мама. Я тоже тогда поняла, что больше я в этот дом не вернусь никогда. Так оно и вышло. Не рви мне сердце, мама!

МОРОЗИХА.Ну вот. Так вот она уехала и - всё. А потом разбогатела. Ну, я тебе уже говорила, Миша, что её беспременно посодют, скоро посодют её. Ну, раз она такая богатая, то её должно беспременно вскорости посадить.

АГЛАЯ (кричит). Да хватит уже! Мамочка, дорогая, да что ты знаешь про мою жизнь вообще? Богатая, богатая, деньги из карманов падают, надоела прям … Я в девяностые на рынке сигаретами торговала. Знаешь, как это? Не пачкой сигареты продавала, нет. А по одной штучке продавала. У входа на рынок стояла и продавала. Навар с пачки был сто рублей. Первоначальный капитал себе делала. А на сто рублей тогда можно было один раз на трамвае проехать, если еще сто рублей добавишь. Мужика у меня нету? А они все сдохли. Все мои погодки, ты не заметила? Мне кого надо было, миллионера старого искать? А их разобрали все те девки, кто помоложе да посисястей. Где я их возьму, если они все спились и сдохли? А я росла и росла, и быстро как-то старая стала от этой жизни. И теперь я вот – мне 45 лет, а я старая и страшная. И если я кому и понадоблюсь, то только из-за моих денег. Силикон и подтяжки я себе не делаю, ненавижу это. Вот, такая я – как есть. И что? Кому я нужна, ну, скажи, бабка Морозиха? Я теперь и сама стала Морозихой. Любка Косолапиха Морозиха, кривоногая потому что. Ой, простите, Михаил, я болтаю всякое, но это она меня - каждый раз выводит на слезы!

МИХАИЛ.Нет, Люба, вы очень красивая.

АГЛАЯ.Что?

МИХАИЛ.Зачем вы наговариваете на себя? Вы, правда, красивая. Очень. Правда.

АГЛАЯ.Ладно, Миша, хватит уже меня до слез доводить. То мама, то вот ты. Ну, или вы. Да какая разница! Короче, хватит уже. Не разжалобите. Я сухарь. Никаких, всё. Всё отрезало. Я столько людей похоронила, со столькими распрощалась в жизни, были у меня друзья, были, но стали предателями. И теперь я одна. И хорошо, и не надо никого. Вот, кроме вот этой вот бабки Морозихи - мне никого не надо. Была бы она да жила бы долго, вот что мне надо, а более – ничего. А сдохну – пусть мое богатство заберут в Фонд Мира или еще в какой фонд. Пусть заберут, в гробу карманов нет, мне не надо ничего.

МОРОЗИХА.Тебя посодют, помяни мое слово.

АГЛАЯ.Спасибо, мамочка, ты меня успокоила еще больше, поддержала, как всегда, добрым словом благословила. Видишь, у меня руки трясутся, ноги трясутся, у меня тушь потекла, я наплакалась сегодня, а ты еще и добавляешь керосинчику в огонь, спасибо, мамочка, добрая ты. Миша, мы с ней в прошлом году поехали на рынок. Вот что-то ей там понадобилось, на рынке. Не в магазине, не в торговом центре. А вот именно на рынке ей что-то понадобилось.

МОРОЗИХА.Не что-то, а галоши. Глубокие галоши мне надо было. Их в вашем торговом центре нету, не продают, а только на рынке.

АГЛАЯ.Ну вот, вот – видите? Вот такой вот характер у нее. Глубокие галоши ей понадобились. Это такие, когда сверху блестит черное, а внутри – красным выложено. Вот – вынь да положь, ей именно такие понадобились. Ну, не может она без них жить. Я привозила и китайские, и из Доминиканы, и из Москвы шлёпки и тапки привозила ей – нет, ей надо глубокие галоши с черным верхом, а внутри - красное. Ну вот. Да вы ешьте, Михаил, ну? Приехали мы на рынок, идем по рынку, видим – сидит на снегу цыганенок. Подложил картонку под себя, чтобы не холодно было бы. Подложил и сидит, кричит на весь рынок: «Дай денег, дай денег!». Наглый такой, не милостыню просит, как обычно бывает, а орет: «Дай денег!». Ну, и конечно, наша бабка Морозиха полезла за кошельком. Я ей говорю: «Мама, он всё врёт, его алкаши или цыгане послали денег просить, ну-ка, пошли отсюда, не давай ему ничего, я что тебе сказала?!». И за рукав её тяну, увожу её от этого цыганёнка. А она, Миша, идёт, молчит, губы поджала и вдруг говорит мне: «Любка, какая же ты стала злая …».

МОРОЗИХА.Хватит.

АГЛАЯ.И вот тогда я подумала, что я сейчас провалюсь сквозь землю от стыда. Провалюсь в ад, в тартарары. До того мне стало стыдно, до того стыдно стало, что она мне такое говорит. И что она говорит правду. Правду сказала она мне! Я стала такая злая, я так всех ненавижу, я всех поубивать готова. Не могу я на людей смотреть. Мне хочется автомат достать, тачанку с пулеметом и расстрелять всех, потому что кругом, везде, вокруг одни сволочи и мерзавцы. Одни обманщики и лгуны, одни негодяи и подлецы, и ни одного светлого человека нету, все врут, все лгут, все ненавидят друг друга и все друг другу только одно: «Дай, дай, дай!» И все смотрят друг на друга глазами, но не глаза у всех, а вместо глаз по доллару, или по рублю. Все на тебя смотрят и думают: «А какая мне выгода от тебя? А что я могу от тебя поиметь? А нужна ли ты мне или нет? Нет, не нужна, надо мне денег твоих только и более ничего!». Да, блин! Мама, есть у тебя валерьянка, чёрт побери?! Не видишь, что ли, что я сейчас умру, дай мне что-нибудь от сердца!

Старуха встала, взяла кружку, зачерпнула в бачке воды, достала из кармана фартука валерьянку. Накапала в кружку валерьянки, подала дочери.

МОРОЗИХА.На. Я в кармашке всегда валерьянку ношу. И валидол. И корвалол. И валокордин.

АГЛАЯ.Я знаю. Бабушки любят таблетки.

МОРОЗИХА.А еще у тебя диабет, дура. Бегаешь со своими деньгами, прыгаешь, а диабет себе заработала. Всё скачешь, как коза, а могла бы и здоровьем заняться.

АГЛАЯ.Спасибо за совет, мамуля. Займусь на пенсии.

МОРОЗИХА.Ой, дура.

АГЛАЯ.Всё, мне надо домой, я не могу тут больше сидеть. Сил моих нет.

МОРОЗИХА.Куда домой?

АГЛАЯ.Куда, куда. В город надо мне.

МОРОЗИХА.Нет, не пущу. Куда собралась?

АГЛАЯ.Ну, прям, я сразу тебя и послушалась.

МОРОЗИХА.А сегодня послушаешься. Ты неслухмяная, но сегодня, Любка, послушай меня. Сядь и не дрыгайся, никуда ты не поедешь с таким настроением и с таким здоровьем.

АГЛАЯ.Всё, мама, до свидания, я поехала.

МОРОЗИХА.Я сказала: не поедешь! В первый же столб въедешь. Где твой шофер личный?

АГЛАЯ.Я ему отгул дала.

МОРОЗИХА.Отгул за прогул? Заработался, что ли?

АГЛАЯ.Да он старый уже, шестьдесят лет, отец моей секретарши, пусть отдохнет.

МОРОЗИХА.Молодец. Старого пердуна наняла. А не могла помоложе хлопца найти?

АГЛАЯ.Зачем?

МОРОЗИХА.Телевизор посмотри! Все богатые бабы с молодыми шоферами крутят!

АГЛАЯ.Да с кем я крутить должна? И куда уже мне крутить, я старая!

МОРОЗИХА.Я сказала: не поедешь.

АГЛАЯ.Поеду.

МОРОЗИХА.Нет! Миша, ты умеешь водить машину?

МИХАИЛ.Ну, не знаю …

МОРОЗИХА.То есть, как не знаешь? Ты же за рулем ездишь?

МИХАИЛ.Ну да, я шофёр.

МОРОЗИХА.Да я не про твою колымагу, а вот ее иномарку сможешь вести?

МИХАИЛ.А что там мочь? Сиди. Педали нажимай. Сама поедет.

МОРОЗИХА.Правильно. Тебе же не надо будет ее сзади толкать. Сама поедет.

АГЛАЯ.Мама, прекрати, я сама.

МОРОЗИХА.Не самкай. Сына, сыночек мой миленький, я тебя очень прошу, это же двадцать минут всего, двадцать минут до города. Сыночек мой, она у меня одна. Как я её отпущу? Ну, скажи? Она видишь – еле живая, побелела, побледнела. Я ведь умру сразу, если с ней что случится. Я же ее люблю, дуру такую. Сына, а? Сыночек миленький? Помоги мне, а?

АГЛАЯ.Мама, хватит, я сама!

МОРОЗИХА.Сына, я прошу тебя, а? Вчера я тебе наврала про колонку. А сегодня – видит Бог: не вру. Прошу, помоги мне, сына! Хочешь, я сейчас перед тобой на колени встану, а?

АГЛАЯ.Всё. Всё, всё! Тихо, не надо!

МОРОЗИХА.Ну, сделаешь это для несчастной бабушки Морозихи, у которой одна единственная дочь и за которую она переживает? А обратно тебя сразу, ну вот – просто сразу, в одну минуту её личный шофер, этот дедушка – он тебя привезет назад, а?

МИХАИЛ.Да я на автобусе доеду.

МОРОЗИХА.Еще чего! На автобусах кататься! Пусть этот старый пердун, отец её секретарши, поработает. Кому он нужен в шестьдесят лет? Кто его возьмет на работу? Никто. Я ему сейчас позвоню, у меня его сотовый есть.

Достала из кармана фартука телефон, собралась звонить.

АГЛАЯ.Мама, ну оставь его!

МОРОЗИХА.Миша, у меня айфон. Дочка подарила. Сейчас я. Тихо! Сергей Петрович, вы где? На даче? Малинку собираете? Ага. Прекрасно. Сейчас в город приезжайте быстренько, ладно? Надо будет одного человечка привезти в одно место. Так, Сергей Петрович, еще слово и вы будете уволены. Понятно? Хорошо. Как хорошо, что до вас быстро доходит. До свидания. С приветом - ваша бабка Морозиха.

Старуха отключила телефон, положила в карман фартука.

Всё в порядке, Мишенька.

АГЛАЯ.Ну вот, видите, Михаил, как она с людьми разговаривает? А потом спрашивает: в кого у меня такой стальной характер? Да есть в кого. Вот она перед вами: Морозиха, косолапиха.

МОРОЗИХА.Так, ты больше разговоры не разговаривай. Сказала – делай. Он сейчас приедет. Примчится. Знаю. Миша, сына, договорились?

МИХАИЛ.Да пожалуйста. Если вам плохо. Вам плохо?

МОРОЗИХА.Ей плохо. Ой, как ей плохо, сыночек мой миленький!

МИХАИЛ.Ну, тогда - о чем разговор? Я – пожалуйста. Если женщина просит …

МОРОЗИХА.Правильно. Если женщина просит, то, Мишенька, сынок, ты бабье лето ее торопить не спеши. Понимаешь, Мишенька?

МИХАИЛ.Ну, если просит …

МОРОЗИХА.Ой, просит женщина, Мишенька, ой, как просит … Понимаешь?

МИХАИЛ.Понимаю, я и не спешу торопить её бабье лето …

АГЛАЯ.Да что ты опять придумала?

МОРОЗИХА.Гусары, молчать! Ничего не придумала. Я сказала – всё. Вперед. Так, иди, доча, в машину. Садись на пассажирское, Миша тебя отвезет.

АГЛАЯ.Я даже не знаю … Ну, если вам не трудно?

МИХАИЛ.Нет, нет, мне не трудно!

АГЛАЯ.Правда? Не трудно?

МИХАИЛ.Да ни капельки!

АГЛАЯ.Я даже не знаю, как-то неловко … Хотя, правда, я какая-то неадекватная стала. Но тут я оставаться не могу, потому что мы с мамой снова и снова будем ссориться, и мне еще хуже станет …

МОРОЗИХА.Всё, идите. Да ты хоть покорми человека там, а то что вот он – сухим старушечьим пирожком чуть не подавился. Есть у тебя там в холодильнике икра, балык или что-то богатое, вкусное?

АГЛАЯ.Есть. Мама, отстань.

МОРОЗИХА.Я сказала: покорми человека!

МИХАИЛ.Вы на меня обопритесь, спокойненько, пошлите, айдате, пойдемте …

АГЛАЯ.Спасибо вам, Миша. Я покормлю вас …

Миша взял Аглаю под локоток и вывел из дому.

Старуха смотрит в окно, крестится, улыбается.

Слышно, как за окном завелась машина, погудела и уехала.

Старуха снова перекрестилась, сняла с окна горшок с геранью, поставила перед собой на стол, села на табурет, улыбается.

Смотрит на цветок, дует на листочки, нюхает соцветие, тихо смеется.

МОРОЗИХА.Остров – останься со мной. Твой радостный остров во мне … Отчаянной страстью тоскует раздутый огонь во мне … Понимаешь? С цветами надо разговаривать, обязательно. Они тогда цветут и растут лучше. И радуют людей. Вот зачем тебе цветок, герань? Ты же корешками расплождаешься, а? А зачем клубнике ягоды, если она расплождается побегами? А зачем малине ягоды, если она корнями разрастается? А зачем тополю пух, если он не пухом расходится по миру, а веточками, которые ставят в банку с водой и веточка корешки отпускает? Зачем? Не знаешь? А я знаю. Потому что не всё же себе, надо что-то и людям. Вот у тебя цветок – радует глаза. Малина и клубника – вкусные. Для людей. А пух – радует людей, он как белый снег. И он летом людям напоминает про красивую зиму! Кто-то чихает от него – но тоже радость, значит – живет, не помер еще. Так? А еще пух поджигать можно – он как порох трещит и сгорает. Буду с тобой говорить. Или песню тебе спою, хочешь?

Поет:

« - Пойдем-ка, милка, во пивуху!

- Я дома чаю напилась!

Пойдем-ка лучше во кинуху!

Коль я те по сердцу пришлась!

И вот пошли мы во кинуху!

Она любовная была!

На пять копеек семя съели!

Я как во сне домой пришла! …»

Улыбается.

Вертит горшок во все стороны, герань кивает ей цветком.

Нравится песня? Еще спою:

Поет:

«Во саду ли, в огороде бегало два танка!

Немец курицу поймал, думал – партизанка!»

Смеется.

И еще слушай:

Поет:

«С неба звездочка упала прямо Гитлеру на нос!

Вся Германия узнала, что у Гитлера понос!».

Смеется.

Какая я молодец. Как хорошо у меня всё получилось. Гладко. Как по нотам. Бабка Морозиха – ты молоток!

Смеется.

Любка говорит мне: «Купи собаку, или кошку заведи себе, чтоб не скучно было!». А мне не скучно – это раз. Не надо мне. Я люблю разговаривать с живыми, но не с животными. И потом, самое главное – куда я поставлю заговоренное клеймо на кошке или на собаке? На ошейнике? Ну, и что это будет за собака или что за кошка, когда у нее будет ошейник? Им свободу надо, надо, чтобы они бегали и прыгали. Куда хотят, понимаешь?

Старуха встала, идет по комнатам, трогает все вещи.

А на цветке и на всех других вещах можно поставить заговоренные буквы. Вот, видишь, везде стоят!

Старуха повернула трюмо, гладит его, ставит на место.

Подняла с кровати одеяло, увидела там что-то, погладили.

Смеется.

Взяла подушку – там что-то нашла, погладила.

Смеется.

Взяла табуретку, перевернула – там что-то тоже написано, погладила надпись и смеется.

Снова подошла к горшку с геранью, приподняла горшок, читает что-то на донышке, читает без звука, только губами шевеля, рассматривает то, что там, на дне горшка написано.

Вот, у тебя что тут на донышке написано? Правильно: ИЖБЗЗ.

Молчит, улыбается.

Знаешь, что это такое? И я не знаю. Но у меня везде это написано. На одеяле и на подушке написано химическим карандашом … На одежде везде с краюшку – хлоркой. Спичку в хлорку обмакнула и везде написала. Везде написала: ИЖБЗЗ. Не знаю, что это такое. Мне бабка моя сказала: «Валька, везде напиши в доме ИБЖЗЗ. Везде метку поставь! На полотенце в уголке, на табуретке с другой стороны напиши, в углу дома напиши, и даже на иконе напиши сзади эти буквы».

В углу комнаты икона висит.

Морозиха подошла, руки сложила, смотрит на икону.

А я ей говорю: «Баба, а что это значит - ИБЖЗЗ?». А она мне говорит: «Не твоё дело. Мне эти буквы завещала моя бабка, а ей – её бабка. Все наши прапрапрабабки триста лет уже пишут эти буквы. Из поколения в поколение пишут это. И не твоя забота, не твоя печаль, не твое дело – что это такое, поняла? И вообще не наше дело, что всё это значит, поняла?».

Морозиха села на табуретку, смотрит в окно.

Вот так мне бабка сказала. Вот у меня так и написано везде. И на шкафу, и на печке. И вчера на колонке с водой написала краской! Масенькими буковками написала! Сбоку. Никто не видит. Но я-то знаю, что там написано. Заговоренные буковки. Которые счастье приносят. Господи, сколько они мне счастья принесли. Какая же я счастливая живу. Я и Любке написала это в ее машине. Недавно. Я всё думала, как это сделать незаметно и где написать. Она и знать не знает. Она приехала ко мне на днях, а я ей чаю дала с валерьянкой, с травой. Она давай спать, легла вот на кровать на мою, а я пошла и в ее машине написала карандашом на сиденье, сзади. Дура я, надо было раньше это сделать! И чего я не дотумкала раньше? И видишь – только написала и сразу – всё, пошло дело, закипело сразу всё, жизнь сразу началась живая!

Старуха встала, пошла в другую комнату, легла на кровать.

А что это значит, эти буквы ИЖБЗЗ – не наше дело. Главное верить, что то, как делали наши прабабки, то и было правильно, и нужно, и верно. Вот и я так сделаю, как они делали.

Смотрит в потолок, говорит куда-то вверх.

А что же значит это - ИБЖЗЗ? Может: «И будь жена замужем зимой»? А может: «Иди, Боже, жизнь зовет зовом»? А может: «Ищи быстро желтые зеленые заросли»? Не знаю. А может: «Имей Боже жизнь зеленых зайцев»? Не знаю.

Долго молчит.

Какой красивый он, Миша этот. Какой красивый. И как похож на Васю моего, царствие небесное. Как похож, а, Любка? Любка, держи его, держи его крепко … Это судьба твоя, Любка … Думаешь, он колонку вырыл мне? Нет! Он до сердца земли достал … Там тайна – в земле … Остров – останься со мной. Твой радостный остров во мне … Отчаянной страстью тоскует раздутый огонь во мне …

Старуха улыбается, встает с кровати, что-то шепчет, ходит по комнатам, берет в руки один горшок, кружится с ним, потом другой берет, кружится с ним.

Ходит, горшки переставляет туда-сюда, с одного окна на другое окно.

За окном темнеть начинает, вечер.

Старуха свет не включает, а всё так же ходит и ходит.

Темнота

Занавес

Конец

Село Логиново, 18 июля 2018 года

⇐ Предыдущая 1 2 34