ЭТНИЧЕСКИЙ ПОДЪЕМ И ВЫЗОВНАЦИОНАЛЬНОЙ СОСТОЯТЕЛЬНОСТИ

Научно-популярный альманах «Осетия. XX век».
Выпуск 1, Владикавказ, 1996.

Артур Цуциев

Осетинский контур в этнополитическом пространстве

Целью настоящей статьи является попытка взглянуть на «поле самоопределения» Осетии в терминах некоторых этнополитических процессов и теорий. Или, иначе говоря, меня интересует, каковы «обещания» разных подходов (этнополитологии) в истолковании нашей судьбы и каковы «приговоры» разных тенденций в очерчивании ее контура.

1. ЭТНИЧЕСКИЙ ПОДЪЕМ И ВЫЗОВНАЦИОНАЛЬНОЙ СОСТОЯТЕЛЬНОСТИ

Одной из характерных черт современности является так называемый «этнический подъем», «возрождение этничности». Существо этих процессов состоит в том, что этническая солидарность становится вновь одним из решающих факторов, определяющих контуры властных отношений, устойчивость государств и структуру подпирающих их обществ. Этнический подъем имеет общемировой характер и прослеживается как в развитых странах (от США и Канады до Бельгии и Франции), так и в развивающихся (Бирма, Индонезия, многие африканские страны). Ясно, что конкретные наборы факторов, стоящих за тем или иным сюжетом, всегда и существенно различаются, и каждый сюжет имеет как общие, так и специфические обстоятельства.

Среди общих обстоятельств безусловно присутствует превращение мира в некую целостность, если и не «глобальную деревню», то наверняка — в глобальную аудиторию, в которой, скажем, президент (необязательно вашей) страны превращается в вашего назойливого соседа, а далекий (или близкий) террор становится частью вашей рутинной повседневности. Вы думаете о наполнении ванны и привычно разглядываете трупы на площади, подсчитываете очки в турнирной таблице и участвуете в дискуссии о судьбе народов.

Средства массовой информации и массовая культура сделали этнические различия и нюансы потребными, значимыми ответами на угрозу всемирной культурной унификации (превратив эту унификацию в ограниченный «модус бытия»). Культурная специфика благодаря масс-медиа стала вполне ходовым и развлекающим (в том числе — самих носителей этой специфики) товаром. А медиа-присутствие политических лиц, наций и государств, конгрессов и «саммитов» делает их родной стихией для всех локальных элит, стихией-полем, где очерчивается «национально-политическая состоятельность». Быть — значит быть представленным, значит говорить и быть услышанным хотя бы на «уровне экрана» (или «эфира»). Плоскость экрана заставляет локальные элиты совершать гималайские усилия, чтобы соответствовать кондициям известности (состоятельности).

Нужно, однако, признать, что все эти усилия элит становятся понимаемыми в этнической среде и потому во многом успешными, в связи с тем, что сама эта «среда», сам «народ» также повседневно «знакомятся» с неким вызовом национальной состоятельности. Как остаться, быть собой в этой медиа-повседневной и глобальной панораме событий? Какие номинации-субъекты живут в этой панораме? Прежде всего, субъекты политические: нации как государства, государства как нации, этнические меньшинства, имеющие «голос», имеющие «лицо», «упоминаемые» (пусть даже в ходе футбольного репортажа). В конце концов речь идет не о музейном-суверенитете чистого этнографического присутствия-в-мире, а о суверенитете, имеющем политическое (живое, властное) измерение.

Евроцентричный мир (мир «наций-государств») задает жесткую схему/иерархию этно-национальных общностей — состоявшихся в качестве (ядра) государственности и не состоявшихся в качестве таковых. Национальная государственность воспроизводится как критерий и фетиш состоятельности для «неогосударств-ленных» (не во власти находящихся) этнических элит, или находящихся во власти, но слишком назойливо или накладно опосредуемых и контролируемых властью «ино-этнического» государства.

Следствием этнического подъема в мире становится некоторое ослабление наличных национальных государств — этих институций, которые кажутся все более излишними посредниками между локальными элитами (этническими общностями) и всемирным теле-сообществом народов, миром как сценической и аудиторной целостностью. Во многих случаях там, где национальные государства ассоциируются с этнической историей/волей или «сконструированы» на выраженной этнической культуре (если даже такая связь чисто символическая) и где существует компактная ино-этническая периферия, на этой периферии возникает вопрос о легитимности такого опосредствованного (через «чужое государство») включения в мировой политический/культурный процесс.

Общемировые тенденции наложились на процессы, свойственные советскому строю, характерные для советской политической культуры. Основными моментами в советской национальной политике, в конце концов приведшими к разделению Союза, можно назвать вызревание этнических элит нерусской периферии, укрепление этничности как критерия политической стратификации.

Советская национальная политика вполне способствовала специфическому расцвету (суб)наций. Она форсировала их консолидацию, связывая этничность с властью и территорией. В условиях уже вызревших национальных элит единство страны обеспечивалось, во-первых, жесткой системой управления/подавления, когда ключевые звенья контролировались «представителями центра» (не обязательно этническими русскими),и, во-вторых, — сильной надэтнической идеологией. Кризис квазирелигиозной идеологии привел к разрушению всей клерикальной государственности и создаваемой ею советской надэтнической общности. И оказалось, что в основе этой общности лежала не столько гражданская приверженность отечеству (пусть читаемому как государство), сколько идеологическая приверженность советскому огосударствленному мифу.

2. ЭТНИЧЕСКИЙ ПОДЪЕМ
И ЕГО ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОТРАЖЕНИЯ

Этнический подъем актуализировал теории, пытающиеся объяснить, что есть этничность, как она возникает и развивается, как структурирует политическое пространство, как сама этничность организуется и упорядочивается властью, трансформируясь при этом в отношения собственно национальные и т.д. В России начался бум этнополитологии, уделяющей свое главное внимание двум основным темам — этнополитическим конфликтам и процессам российского нацие-строительства (как в государственно-правовом выражении, так и социально-гражданском). Стали популярными имена современных классиков этно(полито)-логии. Упомянем несколько подходов и имен.

В этнополитологии обычно выделяются два полярных подхода к пониманию этничности, называемые «примордиализмом» и «модернизмом». Первый из них трактует этничность как «извечную» (primordial) характеристику, как принадлежность группе, образованной извечно существующими связями. При этом персональная этническая идентичность оказывается вне сферы личностного выбора (она наследуется подобно некой биологической характеристике). Сама этническая группа, или нация, существует издревле как специфический «организм», со своим жизненным циклом, привычками и характером, душой и интересами. Развитие этнических общностей предстает в виде наслаивания исторических состояний одной и той же группы на предшествующие ее состояния. Нации всегда существовали в той или иной форме, и современные нации есть лишь одна из форм/состояний извечно существующих биосоциальных общностей.

Различные концепции, работающие в модернистском ключе, акцентируют процессы возникновения этнических и национальных общностей в Новое время, активную роль в этих процессах социальных субъектов, институций, структур. Среди модернистских классиков обычно выделяют Эрнста Геллнера, который показал, как нации создаются национализмом, то есть идеологической Доктриной государств, перешедших к индустриальной модернизации. Потребности последней выражаются в.императиве культурной однородности населения, стандартизации языка и упрощения этнической палитры внутри политических границ и национальных экономик. Другой классик — Бенедикт Андерсон — отразил, как «печатный капитализм» и распространение книги на национальных европейских языках становятся формами, в которых рождаются нации как воображаемые общности. Книга и «стандартный» язык оказываются инструментами и полями, в которых пробуждаются новые типы солидарностей — солидарностей, задающих вместо уходящей религиозной приверженности новый горизонт осмысленного существования. С именем Эрика Хобсба-ума связано широкое распространение метафоры «изобретение традиций». Традиции не существуют как данности, окаменевшие древние формы величия и культурной специфики, которые открываются, возрождаются и канонизируются в ходе национального возрождения. Напротив, традиции изобретаются национальными элитами с тем, чтобы такие новообразования, как нации и национальные государства были «освящены» как извечно существовавшие. Государство стремится к своей культурной и духовной «обоснованности» (легитимности). Изобретая традицию, оно добивается преданности своих граждан, через символы и значения национальной культуры оно пробуждает приверженность себе — обретает то, что называют легитимностью власти.

Если примордиализм делает акцент на неких предзаданных закономерностях, то модернизм в его крайних формах — на «свободе» этно-формирующих и нацие-формирующих проектов от каких-либо предзаданностей, будь то лингвистические границы, или историческая судьба, «менталитет народа», или его традиции. Такой модернизм именуется «конструктивистским», подчеркивая тем самым произвольный характер, каким элиты/государства изобретают («под себя») нации и этнические различия.

Среди классиков этнополитологии могут быть названы и имена, которые не укладываются в одномерный ряд примордиализма-конструктивизма. В частности, Энтони Смит рассматривает этнические и национальные солидарности в их укорененности на уровне «коллективного бессознательного», как социальные формы, пробуждаемые и организованные различными факторами, в том числе и государствами, и культурными элитами, и экономическими процессами. Для него нации и национализм есть не только и не столько политические феномены, сколько феномены культуры. Идеология национализма и нацие-проекты не были бы способны к какому-либо конструированию, если бы сами нации не представляли собой специфическую культурную матрицу для взращивания национализма.

Можно сказать, что многочисленные теории этнополитологии определяются в пространстве, в целом-задаваемом двумя отмеченными выше подходами. Уместно даже говорить о различных стилях мышления. Э.Смит именует их соответственно «геологическим» и «кулинарным» (1): если первый открывает «природу нации» в специфическом напластовании ее исторических форм от изначального до нынешнего состояния, то второй пытается понять природу нации в качестве чистого конструкта, текста, организующего символа. Если «геологический подход» рассматривает нацию через открытие всех ее «исторических пластов», то «кулинарный» рассматривает, как нация создается наподобие салата из любых наличных продуктов (мифов, исторических сюжетов, этнических групп, языков и т.д.).

3. ПРИКЛАДНОЙ ХАРАКТЕР
РОССИЙСКОЙ ЭТНОПОЛИТОЛОГИИ

Обертоны этих различных стилей мышления звучат в речах политиков и статьях этнополитологов, оформляются в политические программы и «руководства к действию». Что самое существенное — эти подходы/стили очерчивают некоторое будущее. Обретая политических сторонников-деятелей, эти подходы начинают фигурировать как самоосуществляющиеся пророчества. (Этнополитология — одна из сфер, где становится очевидным: теория формирует мир через практику своих приверженцев, — особенно тех из них, кто принимает политические решения.)

Грубо говоря, примордиализм в его прикладных политических формах обещает нам, что судьба России как полиэтнического государства (а значит и нас, осетин, вместе с нею) некоторым образом ЗАДАНА. Причем контуры этой судьбы жестко определены неким набором атрибуций как самой России, так и ее «составляющих». В набор могут входить (выберите по вкусу): раса, цивилизация, этничность, язык, религия, уровень рождаемости, традиции, экономический уклад, менталитет, «комплементарность народов» и т.д. В зависимости, от набора и выстраиваются прогнозы и судьбы народов. С другой стороны, конструктивизм обещает нам, что все это вещи несущественны и вполне могут быть «надстроены» в едином нацие-формирующем проекте — было бы достаточно мастерства и «творческого символического действия» со стороны политического и культурного истеблишмента.

Примордиалистские вариации обыгрываются на российской почве в нескольких направлениях, каждое из которых в специфической форме «пригвождает» человека к его этничности, а этническую группу — к некой заданной судьбе. Хотя «классический примордиализм», утверждающий извечность этничности и национализма, может быть связан с социобиологией и спекуляциями по поводу генофонда, тем не менее его «пригвождающий императив» слышен и в формационных, фазовых и цивилизационных «расписаниях» для этнической судьбы:

а) в теории этногенеза Льва Николаевича Гумилева (2) этническая «судьба» задается экстрасоциальными факторами (игрой «солнечной активности», ландшафта и пассионарного потенциала, фиксированного в генофонде). Этнос рождается, поднимается и затухает наподобие приливной волны, вздымаемой, однако, не Луной, но Солнцем. Потенциалы пассионарности и фазы этногенеза задают такие характеристики межэтнических отношений, как комплементарность групп (их взаимодополнительность, близость, созвучие) и некомплементарность (конфликтность, борьба). (И, право, как не пасть жертвой этой теории, лицезрея «русско-осетинскую идиллию» в сравнении с «русско-чеченским извечным противостоянием»?);

б) хотя марксистская традиция скорее ближе к конструктивистской парадигме, но, тем не менее, некоторые ее этнологические версии вполне отчетливо трактуют этничность в примордиалистском ключе: заданность этногрупповой эволюции в цепочке от племени к народности и до нации. Этнос здесь — это социальный организм, проходящий фазы молодости, зрелости и старения. У каждого из этносов есть собственное «целостное культурное поле», свое особое «поведение, определяемое экономическим укладом» (3). Нация трактуется как «адекватное», «законченное» состояние этнической группы, а национальное (этническое) государство — как необходимый инструмент сохранения и поддержания жизнестойкости этнического организма. Изначаль-ность/заданность определяется здесь формационными характеристиками — «степенью продвинутости этнического сообщества из общинно-племенной демократии к феодализму» или, например, от «набеговой системы» к иным хозяйственным укладам;

в) можно выделить и некий «цивилизационный редукционизм», полагающий, что «поведение этноса» (его привычки, характер, этика) задаются его принадлежностью к определенной цивилизации. Цивилизационный разлом — наподобие геофизического, различия цивилизаций функционально выступают как почти расовые, социально непреодолимые. Есть, скажем, цивилизация православная (российская) и цивилизация исламская, и вместе им не сойтись никогда.

Наибольшей популярностью среди российских вчера-марксистов пользуется парадигматическое поле между номинациями (б) и (в). Здесь целая мешанина из формационных атрибуций для этносов до их цивилизационных пригвождений. Интерес же общий — куда пойдет Россия? В каком этническом составе и в какой национально-государственной форме? И наш интерес очень актуален — кто мы для России («излюбленный малый народец», всегда созвучный имперской военной трубе?), кто наши соседи для нас (инопланетяне или сограждане?) и т.д.

Ниже я попытаюсь выделить, как эти теоретические конструкции воспроизводятся в «прикладном» виде — в вопросе о характере и направлениях современного российского нациестроительства.

4. НАЦИИ И НАЦИОНАЛИЗМЫ
(НЕСКОЛЬКО ОБЩИХ МОДЕЛЕЙ)

Вся палитра акцентов и оттенков в использовании символа нации может быть упрощенно сведена к двум моделям/традициям.

Первая традиция полагает, что нация — это политическая общность, точнее, принцип (символ) гражданской, территориально-политической организации/упорядочения отношений между государством и обществом. Нации формируются на основе гражданской, надэтнической приверженности; они выражают качество связи государства и его субъектов, качество «политии». Нации (если употреблять это понятие в социально-онтологическом смысле) состоят из граждан государств. Более того, именно государства создают нации, упрощая/гомогенизируя полиэтническую палитру своего населения. (Как французское государство создало единую французскую нацию из набора этнических групп от бретонцев и нормандцев до провансальцев и, что не совсем удалось, корсиканцев.)

Другая модель нации, этнокультурная, полагает, что нации есть общности, возникающие «закономерно», как продолжение эволюции этнических групп, когда культурно-языковая близость/приверженность сопровождается появлением сформированного на их основе политического измерения, политической солидарности. Иначе говоря, нации —этнокультурные общности, заявленные как политические субъекты, претендующие на властный приоритет на данной территории и т.д. Нация состоит из соплеменников, людей одного (или близкого) этнического происхождения. Поэтому случается так, что одна нация может быть разделена между двумя государствами (и быть устремлена к воссоединению), или нация может вольно или невольно оказаться в составе государства, образованного другой нацией, и стремиться к национально-государственному самоопределению, то есть созданию собственного государства. Подобно тому, как возникали многие восточноевропейские и постсоветские нации-государства от Чехии и Польши до Эстонии и Грузии. Они возникали в качестве оппозиций уже существующим государствам, в их «теле».

Таким образом, в политической практике реализуются обе модели (в действительности эти две — лишь наиболее общие, основные, упрощенные).

Понятие нации выступает как символ с оспариваемыми значениями, организующий принцип, который сам истолковывается различным образом различными группами. Два традиционных субъекта, активно задающие смысл того, что есть нация, — это

правящие элиты современных национальных государств и элиты этнических общностей, лишенных «своей государственности». Отсюда всегда существует поле борьбы за истолкование того, что есть нация, и какая группа может быть нацией, и в какой модели, и т.д. Использование символа/принципа нации в том или ином истолковании и политической деятельности и есть национализм.

Ясно, что и национализм имеет множество своих модификаций, в зависимости от того, как он истолковывает нацию, ее атрибуты, состав, границы и т.д. Модернистский «евронационализм предполагает светское государство, основанное на универсалистских принципах гражданства; этнонационализм же ставит во главу угла культурную специфику... Евронационализм признает правовую и политическую юрисдикцию по принципу территориальности, в соответствии с которым суверенитет политической общности совпадает с ее географическими границами. В противоположность этому, даже при наличии суверенной территории и государства, этнонационализм склонен требовать лояльности от представителей общности независимо от места их пребывания...» (4).

Обе формы соответствуют известному геллнеровскому определению, что «национализм — это прежде всего политический принцип, требующий совпадения национальной общности и государства». Только «евронационализм» полагает под этой общностью все население государства и идеологически обосновывает политику этого государства в направлении культурной гомогенизации «своего» населения. (Обычно «культурное упрощение» становится целью политики ассимиляции, сведения к одному языку и культуре — атрибутам, ассоциируемым с «ведущей» в государстве этнической— группой.) Этнонационализм, напротив, понимает под национальной общностью этнокультурную группу, этнических «соплеменников» и стремится реконструировать государства и их границы в соответствии с границами этнических ареалов. Нет нужды добавлять, что историческая изменчивость этих ареалов и практически полное отсутствие сегодня «моноэтнических» ареалов превращают поиски исконных территорий и свидетельств исконности в одну из традиционных этнонациона-листических профессий.

5. ИЗВЕСТНЫЙ СОВЕТСКИЙ СЮЖЕТ

Один из вариантов в «игре национализмов» развивается следующим образом: выраженное национальное государство (скажем, Россия как русское государство) включает компактно проживающие на своих (можно — исконных) территориях этнические меньшинства. Культурно-административное развитие меньшинств (осуществленное уже в рамках советского национально-государственного строительства) создает их властную элиту/бюрократию ядро нацие-формирования. С развитием властных претензий этой элиты этнические группы «зреют» как прото-нации на этнической основе, а, точнее говоря, сами группы все больше становятся полем, где начинает работать в определенном ключе организующий символ нации, «язык достоинства и состоятельности», где возникает новый горизонт политического суверенитета и присутствия-в-мире.

Советское государство способствовало институциализации этничности как политической категории, фиксируя этничность в паспортах и фиксируя территории как домены этнических элит. Этническая элита, со своей стороны, стремится обрести новые политические горизонты, становясь государственной бюрократией, создавая новое почти-государство как свою собственность, и нация здесь предстает этнополитической общностью, имеющей и реализующей право на собственную государственность (тем более что некая государственность могла «быть» в истории)...

Наконец, 1991 год. Группе этнических элит и ведомых ими прото-наций удается закрепиться в международно-правовом пространстве в качестве новых национальных государств. Речь идет о той части элит и наций, которая именно благодаря еще своей присоветской биографии оказалась в номинации «союзных республик», хотя в этой номинации присутствуют и изобретенные в СССР «нации» (молдавская, например), и «исторические нации», культурные элиты которых начали свое нацие-конструирование еще в царской России (эстонская, грузинская). Что касается прото-нации некоторых из бывших автономий, их можно назвать «вторым эшелоном» грядущего самоопределения вне контура России.

Новые национальные государства в пределах бывшего СССР возникли именно ДЛЯ этнических наций, усилиями их элит и политических движений, и национальная политика таких государств «эксклюзивная», гражданство их зависит от этнического происхождения жителей, оказавшихся прописанными здесь на День независимости (5). Нацией для этих государств выступает этническая общность, реализовавшая свое национально-государственное право. Но идет время, и целый перечень факторов заставляет элиты новых государств переходить к иной модели нации, менять свою рабочую версию национализма: закрепив свое государство как этнический домен, обезопасив его этническое лицо, элиты позволяют себе перейти к более цивильной (в буквальном смысле) модели. Теперь уже все население, в том числе и иноэтнические меньшинства, может фигурировать в качестве частей новых наций (если хотят, конечно, и обозначают свою лояльность тем или иным образом). Нация теперь может трактоваться как гражданская, политическая общность, и права человека уже могут быть, наконец, рассмотрены и иногда соблюдены.

Проблемы возникают как противоречия в истолкованиях и политической активности приверженцев различных интерпретаций — что есть нация: если грузинская этническая «нация» имеет право быть (государством на своих территориях), почему этого права лишена осетинская «нация»?

Это противоречия борющихся элит и массовых настроений, но выступают они как противоречия между уже-нациями (национальными государствами) и прото-нациями (этно-нациями), вызревающими «в теле» «чужих» национальных государств и устремленными к созданию «своего» государства (грузинская или эстонская нации вызревали еще «в теле» СССР с тем, чтобы самим впоследствии стать всеми уважаемыми ядрами новых гражданских наций. Ядрами, которые, создав свое государство и обеспечив себе «мировое удостоверение/достоинство», втягивают в орбиту своего культурно-исторического развития оказавшиеся на «его» территории этнические меньшинства). Острота проблемы состоит в том, что новые национальные государства, создаваемые ДЛЯ определенной (государствообразующей) этнической группы, своими границами охватывают территории других этнических ареалов. Традиционен сюжет, когда часть территории новых государств имеет население, изрядно приверженное другому национальному проекту, другой уже-нации или прото-нации. Легитимность нового государства для этих групп вещь весьма проблематичная и она есть фактор кризиса этих государств, испытание их состоятельности. Есть разная тактика реагирования: Грузия уносит Южную Осетию, громко декларируя гостевой характер присутствия осетин и подтверждая/закрепляя их отчуждение от новой нации-государства (радикальная национальная политика Гамсахурдиа), или придерживается идеи культурной автономии, пытаясь сделать из южных осетин грузинских граждан — часть грузинской гражданской нации (либеральный вариант национальной политики).

Но всегда, помимо институтов и символов, используемых новым государством и его элитами с тем, чтобы обосновать «правомерность» своей власти для иноэтнических групп (и обосновать их статус — «гости», «граждане»), существует и комплекс обстоятельств самих этих групп (6), модели и проекты их собственных элит. Именно этот комплекс обстоятельств (от исторической судьбы до языка и способов встроенности элит в «чужое» государство и его экономику) и позволяет в целом прогнозировать, насколько успешной будет интеграционистская тактика нового государства или она заведомо обречена на неудачу, и тогда «лучше сразу заявить о том, кто же в доме хозяин».

Грубо говоря, конструируя свою нацию (используя этот символ в том или ином значении, действуя в соответствии с этим истолкованием), этнические элиты СООТНОСЯТ свои проекции, прослеживают траектории своих «контрагентов», вслушиваются в наборы акцентируемых партнерами обстоятельств и взвешивают шансы на успех той или иной тактики. Формирование нации, пробуждение солидарности вокруг этого символа, доминирование неких его истолкований в одной группе всегда носят коррелятивный, соотносящийся характер. Это формирование себя в соотнесении с другими происходит в нескольких полях.

Заключая этот пункт изложения, добавим: две фазы нацие-строительства — этнонациональная и политико-гражданская — и подпирающие их идеологические истолкования символа нации задают определенный спрос на рынке этнологических парадигм. Кажущаяся естественность и неизбежность, с которыми этническая элита рождает свое национальное государство, усиливает спрос на примордиалистские мифы о «законах этнической эволюции», «циклах развития», об этнической общности как некоем организме, развивающемся по этим законам и в силу их нуждающемся в своем этническом же государстве, экономике и т.д. «Этнонационализм ищет свои корни во временах незапамятных, приписывая себе черты изначальной сущности» (7). Но вот создано новое государство, и усиливается спрос на конструктивизм — теоретический подход, акцентирующий активный характер различных субъектов в делании наций и, соответственно, утверждающий широкие возможности уже существующих государств в деле надэтнического нацие-строительства.

Теперь уже новые государственные границы, навязываемые меньшинствам, новые гражданские идентичности начинают утверждаться как новые фетиши, не менее «обязывающие» и «извечные», чем кровь или почва, чем «этнический цикл» или «формационная стадия». В этом новом навязывании меньшинствам хотят сказать, что их прошлое — миф, их традиции — сегодняшнее изобретение, их чувства — целиком спровоцированы, а их судьба — игрушка в руках элит. И если одни говорят нам, что мы уже существуем единой осетинской нацией, потому что эта «нация была всегда», то другие уверяют нас, что мы можем быть частью русской или грузинской нации. И говорят они это так, что это возможное гражданское состояние возникает во вполне узнаваемом стиле примордиальной предзаданности: то есть — можем быть, так как ДОЛЖНЫ быть, хотим мы того или нет (такова «историческая реальность» и специфика современной политической карты).

6. НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО
И ЭТНИЧЕСКИЕ МЕНЬШИНСТВА

В этнополитологии выделяется несколько типов связи государства (в разной степени определяющегося как нация-государство) и меньшинства (также в различной степени оформленного —от этно-культурной группы до прото-нации, стремящейся к независимости) (8).

Модель, в которой государство определяется как выраженное национальное — в его развитии/функционировании активную роль играет какая-либо выраженная этническая культура (ядро нации, или сама государство-образующая нация, дающая имя государству). Меньшинства здесь признаются в их этно-культурной специфике, но считаются частью нации, в перспективе растворяющей в доминирующей национальной культуре свои этнические особенности (язык и т.д.). То есть можно быть одновременно бретонцем (этничность) и французом (принадлежность нации), южно-тирольцем и итальянцем, лужичанином и немцем.

В зависимости от политической культуры правящей группы и ряда других факторов, национально-интегрирующая политика государства может варьироваться от признания культурной автономии (как института плавного затухания этнической культуры меньшинства) до ее запрещения и преследования, когда такого затухания не происходит и когда культурная автономия оказывается институтом, консервирующим этничность, готовящим ее выход в сферу национально-политических устремлений вовне государства. И всегда государство балансирует/колеблется в выборе политической тактики: допустить ли культурную автономию (получишь прото-нацию с сепаратистскими претензиями через 20 лет) или не допустить ее (есть риск получить этот сюжет уже через год).

Следующая модель — когда государство также является национальным (содержит этническую составную: например, язык одной из этнических групп закреплен как государственный; этноним зафиксирован в названии государства и т.д.). При этом данное государство является общенациональным для всех своих граждан, даже тех, кто этим языком не владеет. Более того, для этнических меньшинств здесь государство сохраняет номинацию и соответствующие институты и статус суб-наций (часть территории, выделенной с учетом этнических границ, включение языка меньшинств в государственные программы и функции и т.д.). Это пример квебекуа в Канаде, шотландцев и валлийцев в Британии, каталонцев и басков в Испании. В этой модели существование сильной этно-национальной идентичности/приверженности у меньшинств сопровождается, с разной степенью успеха, общенациональной (государственно-гражданской) идентичностью.

Очевидно, что здесь общенациональная «гомогенность» еще ниже, чем в первой модели. Кроме того, наличествуют институты, фиксирующие это многообразие на политическом (властном) административно-территориальном уровне. Риск отделения и национального отчуждения здесь еще выше, и тем изощреннее становятся государственные институты, производящие и поддерживающие общенациональную идентичность. Здесь и история формирования государства становится таким же сподручным институтом, изобретаются общенациональные или интегрирующие традиции, исторические сюжеты единения и т.д. Решающим в процессах интеграции/отчуждения является качество встроенности элит субнаций в общенациональный процесс, в государство.

Третья модель предполагает национальное государство, признающее в той или иной форме наличие этнического меньшинства как меньшинства инонационального (суб-нации, или, скажем, как out-nation, части другой нации), но и не стремится интегрировать его в состав своей нации. Здесь государство жестко ассоциируется с доминирующей этнической группой, и меньшинства рассматриваются как граждане государства, но не часть государствообразующей нации. То есть государство создается для определенной этно-нации, ее элитой, а этнические меньшинства существуют как бы в теле чужого государства.

Эта модель возобладала во многих постсоветских республиках — от Грузии и Молдавии до Эстонии и Латвии. Национальная политика этих государств опиралась на признание меньшинств (их этно-культурных особенностей) и утверждение их как находящихся вне рамок новых «наций». Данная модель всегда делает комплекс «гость-хозяин» очень выраженным — «вы живете в государстве (на земле) чужой нации». 8 ситуациях становления такой модели она бывает очень болезненной, особенно для компактно проживающих меньшинств, территории которых оказались в составе данного государства в результате исторического стечения обстоятельств.

Данная модель складывается часто потому, что государства и доминирующие в них национальные элиты считают безнадежным или излишним формирование общенациональной приверженности у меньшинств. Часто эти меньшинства «являются» частью другой нации, ассоциируют себя с нею, если не по гражданству, то по этно-культурным признакам; поэтому для этих меньшинств ниша национальной приверженности УЖЕ ЗАНЯТА, и государство их проживания не имеет здесь никаких шансов на пробуждение национально-гражданской приверженности себе. Они уже рассматривают это государство как чужое, как явно создаваемое ДЛЯ этнического большинства, как ИХ (не наше) государство. Это судьба южных осетин в Грузии.

Наконец, четвертая модель. Здесь государство носит специфический идеологический, даже клерикальный характер. Оно продуцирует как свое общее идентификационное основание не национальную или гражданскую приверженность, а приверженность ИДЕОЛОГИЧЕСКУЮ (социализму, например). Приверженность государству носит здесь не только надэтнический, но и наднациональный характер —supra-national. В то же время государство не просто признает этничность как личностный статус/ номинацию, как культурную специфику, но и способствует кристаллизации этнических групп как суб-наций. Это пример Советского Союза, история которого есть история доведения многих этнических групп до параметров почти-наций, с этническими элитами у власти, фиксированными территориями — «национальными доменами» и т.д. Лишь в конце 1980-х годов советская национальная политика подходит к пониманию, что целостность государства, имеющего множество субнаций, будет зависеть от наличия выраженной общегосударственной приверженности, и тогда появляется рабочий (то есть открытый для противоречивого осуществления) миф о СОВЕТСКОМ НАРОДЕ. Однако эта общая идентификационная номинация оказалась очень уязвимой, она была чересчур идеологизирована (слишком сильно государство и страна ассоциировались с идеологией и режимом). Но все же «советскость» отчасти состоялась как общенациональная (а не идеологическая) идентичность, и сегодня сознание себя «советскими людьми» подстегивает ностальгию не по строю-режиму, а именно по стране-отечеству.

7. КОРРЕЛЯТИВНЫЙ ХАРАКТЕР «ДЕЛАНИЯ НАЦИЙ».
РОССИЙСКОЕ НАЦИЕ-СТРОИТЕЛЬСТВО
КАК КОНТЕКСТ ДЛЯ ОСЕТИНСКОЙ СУДЬБЫ

Обращаясь к осетинской теме, можно выделить несколько взаимодействующих политических полей, в которых происходит современное «конструирование» Осетии. Этнополитическое развитие Осетии происходит как процесс ее формирования в нескольких полях, и этот процесс определяется теми институциями/элитами, которые «играют» в этих полях. Можно выделить следующие политические поля: а) Осетия в ее соотнесенности с Российским нацие- и государство-строительством; б) Осетия в ее соотнесенно