ПАВЕЛ МИХАЙЛОВИЧ ТРЕТЬЯКОВ

Крах великого богача. Всем было интересно, как богач вывернется, кому даст взятки. Но лавина уже рухнула и накрыла дом Мамонтовых.

Следствие «обнаружило» фиктивные сделки, фиктивные счета. Огромные суммы денег перекачивались из кассы железной дороги в кассы убыточных заводов, Невского в Петербурге, Николаевского в Нижнеудинске и обратно. Бумаги Правления свидетельствовали о благополучии и кредитоспособности всех предприятий Общества. На самом же деле в финансах зияла дыра. И в этой дыре уже мелькали крысиные морды.

Обнаружить запрещенные государством финансовые выкрутасы бухгалтерии Мамонтова было очень несложно. Савва Иванович, почитая Витте за человека близкого, трудящегося ради блага Отечества, не скрывал своих трудностей. Ярославско-Архангельская железная дорога была бездоходная, дорога будущего. Первый шаг к мечте — сотворить на Русском Севере новую Норвегию. Возместить затраты могла концессия на строительство высокодоходной дороги. Министр финансов такую концессию своему соратнику предоставил. Линия Петербург — Вологда — Вятка обещала огромные прибыли. Указ Государственного Совета, подпись царя подтвердили права Мамонтова на это строительство. Доходы акционерного Общества железных дорог, возглавляемого Саввой Ивановичем, за 1898 год составили более пяти миллионов рублей. Акции Общества пошли вверх. Незачем было Мамонтову скрывать от Витте явного. И разве Сергей Юлиевич не понимал: бухгалтерия Ярославско-Архангельской дороги совершает нарушения не ради наживы хозяев, а ради государственной пользы. Понимал и другое: проложив путь через топи, разрешив немыслимые инженерные задачи ради пользы Отечества, Мамонтов почувствовал себя одним из предпринимателей, в руках которых — будущее страны.

Вулкану, извергающемуся добрыми деяниями, имя которому Савва Иванович Мамонтов, нужен был подходящий кратер. И он сыскал место для нового кратера. Мы уже говорили, что в «Новом времени» инженер и писатель Гарин-Михайловский напечатал статью о проектируемой железной дороге вдоль западной границы Китая от Томска через Барнаул,Семипалатинск, Верный до Ташкента, длиною с лишком в две тысячи верст, стоимостью до ста пятидесяти миллионов рублей. Этот проект, очень важный не только для страны, но и для Китая, Гарин-Михайловский посвящает Витте, о чем письмо Савве Ивановичу от 23 июля 1898 года: «Я докладывал министру о Ташкентско-Томской дороге после его возвращения. Он весь за эту дорогу и собирался делать государю доклад. Я передал ему наши записки. Слыхал, что и военный министр за эту дорогу».

Казалось бы, о чем беспокоиться? Впереди сложнейшая, замечательная работа, новый уровень богатства — мировой уровень! — мировое значение имени, дома.

А вместо этого через год всего великий строитель, радетель о благополучии страны оказался в положении заурядного растратчика, жулика средней руки.

Ударили в спину. Ударил Витте. Уже во время судебного разбирательства был пущен слух, позже подхваченный всеми биографами Мамонтова. Дескать, Савва Иванович — жертва вражды между всесильным министром финансов С. Ю. Витте и восходящей звездой русской политической жизни министром юстиции Н. В. Муравьевым. Это тот самый Муравьев, за которого вышла замуж актриса Климентова, любовь Василия Дмитриевича Поленова.

У многих биографов объяснение причин краха Мамонтова укладывается в одном абзаце.

Установив крупную недостачу в кассе Ярославской железной дороги, Муравьев решил, уничтожив Мамонтова, подкосить Витте, уличить министра финансов во взяточничестве. Витте, чтобы спасти собственную шкуру, ничего не оставалось, как выдать Мамонтова на заклание.

Все это чепуха. А вернее, сокрытие истины. Ревизоров к Мамонтову послал сам Сергей Юлиевич, его люди установили недостачу в кассе Ярославской дороги. Документ о взятке директору Железнодорожного департамента был следствием найден. Но Витте отнюдь не погиб, замял без особых хлопот это неприятное для себя и для министерства дельце. А вот коммерции советника, купца в третьем поколении, знатока человеческой натуры Савву Ивановича Мамонтова надули, как мальчишку. Облапошили на глазах всей честной публики, раздели догола при полном сочувствии царя, царских советников, купечества, деятелей отечественной культуры, всего русского народа. Потянули за ниточку, смотали в клубок все нажитое Саввой Ивановичем и отпустили с миром доживать. Может, потому и не добили до конца, чтобы примером был для неслухов, для залетающих высоко, куда русскому человеку залетать не следует.

О деле Мамонтова и впрямь можно рассказать совсем коротко.

Чтобы продать казне Донецкую железную дорогу, Савве Ивановичу пришлось купить паровозо- и судостроительный завод Семенникова. Как было не согласиться на такое условие, когда ставил его сам Витте, министр финансов. Большая часть вырученных за продажу дороги средств канула на восстановление завода, этой огромной развалины. А завод-то изготовлял не только гражданские, но и военные суда, поставлял на рынок отечественные паровозы. Завод был куплен в 1890 году. С той поры он именовался Невским.Мамонтов поднял его из руин финансовых, производственных, сделал доходным, очень нужным стране.

Добившись концессии на строительство Ярославско-Архангельской железной дороги, Савва Иванович довеском получил завод промышленника Глотова, в долгах, как в шелках, тот самый Нижнеудинский, Николаевский. Чтобы возродить это производственно-финансовое ничтожество, пришлось брать деньги из кассы Северной дороги. Разумеется, власти «не замечали» подобного нарушения финансовой дисциплины.

Мамонтов, взваливая на себя махины-развалины, думал о будущем. О едином концерне. Николаевский металлургический завод — это сырье для Невского. Свой металл, свои рельсы, свои шпалы, свои паровозы. Нужно и вагоны свои иметь. Начинается строительство в Мытищах вагоноремонтного завода.

Сколько веревочке ни виться, говорят в народе…

1826верст Ярославско-Архангельской бездоходной дороги, дороги будущего, истощили семейную казну Мамонтовых, но это был не крах, ступенька к новому благополучию. Деньги должны были вернуться со строительством линии на Вятку. Сибирско-Средне-Азиатская железная дорога превратила бы дом Мамонтовых в могущественную финансово-промышленную империю.

На все эти грандиозные затеи реакция Витте, который до сих пор ходит у нас в государственниках, была зловеще быстрой.

Концессию на строительство железнодорожной ветки Петербург — Вологда — Вятка у Мамонтова отобрали и передали в казну. Государственный указ отменил постановление Комитета министров, органа декоративного и неправового. Николай II, впрочем, бумажку подмахнул.

Дело было настолько нечистое, противозаконное, что министр финансов даже не пытался отмыться от грязи. Он влез в нее с головой: организовал судебное дело Мамонтова.

На бирже поднялась паника, акции Мамонтова упали ниже некуда.

Спасти от банкротства Савву Ивановича мог только солидный денежный заем. Пришлось заложить акции железной дороги в Московский банк Общества взаимного кредита — детище Чижова. Но из Петербурга последовал приказ: прижать Мамонтова. Банк послушно потребовал доплату, очень солидную. Савва Иванович, еще не понимая, для какой кошки стал он мышкой, кинулся за помощью к умнейшему, к справедливейшему Сергею Юлиевичу. Витте предложил обратиться к А. Ю. Ротштейну, директору Петербургского международного коммерческого банка, товарищу министра финансов.

Ротштейн был рад оказать услугу. Савве Ивановичу предложили перевести заложенные акции в Петербургский международный банк без доплаты, поставив всего одно условие: продать 1650 акций по цене, за какую они были заложены, и таким образом согласиться участвовать в банковском «синдикате».

В архиве Мамонтова, хранящемся в ЦГАЛИ, есть машинопись на французском языке без подписи, озаглавленная «Через десять лет после процесса». Читаем: «Как только синдикат был подписан, акции, благодаря баснословному таланту фокусника — директора банка, перешли в исключительную собственность названного банка… Общее собрание акционеров Ярославской ж.д., собрание исключительно русских людей, внезапно увидело в своей среде целый ряд интернациональных типов-брюнетов, представивших акции вышеназванного банка, которые не только перевернули все вверх дном, но и сняли даже висевший на стене зала портрет Мамонтова».

Снятие портрета не самое страшное в этом финансовом шабаше. Правление Ярославско-Архангельской железной дороги ушло в отставку еще в конце июля 1899 года. Директорам Правления Анатолию Ивановичу Мамонтову, Всеволоду Саввичу Мамонтову, Сергею Саввичу Мамонтову, председателю Правления Савве Ивановичу Мамонтову было предъявлено обвинение в растрате кассы железной дороги. Обвинение справедливое, но не смертельное. Деньги пошли на дело, на производство. Это были свои деньги, истраченные навосстановление и строительство своих заводов. Незаконно, но на свои, ради интересов государства. Ужасало другое. Акции Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги были принудительно отчуждены в казну по убыточной цене. И тотчас проданы чиновникам банка. Разорение. Ротштейном и Витте. На министра финансов управы не доищешься.

Савва Иванович понимал: если его и выпустят из тюрьмы, так нищим. Не смирился, но принял удар судьбы.

Министру финансов Сергею Юлиевичу Витте в июне 1899 года исполнялось пятьдесят лет. Родился он в Тифлисе, учился в Новороссийске, математик, служил в Обществе юго-западных железных дорог. К тридцати семи дорос до управляющего, в тридцать девять попал в директора департамента железнодорожных дел при Министерстве финансов. Слыл специалистом по тарифам, написал о тарифах книгу и вообще не брезговал писанием. Сотрудничал в газетах «Киевское слово», «Заря», «Московские ведомости», в журнале «Русский Инженер». С февраля 1892 года Витте — министр путей сообщения, с августа — министр финансов.

Современникам Сергей Юлиевич казался большой умницей и большим преобразователем. Он был душою строительства Великого Сибирского железнодорожного пути — от Москвы до Владивостока, Маньчжурской ветки, дороги на Архангельск, на Казань. Добился удешевления пассажирского тарифа. Ввел налог квартирный, но отменил паспортный. Отменил остатки подушной подати, подымный налог на Кавказе. Уменьшил государственный поземельный, но установил прогрессивное обложение торговли и промыслов. Ввел казенную продажу вина — винную монополию, ввел в обращение золотую монету. Расширил круг фабричной инспекции, провел закон о нормировке рабочего времени для взрослых на фабриках и заводах, поощрял конвертирование процентных бумаг… Чем не светоч? Умного племени человек, по матери его теткой была сама Блаватская.

О Витте много писали при жизни. Писали с восторгом и с ненавистью. И никто не добирался до его сути, не искал причин его великих и его «странных» деяний. Восторги и обиды одинаково застят глаза.

Князь В. П. Мещерский в воспоминаниях пытался нарисовать объемный, объективный портрет человека, которому помогал всходить по лестнице чинов: «Высокий, умный. Черный сюртук, развязный и свободный в своей речи и в каждом своем действии — английский государственный человек. Замечательный внимательно-умный взгляд».

Но приметил не без досады: Витте, выбившись в министры финансов, переступил через прежние знакомства, «искал друзей от мамоны».

Недостатки Витте князь Мещерский не скрывает: очень слабое владение французским языком, не знает немецкого. «Литература всего образованного мира — и русская — мир искусства, знание истории, все это было для него чуждое и очень мало известное, — записал князь, — но беседовать с ним было одно удовольствие».

Друг Мещерского поэт Аполлон Николаевич Майков был в восторге от ума Сергея Юлиевича. Сергей Юлиевич необычайно быстро схватывал мысль собеседника. Но он не только умел говорить и слушать, он умел работать. Князь Мещерский свидетельствует: когда министр финансов Вышнеградский поручил Витте учреждение департамента железнодорожных дел, этот вновь испеченный чиновник «с огненною энергиею принялся за порученное ему дело. Работал, как вол».

Витте высоко взлетел в царствие Александра III, государя, в слове и в деле твердого. Николай II, не умевший сказать ни «да», ни тем более «нет», в конце-то концов распознал изнанку своего ближнего министра, но расстаться с ним быстро не умел, тянул, оставляя за ним важнейшие государственные дела и саму судьбу России, аж до 1906 года.

Непросто было разглядеть изнанку такого мудреца, как Витте. Вот характеристика нашего героя, данная Анатолием Федоровичем Кони, юристом, членом Государственного совета: «Излюбленный идеал Витте — самодержавие, опирающееся на умелую и искусно подобранную бюрократию. Конституция — великая ложь нашего времени… Витте находил, что в России, при ее разноязычности и разноплеменности, она (конституция. —В. Б.)неприменима без разложения государственного строя и управления, почему не только дальнейшего расширения деятельности земству давать нельзя, но надо провести длянего демаркационную линию, не позволяя ни под каким видом переступать ее».

Где же сыскать более ретивого, более преданного самодержавию служаку? А ревность престолу Витте выказывал иной раз самым неожиданным образом. Например, запретил съезд Императорского общества поощрения русской торговли и промышленности во время Нижегородской ярмарки 1896 года. На этом съезде, видите ли, могут быть высказаны социалистические теории. В социалистах оказались граф Игнатьев, председатель общества, и все русское купечество. Итак, социализм для министра финансов — чума, и главное — предлог для срыва съезда. Это, пожалуй, первая значительная антигосударственная акция Витте — помешал русскому купечеству, русской промышленности объединиться в противостоянии Западу, иностранному капиталу, которому Витте открыл и окна, и ворота, и щели. Тут будет любопытно мнение Кони. «В экономике идеал Витте, — утверждает сторонник и доброжелатель министра финансов, — это научный государственный христианский социализм». О том же самом пишет яростный враг Сергея Юлиевича И. Ф. Цион, происками последнего лишенный русского подданства и прав, приобретенных службой российскому императору. В одной из обличительных брошюр, изданной на Западе, Цион кричит на весь белый свет: «Из всех систем социализма г. Витте подобрал для России самую смертоносную, именно тот государственный социализм, который стремится превратить страну в обширную казарму, где армия чиновников заправляет деспотически всеми проявлениями общественной жизни».

Только, думается, Витте все же не социализм исподтишка внедрял в России, а попросту рыл медвежью яму, куда Россия должна была завалиться неминуючи. Ради кого старался — вопрос другой, да и соображал ли, что делает? Где были царь, Победоносцев, Суворин, Столыпин? Задавать подобные вопросы — только воздух колебать напрасно.

Вот чем оборачивались якобы благие для самодержавного государства деяния мудрого Витте. Что дали русскому народу государственное производство и продажа вина? Читаем у Кони: «Со времени введения монополии в 1894 г. в течение 20 лет население России увеличилось на 20 процентов, а доход этот возрос на 133 процента. Уже в 1906 году население России пропивало ежегодно 2 миллиона рублей и еще в 1902 г. в полицейские камеры для вытрезвления в Петербурге при населении в миллион двести тысяч было принято 52 тысячи человек (1 на 26). В Берлине при населении 2 миллиона — 6 тысяч (1 на 320)».

И. Ф. Цион приводит конкретные данные увеличения пьянства. Витте запретил кабаки, но поднял производство водки на 24 миллиона ведер в год. Доход государственной казны обозначился впечатляющей цифрой в 279 миллионов рублей.

А за денежками этими царскими — сплошное горе. Вместо русского богатыря — косая сажень в плечах — являлся на белый свет вырожденец, дебил.

Всякая реформа, даже продуманная, подготовленная, не обходится без побочных осложнений. Предупреждая самогоноварение, Витте поднял цены на сахар. Чаепитие для народа стало недоступным. Суворинское «Новое время» писало: «Мы хотим сделать так, чтобы и английские животные кормились русским сахаром, в то время как русский человек боится съесть кусок сахара». А господин министр финансов уже и на соль замахивался, желая возродить старый налог. Чуть было не лишил народ солений, заготовок на зиму впрок грибов, капусты, свинины, рыбы и прочего.

Не зная русской литературы, чуждый искусству, Витте умел выказать себя защитником национальной культуры. В дни столетия Пушкина в 1899 году Сергей Юлиевич воспротивился сбору средств на памятник поэту в Петербурге. Предложил истратить деньги на восстановление Российской Академии. Замышлял такую академию, которая могла бы вместить не только литературу, но и все искусства. Вторая часть предложения была отвергнута — у художников существовала своя академия, а первая принята с восторгом. Академию изящной словесности учредили.

Все мы начитаны, сколь укрепило Российскую державу введение золотого обращения, свободного обмена кредитного рубля на золото! Золотая русская валюта — самое выдающееся достижение реформатора Витте. Из вечного должника французских банков российская казна превратилась в могущественную финансовую, золотом горящую державу.

Много сказок сложено о благополучии России в преддверии трехсотлетия Дома Романовых, о благословенном 1913 годе.

Сотрудник и близкий человек Витте, скрывшийся под псевдонимом «Баян», о денежной реформе министра финансов сказал коротко: «Осушил страну от золота».

И ведь, действительно, осушил, увел русское золото из-под носа русского царя. Ведь уже в 1906 году благодетель Витте выпрашивал и, разумеется, выпросил у Ротшильда и других французских банкиров заём в два с половиной миллиарда франков.

Савва Иванович Мамонтов, наверное, так же, как Аполлон Николаевич Майков, был пленен широтою взглядов министра, свободой в слове, в прямоте оценок, в необычайной для государственного человека смелости. В спокойной смелости, когда язвы государства обнажаются с откровенностью, никак не ожидаемой. Каждому ясно, так может говорить врач, у которого есть рецепт лечения. В таких руках даже скальпель не страшен. Если — такой-то человек! — взял в руки скальпель, значит, знает, что надо отрезать.

В том и подлость. Всей учености — широкий лоб да пронзительный взгляд. Рука такого режет и впрямь уверенно, не дрогнув. Не потому, что умелая, а потому, что не от себяотрезает, потому, что не дорого чужое благополучие или даже сама жизнь. Это как у шпионов. В своей стране шпион всего лишь капитан, в чужой — глава торговой фирмы, пароходства, концерна; он покупает и продает, ворочает капиталами так, что у компаньонов поджилки трясутся, но — победа за победой. А победителей, особенно отважных, кто же осмелится судить.

Для Витте Россия — родина, но всю свою деловую молодость он жил среди «победителей», среди «отважных». Он не только усвоил стиль подобного отношения к делу. Он вросв эту жизнь, стал частью ее. Принять умом все это бывает легко — кажется игрой. Позже обнаруживается изумляющая выгода такой жизни. Игра становится захватывающей. Совесть хоть и трепещет крылышками, хоть и приходится в молодости эти крылышки подстригать, но со временем отмирает совершенно. О совести ли думать, когда сделана ставка именно на тебя и когда тебя выталкивают на самую макушку пирамиды. Где там сомневаться в правильности выбора. Успевай служить, а служа, купаться в славе, в богатстве… Не дорожить всем этим невозможно.

Однако ж сколько веревочке ни виться… В 1904 году министр внутренних дел, шеф жандармов Вячеслав Константинович Плеве положил на стол Николаю II письма, сообщавшие о причастности Витте к заговору «жидо-масонов».

Резолюция государя безнадежно усталая: «Тяжело разочаровываться в своих министрах». И пальцем не пошевелил.

А Плеве через месяц-другой был убит террористом эсером Е. С. Сазоновым.

Обвинение Витте в заговоре жидо-масонов — отнюдь не черносотенский поклеп на мудрого государственного деятеля.

Вот свидетельства человека весьма осведомленного — Алексея Александровича Лопухина. Во время суда над Мамонтовым Лопухин был товарищем прокурора Москвы, а с 1902 года директором департамента полиции. Но это не полицейское суконное рыло. Лопухин — аристократ, двоюродный брат князя Сергея Трубецкого. Он нарисовал такой портрет Витте: «Большой ум, крайнее невежество, беспринципность и карьеризм… Отсутствие элементарной научной подготовки и нравственных устоев было причиной того, что будучи государственным деятелем, он (Витте. —В. Б.)не был человеком государственным». Но этот портрет неполный. Витте — политик эры черного преображения, первая ласточка, точнее, одна из первых, «нового мышления».

Ошибается тот, кто видит в мудром Витте порядочного человека, для которого трусливый антисемитизм Николая II невыносим.

Будучи премьером правительства, диктатором, Сергей Юлиевич даже не подумал наказать за погром гомельских евреев жандармского ротмистра графа Подгоригани. Ему не дороги были ни честь русского дворянина, ни гражданская совесть, ни, тем более, слезы ни в чем не повинных еврейских семейств. Интересы Сергея Юлиевича узки, как лезвие бритвы.

Еврейский вопрос ему стал интересен, когда пришлось просить у еврейских французских банков заём. Вот какие два вопроса поставил Витте в 1906 году перед тайной полицией, а стало быть, перед Лопухиным: Первое. Какие льготы в правовом положении евреев необходимо провести немедленно, чтобы привлечь к русскому займу еврейские банковские круги за границей? Второе. Как внести успокоение в революционно настроенные еврейские массы в России? С какими центральными еврейскими организациями надлежит войти в сношения?

Лопухин пишет в воспоминаниях: «Я сказал, что такая организация — Всемирный кагал — существует только в области антисемитских легенд… Еврейское КолонизационноеОбщество (ЕКО) слабое и существует на пожертвования барона Гирша».

Документы, подтверждающие близость Витте к масонам, если и существуют, то навряд ли когда-либо увидят свет. Вопросы Лопухину свидетельствуют как раз о невинности диктатора, о полной некомпетентности в вопросах международного сионизма. Но политик чаще всего спрашивает не для того, чтобы обогатить себя знаниями, а выяснить, до каких глубин докопалась другая сторона, будь то друг, враг, общественность, полиция. А факты таковы.

Берлинский банкир Мендельсон присылал к Витте своих нарочных. Тут любовь была взаимная, прочнее самой смерти, уж очень на больших деньгах стояла. Мендельсон заплатил долги мадам Витте, проигравшей в Биаррице, в казино, миллионы. Подобную услугу надо отрабатывать. Вот и горбилась Россия-матушка на Мендельсона и на Ротшильда, сама о том не ведая.

О дружбе с главой дома Ротшильдов Альфонсом Сергей Юлиевич обронил всего-то словечко в «Воспоминаниях». О такой дружбе помалкивают. Близость государственного деятеля к иностранным банкирам, да и к отечественным — подозрительна. Ведь именно в Париже мадам Витте покупала безумно дорогие колье, изумруды и бриллианты, жемчуг… И, разумеется, одевалась. Кто-то платил.

В конце-то концов даже у терпеливейшего русского царя Николая Александровича появилась решительность. Витте, отставленному от министерских дел, живущему в Париже, министр Двора генерал Фредерикс, стало быть, сам Николай II, сделал «предложение» не возвращаться в Россию. На большее, однако, духа не хватило.

Сердитость с царя сошла, Витте возвратился в Петербург и до самой смерти в 1915 году оставался членом Государственного совета и, самое поразительное, — председателем Комитета финансов России.

Осведомленность государя — вот что грустно. Лопухин в своей книге «Отрывки из воспоминаний» рассказывает о плане смещения министра внутренних дел Плеве, разработанном триумвиратом: Витте — князь Мещерский — Зубатов. Зубатов сочинил письмо от имени верноподданного (письмо якобы перехватили), в котором этот верноподданный уповал на Витте, на единственного человека, могущего оградить царя от нынешних и грядущих бед. Мещерский должен был передать письмо в руки Николаю. План сорвался только потому, что Зубатов посвятил в дело агента, революционера Гуровича, а тот, имея свои виды, явился к Плеве и провалил не больно хитрую затею.

Но Витте шел много дальше. Всячески приближая к себе Лопухина, любил говорить с ним на тему могущества департамента полиции.

— У вас в руках жизнь и смерть всякого, в том числе — царя.

И не впрямую — упаси Боже! — склонял к мысли взять на себя миссию, великую миссию спасения Отечества. Ведь совершенно понятно каждому человеку в государстве — Николай ничтожество! Если царем станет его брат Михаил, человек благородный, умный, решительный, то, во-первых, Россия воспрянет, а во-вторых, это выгодно. Он, Витте, в фаворе у Михаила, а Лопухин будет в фаворе у Витте… Далее следовали речи о несчастном времени, о человечестве, сошедшем с ума. Столько террористов развелось! За каждым углом — террорист! Соображай, чурбан-полицейский!

Политика — сточная канава государства, финансы — сам сток.

Получив в августе 1892 года портфель с деньгами России, Витте унаследовал все махинации, совершенные до него Абазой и Вышнеградским. И прежде всего аферу одесского банка Александра Федоровича Рафаловича.

В 1891 году, спасая этот банк от крушения, Вышнеградский дал из казны 1,7 миллиона рублей ссуды. Витте добавил еще 300 тысяч. В обеспечение было принято имущество Рафаловича и крымские имения помещика Дуранте. Дуранте был в родстве с Рафаловичами, его дочь была замужем за Георгием Федоровичем. Желая помочь хорошим людям, Дуранте дал закладные на четыре имения: «Кок Асан» и «Бурульча» — восемнадцать тысяч десятин, в основном леса возле села Зуи, «Кермут» — две тысячи десятин в Феодосийском уезде и «Мамай» — две тысячи шестьсот десятин в Евпатории.

Высочайшим повелением Государственный банк предоставил ссуду Рафаловичу на три года. Рафалович подписывает закладные вместо Дуранте и оформляет бумаги на заём, якобы им сделанный, в 900 тысяч рублей на шесть месяцев. Шесть месяцев истекают, и поручитель Дуранте, не ведая о том, превращается в должника. Банк, возглавляемый Рот-штейном, тайно продает имения Дуранте крымскому финансисту Гинзбургу. Вот мнения адвокатов по этому делу: «Дуранте обобран самым противозаконным образом, при соблюдении всех формальностей».

Незадачливый помещик начинает хлопотать, ведет переговоры с министром финансов Витте и получает милостивое разрешение внести миллион двести тысяч рублей в погашение долга, процентов, издержек. Дуранте ищет деньги, но когда нужная сумма наконец собрана, ему объявляют — имения проданы. Концов не сыскать! Гинзбург за 685 тысяч продал свое право господину Завойко — это зять одного из Рафаловичей — Марка. Завойко продал земли Тработти. Тработти, спеша нажиться, сбывал землю частями. С крымских колонистов брал по 150 рублей за десятину, с крестьян — по 175. Тысяча десятин досталась херсонским крестьянам, большой кус отхватил земельный спекулянт болгарин Руссов, хлопотали о покупке имения «Бурульча» крестьяне Зуи…

Только через пятнадцать лет Дуранте сыскал правду у Столыпина, который приказал исследовать «вопиющее дело» ограбления крымского помещика Дуранте.

Разумеется, Рафаловичи сложа руки не ждали суда. В номере «Европейской» гостиницы в Петербурге заново переписывались книги, подделывались бумаги. Рыльце в пушку было не только у Витте, но и у Абазы, который с благословения Александра Федоровича Рафаловича играл на бирже под еврейским именем, получая полмиллиона в год.

Сам Сергей Юлиевич был клиентом и другом основателя Одесского банка Рафаловичей Федора (отчество неизвестно) еще во времена своей службы на Одесской железной дороге. Пришелся ко двору. Услуги, оказанные Рафаловичами, были столь существенны для Витте, что он платил им полным доверием и ответной службой.

Герман Федорович, парижский рантье, был неофициальным агентом Министерства финансов России, его сын, заботами Витте, получил статус агента официального. Все Рафаловичи сделали карьеру в российских банках или получили теплые места за рубежом.

Быть преданным другом было за что. С помощью Рафаловичей Витте наживался, играя на повышение и понижение рубля. Через Рафаловичей держал связь с парижской биржей, с другими денежными рынками Европы и главное, с Лондонским, с Парижским домами Ротшильдов.

Вот какого человека Савва Иванович Мамонтов принял за благодетеля России, за единомышленника. Но ведь и другие были в восторге от ясной головы лучшего министра Александра III и Николая II. Другие тоже, под водительством решительного и мудрого, спешили принести пользу Отечеству. И служили Витте и Бог весть кому.

«Баян», человек из самого близкого окружения министра финансов, понял это и пишет с ненавистью: «Вас хамски тянуло к титулам. Вы раздарили кучи народного достояния, лучшие куски России, князьям и графам (Белосельским, Воронцовым, Гудовичам и проч.) лишь за право переступить их пороги».

«Баян» обвиняет Витте в низкопоклонстве, в угодничестве. Посадил в министры путей сообщения бездарного М. И. Хилкова, чтобы угодить царице-матери. Ластился к министру иностранных дел графу В. Н. Ламздорфу ради благосклонности все той же Александры Федоровны.

Знал, кто ему нужнее всего нынче. Александр III не терпел шашней, разводов, измен. Но Витте, поступая к нему на службу, заодно поменял жену. Прежняя не умела проигрывать миллионы. Развели в три дня. И еще через три дня обвенчали с разведенной… Все это так, но железные-то дороги его ведь детище! Его заслуга!

А вот что говорят критики Витте.

У Циона читаем: «Без разрешения министра частные железнодорожные общества не смеют заказать ни вагона, ни локомотива, другими словами, они принуждены заказывать их у тех заводчиков, немецких по преимуществу, которые пользуются специальным покровительством гг. Витте и Ротштейна. Заводы не смеют выдавать дивидендов акционерам, не испросивши первоначально разрешения у г. Витте. Он терроризирует частные банки, как терроризирует все сколько-нибудь выдающиеся промышленные и торговые предприятия».

Не потому ли и был уничтожен Мамонтов, что вознамерился водить по своим дорогам свои отечественные паровозы, грузы возить в вагонах, сделанных на своем заводе?

«Баян» указывает еще на одно деяние Витте, которое ставилось ему в заслугу. Именно на постройку Восточно-Китайской и Персидской железных дорог. Строились на русские средства, да не на русской территории. А ведь плакали денежки наших прадедов, наше с вами наследство.

Восточно-Китайская железная дорога была любимейшим детищем Витте. Правда, ветку на Порт-Артур он считал подкидышем. На докладе военного министра Куропаткина в 1900 году Витте написал: «Мы историческим путем будем идти на юг. Из-за Маньчжурии не стоило и огород городить. Весь Китай — все его богатства находятся преимущественно на юге. Но, конечно, это дело будущего».

Вон куда устремлял жадные взоры «великий» политик. И опять возникает вопрос, для кого старался, хотел добыть жар-птицу русскими деньгами, русскими жизнями. Что за мудрецы желали столкнуть Россию с Китаем, два величайших народа, кто желал этой невиданной в истории истребительной схватки?

Для строительства Восточно-Китайской дороги был создан специальный Лихунчанский фонд. Ли Хун-чан был фактически главой правительства Китая. С ним Витте вел переговоры с глазу на глаз на частной петербургской квартире. Речь шла о взятке, о сумме взятки. Ли Хун-чану был обещан миллион, а сколько осело в бездонных карманах Витте?

Взятки, взятки со взяток… Брали великие князья, брал министр финансов. Разумеется, не из рук в руки, через агентов, через банки.

Сергей Юлиевич деньгами не брезговал, какими бы они ни были.

Например, Иван Логинович Горемыкин, министр внутренних дел, а позже председатель Совета министров никогда не брал пятидесяти тысяч, которые полагались министрам для бесконтрольного пользования. Граф Владимир Николаевич Коковцов, уходя в отставку с поста министра финансов, не принял от царя триста тысяч рублей. «Я берег народные деньги, — сказал граф, — не для того, чтобы набивать ими свои карманы».

Витте смотрел на пожалования иначе. Он считал, что ему дают не по заслугам мало. Имел особняк в Петербурге, виллу в Биаррице. Уходя в отставку, получил от Николая II, которого оплевал в своих «Воспоминаниях», шестьсот двадцать тысяч весомых русских рубликов.

Под удава попал Савва Иванович, под змею ядовитейшую. Уничтожая чрезмерно активного, патриотически настроенного промышленника, Витте не только убирал из международного бизнеса опасного для немцев и французов конкурента, но и давал возможность банковской банде Ротштейна хорошо нажиться. Разумеется, о себе не забывал. Железнодорожную линию Пермь — Котлас, подавляющую часть которой составляла дорога Петербург — Вологда — Вятка (эту концессию как раз и отняли у Мамонтова), строил инженер Быховец, свояк Витте. Они были женаты на сестрах, урожденных Хотимских.

Драгоценное детище Саввы Ивановича, Ярославско-Архангельская дорога была отдана врачу Леви — опять-таки родственнику жены Витте.

В трех томах «Воспоминаний» Сергей Юлиевич уделил Мамонтову несколько строк, в связи с увольнением директора департамента железнодорожных дел В. В. Максимова. Витте пишет: «Он… запутался на одном деле, касавшемся железнодорожных предприятий известного москвича Мамонтова. Дело это касалось постройки дороги на Архангельск, и здесь Максимов явился в таком виде, который показывал, если не его некорректность, то во всяком случае увлечение, так как он дал обойти себя Мамонтову. Дело Мамонтова разбиралось в Московском суде, и Мамонтов должен был отсиживать под арестом, чуть ли не в тюрьме». Вот и все.

Впрочем, и Савва Иванович о Витте сказал совсем скупо. Отвечая некоему Леопольду Христиановичу 2 ноября 1915 года, Савва Иванович пишет: «Я получил Ваше письмо от 8-го октября и, признаюсь, затруднился ответить Вам на поставленный Вами вопрос. Вы желаете узнать мое мнение о Витте. Могу сказать только одно: он очевидно знал мудрую латинскую пословицу: „о мертвых говорят хорошо или ничего“ и покончил с жизнью потому, что ему грозила петля за тайные сношения с германцами. Не дай Бог никому идти по его следам. Вот все, что я могу сказать».

Как это ни странно, нигде не удалось прочитать о смерти графа Витте. А ведь из письма Саввы Ивановича следует, что Сергей Юлиевич совершил самоубийство.

Международный коммерческий банк Ротштейна ликвидировал все паи Невского завода, продал их чиновникам Государственного банка. Паи были оценены в тридцать процентов их подлинной стоимости. И никто не кричал: «Караул!»

На Савву Ивановича записали убытки чиновников банка, у которых погибли все корабли, груженные хлебом, отправленные за счет Северного общества в Англию. Это очень темная махинация. Вдруг сразу потонуло несколько кораблей. И ответчиком оказался опять-таки Мамонтов. Земли, железные дороги, дома, леса, заводы — все ушло по заграбастым рукам.

Оставалось пустить с молотка дом на Садовой, но с этим судебные власти почему-то повременили.

Будь Савва Иванович на свободе, он сумел бы недвижимость превратить в деньги, с лихвой бы покрыл трехмиллионную задолженность. Потому и сунули в «Каменщики». До суда было еще далеко, а у Мамонтова — ни коня, ни возу, ни что на воз положить.

Оставалось побороться за доброе имя.

Местом для домашнего ареста был избран дом на Басманной, принадлежавший Всеволоду Саввичу. Дом — не тюрьма, но арест не был пустой формальностью. Савву Ивановича караулили, сменяя друг друга, приставы, и некоторых из них Савва Иванович вылепил в глине. Домашние находили, что пристав Ермолов очень похож.

Витте тоже вылепил. Без злобы, без шаржа.

Отдохновение от тюрьмы могло быть кратким, семья приглашала к Савве Ивановичу врачей, и он, принимая заботу, лечился при