Выполнила Антонова Оксана, 19ИПД2

Выполнила Антонова Оксана, 19ИПД2

Традиции и новаторство в «Житии протопопа Аввакума»

1) Новое во вступленииВ соответствии с канонами житийной литературы Житие Аввакума начинается с вступления, где словами Епифания, духовного отца Аввакума, формулируется основная задача произведения " да не забвению предано будет дело божие...", и излагается авторское "исповедание веры". Этот канонический приём получил особенное значение в аввакумовской версии «жития мученика», которое, разумеется, не заканчивалось его смертью (хотя Аввакум действительно окончил жизнь в огне через несколько лет после завершения текста). Он использует традиционные элементы не по традиционному назначению. У «жития» есть главное отличие от других произведений того времени — грубый язык, нарочитая простота. В произведении не отражены литературные каноны и нормы. Его автор Аввакум Петров писал: «Занеже люблю свой русский природный язык, виршами философскими не обыкл речи красить». Аввакум положил начало автобиографии, до него она практически не существовала. В отличие от канонических житий, здесь много бытовых подробностей, например, о жене, о хорошем отношении к ней. Композиция тоже имеет отличительную особенность — житие заканчивается не смертью (так как это автобиография). 2) Двойственность образа героя (соединение высокого и низкого)

Автор четко определил свою двойственную сущность («грешный человек» — «пророк») и теперь получил возможность чередовать документально («с полчаса не дышал, наклонясь, прижав руки, сидя», «крови печенье из горла рыгнуло», «дни три у меня зелень горькая из горла текла» и тп) с возвышенно традиционным осмыслением деяние дочери путем сближения его с подвигами библейских героинь: «…яко древняя Июдифь и Израили или яко Есвирь о Мардохее, своем дяде, или Девора мужеумная о Вараце». Подобные сопоставления и дают автору косвенным образом, будто бы независимо от своего намерения, назвать себя «пророком». Затем он вновь возвращается к теме «грешного человека», продолжая наблюдать себя как бы со стороны: «А то смотри, Аввакум,и робенка ты хуже!», и далее: «...не величайся, дурак, тем, что бог сотворит во славу свою через тебя какое дело...». Так сочетаютя «два плана» повествования — торжественная «проповедь» и покаянная «исповедь».

Если обычно героями житий становились лишь те, кто был официально канонизирован русской церковью, то Аввакум, преследуемый и церковной и светской властью, создал житийное повествование о своей многотрудной жизни, став одновременно его героем и автором и сблизив жанр жития с новым жанром автобиографической повести. В его произведении широко представлены и общественно-политическая борьба в России того времени, и семейно-бытовой уклад, и размышления о свойствах человеческой натуры. Аввакум веровал в свою избранность, в то, что сами силы небесные поддерживают его в борьбе с жизненными неправдами, но в то же время он вовсе не считал себя тем идеальным человеком, какого обычно изображало традиционное житие.

Если герой жития обычно представал образцом, с которого должен был брать пример читатель, поверяя по нему свои поступки, то Аввакум порой чистосердечно признается, что и сам не знает, правильно ли он поступил. И просит потенциальных читателей стать его судьями.

Аввакум выступил в "Житии" сразу в двух ролях: как "списатель" и как герой, утверждая в русской литературе новый тип – "святого грешника", образ внутренне противоречивый, но до боли жизненный. Вождь старообрядцев, Аввакум наделял себя чертами пророка, нового апостола веры, ставил в один ряд с авторитетными святыми: "...аще ли в воду посадят, и ты, Владыко, яко Стефана Пермского, освободишь мя!" В то же время он прибегал к крайней форме самоуничижения: "Рекох, и паки реку: аз есмь человек грешник, блудник и хищник, тать и убийца, друг мытарем и грешникам, и всякому человеку лицемерен, окаянной". Традиционное идеализированное изображение святого сталкивалось с традиционным изображением автора как условно многогрешного человека. Новаторство писателя, опираясь на глубокую литературную традицию, приходило в противоречие с ней.

Двойственная структура образа Аввакума в "Житии" ("пророк" и "грешник") приводила к сочетанию в произведении двух планов повествования: торжественной авторской проповеди и покаянной исповеди. В стиле "Жития" высокое, книжно-библейское соседствовало с низким, народно-бытовым. Аввакум нс "уничижал природного русского языка", а брал на вооружение весь арсенал его средств – от церковнославянизмов до площадной брани. Яркий в своей безыскусности стиль Аввакума противостоял риторически холодному слогу барочных писателей школы Симеона Полоцкого, где "красиоглаголание", по мнению "огнепального" протопопа, убивало мысль, в то время как Бог "не словес красных... слушает, но дел наших хощет".
3) Образная система и приемы обрисовки персонажей;

Нередко герой житийного жанра, отказываясь от всех мирских благ, не имел и жены. Образцом в этом отношении служило очень популярное на Руси "Житие Алексея, человека Божия". Алексей, когда родители вознамерились его женить, тайно ушел из дому в день собственной свадьбы, оставив красавицу невесту, принадлежавшую к царскому роду. Если же герой был женат, то о его семейной жизни либо вовсе не упоминалось (как, например, в "Житии Александра Невского"), либо говорилось кратко, стандартными фразами, что брачные обязательства он исполнял "целомудренно" и жил с супругой "во всяческом благоверии". А в "Житии протопопа Аввакума" много теплых, проникновенных слов сказано о Настасье Марковне, верной и терпеливой спутнице мятежного протопопа. Тема любви и духовного единения супругов, поддерживающих друг друга в житейских испытаниях, стала в произведении Аввакума такой же важной и значительной, как и рассказ о его "борениях".

Центральная тема жития - тема личной жизни Аввакума, неотделимая от борьбы за "древлее благочестие" против Никоновых новшеств. Она тесно переплетается с темой изображения жестокости и произвола "начальников"-воевод, обличения "шиша антихристова" Никона и его приспешников, утверждавших новую веру "кнутом и виселицами". На страницах жития во весь свой гигантский рост встает образ незаурядного русского человека, необычайно стойкого, мужественного и бескомпромиссного. Характер Аввакума раскрывается в житии как в семейно-бытовом плане, так и в плане его общественных связей.Аввакум проявляет себя и в отношениях к "робяткам" и верной спутнице жизни, преданной и стойкой Анастасии Марковне, и в отношении к патриарху, царю, и простому народу, к своим единомышленникам, соратникам по борьбе. Поражает необычайная искренность его взволнованной исповеди: горемыке-протопопу, обреченному на смерть, нечего лукавить, нечего скрывать. Он откровенно пишет о том, как прибегнул к обману, спасая жизнь одного "замотая" - гонимого человека, которому грозила смерть. Вспоминает о своих тяжких раздумьях и колебаниях, когда в порыве отчаяния, истерзанный пытками, гонениями, он готов был молить о пощаде и прекратить борьбу. Аввакум - поборник справедливости: он не терпит насилия сильного над слабым. Он заступается за девицу, которую "начальник" пытался отнять у вдовы; защищает двух престарелых вдов, которых самодур-воевода Пашков решил выдать замуж. Выступая защитником слабых и угнетенных, Аввакум переносит, однако, решение вопроса социального в область религиозно-моральную, развивая евангельскую идею равенства всех людей "в духе", идею одинакового их подчинения богу. Суров и непримирим Аввакум к своим идейным противникам - Никону и его приверженцам. Используя иронию и гротеск, он создает их яркие сатирические образы. На первый план выдвигается лицемерие и коварство Никона, который перед избранием в патриархи ведет себя, "яко лис, челом да здорово" (явная перекличка с сатирической "Повестью о Куре и Лисице"); а после "друзей не стал и в крестовую (приемную, патриаршую палату) пускать". В изображении Аввакума Никон - это "плутишка", "носатый, брюхатый борзый кобель", "шиш антихристов", "волк", "пестрообразный зверь", "адов пес". Он подчеркивает жестокость Никона, который "жжет огнем", пытает и мучает своих противников; говорит о распутной жизни патриарха. Изображает в житии Аввакум и представителей светской власти. Один из них избивает протопопа в церкви, а дома "у руки отгрыз персты, яко пес, зубами. Обличая представителей церковной и светской власти, Аввакум не щадит и самого царя, хотя царскую власть он считает незыблемой. С царем Аввакум познакомился еще в молодости, когда, изгнанный воеводой из Лопатиц, он "прибрел" к Москве. Бегство протопопа от мятежной паствы из Юрьевца-Повольского вызвало "кручину" - гнев" государя: "На што-де город покинул?" "Яко ангела божия" принимает его царь после возвращения из даурской ссылки. "Государь меня тотчас к руке поставить велел и слова милостивые говорил: "Здорово ли-де, протопоп, живешь? еще-де видатца Бог велел!"
4) Бытописание в повести и его значение;

Изображая себя в обстановке семейно-бытовых отношений, Аввакум стремится подчеркнуть неразрывную связь бытового уклада с церквью. Патриархальный уклад, охраняемый старым обрядом, и защищает он. Он стремится доказать, что старый обряд тесно связан с самой жизнью, ее науцональными основами, а новый обряд ведет к утрате этих основ. Страстная защита «древлего благочестия» превращает житие в яркий публицистический документ эпохи. Не случайно свое житие протопоп начинает с изложения основных положений «старой веры», подкрепляя их ссылками на авторитет «отцов церкви» и решительно заявляя: «Сице аз, протопоп Аввакум, верую, сице исповедаю, с сим живу и умираю». Собственная его жизнь служит лишь примером доказательства истинности положенной веры, борцом и пропагандистом которой он выступает.
5) Новое в создании пространства и времени;

Время в «Житии» в соответствии с языческой моделью мироздания предстает как единство троичности: всемирные вехи, события русской истории и жизни конкретного человека. Знаковым явлением избран судьбоносный символ — солнечное затмение. Оно уравнивает сущность происходящих событий. Бог своим знаком показал равенство трагедии общехристианского характера, этноса и личности.

Время маскируется событиями, совершающимися в пространстве. Так, в краткой автобиографической справке указывается место рождения без названия даты появления на свет. В традициях канона жанра жития сообщаются факты жизни семьи, но без указания времени. Читателю предлагается констатация ситуации становления человеческого в человеке, созревания «страха Божия» и мысли о необходимости спасения души.

События маскируются пространством. Впервые в жанре Жития человек поставлен в необъятность России: Центр, Север, Сибирь,Дальний Восток. Время измеряется пребыванием Аввакума в определенном месте. Для писателя важно не время, а место, потому что место — арена ошибок людей разного положения и разной духовности. Не упомянув даты своего рождения, Аввакум отмечает передввижение в связи со службой, что маркировано количественными измерениями во времени: «в двадцать лет поставлен в попы», «а когда еще в попах был», «когда в Москву прибрел», «когда же привезли меня на двор», «вскоре другие прогнали снова меня с того места».

Изображение жизни протопопа Аввакума в своеобразном пространстве и времени отразило в переосмысленном виде инициацию — «...обряд родового общества, обеспечивающий посвящение, переход его членов в новую половозрастную группу. Основой инициации являлась идея бессмертия. Именно она создала универсальную модель, согласно которой после смерти вновь наступала жизнь: жизнь-смерть-новая жизнь. Для того, чтобы человек получил новый статус, он должен был ритуально «умереть» и «снова родиться — уже иным». Этот обряд приобрел с течением времени более широкое значение.
6) Психологизация повествования;

Контраст является основным авторским приемом, при помощи которого Аввакум драматизирует и психологизирует повествование. Эпизод, в котором Аввакум будучи ребенком увидел смерть домашнего животного, и это оставило огромное впечатление в его душе, как и эпизоды, в котороых сообщалось о родителях («Отец <...> прилежаше пития хмельнова» — «мати <...>постница и молитвенница бысть...») , имеет два плана, включает в себя два события, контрастно соотнесенные одно с другим: смерть «соседкой скотины» и сложное психологическое состояние человека, ставшего очевидцем этого, в душе которого рождается новое, неизведанное ранее чувство христианской любви и сострадания всему живому и в то же время естественное стремление спасти собственную душу.

Ни один из писателей русского Средневековья не писал столько о своих чувствах, как Аввакум. Он тужит, печалится, плачет, боится, жалеет, дивится и т. д. В его речи постоянны замечания о переживаемых им настроениях: «ох, горе мне!», «грустно гораздо», «мне жаль»... И сам он, и те, о ком он пишет, то и дело вздыхают и плачут: «...плачуть миленькие, глядя на нас, а мы на них»; «умному человеку поглядеть, да лице заплакать, на них глядя»; «плачючи кинулся мне в карбас»; «и все плачют и кланяются». Он стремится вызвать к себе сочувствие читателей, жалуется на свои слабости, в том числе и самые будничные. Нельзя думать, что это оправдание человека касается только самого Аввакума. Даже враги, даже его личные мучители изображаются им с симпатией к их человеческим страданиям. Сочувствие к своим мучителям было совершенно несовместимо со средневековыми приемами изображения человека в XI—XVI вв. Это сочувствие стало возможно благодаря проникновению писателя в психологию изображаемых лиц. Каждый человек для Аввакума не абстрактный персонаж, а живой, близко ему знакомый. Аввакум хорошо знает тех, о ком он пишет. Они окружены вполне конкретным бытом. Он знает, что его мучители только выполняют свою стрелецкую службу, а втайне, может быть, тяготятся своими обязанностями, и поэтому не сердится на них.
7) Стиль.

Произведения Аввакума, и особенно его «Житие», отходят от старого, традиционного творчества Средневековья и целиком принадлежат личностному творчеству Нового времени, несмотря на то, что отдельные традиционные элементы в них все же наличествуют. Аввакум пользуется традиционными элементами, но не по традиционному назначению, он огрубляет их насмешкой, иронией, соединяет с грубыми просторечными выражениями, как бы играя, придает им другой смысл или переводит в резко натуралистический план. Поэтому произведения Аввакума поражают какой-то особенной свободой самовыражения, непосредственностью, необычайной искренностью. Сидя в земляной тюрьме, в ужасных условиях и ожидая смерти, он как бы освобождался от всяческой земной суеты, от заботы о внешней форме своих произведений, от различных литературных «приличий» и стремился как можно быстрей приблизиться к цели своих писаний. Для него полностью отсутствует литературная обрядность, занимавшая такое большое место в традиционном средневековом искусстве.

Житие Аввакума — это первая в истории нашей литературы автобиография-исповедь, в которой рассказ о злоключениях собственной жизни сочетается с гневным сатирическим обличением правящих верхов, с публицистической проповедью «истинной веры». Тесное переплетение личного и общественного превращает житие из автобиографического повествования в широкую картину социальной и общественно-политической жизни своего времени. Житие вбирает в себя и этнографические описания далекого сибирского края, его рек, флоры и фауны. Религиозная традиционная фантастика под пером Аввакума приобретает реальные бытовые очертания. Вот, например, «чудо, которое происходит в темнице Андрониева монастыря: три дня сидит здесь в темнице на цепи томимый голодом Аввакум, и перед ним предстает то ли ангел, то ли человек, и дает ему похлебать щей — «зело привкусны, хороши!» Или пищаль, из которой пытается убить Аввакума «начальник», трижды не стреляет, и протопоп объясняет это промыслом Божиим. И еще «чудо»: Бог помогает Аввакуму наловить много рыбы там, где ее никто не лавливал и т. п. Таким образом, все «чудеса», описываемые Аввакумом, не выходят за пределы реального бытового плана. Новаторство жития Аввакума особенно ярко обнаруживается в его языке и стиле. Он пишет «русским природным языком», о своей любви к которому заявляет во вступлении: «И аще реченно просто, и вы, Господа ради..., не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русский природной язык, виршами философскими не обыкновенные речи красить». Говорить «природным языком» призывает он и царя: «Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком, не уничижай его и в церкви, и в дому, и в пословицах». В стиле жития протопоп использует форму сказа — неторопливого рассказа от первого лица, обращенного к старцу Епифанию, но в то же время подразумевающего и более широкую аудиторию своих единомышленников. Но, как отметил В. В. Виноградов, в стиле жития сказовая форма сочетается с проповедью, и это обусловило тесное переплетение церковно-книжных элементов языка с разговорно-просторечными и даже диалектными. Для стиля Аввакума характерно отсутствие спокойного эпического повествования. Его житие состоит из ряда искусно нарисованных правдивых драматических сцен, построенных всегда на острых конфликтах: социального, религиозного или этического порядка. Эти драматические сцены соединены между собой лирическими и публицистическими отступлениями. Аввакум либо скорбит, либо негодует, либо иронизирует над противниками и самим собой, либо горячо сочувствует единомышленникам и печалится об их судьбе. Житие — это мастерский изустный рассказ, не связанный никакими условностями. Рассказчик часто любит забегать вперед, возвращаться к ранее рассказанн

хронологической последовательностью повествования. Аввакум использует народные пословицы, поговорки, каламбуры, в которых подчас скрыта тонкая ирония. Например: «Любил протопоп со славными знатца, люби же и терпеть, горемыка, до конца»; «Бес – от веть не мужик: батога не боится». Исследователи стиля Аввакума в местах наиболее драматических отмечают наличие ритма и рифмы, звуковых повторов, аллитераций и ассонансов. Например: «У церкви за волосы дерут, и под бока толкают и за чепь торгают и в глаза плюют». Или: «Среди улицы били батожъем и топтали и бабы были с рычагами». Теоретически отвергая «живство» в иконном писании, Аввакум в своих сочинениях постоянно к нему обращался. Он предельно конкретизировал абстрактные религиозные понятия и представления, наполнял их реальным бытовым содержанием, которое позволяло ему делать психологические и морально-философские обобщения. Тексты «священного писания» в истолковании Аввакума приобретают бытовую конкретность, которая сочетается с широкими обобщениями. Так, в толковании книги «Бытие» Аввакум изображает грехопадение Адама и Евы. Особенности стиля жития и других сочинений Аввакума позволяют говорить о неповторимой творческой индивидуальности этого талантливейшего писателя второй половины XVII в., ярко отразившего характерные черты переходной эпохи. Одной из наиболее популярных форм диалога автора и его героев с высшими силами в древнерусской литературе было сновидчество. Праведники и святые, да и обыкновенные вроде бы персонажи видели вещие сны, в которых с ними говорил Бог, предупреждая об опасности и предсказывая их грядущую судьбу: насылая видения, в которых отчетливо было высказано то или иное предсказание и предупреждение. В снах человеческое подсознание максимально открыто Миру, в нем проявляется Божественное и/или Дьявольское начала, с которыми, по мысли древних авторов, человек сопряжен от рождения. Такая традиция идет еще от античной литературы, начиная с поэм Гомера, где голос богов отчетливо проявлялся в сновидениях героев. В позднеантичном романе Лонга «Дафнис и Хлоя», например, все действия героев предопределены сновидчеством, в котором им являются боги и населяющие их мир сверхсущества. С тех давних пор сновидческая модель в литературе становится одной из наиболее эффективных форм воплощения коллективного бессознательного. В «Житии» протопопа Аввакума архетип Раскола проявляется в одном из вещих снов во всей своей угрожающей силе. В один момент Аввакум начинает проявлять слабость, поддаваясь милостям царским да боярским, ибо жалеет их всех, людей. Тем не менее неистовый протопоп остается на своих позициях, ибо во всех делах и помыслах руководствуется Высшей волей: «…аз же вся сия яко уметы вменил, да Христа приобрящу, и, смерть поминая, яко вся сия мимо идет».

Линия Раскола в житии протопопа Аввакума проходит в сфере нуминозности, обнаруживая противоборство Божественного (вечной, идеальной константы бытия) и Дьявольского начал (последнее нередко именуется «еретическим»). Слово «раскол» появилось еще в III в. для именования раскола Римской церкви. С тех пор оно применялось в разных языках для именования сходных процессов в церковных системах разных стран. Действительно, несмотря на сугубо религиозное, на первый взгляд,

толкование Раскола в этом житии, его философско-художественное осмысление выходит далеко за обозначенные рамки. Церковные реформы того времени вызвали трагические расколы в жизни страны и человека. Раскол в видениях и пророчествах христианских подвижников грядет как бедствие и национальная катастрофа. Таково пророчество Ивана Неронова царю, упоминаемое Аввакумом: «Излиял Бог на царство фиял гнева своего! Да не узнались горюны − однако церковью мятут. Говорил тогда и сказывал Неронов царю три пагубы за церковный раскол: мор, меч, разделение, то и збылось во дни наша ныне» . Главное произведение Аввакума, являющееся литературным памятником мирового значения, — это его «Житие», которое представляет величайшую ценность и как свидетельство о жизни священномученика и исповедника древлеправославной веры, и как исторический источник, характеризующий русское общество середины XVII в. в его отношении к Никоновым «новинам». «Житие» протопопа Аввакума, написанное по «понуждению» его духовного отца и сострадальца инока Епифания, представляет собой новую страницу в истории русской литературы в целом. Будучи строгим традиционалистом в церковной области, Аввакум выступает в области литературы как новатор, на два века опережая развитие русского литературного языка. Прежде всего, на фоне предшествующей литературной традиции выделяется его стиль и поэтика. Язык Аввакума — подчеркнуто разговорный («занеже люблю свой русский природный язык»).