ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 3 страница

— Ну разумеется, я никогда бы этого не сделала. Это было бы проявлением неуважения к… к памяти… Могло бы показаться, что я не лю…

Чувствуя на себе его веселый, откровенно насмешливый взгляд, она умолкла. Он ведь знает, что она не любила Чарльза, и не станет снисходительно-вежливо выслушивать ее приличествующие случаю притворно-скорбные излияния. Это невыносимо, невыносимо иметь дело с человеком, который не умеет быть джентльменом! Джентльмен всегда делает вид, что верит даме, даже если он знает, что она говорит неправду. Такое рыцарство у южан в крови. Джентльмен всегда ведет себя как воспитанный человек, говорит то, чего требуют правила хорошего тона, и старается облегчить даме жизнь. А для этого субъекта, как видно, никакой закон не писан, и ему явно доставляет удовольствие говорить о таких вещах, касаться которых не положено.

— Я внимаю вам, затаив дыхание.

— Вы ужасный человек, — беспомощно сказала она и опустила глаза.

Он наклонился над прилавком и, забавно имитируя театральный шепот какого-нибудь злодея с подмостков «Атенеум-Холла», зловеще прошипел ей в ухо:

— Не бойтесь ничего, прекрасная госпожа! Вашу ужасную тайну я унесу с собой в могилу!

— Господи! — испуганно прошептала она в ответ. — Как вы можете говорить такие вещи!

— Мне просто хотелось снять тяжесть с вашей души. Или вы ожидали, что я скажу: «Стань моей, красавица, не то я открою все!» Она невольно подняла на него глаза, увидела, что он получает прямо-таки мальчишеское удовольствие, дразня ее, и неожиданно для себя рассмеялась. Как в самом деле все это глупо, в конце-то концов! Батлер рассмеялся тоже, итак громко, что кое-кто из матрон, сидевших в углу, поглядел в их сторону. Заметив, что вдова Чарльза Гамильтона отнюдь, по-видимому, ее скучает в обществе какого-то незнакомца, они осуждающе переглянулись и склонили головы еще ближе друг к другу.

По залу прокатилась барабанная дробь, и все зашикали, увидя, что доктор появился на подмостках и поднял руку, требуя тишины.

— Мы должны от всего сердца поблагодарить наших прекрасных дам, чье патриотическое рвение и неустанный труд не только позволили этому благотворительному базару принести нам необходимые материальные средства, но и преобразили грубую казарму в очаровательный уголок, достойный принять под свой кров такой цветник прелестнейших дам, какой я перед собой вижу.

Все одобрительно захлопали в ладоши.

— Наши дамы отдали нам не только свое время, но и свой труд, и очаровательные вещицы, которые вы находите в этих киосках, вдвойне очаровательны, поскольку они созданы прекрасными руками прекраснейших женщин нашего Юга.

Снова раздались аплодисменты и крики одобрения. Ретт Батлер, стоявший, небрежно облокотясь о прилавок, негромко сказал, обращаясь к Скарлетт:

— Какой высокопарный козел, верно? — Скарлетт ужаснулась: такое святотатство по отношению к самому уважаемому гражданину Атланты! Она с укором взглянула на Батлера. Но доктор с его длинными седыми трясущимися бакенбардами был и впрямь похож на козла, и она с трудом подавила смешок. — Однако это не все. Наши добрые дамы-попечительницы, принесшие облегчение стольким страждущим одним прикосновением своих прохладных рук к их пылающим лбам и вырвавшие из когтей смерти столько раненых в битвах за Права Юга, знают, каковы наши нужды. Я не стану их перечислять. Нам нужны деньги, чтобы закупать медикаменты в Англии, и здесь среди нас находится сейчас неустрашимый флотоводец, не раз в течение целого года успешно прорывавший блокаду наших портов и готовый прорвать ее снова, дабы доставить потребные нам материалы, — капитан Ретт Батлер!

Застигнутый врасплох знаменитый контрабандист тем не менее отвесил элегантный поклон — не слишком ли нарочито элегантный, если вдуматься, промелькнуло у Скарлетт в уме. Казалось, он был преувеличенно любезен, потому что слишком глубоко презирал всех собравшихся здесь. Раздались бурные аплодисменты, а дамы в углу, вытянув шеи, уставились на капитана. Так вот, оказывается, с кем кокетничает вдова Чарльза Гамильтона! А ведь еще и года не прошло, как схоронили этого беднягу!

— Нам нужно золото, и я обращаюсь с просьбой о пожертвовании, — продолжал доктор. — Да, я прошу жертвы, но жертву ничтожно малой в сравнении с теми, какие приносят наши смельчаки в серых мундирах, даже, я бы сказал, смехотворно малой. Я прошу вас, дамы, пожертвовать вашими драгоценностями. Я прошу? О нет, это просит Конфедерация, это Конфедерации нужны ваши драгоценности, и я уверен, что никто из вас не ответит ей отказом. Как красиво сверкают драгоценные камни на прелестных ваших запястьях! Как изумительно хороши золотые броши на корсажах наших патриоток! Но все сокровища Индия померкнут перед ослепительной красотой вашей жертвы! Золото пойдет в плавильню, а драгоценные камни — на продажу, и на вырученные деньги будут куплены лекарства и все необходимое для врачевания. Итак, уважаемые дамы, сейчас двое наших излечившихся от своих ран храбрецов обойдут вас с корзинками в руках и… — Буря аплодисментов и взволнованные восклицания заглушили его слова.

С чувством глубокого облегчения Скарлетт прежде всего подумала о том, что вдовий наряд не позволил ей, слава тебе господи, надеть ни своих любимых золотых серег, ни тяжелой золотой цепи, полученной в подарок от бабушки Робийяр, ни золотых с черной эмалью браслетов, ни гранатовой броши. Она смотрела, как маленький зуав с дубовым лукошком в здоровой руке обходит ту часть зала, где находится ее киоск, и как все женщины — и старые и молодые — весело, торопливо стягивают с рук браслеты, притворно взвизгивают от боли, вынимая серьги из ушей, и помогают друг другу разъять тугие замочки драгоценных колье или открепить от корсажа брошь. Позвякивание металла, возгласы:

«Постойте, постойте! Вот! Я уже отцепила!» Мейбелл Мерриуэзер стягивала с рук парные браслеты, обхватывающие тонкие запястья и руки выше локтей. Фэнни Элсинг, воскликнув: «Мама, позволь мне!», снимала с головы золотую, обсыпанную мелким жемчугом диадему — фамильную драгоценность, передававшуюся из поколения в поколение. И всякий раз, как новое пожертвование падало в лукошко, раздавались восторженные возгласы и аплодисменты.

Маленький зуав, улыбаясь, приближался теперь к их киоску; висевшее на локте лукошко уже оттягивало ему руку, и когда он проходил мимо Ретта Батлера, в лукошко небрежным жестом был брошен тяжелый золотой портсигар. Зуав поставил лукошко на прилавок, и Скарлетт беспомощно развела руками в знак того, что у нее ничего нет. Она была сконфужена, оказавшись единственной женщиной, которой нечего было пожертвовать. И тут блеск массивного обручального кольца приковал к себе ее взгляд.

На какой-то миг в памяти всплыл образ Чарльза — смутно вспомнилось, какое у него было лицо, когда он надевал кольцо ей на палец. Но воспоминание это тотчас потускнело, разрушенное мгновенно вспыхнувшим чувством раздражения — постоянным спутником всех ее воспоминаний о Чарльзе. Ведь кто, как не он, был повинен в том, что жизнь для нее кончена, что ее раньше времени считают старухой.

Она резко рванула кольцо с пальца. Но оно не поддавалось. Зуав уже повернулся к Мелани.

— Постойте! — вскричала Скарлетт. — У меня что-то есть для вас, — Кольцо наконец соскользнуло с пальца и, обернувшись, чтобы бросить его в лукошко, полное колец, браслетов, часов, цепочек и булавок для галстуков, она почувствовала на себе взгляд Ретта Батлера. Легкая усмешка тронула его губы. С вызовом отвечая на его взгляд, она бросила кольцо поверх груды драгоценностей.

— О, моя дорогая! — прошептала Мелани, сжимая ее руку. Глаза ее сияли гордостью и любовью. — Моя маленькая, мужественная девочка! Пожалуйста, обождите, лейтенант Пикар! У меня тоже найдется кое-что для вас!

Она старалась снять обручальное кольцо, с которым не расставалась ни разу с той минуты, как Эшли надел ей это кольцо на палец. Скарлетт лучше других знала, как оно ей дорого. Кольцо снялось с трудом, и на какое-то мгновение она зажала его в своей маленькой ладони. А потом тихонько опустила в корзину. Зуав направился к матронам, сидевшим в углу, а Скарлетт и Мелани, стоя плечом к плечу, глядели ему вслед: Скарлетт — вызывающе откинув голову, Мелани — с тоской, более пронзительной, чем слезы. И ни то, ни другое не укрылось от человека, стоявшего рядом.

— Если бы ты не отважилась на это, я без тебя и подавно никогда бы не смогла, — сказала Мелани, обнимая Скарлетт за талию и нежно прижимая к себе. Скарлетт хотелось оттолкнуть ее, закричать — грубо, совсем как Джералд, когда его допекали:

«Отвяжись от меня!», но капитан Батлер смотрел на них, и она только кисло улыбнулась в ответ. Это было просто невыносимо — Мелли всегда все понимает шиворот-навыворот! Впрочем, пожалуй, было бы хуже, умей она читать ее истинные мысли.

— Какой прекрасный жест, — негромко произнес капитан Батлер. — Такие жертвы вливают мужество в сердца наших храбрых воинов в серых мундирах.

Резкие слова готовы были сорваться с губ Скарлетт — ей стоило немалого труда сдержать их. Во всем, что бы он ни говорил, звучала насмешка. Она испытывала острую ненависть к этому человеку, стоявшему возле киоска, небрежно облокотившись о прилавок. И вместе с тем от него исходила какая-то сила. Она ощущала его присутствие как нечто осязаемо-живое, горячее, грозное. И ее ирландская кровь закипала в жилах, когда она читала вызов в его глазах. Нет, она должна, чего бы это ни стоило, сбить с него спесь. Он пользовался своим преимуществом перед ней, потому что знал ее тайну, и это было невыносимо. Значит, надо найти способ как-то в чем-то восторжествовать над ним. Она подавила в себе желание бросить ему в лицо все, что она о нем думает. Как говаривала Мамушка, мухи слетаются на сахар, а не на уксус. Она поймает эту вредную муху, она ее наколет на булавку. И тогда уже не она, а он будет в ее власти.

— Благодарю за комплимент, — сказала она и очаровательно улыбнулась, делая вид, что не заметила скрытой в его словах насмешки, — и вдвойне приятно услышать его от такого прославленного человека, как капитан Батлер.

Он закинул голову и расхохотался. Прямо-таки загоготал, со злостью подумала Скарлетт, заливаясь краской.

— Почему вы не говорите прямо того, что думаете? — спросил он, понизив голос настолько, чтобы среди всеобщего шума и веселья никто, кроме нее, не мог его услышать. — Почему не сказать мне в глаза, что я негодяй, не умею вести себя как подобает джентльмену и должен немедленно убираться отсюда, и не то вы прикажете кому-нибудь из этих мальчиков в серых мундирах вызвать меня на дуэль?

Ей хотелось ответить ему какой-нибудь колкостью, но, сделав над собой героическое усилие, она сказала:

— Что с вами, капитан Батлер? Что это вам взбрело в голову? Всем же известно, какую вы себе снискали славу своей храбростью, своей… своей…

— Вы меня разочаровали, — сказал он.

— Разочаровала?

— Конечно. Во время нашей первой и столь знаменательной встречи я думал: вот девушка, наделенная помимо красоты еще и отвагой. Теперь я вижу, что осталась только красота.

— Вы хотите сказать, что я трусиха? — Она сразу ощетинилась.

— Безусловно, у вас не хватает смелости признаться в том, что вы думаете. Впервые увидев вас, я сказал себе: таких девушек — одна на миллион. Она совсем не похожа на этих маленьких дурочек, которые верят всему, что говорят их маменьки, и прячут свои желания и чувства, а порой и разбитые сердца под нагромождением пустопорожних учтивых слов. Я подумал: мисс О’Хара — натура незаурядная. Она знает чего хочет и не боится ни открыто об этом сказать, ни… швырнуть вазу.

— Так вот, — сказала она, давая волю своему гневу, — сейчас я действительно скажу все, что думаю. Будь вы хоть сколько-нибудь воспитанным человеком, вы бы не пришли сюда и не стали бы говорить со мной. Вам следовало бы понимать, что я не имею ни малейшего желания вас видеть! Но вы не джентльмен! Вы грубое, отвратительное животное! И, пользуясь тем, что ваши паршивые суденышки как-то ухитряются обставлять в портах янки, вы, позволяете себе приходить сюда и издеваться над настоящими храбрыми мужчинами и над женщинами, которые готовы пожертвовать всем ради Правого Дела…

— Минутку, минутку, — широко ухмыляясь, прервал он ее, — вы начали прекрасно и в самом деле сказали то, что думаете, но умоляю, не говорите мне о Правом Деле. Мне уже осточертело про это слушать, да и вам, ручаюсь, тоже.

— Да как вы можете… — горячо начала было она, но тут Же спохватилась, чувствуя, что он готовит ей ловушку.

— Я долго стоял в дверях и наблюдал за вами, а вы меня не видели, — сказал он, — И за другими девушками тоже. И у всех было одинаковое выражение лица, словно их отлили из одной формы. А у вас — другое. По вашему лицу можно читать, как по книге. Вас совершенно не увлекало ваше сегодняшнее занятие, и могу поклясться, что ваши мысли были далеки и от Правого Дела, и от нужд госпиталя. У вас на лице было написано, что вам хочется развлекаться и танцевать, да вот нельзя. И вас это бесит. Ну признайтесь, я прав?

— Я не желаю продолжать этот разговор, капитан Батлер. — сдержанно и сухо сказала она, отчаянно стараясь вновь обрести чувство собственного достоинства. — Как бы много ни возомнили вы о себе, став «знаменитым контрабандистом», это еще не дает вам права оскорблять дам.

— «Знаменитым контрабандистом»? Да вы шутите! Прошу, уделите мне еще минуту вашего бесценного внимания, прежде чем я кану для вас в небытие. Я не хочу, чтобы столь очаровательная юная патриотка оставалась в заблуждении относительно моего истинного вклада в дело Конфедерации.

— Мне неинтересно слушать ваше бахвальство.

— Контрабанда для меня просто промысел — я делаю на этом деньги. Как только это занятие перестанет приносить доход, я его брошу. Ну, что вы теперь скажете?

— Что вы низкий, корыстный человек — не лучше янки.

— Абсолютно правильно. — Он усмехнулся, — И кстати, янки помогают мне делать деньги. Не далее как в прошлом месяце я пригнал свой корабль прямо в нью-йоркскую гавань и взял там груз.

— Как? — воскликнула Скарлетт, невольно загоревшись интересом. — И они не обстреляли ваш корабль?

— О, святая наивность! Разумеется, нет. Среди северян тоже немало несгибаемых патриотов, которые не прочь заработать, сбывая товар конфедератам. Я завожу свой корабль в нью-йоркскую гавань, закупаю у торговых фирм северян — шито-крыто, разумеется, — все, что мне требуется, подымаю паруса — и был таков. А когда это становится слишком опасным, я ухожу в Нассау, куда те же самые патриоты-северяне привозят для меня снаряды, порох и кринолины. Это куда удобнее, чем плавать в Англию. Порой бывает несколько затруднительно проникнуть в чарльстонский или уилмингтонский порт, но вы изумитесь, если я вам скажу, в какие щели умеют проникать маленькие золотые кружочки.

— Конечно, я всегда знала, что янки мерзкие твари, но чтобы…

— Стоит ли тратить словесный пыл на янки, которые честно набивают себе карман, продавая свой Союз Штатов? Это не будет иметь никакого значения в веках. Все сведется к одному концу. Янки знают, что Конфедерация рано или поздно будет стерта с лица земли, так почему бы им пока что не заработать себе на хлеб?

— Стерта с лица земли? Конфедерация?

— Ну разумеется.

— Будьте столь любезны — освободите меня от вашего присутствия и не вынуждайте вызывать мой экипаж, дабы от вас избавиться!

— Какая пылкая маленькая мятежница! — с усмешкой проговорил он, поклонился и неспешно зашагал прочь, покинув ее в состоянии бессильной ярости и негодования. И к этому примешивался непонятный ей самой осадок разочарования — разочарования, как у обиженного ребенка, чьи детские мечты разлетелись в прах. Как смеет он так отзываться о тех, кто помогает прорывать блокаду! И как посмел он сказать, что Конфедерацию сотрут с лица земли! Его следует расстрелять, расстрелять, как изменника! Она обвела глазами зал, увидела знакомые лица — смелые, открытые, воодушевленные, уверенные в победе, и странный холодок вдруг закрался в ее сердце. Сотрут с лица земли? И эти люди допустят? Да нет, конечно же, нет! Сама эта мысль была предательской и нелепой.

— О чем это вы шептались? — повернувшись к Скарлетт, спросила Мелани, когда покупатели ушли. — Миссис Мерриуэзер — я заметила — не сводила с тебя глаз, а ты ведь знаешь, дорогая, как она любит посудачить.

— Этот человек совершенно невыносим — невоспитанная деревенщина, — сказала Скарлетт. — А старуха — Мерриуэзер — пускай себе судачит. Мне надоело прикидываться дурочкой для ее удовольствия.

— Ну что ты, право, Скарлетт! — воскликнула чрезвычайно скандализованная Мелани.

— Тише, — сказала Скарлетт. — Доктор Мид намерен сделать еще одно объявление.

Когда доктор заговорил, зал немного притих. Для начала доктор поблагодарил пожертвовавших драгоценности дам за щедрость.

— А теперь, дамы и господа, я хочу сделать вам сюрприз. Предложить нечто столь новое, что кого-то это может даже шокировать. Но я прошу вас не упускать из виду, что все здесь делается для наших госпиталей и для наших мальчиков, которые в них лежат.

Все начали придвигаться ближе, протискиваться вперед, стараясь отгадать, какой ошеломляющий сюрприз может преподнести им почтенный доктор.

— Сейчас начнутся танцы — и, как всегда, разумеется, с кадрили, за которой последует вальс. Все последующие танцы — полька, шотландский, мазурка — будут перемежаться короткими кадрилями. Мне хорошо известен галантный обычай соперничества за право повести кадриль, а вот на сей раз… — Доктор вытер платком вспотевший лоб и хитро покосился в угол, где среди прочих матрон сидела и его жена — на сей раз, джентльмены, тому, кто хочет повести кадриль с дамой по своему выбору, придется за это платить. Аукцион буду проводить я сам, а все вырученные деньги пойдут на нужды госпиталей.

Веера застыли в воздухе, и по толпе пробежал взволнованный шепот. В углу среди матрон поднялась форменная суматоха. Миссис Мид, отнюдь не одобряя в душе действий своего супруга, тем не менее решительно взяла его сторону и оказалась в трудном положении. Миссис Элсинг, миссис Мерриуэзер и миссис Уайтинг сидели пунцовые от негодования. Но тут солдаты внутреннего охранения внезапно разразились громкими криками одобрения, которые тотчас были подхвачены и другими гостями в военной форме, а тогда уж и молоденькие девушки начали радостно подпрыгивать на месте и хлопать в ладоши.

— Тебе не кажется, что это немножко… немножко смахивает на… торговлю живым товаром? — прошептала Мелани, с сомнением глядя на воинственно ощетинившегося доктора, который, как ей всегда казалось, был безупречнейшим джентльменом.

Скарлетт промолчала, но глаза ее блеснули, а сердце томительно сжалось. Ах, если бы она не была в трауре! О да, будь она прежней Скарлетт О’Хара в травянисто-зеленом платье с темно-зелеными бархатными лентами, свисавшими с корсажа, и туберозами в темных волосах, кто, как не она, открыл бы этот бал первой кадрилью? Да, конечно же, она! Не меньше дюжины мужчин повели бы из-за нее торг и принялись бы выкладывать деньги доктору. А вместо того сиди тут, подпирай стенку и смотри, как Фэнни или Мейбелл поведет большую кадриль, словно первая красавица Атланты!

Голос маленького зуава с резко выраженным креольским акцентом на мгновение перекрыл шум:

— Если позволите, я плачу двадцать долларов и приглашаю мисс Мейбелл Мерриуэзер.

Мейбелл спрятала вспыхнувшее от смущения личико на плече Фэнни, и другие девушки, хихикая, начали прятаться друг за друга, в то время как новые мужские голоса начали выкрикивать новые имена и называть более крупные суммы денег. Доктор Мид улыбнулся, полностью игнорируя возмущенный шепот, доносившийся из угла, где восседали дамы-попечительницы.

Поначалу миссис Мерриуэзер громко и решительно заявила, что ее Мейбелл не примет участия в этой затее. Но по мере того как имя Мейбелл стало звучать все чаще и чаще, а предложенная за нее сумма возросла до семидесяти пяти долларов, протесты почтенной дамы стали слабеть. Скарлетт, облокотившись о прилавок, пожирала глазами возбужденную толпу, с пачками денег в руках окружившую подмостки.

Ну вот, сейчас они все примутся танцевать — все, кроме нее и пожилых дам. Все будут веселиться, кроме нее. Она увидела Ретта Батлера, стоявшего внизу прямо перед доктором, и постаралась сделать вид, что все происходящее ей глубоко безразлично, но было уже поздно: один утолок губ Ретта насмешливо опустился вниз, а одна бровь выразительно поднялась вверх. Скарлетт вздернула подбородок и, отвернувшись, внезапно услышала свое имя, произнесенное с характерным чарльстонским акцентом и так громко, что оно заглушило все другие выкрикиваемые имена:

— Миссис Чарльз Гамильтон — сто пятьдесят долларов золотом.

Когда прозвучало ее имя, а затем сумма, в зале воцарилась тишина. Скарлетт, как громом пораженная, сидела окаменев, расширенными от удивления глазами глядя в, зал. Все взоры были обращены на нее. Она видела, как доктор, наклонившись с подмостков, что-то прошептал Ретту Батлеру. Вероятно, объяснял ему, что она в трауре и не может принять участия в танцах. Но Ретт Батлер только пожал плечами.

— Может быть, вы выберете какую-нибудь другую из наших прекрасных дам? — спросил доктор.

— Нет, — отчетливо произнес Ретт, небрежно окидывая взглядом присутствующих. — Миссис Гамильтон.

— Говорю вам, это невозможно, — раздраженно сказал доктор. — Миссис Гамильтон не согласится…

И тут Скарлетт услышала чей-то голос и не сразу поняла, что он принадлежит ей:

— Нет, я согласна!

Она вскочила на ноги. От волнения, от радости, что она снова в центре внимания, снова признанная королева бала, самая привлекательная из всех, а главное — от предвкушения танцев, — сердце у нее бешено колотилось, и ей казалось — она вот-вот упадет.

— Ах, мне наплевать, мне наплевать на все, что они там будут говорить! — пробормотала она, вся во власти сладостного безрассудства. Она тряхнула головой и быстро вышла из киоска, постукивая каблучками по полу, как кастаньетами, и на ходу раскрывая во всю ширь свой черный шелковый веер. На мгновение перед ее глазами промелькнуло изумленное лицо Мелани, скандализованные лица дам-попечительниц, раздосадованные лица девушек, восхищенные лица офицеров. А потом она стояла посреди зала, и Ретт Батлер направлялся к ней, пробираясь сквозь толпу, с этой своей поганой усмешечкой на губах. Да ей наплевать на него, наплевать, будь он хоть президент Линкольн! Она будет танцевать, вот и все! Она пойдет в первой паре в кадрили! Она ослепительно улыбнулась ему и присела в низком реверансе, и он поклонился, приложив руку к манишке. Растерянный Леви поспешно выкрикнул, стараясь разрядить обстановку:

— Виргинская кадриль! Кавалеры приглашают дам! И оркестр грянул лучшую, любимейшую из всех мелодий — «Дикси». ^{note 4}

— Как вы посмели привлечь ко мне всеобщее внимание, капитан Батлер?

— Но, дорогая миссис Гамильтон, вы совершенно явно сами к этому стремились.

— Как вы посмели выкрикнуть мое имя на весь зал?

— Но вы же могли отказаться.

— Я не имела права.., ради нашего Дела.., я… я не могла думать о себе, когда вы предложили такую уйму денег, да еще золотом… Перестаньте смеяться, на нас все смотрят.

— Они все равно будут на нас смотреть. И бросьте эту чепуху насчет Дела — со мной это не пройдет. Вам хотелось потанцевать, и я предоставил вам такую возможность. Эта пробежка — последняя фигура кадрили, верно?

— Да, конечно. Танец окончен, и я хочу теперь посидеть.

— Почему? Я отдавил вам ногу?

— Нет… Но про меня начнут судачить.

— А вам — положа руку на сердце — не все равно?

— Ну, видите ли…

— Какое в этом преступление? Почему бы не протанцевать со мной вальс?

— Но если мама когда-нибудь узнает…

— Все еще ходите на помочах у вашей матушки?

— У вас необыкновенно отвратительное свойство издеваться над благопристойностью, превращая ее в непроходимую глупость.

— Но это же и в самом деле глупо. Разве вам не все равно, если о вас судачат?

— Да, конечно.., но… Я не хочу об этом говорить. Слава богу, уже заиграли вальс. От кадрили у меня всегда дух захватывает.

— Не уклоняйтесь от ответа. Разве вам не безразлично, что говорят о вас эти женщины?

— Раз уж вам так хочется припереть меня к стенке — хорошо: да, безразлично! Но, считается, что это не должно быть безразлично. Только сегодня я не хочу с этим мириться.

— Браво! Вы, кажется, начинаете мыслить самостоятельно — до сих пор вы предпочитали, чтобы за вас думали другие. В вас пробуждается жизненная мудрость.

— Да, но…

— Если бы вы возбуждали о себе столько толков, как я, вы бы поняли, до какой степени это не имеет значения. Подумайте хотя бы: во всем Чарльстоне нет ни одного дома, где я бы был принят. Даже мой щедрый вклад в наше Праведное и Святое Дело не снимет с меня этого запрета.

— Какой ужас!

— Да вовсе нет. Только потеряв свою так называемую «репутацию», вы начинаете понимать, какая это обуза и как хороша приобретенная такой ценой свобода.

— Вы говорите чудовищные вещи!

— Чудовищные, потому что это чистая правда. Без хорошей репутации превосходно можно обойтись при условии, что у вас есть деньги и достаточно мужества.

— Не все можно купить за деньги.

— Кто вам это внушил? Сами вы не могли бы додуматься до такой банальности. Что же нельзя купить за деньги?

— Ну, как… я не знаю… Во всяком случае, счастье и любовь — нельзя.

— Чаще всего можно. А уж если не получится, то им всегда можно найти отличную замену.

— И у вас к много денег, капитан Батлер?

— Какой неделикатный вопрос! Я просто поражен, миссис Гамильтон. Ну что ж, да. Для молодого человека, оставленного в дни беспечной юности без гроша, я неплохо преуспел. И не сомневаюсь, что на блокаде сумею сколотить миллион.

— О нет, не может быть!

— О да! Большинство людей почему-то никак не могут уразуметь, что на крушении цивилизации можно заработать ничуть не меньше денег, чем на создании ее.

— Как это понять?

— Ваше семейство да и мое семейство и все здесь присутствующие нажили свои состояния, превращая пустыню в цивилизованный край. Так создаются империи. И на этом сколачиваются состояния. Но когда империи рушатся, здесь возможности для поживы не меньше.

— О какой империи вы толкуете?

— О той, в которой мы с вами обитаем, — о Юге, о Конфедерации, о Королевстве Хлопка. Эта империя трещит по всем швам у нас на глазах. Только величайшие дураки могут этого не видеть и не использовать в своих интересах надвигающийся крах. Я наживаю свой капитал на крушении империи.

— Так вы и в самом деле считаете, что янки сотрут нас с лица земли?

— Конечно! Какой смысл прятать, как страус, голову под крыло?

— О господи, эти разговоры нагоняют на меня тоску! Неужели вы никогда не можете поговорить о чем-нибудь приятном, капитан Батлер?

— Может быть, я угожу вам, если скажу, что ваши глаза — как два драгоценных сосуда, наполненных до краев прозрачнейшей зеленоватой влагой, в которой плавают крохотные золотые рыбки, и когда эти рыбки плескаются — как вот сейчас — на поверхности, вы становитесь чертовски обаятельной?

— Ах, перестаньте, мне это не нравится… Какая дивная музыка, не правда ли? Мне кажется, я могу кружиться в вальсе всю жизнь. Я даже сама не понимала, как мне этого не хватало!

— Вы танцуете божественно. Мне еще не доводилось танцевать с такой великолепной партнершей.

— Не прижимайте меня к себе так крепко, капитан Батлер. Все на нас смотрят.

— А если бы никто не смотрел, тогда вы бы не стали возражать?

— Вы забываетесь, капитан Батлер.

— Вот уж нет. Разве это возможно, когда я держу вас в объятиях?.. Что это за мелодия? Что-то новое?

— Да. Восхитительная музыка, верно? Мы взяли ее у янки.

— Как она называется?

— «В час победы нашей».

— А какие там слова? Спойте мне.

Милый, помнишь нашу встречу?

Ты у ног моих

Мне в своей любви признался…

Помнишь этот миг?

Ты, гордясь мундиром серым,

Клялся, что готов

Мне хранить до гроба верность

И земле отцов.

Слезы лью я одиноко,

Новой встречи жду!..

Верю в час победы нашей

И в твою звезду!

Там, конечно, было сказано «синим», но мы переменили на «серым». А вы прекрасно вальсируете, капитан Батлер. Знаете, у рослых мужчин это редко получается. И подумать только, что пройдут годы, прежде чем мне можно будет снова потанцевать.

— Не годы, а всего несколько минут. Я намерен пригласить вас на следующую кадриль. А также и на следующую и еще.

— О нет! Я не могу! Вы не должны меня приглашать. Моя репутация погибнет.

— От нее и так уже остались одни лохмотья, так что еще один танец ничего не изменит. После пяти, шести танцев я, конечно, могу уступить эту честь и другим, но последний танец должен быть моим.

— Ну, хорошо. Я знаю, что это безумие, но мне все равно. Мне наплевать, что они там будут говорить. Мне так прискучило сидеть дома взаперти. Я буду танцевать и танцевать…

— И снимете траур? Вид этого похоронного крепа вызывает во мне содрогание.

— Нет, снять траур я не могу… Капитан Батлер, не прижимайте меня так крепко. Я рассержусь.

— А вы великолепны, когда сердитесь. Я прижму вас еще крепче — вот так, — нарочно, чтобы поглядеть, как вы рассердитесь. Вы даже не подозреваете, как ослепительны вы были тогда в Двенадцати Дубах, когда, рассвирепев, швырялись вазами.

— Ах, будет вам… Вы что — никак не можете про это забыть?

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒