Заключение

Посвящается дорогим мне людям: Дарье Иванель и Яну Смирнову. А также моим сириусовским друзьям и Арине Коромысловой.

Что превращается в день

Была поздняя осень. Ноябрь всегда был худшим месяцем в году. Это когда лужи разъедает от бензина, и в них мешается стружка листьев в миксе с грязью. Старушка шла не спеша, перебирая своими старушечьими ногами по асфальту, полному дырок, как в сыре. Она шла из магазина, и этот поход был единственной ее причиной вообще выйти из дома. Она волочила за собой такую же старую палку, на которую она совсем не опиралась, потому что сосредоточивалась на пакете с продуктами, который ей ни в коем случае нельзя было уронить. Поэтому она держала его на уровне ее подбородка и натужно пыхтела, было видно, что каждый шаг давался ей с трудом. Старушка двигалась в сторону старой пятиэтажки, которую в конце месяца уже должны были снести. Гарантия в 30 лет истекла, наверное, уже лет 30 назад. Старушка радовалась, что цены на петрушку в этом месяце заметно упали, а еще на конфеты, которые она всегда берет для своих любимых девочек.

Вот уже и подъезд. Поставить пакет, достать из кармана кнопку, приложить ее к выемке. Потом ее ждет путь по лестнице, отдышка и лифт. Чтобы зайти в прихожую, положить продукты, снять сапоги, пальто, уличную жилетку, свитер, поднять продукты, прийти на кухню, вытащить овощи, порезать, пожарить, поставить щи, подремать два часа и так далее-далее-далее. Но старушка была мудрой и ставила себе маленькие цели, чтобы их было удобнее достигать. И сейчас главной ее целью было достать кнопку из кармана и приложить ее к выемке, чтобы зайти в подъезд. Она поднялась по лестнице на первый этаж, поднялась на лифте на пятый и зашла в старую дверь. От коридора веяло старой ненужностью, а из-под рваных обоев уже начала сыпаться бетонная крошка.
- Я вам сладости принесла ваши любимые! – крикнула она во мрак. Тишина стала ей ответом, но она была полностью удовлетворена хотя бы потому, что крикнула это. Старушка разделась и направилась на кухню, не забыв поднять пакет (за что она мысленно себя похвалила). Поставила продукты на стол, как назло захотелось в туалет (за что она мысленно себя поругала), и тогда пенсионерка направилась в уборную.
Через время оставив щи на плите, она пошла подремать на кресле на пару часов. Как по будильнику через пару часов она встала, в неторопливом одиночестве похлебала готовые щи. За окном стало темнеть, а это значит, что время ложиться спать. Спала она так: переворачивалась на бок к стене, закрывала глаза и ждала, когда сон сам ее заберет. Редко получалось, чтобы это было быстро, так что она могла лежать в ожидании до 3 часов и ни о чем не думать. Старушка вошла в маленькую комнату, которая тоже пахла старой ненужностью, что еще сильнее подчеркивала икона в углу. Она села на колени и стала как обычно молиться:
- Отче наш и Иисус Христос, даруйте мне свое милосердие, не отлучайтесь от меня на пути жизненном. Преклоняю колени и молю о помощи в завтрашнем дне, сохраните сон мой и освятите жизнь мою. Пусть на ложе моем ко мне снизойдет спасение Ваше и любовь Ваша. Отпустите грехи мои за день и направьте по пути покаяния и света. Все невзгоды пусть пройдут, как день прошел.

И так далее. Повторила молитву трижды, сверила часы на стене и забралась на свою кровать с высоким мягким матрасом. Этот самый матрас плохо помогал от болей в спине, очевидно, пружины все равно умудрялись колоть спину. Может быть, поэтому она так долго не могла уснуть? Старушка развернулась на бок к стене и закрыла глаза. Прежде чем сон, на удивление быстро, забрал ее, она успела подумать: «Вот мои девочки такие хорошие, за что, интересно, они мне, старой, достались? Не гуляют, не пьют, не курят, никого домой не водят. Сидят себе тихо в комнате. Просто золото, а не девчонки». Додумав свою мысль, она, на удивление, мгновенно уснула.

***
Я никогда не знала, что именно меня к ней тянуло. Были ли это яркие рыжие волосы, которые посекундно попадали ей в рот на ветру, были ли это серые глаза, которые на солнце становились перламутровыми или, может быть, ее дурацкая манера много ругаться матом? Я не знала, правда. Я даже не знала, с какого момента мы стали жить вместе. Наверное, потому что она сбежала от своего тирана-отца, а я ее приютила много лет назад. Я помнила, что она сильно зависела от денег, которые он высылал ей каждый месяц, должно быть, надеясь, что на две тысячи можно выжить. Или он уже и не верил, что она жива. Чувство долга. Деньги нужны были ей каждый день, на всякий случай, даже если она ничего не собиралась покупать. А еще она не могла их не тратить, поэтому наша комната была полна всякими нелепыми мелочами. Как бы сказали дизайнеры, это был максимализм. Знаете, когда комната заполнена всяким дерьмом, что и шагу нельзя ступить, и определенный стиль отсутствует как таковой. Например, на многочисленных полках, которыми были полны все наши стены, стояло огромное количество хлама, который мне запрещалось выкидывать. Коллекция деревянных лошадок, мягкие котики, наклейки с фруктами, набор по выжиганию на дереве, а вместе с ним всякие прожженные деревяшки. Еще склад плюшевых мишек, детские книги ( которые были ее слабостью), открытки из Минска, миниатюрные головоломки и еще куча всего. Это был строго структурированный хлам, если очередной медвежонок, которого она собиралась купить, был не из плюша, то покупка сразу отменялась. Она была очень странной пухленькой девочкой. Все ее покупки, как и все, что с ней связано, угнетало меня день ото дня. Она была самой обычной, как будто, но такое ощущение всегда исчезает, когда узнаешь человека поближе.

Она любила наряжаться по вечерам и ночам и просила фотографировать ее на старый фотик. Ее движения были чуть скованными, когда она опускала одну бретельку лифчика и делала пафосный взгляд для фотографии. Она любила напиваться пивом и танцевать жуткие танцы, круша все вокруг себя. Так она разбила мне вазу с засохшим фикусом. Она любила лето, потому что ей нравилось купаться. Зима ей нравилась не меньше, потому что она любила мне хвастаться, как красиво снежинки застывают на ее огненных волосах. Она не любила смотреть на убийства, которые показывали по новостям. Она любила мне улыбаться, даже не догадываясь, о чем я думаю. Проблема в том, что я была влюблена в нее.

Я никогда не любила рано просыпаться. Поздно ложиться, а еще не любила, когда приходится последней докуривать половину сигареты. Она, наверное, любила все на свете, но я не была в этом уверена, потому что никогда ничего не спрашивала. А еще я не любила, когда меня будят. В тот день она стянула с меня одеяло в 9 утра, а это две отвратительные вещи в одной, за исключением ее самой.
- Доброе утро, Кассиопея, - пропела она у меня над ухом и начала лупить меня по щекам.
- Ты знаешь, что я ненавижу, когда меня так называют, - я схватила ее за руки и попыталась сбросить с себя.
- А как тебя называть? Каська?
- Только попробуй еще раз…
- Каська-Каська-Каська!
Я в бешенстве вскочила с кровати, пока Ася перепрыгивала с кровати на стул. Потом на батарею, прямо голыми ногами, и схватила сигарету. Еще одна отвратительная вещь за сегодняшний день. У меня заболела спина, потому что пружина от матраса опять впилась мне в спину ночью. Мало того, я всегда мерзла по ночам. Потому что эта сволочь забирала у меня все одеяло, из-за чего мы всегда устраивали маленькие баталии в полусне. Я оглядела комнату и поняла, что она опять рисовала на обоях красным маркером. Это была ее идея. Она однажды просто сорвала обоину со стены, потому что ей было не на чем рисовать, но тогда я наругала ее и сказала ей, чтобы уж она тогда рисовала на обоях, чем срывала их со стены. Мы покурили и стали думать, чем займемся сегодня.
- Я хочу сходить в лавку за деревянной лошадью в мою коллекцию.
- Ты же прекрасно знаешь, что их там нет, - стала конючить я.
Ася сдвинула брови к переносице и, повысив голос, сказала:
- Хорошо, мы никуда не пойдем, без проблем.
- Да ладно, пойдем-пойдем, - я сразу согласилась.
- Нет, тебе же хочется сидеть дома и лежать целый день на кровати. Значит остаемся.
- Да прекрати, - да, я хотела остаться дома, - одевайся давай, и погнали за твоей сраной лошадью.
- Кто тут точно сраный – так это ты.
- Я сраная? – я вспыхнула, - я тебе сейчас устрою!
Все равно это была ее взяла. Мы собрались и пошли через дорогу, хотя я знала все события наизусть. Все, что произойдет в следующий час. Мы зашли в засранную маленькую палатку, которая именовалась сувенирной лавкой. В ней нельзя было ступить и шага, такая она маленькая была. И все битком. Ася немного огляделась по сторонам, потом подошла к продавщице с засаленными волосами и затараторила:
- У вас нет случайно фигурки лошади из дерева?
- Чего? – протянула тетка, будто проснувшись.
Ася разозлилась и стала говорить еще быстрее:
- Ну, такая, с гривой и копытами, лошадь, знаете, материал – дерево.
- Сейчас посмотрим, - продавщица засучила рукава, и я как идиотка уставилась на следы от уколов, но быстро отвела взгляд. Она стала шариться по полкам. Пыльный солдатик, бюст Ленина с отколотым носом, фаллоимитатор-мыло, старая пластинка Алегровой, - чего только не было на этих полках вперемешку.
- Такое не подойдет? – продавщица показала нам мягкую розвую пони.
- Нет, спасибо, - Ася секунду-другую пыталась разглядеть в этой пони что-нибудь симпатичное, но какое-то белое пятно на ее боку еще сильнее ее отпугнуло. Мы вышли из лавки.
- Слушай, - обратилась она ко мне, - у меня есть немного денег, не хочешь их на что-нибудь потратить?
Я сказала:
- Хочу.
И мы пошла воровать значки из соседней точно такой же палатки.

***

Папа пришел неожиданно. Мама забыла их об этом предупредить, поэтому они притаились в комнате и стали делать вид, что очень заняты на случай, если он зайдет. Почему-то они стали так делать. Он не заходил. Они о чем-то разговаривали с мамой в спальне, иногда она смеялась, но в целом, было сильно непонятно, о чем там у них идет речь. Они разъехались потому, что папа что-то плохо сделал маме, как-то сильно ее подвел и был гадким, и говорил много плохих слов про Наденьку и про и сестру и братика. А еще он был пьяным. Мама говорила это каждый раз, когда он приходил домой со своей работы. А еще он был бездарем и лентяем, так мама говорила каждый раз, когда он ложился спать, чтобы завтра в очередной раз не пойти на свою работу. Поэтому никто о нем последние полгода ничего не слышал и ничего не знал. А тут он приехал. Подстриженный коротко и в грязных штанах. Об этом ему мама сказала, ну, что у него грязные штаны. Но она это как бы смеясь сделала, а не со зла.

Наденька вспомнила, как папа говорил ей, что если она когда-нибудь начнет курить, то он заставит ее съесть целую пачку сигарет, а еще отлупит потом ремнем и запрет в комнате на целую вечность. Еще она вспомнила, как он говорил, что если кто-нибудь сделать что-то плохое ей и братику с сестрой, то он сядет в тюрьму, потому что убьет этого человека. А однажды он вечером жарил сосиски и смеялся от того, как Наденька клянчила их у него, смотрела на него жалостливыми глазами, сама прекрасно понимая, что ей нельзя попробовать ни кусочка. Наденька очень хотела котенка, и тогда папа принес его почти под ночь как-то раз, никого не предупредив, а мама кричала на него, что они все тут умрут от аллергии. Но котенка не отдали, а окрестили Снежком, и Наденька его очень любила.
От этих всех мыслей ей становилось очень печально, потому что она уже и забыла, когда в последний раз они с папой могли нормально по человечески поговорить о чем-нибудь. О ее оценках в школе, например, или о том, что дурак Владик дернул ее за рукав блузочки, отчего она порвалась, и мама долго ее зашивала. Потому что папа приехал домой какой-то совсем чужой. Да и куда – домой? Сейчас папа живет где-то у себя дома, а не с ними.
Когда они с мамой перестали разговаривать, дверь в комнату открылась от сквозняка, и Наденька увидела папу, который надевал свои черные берцы. Мама сказала «хоть для приличия вышли бы и поздоровались с отцом». Наденька поспешно и как-то нелепо бросила «привет», а он как обычно кивнул и сказал «привет». Он быстро собрался и молча ушел, пока мама провожала его, сказав «напиши как доедешь». Наденька не знала, написал ли ей папа. Но сама очень пожалела и захотела плакать от того, что не поговорила с папой перед его отъездом. Кто знает, когда она еще сможет его увидеть. Все-таки он был ее папой, а она была его дочкой.

Наверное, она хотела бы, чтобы они вместе жили дома. Или не хотела бы. Во всяком случае, маленькая Наденька не знала, что она могла с этим сделать.

***
- Слушай, Кась, - сказала она когда мы пришли домой, лежа на полу в одних синих трусиках и черной майке, - а что тебе вообще нравится?
- Вообще, ничего, - усмехнулась я, закрывая деревянную форточку и укладываясь рядом, подложив руку под голову. Пол был грязный, я точно это знала. Пятна от пива на линолеуме не внушали мне доверия, но, так как Асе было все равно, я решила последовать ее примеру. Я легла на спину рядом с ней, едва касаясь рукой ее голого бока – майка задралась до груди.
- А если серьезно? – проговорила она, чуть сдвинув брови к переносице, - что тебе нравится в этой жизни?
Это была ее очередная игра. Вроде тех, в которые мы играли после баночки пива, только не настольная. Вдвоем неинтересно, и я ее игры не слишком уж любила.
- Называй в разброс, все что угодно, все, что придет в голову. Просто вещи, которые тебе нравятся. Давай?
Я вздохнула, закрыв глаза, и стала думать о том, что я люблю.
- Цветные шапки у прохожих.
Они забавно выглядят и сразу привлекают внимание. Или, например, шляпы, как у Аси.
- Молчать.
Это я делала часто, и это меня успокаивало.
- Широкие штаны.
Они забавно трутся друг о друга, когда ходишь.
- Песню «Идет этап».
Это единственная песня Круга, которую я знала наизусть.
- Слушать, как поют. Слабое освещение в комнате. Кофе. Розовые цветы шиповника.
Я любила их есть в детстве и мечтала, чтобы кто-нибудь сделал из них вино.
- Сдерживать смех. Твои глаза. Свитера. Отрывать заусенцы. Родинки на твоих плечах. Ветер. Глубоко вдыхать. Как ты хрюкаешь, когда смеешься. Сны, - все это я стала говорить на одном дыхании, - запах чистой одежды. Когда ты жмуришься от света. Сахарозаменитель. Спать. Мороженое.
Я остановилась.
- Все, наверное.
- Много всего, - улыбнулась Ася вдохновленно и положила руки под голову, рассматривая серый потолок и советскую люстру.
- А тебе что нравится?
- Мне…- задумалась она, затаивая дыхание и представляя, как сейчас будет говорить, - прикосновения, тощих людей, брекеты, татуировки, молоко, апельсиновый сок, запах костра, клетчатые рубашки, перчатки без пальцев, браслеты, разноцветные носки, клубнику. Цифры и уравнения, резинки для волос, легкие наркотики, светильники, узкие джинсы, петь, чай, смеяться.
Она остановилась.
- Много всего, - сказала я с ее прежней интонацией, и мы замолчали. Мне захотелось сказать ей, что мне нравится все, что нравится ей, но я не сказала. Я подумала, что хочу принести ей клубники. И что хочу ее поцеловать.

***

Она шла за ним по зимней заснеженной улице, мечтая его поцеловать. Буквально каждую секунду она планировала это действие, как остановит его, развернет и неловко чмокнет в краешек рта. Дальше она не думала, потому что думала «будь что будет». Это был центр города, снег красиво отливал разными цветами, вокруг сияли неоновые выставки, маня в очередной бар или кафе. Она провожала его до какой-то дыры, где проходили его занятия художкой.

Он занимался рисованием. Это когда на стол напротив сгружают разные предметы, никак не связанные друг с другом, чтобы по окончанию твоей работы посмотреть, как ты справился с оформлением теней и углов без линейки. Могут положить кусок железа или лобзик. До чего-то более возвышенного дело никогда не доходило. Он садился на стул, расстилал перед собой огромный лист и долго примеривался, рассматривая очередной хлам перед его носом. Потом водил карандашом в воздухе, поворачивая голову за грифелем. Потом медленно пару раз кивал и легкими движениями наносил первый скетч. Углы были его заклятыми врагами, он всегда их уж слишком закруглял и не мог получить за свою работу пятерки.

Она шла за ним по летнему парку, следуя до его дома, надеясь, что он пригласит ее на чай и поцелует первым. Только об этом она и думала, как он небрежно коснется ее волос, слегка притянет к себе и мокрыми губами, на которых остывает чай, поцелует ее в верхнюю губу. Деревья болтались из стороны в сторону, потому что дул сильный ветер. Они ни о чем не говорили, он только держал ее за руку поближе к себе. Она надеялась, что он сплетет ей очередную фенечку.

Он плел фенечки. Он делал это в свободное время от учебы и рисования, ему нравилось вычерчивать в клетчатой тетради линии и ставить точки и планировать узоры. На столе у него всегда было полно ниток, которые он покупал себе каждый месяц, только увидев цвет, которого не имел. У него были большие и длинные пальцы, и он с трудом справлялся со своей неуклюжестью, но мог долго сидеть, выплетая тот узор, который он запланировал в своей голове. Это было его главным подарком на все праздники. Потому что все-таки люди больше ценят то, на что было потрачено время и силы, чем какую-нибудь пластмассовую безделушку, выданную за камень.

Она шла за ним по осеннему двору, хрустя листьями под ногами, держа руку в его кармане. Они искали какой-то определенный двор, где собираются их друзья, чтобы поиграть на гитарах. Она верно несла через плечо его чехол с инструментом внутри и мечтала, что они сольются губами под «батарейку». А еще она постоянно заглядывала в его глаза и искала в них что-то близкое, но находила только бегающую даль. Ее ноги в кедах чувствовали холодность камня под ними и еле гнались за второй парой ног – длинной и большой. Останавливаться было нельзя, иначе они никогда в жизни не поцелуются. Сегодняшний день наконец должен стать роковым и заложить фундамент ее личного счастья, которое дальше уже она сама будет выкладывать по кирпичикам. Он мечтал поскорее добраться до двора и провести пальцами по шершавым струнам.

Он играл на гитаре. Сколько лет он это делал, он уже не помнил, у него получалось петь лишь в том случае, если все остальные поют тоже, так его голос будет не слишком заметен среди десяти других. Даже когда он напивался, он не вынимал из рук инструмента, бесконечно долго подбирая нужный аккорд, скрипя пальцами по струнам и выдумывая какие-то свои мелодии. Приходя домой, он тут же принимался ухаживать за гитарой, протирать с нее пыль, а на выходных не забывал купить какую-нибудь новую наклеечку, чтобы под вечер искать для нее свободное место на лакированном дереве.

Она шла по весеннему проспекту одна и жевала жвачку. И думала о нем. О том, что он ни разу ее не поцеловал, когда они были вместе. Она мало что знала о нем сейчас, помнила только, что ей рассказывали, будто сторчался. Ей не хотелось думать о том, что она могла бы ему помочь. Что она могла бы его спасти. Не оставлять одного, продолжая преданно ходить за ним по пятам и делать вид, будто она счастлива. Но и жалеть тут особо не о чем.

***

Без тебя меня нет. Абсолютно всерьез.
Я поняла это, когда вечером мы сели на бортик ванной с сигаретами за ушами. Ася включила теплую воду и заткнула черной пробкой слив. Забавно было наблюдать, как растекаются наши ляжки с дряблыми мышцами в положении сидя. Мы зажгли сигареты и ванная мгновенно заполнилась дымом, пока вода обнимала пальцами наши ноги, подбираясь все ближе к лодыжкам, а потом и к коленям. Зеркало над раковиной отражало наши белые спины, но в основном, было заляпано каплями зубного порошка с водой и разводами пальцев. Вообще ванная у нас была сильно засрана, мы редко ее убирали, а еще иногда из разных щелей на нас мог смотреть одинокий таракан. Ася начала барахтать ногами по воде, отчего брызги полетели вверх, обжигая мое лицо.
- Я пароход.
Я не помнила, чтобы у пароходов были двигатели. Где-то вода все равно просачивалась к водостоку, потому что было слышно журчание и странную вибрацию.
- И куда ты плывешь? Куда бы тебе больше всего хотелось?
- В Анапу, - Ася закрыла глаза и сделала тяжку, - к дельфинам. И там еще так тепло…
- Можно мне с тобой в Анапу? – спросила я.
- Ну, поплыли.
У Аси засияли глаза и она интенсивнее задрыгала ногами по воде, иногда проводя пальцами ног по моим пяткам. Я тоже стала плыть, выдыхая дым наружу как настоящая труба парохода. Я представила себе чаек и еще солнце, которое слепит глаза. Как горячий песок просачивается сквозь пальцы и гладкие спины дельфинов, за которые можно держаться, когда плывешь. А если устанешь посреди Черного моря, то дельфин привезет тебя к берегу и закричит тебе на прощание, пуская фонтан из дырочки на голове. Я слышала, что в Черном море много медуз, которых иногда выбрасывает на песок. Они как будто смиряются и ждут, когда вода слижет их, но она все не может никак их, таких липких, забрать. Зато может мальчик в желтых плавках взять прозрачное тельце прямо руками и положить в свое ведерко, не зная, что так медуза скоро умрет.
- Ты умеешь делать блинчики на воде?
- Как это?
- Смотри, представь.
Я открыла глаза, а Ася сидела с закрытыми. Она будто сжала что-то в руке, отвела ее назад, едва не ударившись об раковину, и резким движением перевела запястье вперед, разжав пальцы. Я готова поклясться, что слышала всплеск. Я закрыла глаза и увидела, как на вечерней воде стали появляться круги.
- Теперь ты попробуй.
Я подобрала плоский камень с берега и замахнулась и бросила. Он один раз ударился о воду и скрылся в пучине.
- Нет, не так, - Ася засмеялась. Она вложила камень в мою руку и вместе со мной завела ее назад. Потом с размаха бросила, развернув мое запястье. Я насчитала пять блинчиков. Лампочка перегорела. Замигала и погасла, и вода стала постепенно подбираться к краю.
- Приплыли.
Мы бросили бычки в воду и открыли слив, который зачавкал водой вместе с ними.

***

Когда-нибудь видел подобные фокусы?
Кто-нибудь делал такое же что-то?
Это рабочий. Водитель автобуса,
И он обожает свою работу!

Смотри! Виртуозно обходит машины,
Они выстраиваются в соседний ряд.
Он мчит, не задев ни старушку Нину,
Ни с мячиком красным глупых ребят.

Следит за дорогой. И взгляд его занят.
Старательный, умный, смотри, страна!
Он брови поднимет, и засияет
На пухлых щеках у него щетина.

Ты с ним не шути. Он суровый и строгий.
Тебе по секрету на ухо шепну:
Он грезит далекой и ровной дорогой -
Она заменяет ему жену.

Смотри! Мы сейчас так близки к столкновенью!
Шальная девятка как из-под земли!
Но этот водитель в своем вдохновении
Круто свернет. Его как завели.

Нет, ты не подумай. Он не шумахер.
Давнет на газ? Ну, такой поворот!
Он нас уважает. Родился в рубахе!
Он нас аккуратно до точки везет.

У нас его знают и с ним не шутят.
Но так же к нему на автобус спешат.
Конечно! Прекрасный водитель, по сути.
Как будто коробка его автомат.

Вдруг раз...не выходит водитель этот.
Народ так и ездит. Но ездит с другим.
Ни слова не скажут народу о лете,
В котором был случай ужасный один.

Не знаю, что было, но наш водитель
Попал под колеса, покинув штурвал.
Обычное дело, но только поймите:
Он так ведь работу свою обожал!

Да все и скучали по другу не очень,
Вздыхая, что мало свободных мест.
Никто и не знал, где закопан рабочий.
И не искал одинокий крест.

Ну вот и забыли о страшном лете.
Его мы простим. И простит его бог.
Конечно, водителей лучше и нету,
Но вроде и новый в работе неплох.

***
Каждый раз, когда мы ложимся спать, это превращается для меня в муку. Когда нам везет уставать в одно и то же время. Когда мы ложимся спать вместе. Сейчас так и случилось, и она легла у края на бок. Я не знала, сколько времени проходит, когда я смотрю на ее фигуру во тьме. Наверное, прошло часа два, потому что Ася, наконец, спокойно засопела, я поняла, что она уснула. Это всегда для меня очень волнительные моменты. Мне захотелось ее потрогать. И тогда я протянула руку к ее пухлому плечику и дотронулась кончиками пальцев до кожи. Я представила, как она спит, а ее реснички дергаются от сквозняка, а ее руки сильнее сжимают одеяло, силясь у меня его опять отобрать. Моя рука начала водить по плечу, я несильно беспокоилась о том, что Ася может проснуться. Я слегка приподняла ее майку и начала гладить ее живот и талию, и бедра. Ты любишь меня? Пожалуйста, скажи, что ты любишь меня. Я пыталась уловить запах ее волос сквозь запах плесени в комнате. Я ведь так сильно люблю тебя. Скажи мне, что любишь меня. Кровать скрипела, пока я натужно дышала ей в шею. Скрипели и деревянные ставни, был сильный ветер за окном. Умоляю, люби меня. На полу двигались от дуновения куски оторванных обоин, я увидела таракана под старым шкафом. Мои руки вдвоем стали касаться ее шеи. Больше всего на свете я хотела, чтобы она мне сейчас ответила, что любит меня так же сильно, как люблю ее я. Она не ответила, но перевернулась ко мне лицом и уткнулась носом мне в шею. Я обняла ее обеими руками, а потом начала гладить ее рыжие волосы. Мне хотелось во всем этом затеряться, если честно. Стать маленькой версией себя, чтобы бродить по ее мягкой коже, усеянной звездными родинками и пятнышками от лица и до ног. Забиваться в теплые складки ее тела. Затеряться в пышном оранжевом лесу и чувствовать, как стволы ее волос колышет ветер. Чувствовать себя свободной и обладать Ей. Я не была уверена, что она хотела того же. Я вообще не знала, что она от меня ждет и чего хочет. Но я знала, как я могу все испортить. По щелчку пальцев. Эти мысли испугали меня, но с тех пор никак не выходили из моей головы. Пожалуй, я боялась ее и их так же сильно, как боялась наступления завтрашнего дня. Я не хотела, чтобы завтрашний день наступал. Как-то однажды мы разговаривали с ней о нашем с ней будущем. Почему-то я это вспомнила.
- Когда-нибудь, блин, я сниму фильм, - сказала она, рисуя на обоях очередную закорючку.
- И о чем он будет? – я докуривала свою половину сигареты.
- Да обо всем и обо всех нас. Все, что есть вокруг. Как тебе идея?
- Я думаю, для этого тебе сначала нужно получить образование.
Ася вспыхнула:
- В наше местное сраное ПТУ я не пойду. Я хочу быть режиссером, а не швеей.
- Тогда, думаю, у тебя ничего не получится.
- Это мы еще посмотрим, - сказала она игриво и продолжила рисовать.
Я думаю, между образованием швеи, еженедельными пьянками, беспорядочными половыми связями и бессмысленной жизнью со мной она выбрала второе. В любом случае, больше она не говорила мне, что хочет стать режиссером. А я и не знала, кем хочу быть я, если честно. Я точно знала, что мне не предназначено кем-то быть. Мне предначертано быть никем и любить ту, которая хочет кем-то быть. Это снова испугало меня, когда я об этом подумала. Я перестала гладить ее волосы и задумалась над тем, что она может покинуть меня. И так пугалась всю ночь. Я не была настроена ее куда-то отпускать. Она была моей. И тогда я подумала об одной очень страшной вещи, которая уже меня не слишком пугала, как прошлые.

***
Это стопудово была любовь. Так долго ждать этого момента, вожделея, быть окутанным пеленой страсти и стопудово любви. Он трахал ее и трахал, хватая ртом воздух, еле удерживая равновесие своим тощим телом, на коленях стоять было больно – кости упирались в пружины матраса. Он трахал ее почти в гробовой тишине, иногда только шумно выдыхая, чтобы немного перевести дух. Как же они были близки в этот момент. Они столько всего пережили, чтобы к этому прийти. Зная друг друга с рождения, они и подумать не могли, что что-то пойдет не так. Но пошло, и им не удавалось быть вместе, по меньшей мере, 15 лет. Дерганья за косички, подножки, списанная домашка, видеоигры, косметика «маленькая фея», показанный когда-то язык…Обо всем этом глупо было задуматься сейчас, особенно когда пот стекает по подбородку, и навязчивую капельку все никак не удается смахнуть.

Она точно была влюблена в него. Как долго она трендела об этом подружкам, пыталась быть перед ним неприступной, никогда не писала первая, но не могла не навязываться, плакала по ночам, моля бога свести их вместе. Она точно была влюблена в него. Она писала ему стихи, слушала сопливые песни, как это бывает, представляя себя на месте бедных отвергнутых героинь. И мечтала об их воссоединении, потому что она, умная девочка, знала, что это судьба, которая в конце концов их сведет. Она ненавидела его. И любила одновременно до хруста костей и разрыва почки.
- Я люблю тебя, - еле пролепетала она, пыжась и терпя боль под его телом.
- Я тоже тебя люблю, - промычал он, не отвлекаясь от работы и опасаясь только, чтобы успеть вытащить.

Она была счастлива в этот момент. Чертовски счастлива, даже несмотря на то, что они не купили резинку перед трахом. Она не знала, как себя правильно вести и что делать, не знала, в какие моменты нужно стонать, как двигаться, и поэтому наблюдала за процессом скорее из интереса. Но ей было клево смотреть на то, как она ему нравится, как истинной женщине. Влюбленной женщине. Может, это было лишним, но сейчас как-то наплевать, если не задумываться о том, что из тебя вытекает, пульсируя, липкая кровь. Боли она не замечала, даже не была ей удивлена. Ей было интересно, чем же это все кончится, и когда надо чувствовать себя еще лучше, чем чувствуешь сейчас. Она думала, что сможет все себе подчинить и проконтролировать. Надо только выждать время. И пока что ни о чем не думать. Это у нее плохо получалось.

Он так старался. Туда-сюда, иногда не попадая и противореча своему же поставленному ритму, но он старался, это правда. Он думал, как бы не кончить в эту минуту и подождать еще чуть-чуть.

Она закатила глазки и приоткрыла рот, выгибая спину, но потом вернулась в прежнее положение, подумав, что выглядит глупо. Она смотрела на его красное от напряжения лицо и умиленно улыбалась краешками рта. Какой он красивый. Какое он делает мужественное дело. Вспухшие вены на его руках, пот, застывший на худых плечах, рот, весь в слюне их обоих, - все это выглядело для нее эстетично и прекрасно. В этом есть даже какая-то метафора, она так думала.

Наконец его движения стали резче, он задрыгался в ней, как эпилептик, в голове у него все тряслось, цветные картинки менялись на белые и тут же на цветные, он замер и кончил. Его обмякшее тело бухнулось сверху на нее, и она сразу стала гладить его волосы. Но уже через секунду он вскочил, как ошпаренный, вытер бумажным полотенцем оставшуюся на нем дрянь и стал поспешно одеваться.
- Ты куда?
- Домой. Ты только родителям не говори, ладно?
- Что ты имеешь ввиду?
Белый смешался с красным.
- Моя мама пьет фемолен, если отложишь – убью.
Он неловко махнул ей рукой и скрылся за дверью. Она еще пару секунд слышала, как он спускается по лестнице. Она лежала на кровати, не в силах подняться, вся перемазанная в слезах, поту, крови и сперме.

***

- Ты не думала когда-нибудь начать принимать наркотики? – спросила я однажды просто так, рассматривая сигарету, зажатую в пальцах, сидя на узком подоконнике.
- Я мазалась гариком какое-то время.
Этого я не знала. Я сильно удивилась, потому что она мне этого не говорила.
- Ты нюхала героин?
- Говорю же, мазалась. Кололась, - Ася говорила об этом непринужденно, и в то же время искала маркер. Я не могла в это поверить. Не то что бы я ее осуждала или была разочарована, но меня изумляло, что она могла таким заниматься. В моей голове начали возникать тупые вопросы, но которые я непременно должна была ей задать.
- А куда ты кололась?
- В руки, - хмыкнула Ася, - те, что у меня к корпусу прикреплены. На них вены есть.
Я смутилась.
- Нет, просто я слышала, что многие в ноги колются, в подмышки там.
- Когда вены на руках исчезнут, тогда надо колоться в ноги. Но я не так долго была в системе.
- Как ты бросила?
- Не помню. Деньги кончились, наверное. Я не помню.
Я никогда не видела на ее руках следы от уколов. Наверное, это было очень давно. Я не могла себе представить, как она держит шприц между указательным и средним пальцами, а потом вставляет себе иглу в вену. И вообще весь этот процесс. Это было странно. Я представила, как бы я кололась, если бы была наркоманкой, но у меня мало что получилось. Я боялась иголок. И крови немного. Из меня бы вышла непутевая наркоманка.
- А еще я бухала по-черному, - добавила Ася, примеряясь к обоине, чтобы рисовать.
- На вписках?
Как это? Это чудное создание, полное невинности и какой-то детскости вело такой вот образ жизни?
- И там тоже. Много всего было. Мы танцевали, воровали, дебоширили, целовались все вместе и друг с другом.
Сколько же ей надо выпить, чтобы лезть целоваться к кому-нибудь? Но я задала другой вопрос.
- Что, прям так?
- Прям так. Круто было.
Меня что-то тут же расстроило, и скрыть это плохо получилось. Ася улыбнулась, отвлекаясь от рисования:
- Ну что такое?
- Не знаю. Тебе бы хотелось вернуться в тот образ жизни?
- Очень хотелось бы, ты себе не представляешь.
Я снова замолчала и уткнулась в потолок, слезая с подоконника и собираясь направиться в сторону кровати. Мне не хотелось бы жить так. Я не очень-то любила выходить на улицу.
- Но это не значит, что мне тут хуже, чем там, - она все еще улыбалась, - так что прекрати, пожалуйста.
Я все еще направлялась к кровати, но она остановила меня рукой и обняла за талию.
- Мне нравится здесь быть. Хватит.
Она обняла меня второй рукой и обняла, упираясь в мой живот ухом. Я знала, что трепещу и немного дрожу от напряженности моих мышц, которые мгновенно затвердели. Мне было неважно теперь, принимала она наркотики или нет. Все мои вопросы улетучились из головы и остался только образ, который я хотела любить всю свою жизнь.

***

Пятого поздно вечером он отнес свою кошку другу. Потом подкараулил этого сраного полицейского, убил его, тихо сложил тело рядом с мусоркой. Он выколол ему глаза бабочкой, было так много крови, полное дерьмо. На следующий день по всему его городу будут звучать гулы сирен, а в новостях его лицо покажут так, что в нем можно будет узнать дебила- одноклассника, дальнего родственника, старого друга детства или любимого внука.

Если у него ничего не выйдет, он спрячет лезвие под язык и сожмет ебучие челюсти, пока в ментовке на него будут оформлять протокол.
Он насчитал семь учителей-мразей в своей школе, а в пистолете Макарова как раз восемь патронов. Семь для сволочей, один для него. Знал бы он адреса обидчиков, давно закончивших школу, вся эта грязь коснулась бы и их.

С 23-его он вел дневник, и перед массовым убийством он оставит его на самом видном месте своей идеально убранной комнаты.
Первый – теракт в школе Беслана.
Второй – стрельба в школе 26.
Третьим будет он, устроив случай скулшутинга в школе номер 7, если все пойдет по плану.

Он никогда на самом деле не стрелял, только из пневмата, это был его максимум. У табельного оружия есть отдача, поэтому он будет держать его двумя руками.
План Б. Патроны кончаются раньше времени, и он будет резать мясо своей бабочкой, а под конец перережет себе горло.

Учитель информатики. Латентный педофил, закрывающийся в кабинете с школьницами на дополнительных занятиях. Ходящий под ручку с молоденькой англичанкой. С легкой щетиной на подбородке и крысиными глазами. Часто заходивший на уроки физкультуры к пятиклассницам, чтобы посмотреть на незрелую формирующуюся грудь девочек, прыгающих на скакалке. Он делал вид, что разговаривает с физруком о рыбалке и пиве. Он не любил рыбалку и пиво. Он любил С++ и класть руку чуть ниже талии. Это не доброта, но девчонок прикалывает.

Учительница русского. Жаба, которая постоянно улыбается и теребит нос. Мало того, она была замом, получала огромную зарплату и вечно пускала по вене в толчке, от чего там постоянно пахло гариком. Она вечно ставила на уроках фильмы с ругательствами внутри, а когда нагибалась, чтобы поднять ручку, пропускала одну-вторую дорогу пороха. Это точно было известно, так она шмыгала носом. Ее челюсть с каждой секундой все сильнее съезжала с крючков, ходила в разные стороны ходуном.

Учительница химии. Забитая мышь с завышенной самооценкой, синдромом отличницы и недолюбленного ребенка. Она понимает, что знать ее предмет все равно, что долбиться в очко, но все равно устраивает дополнительные уроки по утрам, а еще много стучит.

Учитель физкульту