Александр Владимирович Островский 25 страница

Но самый тяжелый удар был нанесен А. И. Солженицыну с другой стороны. До него, пишет он, дошли слухи, «что Хееб коммунист». Было проведено негласное дознание и «постепенно узналось: да, до 1956 был коммунистом, но после венгерского подавления в виде протеста перешел в социалисты. Вот те на! Знал бы я это раньше — пишет пораженный этим открытием Александр Исаевич, — сильно бы задумался… А знакомые Бетты были — скорее и больше по коммунистической линии, по ее происхождению, оттуда и рекомендации. Но мелочь такую о Хеебе она нам не сказала или важной не сочла» (33).

Она-то могла и не счесть важной, но как же прошедший лагерную выучку Александр Исаевич оказался таким наивным и беззаботным? Ведь ему ничего не стоило поинтересоваться анкетными данными своего адвоката. И тогда бы не вышло подобного срама, что правоверный христианин доверил зашищать свои интересы даже не либералу, а социалисту да еще с коммунистическим прошлым. Но самое интересное в другом: оказывается, о коммунистическом прошлом его адвоката он был предупрежден «стариками Андреевыми» еще тогда, когда находился в Советском Союзе (34). Но тогда почему-то над этим предупреждением не «задумался» и стал рвать на себе волосы только в эмиграции.

«В конце ноября», Александр Исаевич спустился с гор и «вернулся домой», в Цюрих, после чего опять поехал в Париж (35), а затем, в те самые дни, когда последний третий том «Архипелага» пошел к читателям, из Франции отправился в Англию, куда прибыл не ранее 16 — не позднее 21 февраля 1976 г. (36). На Британских островах он пробыл около полутора недель, однако ничего, кроме его интервью телекампании Би-Би-Си 22, 25 и 26 февраля (37), нам пока об этом путешествии не известно.

29 февраля А. И. Солженицын вернулся во Францию (38). О его пребывании здесь мы тоже можем пока судить главным образом по его интервью (39). Не ранее 10 — не позднее 20 марта из Франции Александр Исаевич направился в Испанию и провел там восемь дней (40). 20 марта он выступил по испанскому телевидению (41) и дал пресс-конференцию в Мадриде (42). Если его появления в эфире и телеэкране в Лондоне и Париже не вызвали особого общественного резонанса, то выступления в Мадриде получили широкий отголосок: и не только потому, что здесь он нарисовавал совершенно неправдоподобную картину ужасов советской жизни (об этом пойдет речь далее), но и потому, что выразил восхищение прелестями испанской жизни, «забыв» о франкистком режиме.

Касаясь в одном из испанских выступлений вопроса о своем литературном творчестве, он заявил: «Август Четырнадцатого» я не только собираюсь дописывать, но закончено и продолжение, «Октябрь Шестнадцатого». Сейчас работаю над «Мартом Семнадцатого» (43). Когда же Александр Исаевич успел закончить «Октябрь Шестнадцатого», если вывез его из России незавершенным (см. выше — С.), а до весны 1976 г. ничем кроме ленинских глав не занимался?

Не позднее 28-го числа А. И. Солженицын из Испании вернулся в Швейцарию. Если верить ему, к этому времени уже был решен вопрос о переезде в США, шли приготовления к нему. «В Цюрихе, — пишет Александр Исаевич, — последнее оформление американских документов на переезд всей семьи (наших всех поразило, что надо пальцы отпечатывать!). Мне ехать вперед — наконец, смотреть купленный участок и дать Алеше Виноградову добро на стройку» (44).

Из Европы в Америку А. И. Солженицын вылетел 2 апреля 1976 г. (45).

Первое издание «Архипелага»

Самым крупным событием в жизни А. И. Солженицына до отъезда за океан было завершение издания «Архипелага», третий том которого вышел в конце 1975 — начале 1976 г.

Ни одну из своих книг А. И. Солженицын не выносил на читательский суд с такими извинениями, которыми он сопроводил «Архипелаг»: «Не потому я прекратил работу — писал он в „Послесловии“ к „Архипелагу“, — что счел книгу оконченной, а потому, что не осталось больше на нее жизни» (1). Правда, с того времени, когда были написаны эти строки до выхода в свет первого тома «Архипелага» прошло почти семь, а до издания третьего тома — десять лет. Но не в этом дело. За что же извинялся автор перед читателями? «А вот, что выражался я неудачно, где-то повторился или рыхло сказал, — за это прошу простить» (2).

На первый взгляд перед нами редкий факт требовательности к себе. Но почему же автор не проявил такой же требовательности, вынося на читательский суд свою пьесу «Свеча на ветру»? А разве можно назвать удачными в литературном отношении «Пир победителей» и «Пленников»? киносценарии «Знают истину танки» и «Тунеядец»? А уж поэму «Дороженька» и неоконченную повесть о войне вообще никому не стоило показывать. Но ведь опубликовал же их. И без всяких извинений.

Поэтому извиняясь за несовершенство «Архипелага», Александр Исаевич, по всей видимости, имел в виду не только указанные им недостатки. Но начнем с них. Знакомство с «Архипелагом» прежде всего показывает, что перед нами если так можно выразиться очень «сырое» литературное произведение.[44]

Об этом свидетельствует даже знакомство с его оглавлением: Ч.1 — 342 с., Ч.2. — 78 с., Ч.3 — 364 с., Ч.4 — 46 с., Ч.5 — 218 с., Ч.6 — 88 с., Ч.7 — 54 с. Причем часть 4-я (46 с.) по объему меньше главы второй части 1-й (48 с.) (3). Разумеется, от автора нельзя требовать, чтобы все части, на которые разделяется книга, были равновеликими. Но вычленяя их, автор не только стремится отразить основные структурные элементы своего замысла, но и оказать определенное влияние на читателя, которое во многом зависит от наполняемости отдельных частей книги фактическим материалом. Поэтому или автор «Архипелага» неверно определил структуру своей книги, или у него не хватило времени для сбора необходимого материала.

Даже беглое знакомство с Архипелагом обнаруживает такую его особенность как повторы или дублирование. 4-я глава из первой части «Голубые канты» (4) посвящена той же самой теме, что и глава 20-я «Псовая служба» из третьей части (5) и глава 9 «Сынки с автоматами» из пятой части (6): лагерной охране и администрации. Проблема побегов, упонимаемая в 14-й главе «Менять судьбу» из третьей части (7), рассматривается в главах 6-й «Убежденный беглец» (8), 7-й «Белый котенок» (9) и 8-й «Побеги с моралью и побеги с инженерией» (10) из пятой части. Глава 18-я «Музы в ГУЛАГЕ» из третьей части (11) дублирует главу 5-ю «Поэзия под плитой, правда под камнем» из пятой части (12). Глава 3-я «Цепи, цепи…» из пятой части (13) перекликается с содержанием главы 15-й «Шизо, Буры, Зуры» из третьей части (14), а глава 2-я из пятой части «Почему терпели» (15) — с главой 12-й «Тюрзак» из первой части (16). Подобное дублирование касается глав 2-й «Ветерок революции» (этапы), (17), 10-й «Когда в зоне пылает земля» (18), 11-й «Цепи рвем на ощупь» (19), 12-й «Сорок дней Кенгира» (20). Во второй части дублируют друг друга главы 1-я «Корабли Архипелага» — (21), 3-я «Караваны невольников» (22) и 4-я «О острова на остров» (23). Одной и той же теме посвящены глава 3-я «Замордованная воля» из четвертой части (24) и глава 7-я «Зеки на воле» из шестой части (25).

Все это вместе взятое составляет треть книги. Если принять во внимание более мелкие повторы, этот показатель приблизится к 40 % всего текста. А если исключить из «Архипелага» тот материал, который был написан после 1967 г., т. е. если рассматривать только текст первой редакции книги, этот коэффицент составит почти 50%. Особенно велико дублирование в пятой части. Из двенадцати ее глав девять полностью и две частично дублируются в других частях «Архиплага». Это более 80 % ее содержания. Как будто бы под одной обложкой искуственно соединены два «Архипелага», которые писались по схожей схеме, но разными авторами.

При знакомстве с книгой в глаза бросются не только «неуданые выражения», «частые повторы» и «рыхлость» текста. В печати уже отмечено, что для «Архипелага» характерно «противоречивое единство взаимоисключающих точек зрения» (26). Особо следует подчеркнуть, это касается не только отдельных более или менее частных проблем, но и проблем, имеющих принципиальное значение. Прежде всего единства замысла.

По словам самого А. Соложеницына, в основу его произведения был положен «принцип последовательных глав о тюремной системе, следствии, судах, этапах, лагерях ИТЛ, каторжных, ссылке и душевных изменениях за арестантские годы» (27). Иначего говоря, «Архипелаг» мыслился автором как своеобразная энциклопедия «ГУЛАГа», которая должна была дать представление об этой системе через призму тех этапов, который проходил любой заключенный, начиная от ареста и кончая освобождением. Такой замысел действительно нашел свое воплощение в «Апхипелаге».

Наряду с этим присутствует и другой замысел, цель которого показать историю возникновения и развития советского террора, а значит историю возникновения и развития ГУЛАГа. Причем добиться гармонического сплава этих двух замыслов автору не удалось.

Как мы знаем, подобная трансформация первоначального замысла произошла после того, как первая редакция «Архипелага» была завершена, и в декабре 1967 г. А. И. Солженицын под до сих пор непонятно чьим влиянием начал перестраивать уже готовую конструкцию книги.

Но дело не только в том, что в «Архипелаге» механически соединены два разных замысла. Оказывается в книге достаточно четко прослеживаются три совершенно разные концепции истории ГУЛАГа.

Согласно одной из них, ГУЛАГ возник в начале 1920-х годах и просуществовал до середины 50-х.

«Я — откровенничал А. И. Солженицын в 1965 г., — там (т. е. в «Архипелаге» — А.О.) себя ограничиваю. С 21 года. У меня абсолютно нет гражданской войны» (28). И действительно, одна из глав книги называется «Архипелаг возникает из моря», т. е. из Словецкого лагеря особого назначения, созданного в 1923 г., опыт которого стал распространяться на всю страну только в конце 1920 — начале 1930-х гг. (29).

Что касается второй даты, то в первых шести частях книги нет ни одного факта, касающегося данной темы и выходящего за рамки 1956 г. Объяснение этого мы находим в следующих словах автора: «Когда Хрущев вытирая слезу, давал разрешение на „Ивана Денисовича“, он ведь твердо уверен был, что — это сталинские лагеря. Что у него — таких нет. И Твардовский, хлопоча о верховной визе, тоже искренне верил, что это о прошлом, что это — кануло. Да Твардовскому простительно… Но я-то, я! — ведь и я поддался… Я тоже искренне думал, что принес рассказ — о прошлом» (30).

Это мнение нашло отражение не только в отборе фактического материала, но и в содержании «Архипелага»: «Оценивая 1937 г… — читаем мы здесь, — можно признать, что имено этот год сломал душу нашей воли и залил ее массовым растлением. Но даже это не было концом нашего общества (заметьте — «нашего» — А.О.). Как мы видим теперь, конец, вообще никогда не наступил — живая ниточка России дожила, дотянулась до лучших времен, 1956 г., а теперь уже тем более не умрет» (31).

Вторая концепция нашла отражение в названии книги: «Архипелаг ГУЛАГ. Опыт художественнного исследования. 1918–1956 г.» (32). В соотвествии с ней, история ГУЛАГа началась летом 1918 г.

Третья концепция может быть выражена словами автора: «Архипелаг родился под выстрелы „Авроры“» (33), «Архипелаг был, Архипелаг остается, Архипелаг будет» (34), иными словами, вся история Советской страны — это история террора, история ГУЛАГА.

В чем причина этих концептуальных расхождений? Возможны три объяснения: а) за время работы над «Архипелагом» замыслы и взгляды автора претерпели эволюцию и произошедшая ломка взглядов нашла свое отражение в отменных выше противоречиях; б) в процессе работы над книгой автор был поставлен перед необходимостью оперативно менять как свой первоначальный замысел, так и концепцию истории «ГУЛАГа», не имея при этом времени для того, чтобы соотвествующим образом переработать и унифицировать весь текст книги; в) отдельные части книги писались разными людьми, а А. И. Солженицын осуществил механическую сводку этого материала, не сумев или не пожелав его вычитать и устранить бьющие в глаза противоречия и настыковки.

Что касается, первого объяснения, то здесь необходимо учитывать, что хотя автор и работал над «Архипелагом» с 1958 по 1968 г., но история ГУЛАГа привлекала его внимание автора только на завершающей стадии работы (декабрь 1967 — апрель 1968 гг.). Поэтому об эволюции взглядов в течение этих трех месяцев не может быть и речи. Маловероятно, чтобы в течение столь короткого времени автор был вынужден перекраивать историю ГУЛАГА под чьим-то влиянием. Но тогда напрашивается вывод, что он пользовался материалом или же заготовками других лиц, которые по-разному смотрели на данный вопрос.

В связи с этим нельзя не обратить внимание на то, что в книге нашли отражение не только разные концепции истории ГУЛАГА, но и разные датировки советского террора. Так, характеризуя действие знаментой 58 статьи (пункт 10 — антисоветская агитация), он пишет: «Поток Десятого Пункта — пожалуй, самый устойчивый из всех — не пресекался вообще никогда, а во время других великих потоков как 37-го, 45-го или 49-го годов набухал особенно полноводно» (35). Эта же периодизация нашла отражение и при характеристике процесса над правыми эсерами: «вся панорама 37-го, 45-го, 49-го» (36).

Но вот, полемизируя с самим собой, А. И. Солженицын пишет буквально несколькими страницами раньше: «Когда теперь бранят произвол культа, то упираются все снова и снова в настрявшие 37–38-й годы. И так это начинает запоминаться, как будто бы ни до не сажали, ни после, а только вот в 37–38-м. Не боюсь однако ошибиться, сказав, что поток 37–38-го ни единственным не был, ни даже главным, а только может быть, одним из трех самых больших потоков… До него был поток 29–30-го годов… после был поток 44–46-го годов» (37).

Есть в Архипелаге и другая точка зрения: «Как уже видел читатель — читаем мы здесь — ни 35-м, ни 37-м, ни 49-м годами не исчерпаешь перечня наборов на „Архипелаг“. Наборы шли всегда» (38).

Итак, если в одном случае первый «великий поток» датирован 1937 г., а во втором 1929–1930 гг., то в третьем подчеркивается, что «наборы шли всегда», т. е. начиная с 1917 г. Перед нами три совершенно разные концепций развития террора. В первых двух случаях его можно характеризовать как сталинский и рассматривать как аномальное для советской системы явление, в последнем случае получается, что террор рождается вместе с советской системой и представляет собою одну их ее характерных черт.

Обращает на себя внимание еще одно обстоятельство — отсутствие единообразия в оформлении текста. Прежде всего это касается членения глав на разделы. В одних случаях для этого используется простой разрыв текста — просвет (А), в других просвет дополняется звездочками (Б), в третьих одна часть текста от другой отделяется «фонариками». Причем использовано по крайней мере четыре разновидности «фонариков»: а) выносные над текстом (В), б) открывающие текст и набранные жирным шрифтом (Г), в) открывающие текст, набранные жирным шрифтом и имеющие индекс (Д), г) открывающие текст и набранные в разрядку (Е). Итак, шесть разных способов оформления текста: три (А, Б, Г) — в первом томе, шесть (А, Б, В, Г, Д, Е) — во втором и три (А, Б, Г) — в третьем (39).

Как известно, у каждого автора свой «почерк». Что касается машинисток, то они делятся на две категории: одни механически воспроизводят чужой текст, другие, по крайней мере, с точки зрения оформления используют принятый ими стандарт.

Как известно, первоначально «Архипелаг» был написан А. И. Солженицыным от руки и зимой 1966–1967 гг. почти весь первый его вариант отпечатан им лично (лишь на протяжении десяти дней ему помогала Н. А. Решетовская). Поэтому первый машинописный вариант «Архипелага» мог иметь не более двух особенностей оформления текста, причем один из них вряд ли распространялся более чем на 10 а.л.

Затем в 1967 г. первый вариант «Архипелага» от начала до конца был перепечатан Е. Д. Воронянской, которая или унифицировала оформление текста, или же сохранила его в прежнем виде (40).

В 1968 г. первые два тома были перепечатаны Е. Ц. Чуковской, третий том, кроме нее, перепечатывали Е. Д. Воронянская и Н. А. Решетовская (41). Если бы каждая из них механически воспроизводила текст, то в его оформлении могло быть не более двух стилей, а если бы каждая печатала по своему — не более трех, причем эти три разных стиля могли иметь место только в третьем томе.

В 1968–1969 гг. все три тома были перепечатаны, по всей видимости, Н. Д. Светловой (42). Но поскольку она не унифицировала их оформление, то после нее должно было сохраниться не более трех стилей. Мы же имеем дело с шестью.

Данный факт можно объяснить тем, что при перепечатке текста машинистки полностью сохраняли особенности оформления его текста, а значит, единообразие его оформления отсутствовало в самой рукописи. Но тогда получается, что в рукопись книги имела шесть авторских особенностей оформления текста.

Все это вместе взятое дает основание утверждать, что Архипелаг ГУЛАГ — это результат не индивидуального, а коллективного творчества. Только этим можно объяснить и дублирование материала, и отсутствие единства взглядов по целому ряду вопросов, и различия в оформлении, и, кстати, бросающееся в глаза разностилье. К тому же не следует забывать, что и зимой 1966–1967 гг, и с конца 1967 по весну 1968 г. А. И. Солженицын никак не мог выполнить свою работу в одиночку.

О том, что у него были помощники, он пишет и сам:

«Из этого списка я хотел бы выделить тех, кто много труда положил в помощь мне, чтоб эта вещь была снабжена библиографическими опорными точками из книг сегодняшних библиотечных фондов или давно изъятых и уничтоженных, так что найти сохраненный экземпляр требовало большого упорства» (43). Но как подчеркивается во втором послесловии 1968 г.: «Полный список тех, без кого б эта книга не написалась, не переделалась, не сохранилась — еще время не пришло доверять бумаге. Знают сами они» (44).

Сейчас можно назвать, по крайней мере, девять человек, которые помогали А. И. Солженицыну в работе над «Архипелагом»: Н. М. Аничкова, Е. Д. Воронянская, А.М. и Т. М. Гарасевы, В. Гершуни, Н. Кинд, Н. Ф. Пахтусова, Г. Тэнно, А. В. Храбровицкий, Е. Ц. Чуковская (45).

Говоря о помощниках, Александр Исаевич имел в виду лишь техническую помощь. Между тем есть основания говорить и о соавторах. Трое из них могут быть названы уже сейчас. Это В. В. Иванов (Саед-Шах А. Солженицын // Новая газета. 2005. № 63. 28–31 августа (интервью В. В. Иванова) Г. Тэнно (46) и А. В. Храбровицкий (47).

По свидетельству Вячеслава Всеволодовича Иванова, были и другие соавторы: «много кусков написано разными людьми», причем на них приходится «большая часть его главной книги» (Там же).

Кто еще был причастен к написанию «Архипелага»?

Глава 2

Опять за колючей проволокой

На американской земле

«2 апреля, — пишет А. И. Солженицын, имея в виду 1976 г., — снова скрытый отлет… В Нью-Йорке меня встречает Алеша, сразу везет в Вермонт» (1). В штате Вермонт в предместье небольшого городка Кавендиш Александр Исаевич осмотрел приобретенный на его имя земельный участок, получивший название Пять ручьев, и дал добро на строительство (2).

Затем Александр Исаевич отправился в Стэнфорд, где планировал поработать в архиве гуверовского Института войны, мира и революции (3). Здесь 24 мая 1976 г. он выступил на приеме в институте (4), а 1 июня 1976 г. при получении премии «Фонда свободы» (5).

В Стэндфорте Александр Исаевич пробыл около двух месяцев (6), после чего в середине июня отправился с женой в Кавендиш (7). Познакомившись с тем, как идет строительство (8), Наталья Дмитриевна улетела в Швейцарию за детьми и вещами, а Александр Исаевич поехал оформлять «зеленую карточку», как он пишет, — «удостоврение допущенного к жительству в Штатах, а после пяти лет можно менять его на гражданство» (9).

«В Пять Ручьев, — вспоминает А. И. Солженицын, — я окончательно приехал в грозный вечер, в канун 200-летия Соединенных штатов», т. е. 3 июля (10). 30 июля сюда вместе с детьми и багажем, в состав которого входил и дубовый самутинский письменный стол, приехала Наталья Дмитриевна. «…въезд семьи в Америку 30 июля, — пишет Александр Исаевич, — прошел совсем незаметно» (11).

Что же заставило его, не дожидаясь завершения строительства, тайно, ни с кем не попрощавшись, никого не поблагодарив за помощь, покинуть Цюрих и также таинственно уединиться в Кавендише? Об этом Александр Исаевич умалчивает.

«…прошли еще сорок важных дней стройки. — читаем мы в «Зернышке», — И как раз 7 сентября Алеша замкнул кольцо забора, поставил ворота, тоже сетчатые — а 8 сентября во всей мировой прессе взорвалось как очень важное для них и всех читателей событие — Солженицын переехал в Америку» (12).

В «крошечный Кавендиш» хлынули журналисты. Здесь к своему удивлению они обнаружили не только усадьбу, обнесенную забором, что, оказывается, по словам самого же Александра Исаевича, «было здесь необычно и вызывающе», но и, что уж совсем казалось невероятным, «нитку колючей проволоки», протянутую над забором «вдоль проезжей дороги» (13). В результате в средствах массовой информации появились сенсационные известия, что высланный из Советского Союза лауреат Нобелевской премии сам заточил себя в «новый ГУЛаг» (14).

Как явствует из воспоминаний А. И. Солженицына, строительство продолжалось до конца 1976 г. (15). Призываюший своих современников к самоограничению, сам Александр Исаевич не ограничился ремонтом старого здания, бывшего на купленном им земельном участке. «В Кавендише утверждают, — писал Оливье Руйан, — что Солженицын потратил около 650 тысяч долларов на то, чтобы воспроизвести на территории своего лесистого владения русские пейзажи. У него есть собственный тенисный корт (мечта детства…). Построен трехэтажный деревянный дом, православная часовня. Сохранился старый склад: он превращен теперь в библиотеку. На полках этой библиотеки — тысячи томов» (16).

Характеризуя рабочий быт А. И. Солженицына, Клод Дюран писал: «Порой он спит всего лишь три часа и все время проводит в своем рабочем домике, где оборудовал себе небольшую спальную комнату и кухню. Иногда он пишет 14 часов в день,.. а вечер проводит с семьей. Всякий раз, когда Александр Исаевич Солженицын заканчивает написание определенного количества страниц, он передает их одному из сыновей, который несет их Наталии и Екатерине. Те в свою очередь печатают их на кормпьютере. Первый этаж рабочего дома служит подсобной библиотекой, второй — кабинетом. Там находится несколько столов, каждый из них предназначен для работы над одной книгой или частью книги. Третий этаж, он меньше первых двух, находится на уровне крон деревьев. Это этаж возвышенных мыслей. Здесь писатель находится среди листьев и света, когда его посещает вдохновение или когда он должен обдумать самые глубокие философские сюжеты» (17).

Только уединившись в штате Вермонт, Александр Исаевич снова сосредоточился на «Красном колесе». Здесь, пишет он, «за это лето в прудовом домике я написал весь столыпинско-богровский цикл» к уже изданному роману «Август Четырнадцатого» (18). Речь идет о главах 8-я и 60–73-й, посвященных П. А. Столыпину (19). В начале 1977 г. была написана глава «Этюд о монархе», после чего принято решение сделать роман двухтомным (20).

Стремясь не привлекать к себе внимания, осенью 1976 г. А. И. Солженицын снова побывал в Нью-Йорке, посетил Колумбийский университет, «поработал еще в архиве Магеровского» (21). В Нью-Йорке в последний раз встретился с Е. Г. Эткиндом (22). Затем в студенческие каникулы «неделю» провел в Йельском университете (23).

По утверждению А. И. Солженицына, в результате знакомства с американскими архивами, особенно с архивом Гуверовского института, в его представлениях о русской революции произошел радикальный переворот.

«…хотя уже сорок лет я готовился писать о революции в России, — отмечает он, — вот в 1976 наступило 40 лет от первого замысла книги — я только теперь в Гувере — в большом объеме, в неожиданной шири — получил, перещупывал, заглатывал материал. Только теперь обильно его узнавал — и, по мере как узнавал, происходил умственный поворот, какого я не ожидал… Я был сотрясен. Не то, чтобы до сих пор я был ревностный приверженец Февральской революции или поклонник идей ее, секулярный гуманист, — но все же 40 лет я тащил на себе всеобще принятое представление, что в Феврале Россия достигла свободы, желанной поколениями, и вся справедливо ликовали, и нежно колыхали эту свободу, однако, увы, увы — всего 8 месяцев, из-за одних лишь злодеев — большевиков, которые всю свободу потопили в крови и повернули страну к гибели» (24).

И далее: «А теперь я с ошеломлениеем и уже омерзением открывал, какой низостью, подлостью, лицемерием, рабским всеединством, подавлением инодумающих были отмечены и и составлены первые же, самые „великие“ дни этой будто бы светоносной революции и какими мутными газетными помоями все это умывалось ежедневно. Неотвратимая потерянность России — зазияла уже в первые дни марта. Временное правительство оказалось еще ничтожнее, чем его изображали большевики…» (25).

«И как же, как же я этого не видел 40 лет?.. — удивляется Александр Исаевич, — Если бы в жизни я занят был только писанием своих книг, то это открытие, хоть теперь-то сделанное, за эти два месяца в Гувере, меня бы не обескуражило… А я все эти годы, в самое резкой схватке с большевицким режимом, и кроме этого ненавистного врага не замечал никого, ничего — чьим же единодушием был широко поддержан и чьей же волной вознесен, если не этой же, такой же „февральской“ публики — и у нас в Союзе, и на Западе?.. И что ж — я с такими заодно?» (26).

Если мы вспомним слова А. И. Солженицына из его «Письма вождям» о восьми месяцах «демократии» в 1917 г. как позоре кадетов и социалистов, то придется констатировать, что переворот в его взглядах на Февральскую революцию произошел еще дома. И приведенная здесь тирада имела своей целью лишь одно — показать, что глаза на Февральскую революцию у него открылись якобы только на свободном Западе. Приведенные выше слова важны и в другом отношении. Произнося их, А. И. Солженицын тем самым окончательно отмежевывался от тех своих либерально-социалистических стороников и покровителей, благодаря которым ему удалось получить Нобелевскую премию и вознестись на вершину мировой славы.

«А 1 января 1977, — пишет он, — начал работу… И положил себе: ну, теперь только работа… На самом деле год оказался растереблен отвлечениями и расстройствами. Но и несмотря на то, он удался успешным — и рекордным по числу написанных страниц, и в нем же я выработал новую для меня методику „Марта Семнадцатого“» (27).

Что отвлекало его от работы? Оказывается, в июле 1977 г. он был обвинен в уклонении от уплаты налогов, ему был предъявлен довольно крупный счет — 4 млн. швейцарских франков. Эта история сразу же попала в газеты и привлекла к себе широкое общественное внимание (28). Объясняя ее, А. И. Солженицын пишет, что еще в январе 1974 г. он публично заявил о передаче всех гонораров от издания «Архипелага» на дело помощи политическим заключенным в СССР. С этой целью был создан Русский общественный фонд и Ф. Хеебу было дано поручение, чтобы гонорары от «Архипелага» зачислялись на счет фонда. Однако, оказывается, переводя деньги на этот счет, некоторые издательства указывали фамилию А. И. Солженицына как их получателя. В связи с этим налоговые службы обратили внимание на маленькую мелочь, которую «упустил» опытный адвокат Ф. Хееб: оказывается, А. И. Солженицын забыл юридически оформить передачу своих гонораров Фонду. Он-то полагал, что на свободном Западе, где не было бездушного советского бюрократизма, вполне достаточно его публичного заявления. А чиновники, склонные, оказывается, к бюрократизму и на Западе, усмотрели в этом стремление нобелевского лауреата скрыть часть своих доходов и тем самым уклониться от уплаты налогов (29).

«По совету Видмеров, — пишет А. И. Солженицын, — пригласил я нового адвоката — …Эриха Гайлера… Теперь, чтобы не случились подобные неприятности в будущем, пришлось составить акт дарения от нынешнего числа,[45] но уже не только гонораров, а самого „Архипелага“, т. е. авторского копирайта. То есть не оставалось выхода как мне, писателю, лишиться права распоряжаться судьбой, изданиями своего собственного произведения: уже никогда я сам не имею права решить вопрос о печатании „Архипелага“: это может решить только Русский общественный фонд» (30).

Писателю можно было бы посочувствовать, если бы мы не знали, что он сам был учредителем Фонда. Поэтому как автор распоряжаться гонорарами от «Архипелага» он больше не мог, а как учредитель фонда имел к этому самое непосредственное отношение. Да и президентом фонда был не чужой человек — как ни как — собственная жена.

«Жестокая эта суматоха, — сетует Александр Исавич на западный бюрократизм, — растянулась в бурной стадии — на полгода, в кропотливой — дотянет еще на полтора, наверно» (31).

«…в феврале 1978 — пишет А. И. Солженицын, — цюрихские финансовые власти признали и дали газетное коммюнике, что со стороны Солженицына не было никакого злого умысла, а лишь могла быть ошибка, размеры которой продолжают выясняться… Через 19 месяцев дело кончилось признанием полной моей невиновности и было закрыто» (32).

Отвлекали Александра Исаевича от литературного творчества и другие дела. Прежде всего это касается истории с директором ИМКА-пресс И. В. Морозовым, который весной 1978 г. все-таки был устранен с директорского поста (33).

В освещении А. И. Солженицына события развивались следующим образом: «…в конце 1977 г. отставку Морозова предложил его близкий друг Б. Ю. Физ». Весной 1978 г., пишет Александр Исаевич, Наталья Дмитриевна «подтвердила от моего имени, что я тоже поддерживаю отставку». «Морозов согласился уйти на условиях, что тощее издательство еще более 6 лет будет платить ему полное жалование до пенсии» (34).

⇐ Предыдущая 20 21 22 23 242526 27 28 29 Следующая ⇒