Анатолий УТКИН МИРОВАЯ ХОЛОДНАЯ ВОЙНА 36 страница

В январе 1948 г. два руководителя оккупационных зон — американской и британской— генералы Клей и Робертсон неутомимо встречались с общественными деятелями своих зон. Смысл их речей был однообразен: «нельзя более сидеть сложа руки». Почему эти вчерашние союзники Советской армии напрочь отказывались понять обеспокоенность народа, которому только-что выпали такие испытания? Они шли напролом и их действия создали линию «нет возврата» в прежних союзнических отношениях.

Проблема Германии, которая в 1941 г. объединила союзников в великую коалицию, теперь самым жестоким образом разъединила их. Теперь речь шла уже не о зонах влияния (как о них говорили Сталин и Черчилль в октябре 1944 г.) а о бесконечно враждебных блоках, ощетинившихся всеми видами современного оружия. Обе стороны видели в действиях другой открытую провокацию. И инициативой в этом процессе владели американцы — это признают и добросовестные западные исследователи.

Чего боялись американцы? Того, что в конечном счете объединившаяся Германия примкнет к советскому лагерю. Государственный секретарь Маршал заявил в феврале 1948 г., что переход Германии в зону влияния СССР «является величайшей угрозой безопасности западных наций, включая США».

Американская сторона односторонним образом отказалась от Четырехстороннего плана управления Германией; она начала проводить одностороннюю политику стабилизации экономики в своей зоне посредством валютной реформы, создания «своего» правительства в этой зоне, введения ее в «план Маршала» и в целом в западноевропейскую экономику

Пришла пора сказать, что столь обличавшиеся планы «захвата Россией Германии» были плодом больного воображение и никогда в реальности не имели места. Единственной определенной целью СССР было получение обещанных репараций. И самый большой ужас Россия испытывала при виде обновляемой германской мощи, ныне включенной в западный лагерь.

После прекращения западной стороной деятельности Совета министров иностранных дел советская стороны сделала несколько примирительных шагов. Они осуществили односторонние репарации с германского Востока, начали переговоры по урегулированию ленд-лиза, уменьшили репарационные претензии к Австрии, согласились на реформу австрийской валютной системы. Разве так ведет себя сторона, вознамерившаяся овладеть всем европейским регионом или, в частности, Германией?

Если бы Соединенные Штаты «боялись» России, то указанные шаги должны были привести к смягчению американо-советских отношений. Но цель у США была иная — закрепиться в Европе и контролировать европейское развитие, а тут любая степень советской уступчивости не помогла бы.

Будущее Германии теперь решали не советские танки — когда они решали общую задачу, западные союзники устраивали овации. Теперь будущее Германии решала собранная западными державами 23 февраля 1948 г. Лондонская конференция. А ней принимали участие США, Британия, Франция, Бельгия, Нидерланды и Люксембург. Клей: «Это самая важная конференция по германскому вопросу». Она важна была и тем, что Запад сам решал ее. Гарриман пишет Трумэну: «Я испытываю огромные сомнения относительно того, что новая валютная система Германии может успешно включать в себя советскую зону». Валютная реформа вовсе не была «техническим действием», она определяла политическое будущее.

И США и СССР внесли предложения относительно денежной реформы в Контрольный совет. Там маршал Соколовский сказал 1 февраля 1948 г. следующее: «Если у моих коллег хватит терпения, мы пройдем по американским предложениям пункт за пунктом и станет очевидным. Что оно приемлемо для нас». Но американская сторона уклонилась от совместного рассмотрения проблемы и тогда Соколовский сказал, что новые деньги уже лежат в карманах у генерала Клея, что было очень недалеко от правды. Теперь мы знаем, что американцы напечатали новые германские марки еще в 1947 г.

Советская сторона объявила, что она в любом случае готова пройти свою половину пути, но «американский план экономической „помощи“ и британский политический план для „Западной Европы“ в конечном счете направлены против Восточной Европы и, соответственно, ведут к политическому расколу Европы».

США и их союзники рассуждали в устрашающих терминах. Директор политического департамента французского министерства иностранных дел, путешествуя в самолете Клея, сказал, что «война с Советским Союзом в течение ближайших двух или трех лет неизбежна — и может быть, что она начнется в текущем году».

В Советском Союзе достаточно хорошо знали об ускорении военного производства в США. Более всего беспокойство здесь вызывало создание западногерманского государства. В апреле и мае 1948 г. — после снятия Берлинской блокады русские начали то, что позже было названо «мирным наступлением». Сначала Молотов, а затем и Сталин выступили с предложениями созыва встречи на высшем уровне СССР и США. Все проблемы разрешимы. Но Трумэн с отвращением относился к встречам на высшем уровне. Попросту говоря, он не верил, что любое позитивное соглашение с русскими возможно. Cоветский Союз, говорил американский президент, «никогда не держался заключенных соглашений». Миру этот скепсис обошелся дорого.

Германский ландтаг решил собраться 1 сентября 1948 г. для написания конституции нового западногерманского государства. Теперь уже западногерманский наблюдатель надзирал над индустриальным Руром. Американцы уже решили не ограничивать свой срок пребывания в Германии. Американцы, англичане и французы решили сблизить свои зоны. Что оставалось делать четвертому, отринутому бывшему союзнику?

Оказалось, что не существует документов, регламентирующих въезд западных союзников в Берлин. Права въезда, говорил генерал Клей, оговорены устно и покоились на трехлетней привычке.

31 марта Советский Союз начал «миниблокаду» Берлина. В конце апреля военный министр Ройол пишет бывшему военному министру Стимсону: «Ясным кажется намерение Советского Союза вытеснить нас из Берлина так как четырехсторонний контроль над Берлином и над Германией более не действует. У Советов есть определенные основания так думать ввиду трехсторонних действий, которые мы предприняли в отношении Германии как результат краха заседания министров иностранных дел в декабре. Они могут аргументировать с определенной логикой, что трехсторонние переговоры по Германии, начатые в Лондоне в феврале являются доказательством наших намерений отказаться от четырехстороннего контроля. Они могут также кивать на установление нашего экономического совета по Германии… Козырные карты русских заключаются в контроле над железнодорожными и шоссейными магистралями, ведущими к Берлину, в контроле над тепловой станцией, снабжающей город электричеством».

Ключевой фигурой на этом этапе развития «холодной войны» становится американский военный губернатор Германии Люшиус Клей. Примечательна эволюция этого американского генерала и политика. Во время первого года службы в Германии (будучи заместителем Эйзенхауэра) Клей превосходно сотрудничал с советской администрацией. Наиболее некооперабельными он считал французов, он критически воспринял «длинную телеграмму» Кеннана. Сложные межсоюзнические проблемы, как и тяжесть восстановления Германии поубавили оптимизма у Клея, хотя близкая сердцу русских идея репараций вполне разделялась Клеем. И только во второй половине 1047 г. генерал Клей переходит в группу ястребов.

Однажды, после яростной словесной перепалки с советскими представителями Клей спросил Джеймса Ридлбергера: «Является ли все это прелюдией к объявлению войны?» Ридлбергер ответил: «Вовсе нет. Иногда это звучит похоже, но я не думаю, что это так».

Одиннадцать раз генерал Клей выкладывал прошение об отставке, но он любил свой пост — «благожелательный деспотизм», как он это называл. Он понимал, что его ждет. Телетайпом он 10 апреля 1948 г. посылает сообщение начальнику штаба армии Омару Бредли: «За нашей сепаратной валютной реформой последует создание германского правительства во Франкфурте, а это вызовет подлинный кризис… Зачем мы в Европе? Мы потеряли Чехословакию. Мы потеряли Финляндию. Норвегия под угрозой. Мы уходим из Берлина… Америка еще не знает, что жребий брошен… Я полагаю, что мы должны стоять, пока нас не выдворили силой».

18 июня 1948 г. три западные державы объявили о валютной реформе в трех своих зонах. Берлин пока исключался. Советская сторона снова начала ограничении перемещения в Берлин. Указывая на то, что западные страны разделяют Германию, советская сторона объявила, что весь Берлин включается в зону восточных денежных знаков. 23 июня западные державы объявили, что новые деньги Западной Германии будут иметь хождение в западных секторах Берлина. На следующий день советская сторона перекрыла сообщение между Западной Германией и Западным Берлином. Было отключено электричество, началась блокада города. В Западном Берлине угля должно было хватить на 45 дней. Теперь все зависело от авиационных возможностей. Клей приказал все транспортные самолеты С-47 бросить на берлинский маршрут.

Только воздушные транспортные коридоры были гарантированы письменными соглашениями военных союзников. Если советские вооруженные силы начнут перехватывать самолеты, то это всех поставит на грань войны. В воздухе дело было серьезнее, чем на автобанах. Трумэн объявил: «Мы собираемся держаться». Бевин в Лондоне: «Оставление Берлина будет означать потерю Западной Европы». Начиная с 22 июля 1948 г. американские С-47 и С-54 стали делать два полета в день. Одновременно западные власти начали останавливать советские автомашины , превышающие скорость. Маршал Соколовский провел час в полиции за превышение скорости на пути из Потсдама в служебные помещения.

Берлинский кризис впервые поставил Америку и Советский Союз на грань войны. Бевин заявил, что отныне «понимает агонию Невилля Чемберлена в сентябре 1938 г.». 28 июня американцы запросили англичан о возможности перевода на Британские острова американских тяжелых бомбардировщиков. Согласие было получено в тот же день. 60 «Б-29», известных миру как «атомные бомбардировщики, разместились в пределах полета к территории СССР. Другой отряд „Б-29“ прибыл на Окинаву. России показали, что ее будут бомбить атомным оружием с двух противоположных сторон. За что? За опасения в отношении восстановления мощи Германии? А если бы вместо мирной Канады у США на севере располагалась страна, убившая 27 млн. американцев — и некие страны начали через три года после окончания этой войны восстанавливать мощь убийцы?

Размещение американского атомного оружия на Британских островах было грозным символом. Теперь США показывали миру, что всякий несогласный с их политикой может попасть в атомный прицел. «Холодная война» поднялась на свою вершину. Американский историк Уолтер Миллис пишет, что «введением ядерного оружия впервые непосредственно в систему дипломатии и насилия», сдерживание перестало быть просто теорией и стало частью американской военной стратегии. В Вашингтоне сравнивали военную мощь США и СССР. Согласно данным американской разведки, Советская армия располагала 2 500 000 солдатами и офицерами в регулярных войсках и 400 000 — в специальных. Именно в данное время начинается советско-югославский разлад. По мнению американцев, «Соединенные Штаты в военном смысле были сильнее, и они обладали ядерным оружием».

Заметим: четырьмя днями после начала блокады Западного Берлина Москва начала великую ссору с маршалом Тито, исключив его из Коминформа. Напрашивается простой вопрос: если бы Советский Союз готовился к великой и последней войне мировой истории, то стал бы он одновременно объясняться с балканским «уклонистом»? неужели американское руководство, разведка и стратеги не задумались над этим?

Если Сталин в пылу невероятного ожесточения не ввел войска на территорию коммунистической Югославии (где половина коммунистов выступила бы за него и против Тито), то готов и мог ли генералиссимус всерьез думать о полномасштабном вторжении на Запад? Нужно обладать очень некритичным сознанием и ничего не знать о Сталине как о личности, чтобы всерьез увидеть в нем нового Чингизхана, размышляющего о захвате Парижа, Лондона и Нью-Йорка.

И, помимо прочего, Сталин помнил черчиллевскую калькуляцию октября 1944 г., где Югославия была обозначена как «50-50», что давало возможность предположить вмешательство Запада. Странно, но американские военные вначале абсолютно не верили в серьезность ссоры Сталина и Тито. Хорошо же понимала Америка Сталина, если готова была рискнуть мировой войной, не зная при этом характера противника, мотивов его действий и целей.

Идти на войну ради возможности перевооружения Германии? Есть ли в новейшей истории еще пример подобной «легкости»? Ведь в Европе — и по восточную и по западную сторону от германии жили миллионы немецких жертв. Согласились ли бы они воспринять развязываемую американцами войну как свою? Даже англичане начали останавливать своих американских союзников. Бевин: «Я знаю, все вы американцы хотите войны». Американский дипломат: «С политической точки зрения Берлин стал важным символом только потому, что мы сделали его таковым». Был смысл в словах посла Уолтера Беделла Смита: «Наш нынешний истерический взрыв чувств по поводу берлинцев заставляет меня помнить, что три с половиной года назад меня считали бы героем, если бы я преуспел в уничтожении бомбами этих самых немцев».

Американский комендант Берлина Хаули в июне 1948 г. выразил надежду на то, что «русские не окончательно захлопнули дверь пред германским единением и союзным соглашением». Дело-то было в том, что западные союзники с грохотом закрыли дверь перед прежде обусловленным четырехсторонним сотрудничеством по Германии. Советской стороне оставался единственный доступный ей метод воздействия на Запад — усложнение доступа к Западному Берлину. Те, кто не верил в компромисс, увидели в этом знак неотвратимого столкновения. Клей сказал, что «если русские пойдут на боевые действия — то не из-за валюты в Берлине, а потому что момент кажется им подходящим. Неправда. Россия агонизировала именно из-за восстановления германского колосса, от которого Россия пострадала больше всех в мире.

Это более всего очевидно из встреч посла Смита со Сталиным в конце июля 1948 г. Тот сказал, что, если не сомневается в главном смысле происходящего: западные союзники готовятся восстановить Германию. В мире будут две Германии. Берлин же в свое время был столицей единой Германии, от которой западные союзники отходят. Союзники потеряли юридическое право на Берлин — он будет германской столицей, когда страна воссоединится.

Союзники стимулировали созыв западногерманской Конституционной ассамблеи. Сталин сказал американскому послу, что советскую сторону ставят перед fait accompli. Смит ответил, что воспринимает западные действия как оборонительные, а советские как наступательные. Сейчас нам достаточно ясно, что такое явления как спланированные наступательные действия светской стороны не существовало. СССР откровенно боялся восстановления венного врага, только что продемонстрировавшего невероятную жестокость по отношению к России.

Сталин повторил свою претензию американскому послу Смиту: «Единственной реальной проблемой, которая мучает мое сознание, является создание в западных зонах германского правительства… Это единственная проблема». Сталин добавил, что не желает ставить в неловкое положение западные правительства, но сами западные правительства с охотой загоняют советскую сторону в угол, создавая правительство Западной Германии. Смит сказал, что «никогда не смотрел на проблему под таким углом». Финальная ремарка Сталина заключалась в надежде на то, что страны-победительницы «вернутся к четырехстороннему соглашению». Смит пишет в Вашингтон, что никогда не видел Молотова более сердечным… Русские просто сочатся сладкой рассудительностью… Нам нужна хорошая дубина для доведения до финала дела создания западногерманского правительства». Кто мечтал о «дубине»?

Американцы боялись, что Франция, тоже устрашенная восстановлением германского колосса, переметнется к Советскому Союзу, желая возвратиться к четырехстороннему соглашению по Германии. Клей исключил какие-либо «срединные» варианты — это было бы для Америки «первоклассным политическим провалом, который показал бы всем слабость Америки. Это деморализовало бы Германию».

Западные послы и в августе 1948 г. продолжали навещать Кремль. Однако пока все попытки компромисса разбивались, прежде всего, о западное желание видеть вместо униженных германских зон могучее германское государство, начинающее свое существование с единой для трех зон валюты. Клей пишет бывшему госсекретарю Бирнсу 19 сентября: «Я уверен, что сильное западногерманское правительство, ориентированное на Западную Европу, восстановит баланс в Европе».

1 сентября 1948 г. в Бонне начала работу конституционная ассамблея, от которой американцы требовали быстрейшего создания западногерманского правительства. Воздушные перевозки в Западный Берлин набирали силу. К декабрю перевозилось 4500 тонн грузов в день. К весне 1949 г. эта цифра выросла до 8000 тонн в день — столько же, сколько ранее перевозилось по автобанам. Посредством этих перевозок Америка окончательно стала «европейской» страной. С пропагандистской точки зрения эти воздушные перевозки ослабляли позиции СССР — не решающихся их прервать. 21 сентября 1948 г. Маршалл сказал французскому министру иностранных дел Шуману и его английскому коллеге Бевину, что «русские отступают… Германия на пути к восстановлению».

Генерал Клей сказал, что блокада Берлина была «самым глупым шагом изо всех, которые могли совершить русские…Воздушный мост в Берлин и наши контрблокадные действия сумели показать французам, откуда исходит главная угроза их безопасности и заставили их не только присоединиться к процессу создания западногерманского правительства, но и сделать шаги в направлении франко-германского сближения».

Сталин постарался сделать несколько попятных движений. В январе 1949 г. он дал интервью американскому журналисту. В конечном счете, в мае 1949 г. советская сторона сняла блокаду, требуя взамен лишь восстановления заседаний Совета министров иностранных дел. На первом же восстановленном заседании Совета министров иностранных дел в Париже советские дипломаты постарались блюсти вежливость и корректность. Их целью было возвратить status quo ante, вернуться к четырехстороннему сотрудничеству по Германии. Увы, поезд уже ушел. Американцы стремились к глобальному контролю, а в Европе полагались на создаваемый военный блок. Отчетливо видя невозможность достигнуть своих целей, советская делегация 20 июня 1949 г. покинула заседания.

В глубине России

Сорокалетние Харитон и Зернов в апреле 1946 г. побывали в небольшом поселке Сарове, на границе Горьковской области и Мордовской автономной республики. Тогда население поселка не превышало 3 тыс. человек, а главным местным производством была небольшая фабрика, выпускавшая в войну «Катюши». Недалеко от Москвы и глухо. Идеальное место для создания советской атомной бомбы, этот городок, названный Арзамас-16. В кельях монахов разрушенного в 1930-е годы монастыря были помещены первые лаборатории. Кое-кто называл это место Лос-Арзамасом. Здесь сжимался русский плутоний. Летом 1946 г. Харитон подготовил документ, который он назвал «Техническим заданием». В нем были указаны основные требования к бомбе. Секретность была феноменальной. Отчеты писали от руки, нейтроны называли «нулевыми точками». Ведущие ученые имели телохранителей.

В начале июня 1948 г. урановые стержни в Челябинске-40 были опущены в воду. Под руководством Курчатова работа шла круглосуточно. 22 июня реактор достиг желаемого уровня 100 000 киловат. Всеобщая подозрительность созданного Берией в закрытых городах режима омрачала, как и колонны заключенных. Но, как пишет американский историк Холловэй, «те, кто принимал участие в работах по проекту, верили, что Советский Союз нуждается в собственной бомбе, чтобы защитить себя, и приняли брошенный советской науке вызов, на который могли ответить созданием советской бомбы, и как можно скорее». Один из участников проекта пишет: «Наше согласие определялось, во-первых, тем, что нам были обещаны гораздо лучшие условия для научной работы. И, во-вторых, внутренним ощущением, что наше противостояние с мощнейшим противником после разгрома фашистской Германии не кончилось. Ощущение незащищенности особенно усилилось после Хиросимы и Нагасаки…Для всех, кто осознал реальности новой атомной эры создание собственного атомного оружия, восстановление равновесия стало категорическим императивом».

Приехавший в Арзамас-16 Андрей Сахаров так выразил свою мысль: «Мы (а я должен говорить здесь не только от своего имени, потому что в подобных случаях моральные принципы вырабатываются как бы коллективно-психологически) считали, что наша работа абсолютно необходима как способ достижения равновесия в мире».

Конструктор первого промышленного реактора Доллежаль: «В отличие от немцев, русские не уничтожали мирное население; в отличие от союзников. Они не применяли ковровую бомбардировку германских городов… Советский союз нуждался во всех средствах, которые могли быть использованы против него агрессором… Создание атомной бомбы требует от нас безопасность отечества, патриотический долг. И это не слова, это объективная реальность. Кто бы оправдал руководство страны, если б оно принялось создавать оружие лишь после того, как враг собрался выступить в поход?» Беседуя с Курчатовым, Доллежаль убедился, что тот придерживается той же позиции.

В первой половине 1950-х гг., однако, в развитии советской военной стратегии произошел перелом. Во-первых, появление водородного оружия и МБР превратило ядерное оружие из боеприпаса большой мощности в совершенно новый фактор не только мировой политики, но и военного дела.

Во-вторых, как уже было сказано, после 1953 г. советские военные получили возможность гораздо свободнее высказываться по военным вопросам, без постоянной оглядки на сталинские «постоянные факторы».

Венцом эволюции советской военной мысли, вызванной двумя этими причинами, стал своеобразный советский аналог стратегии «массированного возмездия», основные положения которой были изложены в коллективном труде «Военная стратегия» (Под редакцией Маршала Советского Союза Соколовского В.Д. — М.: Воениздат, 1962). В этой книге прежде всего констатировалось, что «в результате бурного развития производительных сил, науки и техники средства ведения войны стали настолько мощными, что возможности достижения с помощью вооруженной борьбы самых решительных политических целей возросли в огромной степени». Далее авторы «Военной стратегии» утверждали, что «война против Советского Союза и социалистического лагеря в целом может быть развязана империалистическими силами как прямым нападением на СССР или другие социалистические страны, так и в результате какой-либо агрессивной локальной войны против одной из несоциалистических стран, если эта война затронет коренные интересы социалистических государств и создаст угрозу мира на земном шаре». Наконец, в книге провозглашалось, что «учитывая, что водородное оружие в Советском Союзе было создано раньше, чем в США, а главное, что США не располагают сверхмощными термоядерными зарядами в несколько десятков миллионов тонн, которые имеются у СССР, наше превосходство над западным блоком в ядерном оружии мы рассматриваем как неоспоримое».

Как видно, «Военная стратегия» содержала все основные компоненты стратегии «массированного возмездия», а именно угрозу нанесения сокрушительного термоядерного удара в ответ даже на непрямые («локальная война») действия со стороны США и их союзников. В конце 60-х годов, однако, высшее советское военное и политическое руководство было также, вслед за Соединенными Штатами, вынуждено пойти на пересмотр положений советского аналога стратегии «массированного возмездия»: Москва отказалась от развертывания «сверхмощных термоядерных зарядов в несколько десятков миллионов тонн», приступив к наращиванию большого количества меньших по своей разрушительной мощи ядерных боеприпасов.

Уже в то время в Советском Союзе существовала организация, сотрудникам которой, что называется, по должности полагалось разрабатывать советскую ядерную стратегию. После выделения в 1956 г. из НИИ-88 ОКБ-1 под руководством С.П. Королева, Госкомитет по оборонной технике возложил на НИИ задачу исследовать и обосновывать оптимальную техническую политику по развитию ракетной и космической техники, рассматривать все проекты и предложения конструкторских бюро на предмет целесообразности их реализации и разрабатывать проекты долгосрочных программ (на 5 — 10 лет) НИОКР ракетно-космической отрасли (88).

«Институт, чтобы создать прочную научную основу для системных исследований перспектив развития ракетной и космической техники, начал своих исследования с разработки основных концепций, определяющих назначение ракетного стратегического вооружения, и конкретного выражения государственной оборонной доктрины как образа действий в ответ на возможную агрессию, — вспоминал впоследствии многолетний директор НИИ-88 Ю.А. Мозжорин. — Существовавшая в то время государственная оборонная доктрина была сформулирована в достаточно общем виде: „Советский Союз никогда не начнет войны первым и не применит первым атомного оружия, но ответит сокрушительным ударом на всякое нападение агрессора с целью его полного поражения"“ (89).

Между тем в новых исторических условиях такие неконкретные формулировки не могли более удовлетворять советскую элиту. «Колоссальная, можно сказать чудовищная, разрушительная сила ракетно-ядерного оружия, способная на беспредельных расстояниях в считанные минуты стереть с лица земли не только крупные административные центры, но и целые государства… не позволяла без нового осмысливания пользоваться старыми понятиями стратегических операций, — писал Ю.А. Мозжорин. — Институт, используя сложную математическую модель двухсторонних операций с применением ракетно-ядерного оружия во всех возможных условиях начала войны, рассмотрел конкретное выражение государственной оборонной доктрины и пришел к следующим выводам.

• Упреждающий массированный ракетно-ядерный удар в целях стратегической обороны по изготовившемуся к ракетно-ядерному нападению агрессору и при наличии у него трех компонентов стратегических ядерных сил (наземных защищенных ракетных комплексов, ракетных комплексов морского базирования и стратегической авиации) лишен всякого смысла. Он не решает задачи стратегической обороны государства и приводит только к взаимному уничтожению этих государств.

• Ответно-встречный массированный ракетно-ядерный удар по агрессору, совершившему уже ракетно-ядерное нападение, но до прихода его боеголовок на нашу территорию, также не решает задачи стратегической обороны и приводит к взаимному уничтожению государств.

• Единственно разумным и эффективным вариантом стратегической обороны государства является придание ракетно-ядерным силам возможности нанесения гарантированного ответного ракетно-ядерного удара возмездия по агрессору при любых и самых неблагоприятных для нас условиях его ракетно-ядерного нападения».

Эта оборонная доктрина, разработанная в НИИ-88 в 1960-е гг., была названа ее творцами «доктрина сдерживания». Доктрина не осталась лишь на бумаге: она была положена институтом в основу исследований развития советской системы ракетно-ядерного вооружения, выбора ее рациональной структуры, обоснования количественного и качественного состава ракетных комплексов наземного и морского базирования, структуры и требований к системе боевого управления, а также выработки требований к характеристикам ракетных комплексов (90).

Увы, с математическими моделями НИИ-88 произошло, в сущности, то же, что и с системным анализом Р. Макнамары и его сторонников: они не выдержали столкновения с действительностью, определявшейся амбициями генералов и аппетитами военно-промышленного комплекса. Примером тут может служить так называемая «малая гражданская война», разразившаяся в высших эшелонах советского руководства на рубеже 1960-х — 1970-х гг.

«Война» эта началась после того как стало известно об американских планах создания межконтинентальных баллистических ракет с разделяющимися головными частями индивидуального наведения. В НИИ-88 (с 1967 г. институт стал называться ЦНИИмаш) сделали вполне логичный вывод: создание американских баллистических ракет с РГЧ ИН и их дальнейшее совершенствование в будущем может представлять серьезную угрозу советским ракетным комплексам, которые Москва рассматривала в качестве главной силы сдерживания «потенциального противника». Возник, однако, вопрос: каков должен быть ответ на этот вызов?

«Можно было бы парировать такую угрозу увеличением количества моноблочных ракетных комплексов, поддерживая их численность на уровне численности боевых блоков, содержащихся в многоблочных ракетах США, — писал в своих воспоминаниях Ю.А. Мозжорин. — Однако такая гонка стратегических вооружений являлась для нас не только обременительной, но и просто невыполнимой». Поэтому ЦНИИмаш выдвинул следующее предложение: новое поколение стратегических ракет легкого и тяжелого класса создавать с РГЧ ИН и, кроме того, повысить степени защищенности уже построенных шахтных стартов ракет РС-10 и Р-36 и ввести в состав ракетных войск подвижные ракетные комплексы (91).

Данное предложение, поддержанное янгелевским КБ «Южное», военно-промышленной комиссией и могущественным секретарем ЦК Д.Ф. Устиновым, встретило, однако, решительный отпор со стороны министерства обороны, министерства общего машиностроения и КБ Челомея. Суть предложений В.Н. Челомея сводилась к необходимости повысить боевую эффективность ракеты РС-10 (созданной в его КБ) за счет увеличения мощности боезаряда и точности стрельбы. Напомним, что таких ракет в 1970 г. было на вооружении РВСН 840 единиц, и данная система являлись самой массовой советской МБР. Таким образом, по замыслу Челомея, основные усилия в рамках советской программы развития ракетной техники должны были быть сосредоточены на совершенствовании ЕГО ракеты и, предположительно, в рамках ЕГО КБ.

⇐ Предыдущая 31 32 33 34 353637 38 39 40 Следующая ⇒