Тревожное небо

Самигулин Рим Мисбахович

Тревожное небо

Институт располагался в одном из лучших зданий областного центра. Построенное в трех уровнях в архитектурном стиле «сталинского классицизма», оно сразу бросалось в глаза. Выделялось своими высокими колоннами, красивыми лепнинами, широкой мраморной лестницей у входа. Огромное, растянувшееся на ширину целого квартала и утопающее в зелени здание выходило фасадом на главную площадь города и являлось ее украшением. Увидевшие его впервые считали, что именно здесь должны находиться главные партийные и государственные учреждения. И, к своему удивлению, были неправы. Украшение это родилось в середине тридцатых годов, в пору повышенного внимания советского государства к авиации, воздухоплаванию и массового увлечения им населения страны. Поэтому и разместили тогда здесь молодой авиационный институт, теперь уже широко известный и прославленный вуз.

Почти восторженным оказалось от него и впечатление Андрея, провинциального паренька, накануне впервые переступившего порог этого образовательного храма. Сегодня же, всего лишь день спустя, при повторном посещении, оно было подавлено зарядившим с утра дождем, слякотью, изрядно подмокшей обувью и предстоящим испытанием по физике. Несмотря на непогоду, в коридорах института было тесно и шумно. Через полчаса у неустающей галдеть публики начинался первый вступительный экзамен. Как вчера консультация, так и ныне экзамен у вчерашних школьников и абитуриентов был в общей большой аудитории. Собравшиеся уже вторично две компании располагались по разные стороны широких дверей, различались по возрасту, поведению, одежде. «Взрослые», даже женская половина, почти все были в форменных кителях, костюмах, пиджаках, тогда как их юные «коллеги» одеты совсем легко, по-летнему.

Подошедший к ним в числе последних Андрей сразу обратил на себя внимание. Светловолосый, невысокого роста, с тонкой и стройной фигурой, при беглом взгляде он мог сойти даже за подростка. Еще вчера в клетчатой рубашке принятый «школьниками» абсолютно за своего, сегодня он был в летной форме гражданского воздушного флота. Справившись у ближайшего очника о начале экзамена, Андрей, за отсутствием в коридоре свободных стульев, прислонившись к стене, стал просматривать учебник. Перевоплощение заметили. Стоявший к нему спиной рослый красивый парень, второй день перебивая всех из школьной публики, авторитетно разглагольствовал на самые различные темы. Сейчас он вполголоса внушал окружавшим его девчонкам: «…Натянул китель с чужого плеча, скорей всего аэропортовский рабочий, куда специально устроился перед экзаменами». Однако однозначного восприятия «весомого» мнения, похоже, не было. Последовало обсуждение преимущественно с женским участием, во время которого красавец периодически вполоборота иронично оглядывал нашего героя.

Неожиданно к занятому чтением Андрею подошла девушка. Приблизившись к парню и, показывая рукой на его плечо, нарочито громко, обращая внимание своей компании, спросила: «Скажите, что означают эти ленточки на погончиках?» …На миг, машинально повернувшись в сторону ее руки, он уловил взглядом по-детски собранные в ладошку красивые пальцы, едва заметный золотистый пушок на запястье. Словно опомнившись, ответил: «...Командир самолета…» Сказал просто, негромко, но услышан был в обеих компаниях.

«Вы, … вы правда летчик? – тихо спросила она, широко раскрыв большие серые глаза. Вместо сердитого выражения на лице ее читались уже удивление, уважение, новые застывшие вопросы. «Ну да», - пожав плечами и кивнув головой, подтвердил паренек.

В коридоре на какое-то время заметно приумолкли, за молодой парой установилось нечто вроде наблюдения. Как будто ожидая продолжения. И оно последовало - в лице другой юной особы. Стриженая «под мальчишку», раскованная, угловатая, похожая на недозревшего птенца, она будто упала откуда-то сверху. Грубовато оттеснив сероглазку, почти ткнув книжкой в полосатую планочку под комсомольским значком парня, певуче растягивая слова, промолвила: «А что это у тебя за палочка раскрашенная?» «Наградная планка», - последовал ответ. «Тебя планкой наградили?» - похоже, она забавлялась. «Наградная планка», - повторил он и, строго глядя ей в лицо, добавил: «Планка к ордену». «О-о-о!» - иронично выдохнула нахалка, закатив глаза. Затем, манерно развернувшись, театрально вихляя тем, чего фактически у нее еще не было, молча поплыла к своим.

В результате короткой сцены последовала тишина, на миг кажется, что все забыли про экзамен. «Когда же Вы все успели, сколько Вам лет?» - нарушила молчание сероглазая. «Я уже старый, скоро будет двадцать один», - улыбнулся юноша. Все невольно и по-одному рассмеялись, но наш герой на это внимания не обратил. Сейчас он почему-то вспомнил, как несколько месяцев назад зимой, находясь в самолете, на краю смерти, подумал, что в свои двадцать лет он еще ни с кем не целовался. Прошло полгода, все оставалось, как было. И вот вновь вернула ему это откровение теперь уже стоявшая перед ним девушка.

Из задумчивости его вывело начавшееся оживление. В широко распахнутых дверях появился маленький, с пышной кудрявой шевелюрой, улыбчивый толстяк лет сорока. Торжественным взглядом окинув очень жаждущую стать студентами братию, он сделал приглашающий жест рукой и зычным командным голосом крикнул: «Самые смелые, первые три звена, двенадцать человек, - на вззлет!» И тут же громко, с ехидцей, добавил: «Парашюты прошу складывать в контейнер при входе справа».

Зайдя в аудиторию, Андрей с незнакомкой сразу чуть не уперлись в большой стоящий на полу ящик типа почтового с яркой надписью: «ДЛЯ ШПАРГАЛОК». Буквально на мгновенье остановившись в нерешительности и сделав невольное движение руками, означавшими, что положить в ящик нечего, молодые люди улыбнулись друг другу и, испытывая нарастающее волнение, направились к экзаменационному столу.

…Прошедшая зима была отмечена обилием снега. Он шел почти каждую неделю, наваливая все новые и новые пласты. В поселке геологов и охотников Монино его не успевали убирать. Дороги были едва проторены вездеходами, а дома просматривались лишь верхней частью окон и печными трубами. Даже в конце февраля активная деятельность людей не отмечалась. У охотников сезон закончился, у геологов он был еще далеко впереди.

В обычные дни Монино казалось вымершим. Тот памятный день был необычным. У местного аэропорта к полудню собралось уже пол-поселка, а люди все шли. Шли поспешно, насколько возможно это по рыхлой снежной дороге. Падая и кувыркаясь в снегу, бежали дети.

Аэропорт – это лежащая в долине среди гор посадочная грунтовая площадка - триста пятьдесят на сто метров. Метеопост, пара врытых наполовину в землю емкостей для горючего. Маленький бревенчатый домик и стоящий недалеко высокий столб, увенчанный шестом с полосатым «чулком» - указателем ветра, называемого в авиации колдуном. И люди здесь не собирались встречать знаменитого космонавта или провожать великую актрису. Они молча и тревожно смотрели вверх, на небо.

Там, над их головами, над поселком уже полчаса кружил небольшой одномоторный «Як-12». На фоне огромного и чистого небесного купола летевший на высоте около двух километров самолет казался совсем маленьким и беззащитным. Экономя бензин, «Як» не опускался ниже. Он не улетал к себе домой, в находящуюся в трехстах пятидесяти километров таежную эскадрилью малой авиации. На виду у собравшейся толпы он смотрел вниз, на летное поле, на которое он сесть не мог. Он вообще нигде не мог сесть. У него не было ног. Полчаса назад, во время отрыва от земли, у него отлетела левая лыжа, а следом, через несколько секунд, и правая. Машина осталась без посадочных средств. Невозможна была и крайне опасная, но все же предусмотренная в безвыходных обстоятельствах посадка «на брюхо». Мешали неубирающиеся и агрессивно выступающие стойки шасси. Их удар даже о снежный наст в мгновенье превратил бы хрупкий «Як» в груду обломков, погубил и покалечил людей.

Теперь самолет словно привязан был к поселку, к находящимся внизу людям, смотрел на них с надеждой, что помочь ему могут только они. Последние понимали это сердцем, осознавали свою исключительность и необходимость участия в предотвращении беды. Но каким образом? Женщины, вполголоса перебрасываясь репликами, с нескрываемым нетерпением, упреком и некоторым раздражением глядя на мужчин, ждали от них быстрых и решительных действий. Те же, нервно переступая с ноги на ногу, стояли, словно онемев, с суровыми лицами, напрочь игнорируя проницательные взгляды и отдельные обращения со стороны слабого пола. Наполненные горечью и болью, испытывая унижение от своей беспомощности, подавляющее большинство из них находилось в гнетущем состоянии, вызванном этим молчаливым созерцанием происходящего, в ожидании, казалось, неминуемой катастрофы. Но все же было и несколько человек, которые знали, что нужно делать, и уже поспешно решали трудную задачу. Главным среди них был начальник аэропорта.

Михаил Викторович Васильев, или просто Михалыч, как его все за глаза называли, был начальником аэропорта со дня его рождения. Прозвище свое он получил после того, как однажды корреспондент районки в своей газете по ошибке назвала его Василием Михайловичем. Раньше он работал в областном городе старшим авиатехником, но уже более десяти лет назад перебрался в этот лесной край. Предполагалось, что на тихую и бесхлопотную должность - заведовать только что созданным маленьким предприятием. Высокую миссию начальника он успешно сочетал с исполнением также обязанностей метеонаблюдателя, тракториста, планировщика местного поля, кладовщика склада горюче-смазочных материалов, разнорабочего и пр. Все это укладывалось в одну ставку. Был у него и один подчиненный – его жена Татьяна, работавшая на полставки радистом, кассиром, уборщицей и дворником. Основной их задачей было поддержание в надлежащем состоянии вверенного хозяйства, прием и отправление шести-семи самолетов в неделю. В летнюю пору отпусков число рейсов могло быть увеличено. Нередко случалось это и зимой, когда единственная проходящая по горным хребтам дорога, связывающая поселок с остальным миром, оказывалась во власти снежной стихии.

Отличался начальник своей аккуратностью, пунктуальностью в выполнении разных инструкций и наставлений, руководствуясь правилом: авиация ошибок и отступлений не прощает. Здесь для него никаких иных авторитетов не существовало. Он был непоколебим. Постоянно что-то совершенствовал. Достав через старого приятеля рыбацкие оранжевые буи, установил их на поле, обозначив контуры взлетно-посадочной полосы. На складе эскадрильи выбил и поставил в начале полосы большой прожектор. Снабженцы ворчали «Излишества это, Михалыч. У тебя не аэродром, а просто поляна, непредназначенная для ночных полетов. Заржавеет и будет висеть на балансе». Не обижаясь, он спокойно парировал: «Баланс карман не тянет, есть не просит, авось штука пригодится».

Встречал и провожал самолеты только в форменной одежде. Дисциплина. Даже в летнюю жару обязательно надевал аэрофлотовскую фуражку. За висящие на застежках галстуки молодые летчики нередко получали от него замечания. Несмотря на высокую значимость и подчас незаменимость своего предприятия в этих оторванных от цивилизации местах, Михалыч держался скромно и оставался незаметным. О нем сильно вспоминали, когда надо было отправить «нужного» пассажира при отсутствии уже мест, добиться дополнительного рейса или помочь с билетом в курортный сезон на далекие юга страны. И он старался, делал все возможное, что не противоречило воздушному кодексу. После чего, при всем уважении, о нем как-то забывали. Это его не задевало. Он любил свою работу, окружающую природу, поселок и его обитателей. Жил там же, у аэропорта, в служебном доме размерами, втрое превышающими весь монинский «аэровокзал». Встав рано утром и поняв, что погода в ближайшие сутки нелетная или увидев на обочине взлетной полосы начинающее зарождаться гнездо, переживал за несостоявшихся пассажиров, птаху, которой, возможно, не суждено этим летом дать потомство.

Доброту, любовь к жизни, к людям в нем воспитала война. Более трех лет он был отважным бортмехаником отдельной, специального назначения дальнебомбардировочной эскадрильи подполковника Александра Хана. Комэска был известен не только боевыми делами. Популярность и слава пришли к нему задолго до войны. Еще будучи восемнадцатилетним. Курсантом военной летной школы, спасая тяжело раненого инструктора и машину, он сумел посадить подбитый басмачами самолет на угольный вагон бегущего товарняка. На фронте Михалыч научился многому. Навсегда запомнил слова своего командира, что никто так не любит жизнь и не обладает такой силой, как то, кто любит небо.

После войны он служил и работал на земле, но в душе всегда оставался летчиком. Встречал самолеты еще на подходе и провожал, пока они не скрывались из виду.

Три года назад затеял Михалыч ремонт своего дома и временно поселился с женой в геологической гостинице. В первую же ночь на новом месте был разбужен телефонным звонком. Диспетчер регионального управления и командир аиационного соединения просили оказать помощь военному борту. У транспортного Ли-2 отказал один из двигателей, второй барахлил. Необходима была экстренная посадка. Никаких абсолютно площадок поблизости не имелось. Выбора, кроме Монино, совершенно непригодного для таких целей, тем более ночью, не оставалось. «Конечно, мы за него не отвечаем, но попробуй, Михалыч. Сделай все, что возможно. У тебя вроде и прожектор есть», - неуверенно продолжал диспетчер. Но Васильев его уже не слушал. Остальное значения не имело.

Борт был на подходе, в двадцати пяти минутах. На часах – два пятьдесят. «Брюки одень, брюки!» - крикнула Татьяна. «Там нет стюардесс», - буркнул он про себя, вылетая из комнаты.

Почти полтора километра до аэропорта он пробежал за пять минут. Включил прожектор, подсветку ветроуказателя, заскочил в радиорубку. «Ли-2» уже вызывал его. Быстро дал пилоту характеристику посадочной полосы. Зная, что она более чем втрое короче для такой тяжелой машины, он подбодрил экипаж дополнительной информацией: «Ветра нет, за пределами полосы еще метров на шестьсот грунт ровный, твердый, заросший травой. Грубых препятствий для шасси нет. Возможен разворот до пятидесяти метров в обе стороны».

Передав вошедшей Татьяне наушники и позывной, Михалыч вышел на крыльцо. Сердце еще не успокоилось после бега, сказывалось и волнение в ожидании самолета. «Ишь ты, мы не отвечаем за него…» - вспомнил ворчливо он слова диспетчера. Постоял, глядя на ночное небо, усыпанное звездами. Нужны брюки. Они рядом, в доме. Дом на ремонте, обесточен, на замке. «Тьфу ты», - чертыхнулся Михалыч и… услышал в ночной тишине до боли знакомый гул авиамотора. Определил: работает с напряжением, на форсированных оборотах. Увидел огни самолетных фар. «Ли-2» шел на приземление.

Посадка тогда прошла благополучно. Самолет остановился. Подъехавшая пожарная машина осветила пространство с правой от него стороны. Минуты через две дверь изнутри открылась, вывесили трап. Один за другим по нему сошли трое военных в летных куртках. Михалыч вышел вперед, оставив за спиной фельдшера, пожарных и Татьяну. Официально представился: «Начальник аэропорта Васильев. Поздравляю с мягкой посадкой. Прошу полетный лист и личные документы». Летчики слушали молча, с серьезными сосредоточенными лицами. А потом… как по команде, раздался взрыв хохота. Причина тому была веская: начальник аэропорта, приложив ладонь к козырьку аэрофлотовской фуражки, стоял в освещенном фарами ослепительно белом нижнем белье. Лицо его было непроницаемым.

Радостные летчики, смеясь, бросились обнимать Михалыча, встречающих благодарили за свое спасение. Смущенно улыбались женщины, закатывались, глядя на Васильева, пожарные.

Попрощавшись с экипажем, уехали в поселок продолжать свое дежурство пожарные с фельдшером. Командир экипажа, что-то шепнув бортмеханику, отправил его в самолет. Татьяна оттащила в темные заросли бурьяна супруга. Вернулись мужчины одновременно. Первый – с фонарем, большим куском брезента и наполненным вещмешком, второй, наконец, предстал в брюках и рубашке. На импровизированной скатерти быстро появились консервы, пакеты с аварийным пайком, фляги. Был четвертый час ночи. Поселок спал, а всего в полутора километрах от него в высокой траве дружно бодрствовала взрослая компания. Члены экипажа возбужденно делились своими впечатлениями от ночного происшествия, вспоминали разные случаи из летной практики, истории с собственным участием. Они были молоды, несколько самоуверенны, искренне считали себя если и не воздушными асами, то следующими за ними точно. «Представляете, - обращаясь к Татьяне, говорил командир самолета, - что ощущает человек, который находится в самолете с неисправным двигателем…» Смотрящая в этот момент на огни небольшого костерка женщина с улыбкой повернула голову в его сторону и, как бы поддерживая разговор, молча слегка кивнула. «Она представляет, - встрял тут обычно сдержанный, но на этот раз чуть подогретый спиртом Михалыч. - Пять раз по приказу покидала горящий самолет, из них четыре – ночью». Наступило неловкое молчание. «Стрелок-радист бомбардировщика, семьдесят шесть боевых вылетов, старший сержант запаса», - словно представляя жену, обнимая ее за плечи, добавил начальник аэропорта. «Простите», - после некоторой паузы, поднимаясь, произнес капитан. Тут же следом с кружками встали члены экипажа. «Пятнадцать лет прошло после окончания войны, а она – вот, остается рядом. Все время напоминает о себе. Спасибо и низкий поклон вам, подарившим нам, детям жизнь тогда и спасшим нас сегодня».

Однако одним «спасибо» не ограничились. Экипаж скинулся и подарил Михалычу тяжелый мотоцикл с коляской М-72, приурочив это к его 50-летию. Поблагодарило его и командование воздушной армии, наградив именными золотыми часами. Родное ведомство тоже не осталось в стороне. Васильеву вручили бесплатную путевку в черноморский санаторий. Но когда подошел срок и встал вопрос о замене на период отпуска, начальство загрустило: кого найдешь в период отпусков? Так и не поехал наш герой на горячие пляжи. Путевку не выбросил, а, вложив в рамочку как почетную грамоту, повесил ее в своей служебной комнате. Через полгода хозяйство Михалыча посетил замначальника регионального управления в сопровождении свиты. Ознакомившись, остался доволен. Случайно увидев путевку, удивился, получив разъяснение – побагровел. Вызвал по рации непосредственного начальника Васильева и отрубил несколько коротких фраз: об объявлении тому выговора, о премировании Михалыча и Татьяны, предоставлении им бесплатных путевок в удобное для семьи время, обеспечив безусловную им замену. Затем, обернувшись по сторонам, вполголоса добавил: «Завтра приезжаю к вам, готовься. За то, что, сукин сын, позоришь руководство, завтра буду тебе что-то отрывать…»

Имела эта история и другое продолжение. Через двое суток в конце полосы у самолета появились военные передвижные мастерские, палатки с техниками и механиками. Отказавший в полете двигатель сняли и увезли. Другой, который, как оказалось, должен был вот-вот загореться, латали на месте, но не получилось, и тоже увезли на завод. Затем долго ждали моторы на замену, готовили полосу для взлета. Возможно, ремонтники, молодые ребята, тянули и сознательно. Свидетельством тому были быстро установившиеся и все крепнувшие контакты с местной молодежью, точнее, с ее женской частью, тогда как с остальной они характеризовались как напряженный нейтралитет, также подтверждавший, что народ и армия едины. Так это было или не так, но один конкретный итог стал очевиден. Старшая пионервожатая и вчерашняя выпускница местной школы Марина Кораблева вышла замуж за веселого техника-лейтенанта и улетела из родного гнезда.

Вся эта история трехлетней давности вспомнилась и вмиг промелькнула перед глазами Михалыча, потому что сейчас эта самая Марина с двухлетней дочерью, оцепенев от ужаса, сидела в висевшем над поселком самолете.

Ясное морозное утро при тридцати восьми ниже нуля обещало погожий день. Глядя на вертикально тянущиеся к небу светло-серые столбы дыма из печных труб, Михалыч с ухмылкой вспомнил странную статистику. Она гласила, что неблагоприятные погодные условия далеко не находятся в числе первых причин всяких ЧП в воздухе. Более того, все они (предпосылки к летным происшествиям, сами происшествия и аварии), кроме катастроф, случаются, как правило, именно в хорошую погоду, о чем не забывал повторять главный синоптик их предприятия. Сам Михалыч в это не верил. Был убежден, что в прекрасную погоду природа поворачивается лицом к людям и все у них получается ладно. Правда, то, что вот уже четвертый день перевалы закрыты, автомобильное сообщение и телефонная связь с поселком прерваны, немного противоречило данной формуле. «Но ведь это результат стихии прошлых дней, - оправдывался про себя Васильев, - не имеющий никакого отношения к нынешнему…»

Так или иначе, но на работу Михалыч явился в приподнятом настроении. Как всегда, из эскадрильи будничным тоном сообщили, что по расписанию нечетных дней рейс 037 на Монино будет выполняться «Яком», одним бортом. Его нужно как можно быстрее отправить обратно, так как самолету предстоит еще рейс на Светловодск. Поэтому дозаправку не производить, он сделает это на базе.

Тридцать седьмой прибыл в полный аккурат по графику. С почтой, счастливой школьной математичкой, сумевшей раздобыть в райцентре крайне дефицитные логарифмические линейки и врачом с мешком медицинских сокровищ. Взяв на борт трех человек, «Як» развернулся в конце полосы, резко прибавил обороты, затем, окутанный снежной пылью, стремительно пробежав по полю, оторвался от земли и… на глазах потрясенных Михалыча и провожающих ушел в небо без лыж. Наступило онемение, за которым последовали крики, ни к кому не обращенные призывы о помощи, поиск совершенно не нужных уже лыж. Михалыч, отрешенно глядя вслед самолету, протяжно и чуть слышно шептал: «Хорошо, хорошо, хорошо». Но этот шепот был услышан. Стоящий рядом в числе провожающих водитель экспедиции, неожиданно схватив его за грудки, закричал: «Это как, что ты имеешь в виду, начальник?» Михалыч, досадливо глядя на любопытного, сжав запястья его обнаженных, несмотря на мороз, и густо покрытых татуировкой рук своими железными клещами, заставил мужичка присесть, негромко, но жестко пояснил: «Хорошо, что это не случилось во время разбега самолета, а то бы мы с тобой уже готовились к похоронам. А так – так мы еще посмотрим…»

Наверное, две-три минуты понадобилось Михалычу для оценки обстановки и принятия решения. Дальнейшее он делал почти автоматически. Быстро связавшись с пилотом, вкратце изложил ему свой план организации посадки самолета непосредственно в Монино. «Знаю, Андрей, ты сможешь, сынок. Мы здесь свое сделаем. Все у нас получится», - спокойно и твердо заключил он разговор. О происшествии были оповещены поссовет, хозяйственники, школа. Начальник аэропорта не просто информировал и просил, но, сам того не замечая, ставил конкретные вопросы, отдавал указания, требовал. Нужны были техника, стройматериалы, люди. Неотложно и безусловно. Задача была одна. В течение часа оборудовать мобильную посадочную площадку. Михалыч представлял ее в деталях, описывал подробно, как будто существующую в реальности. Татьяна, зная его около двадцати лет, даже не подозревала о таких способностях мужа. Буквально за минуты он сумел организовать и возглавить работу оперативной группы местных руководителей, каждый из которых был гораздо выше рангом в сравнении с ним. Да вряд ли и сам Михалыч чувствовал за собой такое. Только увидев, что к летному полю подтягивается вездеход, аэросани, люди, он позволил себе отвлечься – сообщил в эскадрилью о происшествии, своих предложениях, первых мероприятиях.

Только что узнавшее о случившемся от летчика, начальство тут же завалило его вопросами о состоянии взлетно-посадочной полосы, причинах происшествия, что делается для их выяснения, какие у Васильева гарантии, что все обойдется без жертв и др. Краем глаза Михалыч увидел в зале ожидания в полном сборе весь свой штаб. Людям нужны были его распоряжения. Радио не умолкало. Устав слушать, по фронтовой привычке отреагировал в грубой и лаконичной форме: «Приезжайте и выясняйте. Мне не до этого», - после чего бросил трубку.

Тем не менее, минуя эскадрилью, к разбору, обсуждению ситуации подключались все новые и новые, более высокие начальники разных ведомств. Они отвлекали, занимали эфир, накаляли и без того нервозную обстановку. Татьяна без конца бегала от радиорубки к летному полю, вызывая мужа на разговор. И тот, наконец, рассвирипел: «Записывай, - приказал он жене, - Некрасово, авиаэскадрилья, Килину. Мое предложение о проведении спасательной операции на территории Монино всеми руководителями принято молча. Ни одна инстанция не пожелала принять аварийный самолет, тогда как в вопросах и запросах, указаниях и советах недостатка не испытываем. До приезда лиц, на то уполномоченных, руководство операцией взял на себя. Времени в обрез, находиться в радиорубке не могу, переносной станции не имею. Прошу не дергать пилота, использовать для связи только радиотелеграф. Аудиозапись всех переговоров ведем с первого звонка. Васильев». И уже самой Татьяне: «Пошли это телеграфно, по радиотелефону не отвечай». «Правильно, жестко, но точно. Все хотят покрасоваться, что несут бревно, только вот под середину его стать не желают, все как-то с краюшку…» - прокомментировал ситуацию директор лесхоза. «Молодец, Михалыч, - дополнил геологический начальник. - Думаю, полчаса теперь будут переваривать твою последнюю фразу». И иронично заключил: «Тут есть, …над чем подумать».

Тысячу раз был прав главный лесник. Минуты через три вновь бежала Татьяна, уже с радиограммой. О них, оказывается, забеспокоилась милиция, точнее, не о них… «В связи с возбуждением уголовного дела по факту» Михалычу указывалось «немедленно оградить место происшествия, установить охрану, обеспечить неприкосновенность территории и предметов, имеющих отношение к аварии», - прочитал вслух Михалыч в выданном ему предписании. Потом подошел к тракторным саням, наклонившись к ящику с гвоздями, выбрал самый большой и, подавая его Татьяне, сухо сказал: «Иди, прибей вон там», - показывая в сторону туалета. Она хотела возразить, но по выражению лица мужа поняла – лучше промолчать. Радиограмму она сохранила. Не только в силу служебного долга. Интуитивно чувствовала – понадобится еще. Да так оно и вышло. Впоследствии при разборе полетов она стала обличительным документом, обратившимся против ее отправителя. Потрясая ею, областной прокурор заявил, что милиция должна была появиться там первой и оказывать непосредственную помощь, а не мешать, не перекладывать свои проблемы на плечи людей, которые уже в течение часа прилагали отчаянные усилия по предотвращению трагедии.

Отбиваясь от ненужных навязываемых ему переговоров, Михалыч с удивлением и некоторой тревогой думал о том, почему не выходит с ним на связь человек, которому сейчас труднее всех. Летчик. Он ни разу не вызвал начальника аэропорта. Все ли с ним ладно, возраст-то ведь какой, только бы не сломался. Хотя в эскадрилье о нем очень хорошего мнения, да и сам Михалыч заприметил за ним твердый мужской характер. Похоже, не из городских, самостоятельный с малых лет. И Васильев не ошибался.

Родом Андрей был из маленького рыбацкого поселка, где почти все пацаны с детства грезили морем и впоследствии судьбу свою связывали с ним. Андрея же море не волновало. Недалеко от поселка находилась военно-воздушная база. Он родился и вырос под гул моторов, грохот заходящих над его домом самолетов. Это не прошло бесследно. В восьмом классе в школе впервые организовали авиамодельный кружок. Андрей записался в него одним из первых и с увлечением занялся изготовлением планеров. За три года его сверстники прошли путь от простейших кордовых до радиоуправляемых моделей самолетов, а наш герой оставался верен своему выбору, стремился к совершенству. По выражению руководителя кружка, планеры Андрея не желали приземляться. На зональной выставке детско-юношеского технического творчества, где экспонировалась его модель, председатель оргкомитета, вручая Андрею призовой подарок, заметил, что «…вот такие талантливые ребята скоро станут покорять воздушный океан, прославляя нашу страну». Подарок Андрей взял, поблагодарил и громко сказал: «Я не собираюсь идти в авиацию». На вопрос, кем же стать желает, ответил: «Лесником», чем вызвал смех в зале. Это была правда. Уже год, как он задумывался об этой профессии, причем никак это не объясняя ни себе, ни другим. Однако жизнь ставила все на свои места..

По возвращении из областного центра его ждало печальное известие. В авиационной катастрофе погиб экипаж самолета Ту-16 новой модификации, в числе которых был и бортинженер, отец его одноклассника. На церемонию прощания в гарнизонный Дом офицеров десятый «Б» пришел в полном составе.

В траурном убранстве зал. На покрытых красным кумачом столах семь наглухо закрытых гробов с офицерскими фуражками на крышках. Застывший военный караул с оружием. На атласных подушках – ордена и медали погибших. Семь мужчин, еще вчера здоровых, молодых, полных сил и энергии. Это вчера. А сегодня, волею судьбы, обменявшись фрагментами тел и словно навечно породнившись, они лежали рядом, как братья. Завтра они в последний раз поднимутся в небо, и вечные воздушные трудяги Ан-восьмые и Ан-двенадцатые, тревожно гудя моторами, повезут их в разные концы страны для вечного упокоения на малой родине, откуда когда-то мальчишками они уходили в свой первый жизненный полет.

«…Они отдали свои жизни, защищая свою страну, расчищая и облегчая путь для новых поколений. Небо не будет пустовать. На смену погибшим придут и встанут на боевой вахте другие, полные энергии и отваги летчики. Им также будет трудно, но они пойдут уже дорогами, проторенными предшественниками, соколами, с которыми мы прощаемся сегодня, нашими боевыми друзьями. Замены которым не будет никогда». Эти слова генерала, командира гвардейской авиации, буквально впечатались в память Андрея и его товарищей. Потрясенные школьники увидели лишь один суровый штрих совсем не розовой, той реальной взрослой жизни, в которую им предстояло им вступить уже всего через два месяца.

На другой день после выпускного вечера Андрей, передавая матери аттестат зрелости, сказал: «Сын надежд твоих не оправдал, родная, местами он даже троечник». Пробежав взглядом заветный для семьи документ, снимая очки, улыбаясь, с доброй иронией спросила: «Ну и куда же ты теперь, мечтатель мой?» Обняв ее за плечи и с полминуты помолчав, сын сухо произнес: «Я буду летчиком, мама». В наступившей тишине выпавшие из ее рук очки, показалось, со звоном и грохотом ударились об пол. Опередив Андрея, она сама торопливо подняла их и в нахлынувшем волнении затем долго и тщательно протирала, не поднимая глаз. Через две недели сорок шестой скорый, пронизывая необъятные сибирские пространства, уже вез ее сына в далекий и неизвестный Бугуруслан в летное училище гражданской авиации.

Училище было закрытого типа, считалось престижным в силу наличия военной кафедры и аттестации выпускников в звании офицеров запаса. Поступал в него Андрей трудно. Он не проходил по возрасту, не хватало 2,5 месяцев до семнадцати лет. Не блеснул знаниями и на экзаменах. Вместе с тем оказался вполне здоровым. И это стало очень значимым, ибо медицинскую комиссию среди будущих летчиков смог пройти лишь каждый седьмой абитуриент. В итоге Андрея допустили к мандатной комиссии, оказавшейся главным экзаменом. На ней в него прямо-таки вцепился начальник орсо[*] училища, попавший туда случайно с должности командира батальона аэродромного обслуживания после реформирования части в связи с сокращениями в армии. Подполковник всячески пытался сбить парня для поступления на авиатехническое отделение, объясняя это тем, что стране нужно больше техников, чем летчиков. Юноша давлению не поддавался и, наконец, глядя офицеру прямо в глаза, заявил, что на авиатехническом отделении после провала на медкомиссии число абитуриентов возросло более чем в три раза и без его, Андрея, участия. «Ну, это не Ваша забота…» - побагровел офицер и заключил: «Считаю, что абитуриенту нужно годик погулять, пусть научится себя вести…» За Андрея тут же вступились секретарь горкома комсомола, другие члены комиссии.

Прения прекратил начальник училища, бывший полярный летчик Рожицин, задав Андрею последний, свой вопрос: «Почему Вы осмелились подавать документы, зная, что по возрасту не подходите?» «Я долго ждал день окончания школы, чтобы поступить сюда, не хочу терять время, а семнадцать лет мне все равно исполнится». Большинство комиссии, с интересом ждавшее ответа, рассмеялось, Рожицин хмыкнул и жестко оборвал офицера, торопливо начавшего: «…Вот-вот, он еще и умничает». «Парень знает, чего хочет, настойчив, и у него нет отца. Возраст, да, …ну это дело наживное, в общем, надо его поддержать», - завершил обсуждение начальник училища. Андрей был принят в порядке исключения.

После зачисления какое-то время в душе Андрея оставался и неприятный осадок. Он никогда не видел своего блудного отца, не питал к нему отрицательных чувств, но и встречи с ним не искал. Теперь получалось, что в училище Андрей попал в том числе и благодаря отцу, точнее, его отсутствию. Матери он об этом, конечно, не скажет.

Смутное беспокойство вызывал и начальник орсо, впереди были три года учебы, хотя никакой вины за собой новоявленный курсант и не чувствовал. Впрочем, эта проблема разрешилась быстро. Через три месяца новая волна сокращений в армии, подхватив сопротивляющегося офицера, вынесла его из стен училища на широкие просторы мобилизационного запаса. По этому случаю курсанты объявили в своей среде три дня подряд праздничными, а командиры рот в этот же период жадно опустошали графины с водой и, ласково поглядывая на подопечных, ходили рассеянными и задумчивыми. Уже позднее Андрей узнал, что подполковник был выходцем из системы НКВД, начинал с должности командира взвода роты охраны аэродрома. Прозвище «Бекендорф» неотступно следовало с ним вместе с продовольственным и вещевым аттестатом по всем местам службы. Особо отличался он ревностью и завистью, доходящими до ненависти по отношению к офицерам летного состава за их особый статус, более высокое денежное и пайковое содержание, лучшее бытовое устройство и др. В училище страдал из-за отсутствия классических казарменных порядков и засилья интеллигентщины.

Всплыло это в памяти невольно, как и другие отдельные эпизоды из девятисот тридцати дней пребывания в училище. Отличником он далеко не был, но учился с увлечением. При вручении дипломов Андрей оказался единственным из выпускников, кого Рожицин, обняв прилюдно, сопроводил это словами: «Спасибо, сынок». Неведомо было тогда Андрею, как и другим курсантам, что с момента зачисления до последнего дня, а в первые полтора года особо внимательно наблюдал начальник со стороны за своим крестником. Окончательно успокоился уже перед выпуском, ознакомившись с аттестацией на него, данной инструктором по летной подготовке. Не имел усов крестный отец, а потому не смог скрыть довольную ухмылку, читая строки «…Словно родился в небе, летать любит, летает смело, грамотно, владеет самолетом как собственным ботинком…» Вслух заметил: «Ишь ты, даже я так не умею».

Вспомнились и наставления инструктора парашютной подготовки. Например, о том, что при аварии командир воздушного судна покидает его последним. При необходимости он обязан предложить свой парашют для совместной эвакуации пассажиру или члену экипажа. Как бы в продолжение темы, однажды задал вопрос: «Почему в иностранных автобусах не предусмотрена отдельная дверь для водительской кабины? Кто не догадался, я потом объясню». Впрочем, делать это инструктору не понадобилось. А вот ему самому потом на парткоме объяснили, и не только это. Перед первым прыжком, наставляя курсантов, он привел слова как