Александр Владимирович Островский 8 страница

По выходе из диспансера больные раком остаются в нем на учете и обязаны появляться для профилактического осмотра сначала один раз в месяц, потом один раз в полгода, наконец, один раз в год (18). Казалось бы, и опасение за свою жизнь, и возможность лишний раз побывать за пределами Кок-Терека делали Александра Исаевича заинтересованным в точном соблюдении этого требования. Между тем, в Ташкенте он появился снова только 21 июня 1954 г. (19).

По свидетельству Н. А. Решетовской, летом этого года А. И. Солженицына опять госпитализировали, и он «долечивался в диспансере почти два месяца» (20), т. е. до конца августа, после чего в Ташкенте больше не появился ни через полгода, ни через год. Более того, летом 1954 г. Александр Исаевич сообщил Наталье Алексеевне о полном выздоровлении (21).

Из Ташкента он привез фотоаппарат (22). «…За одним ремеслом, — пишет А. И. Солженицын, — потянулось другое: самому делать с рукописей микрофильмы (без единой электрической лампы и под солнцем, почти не уходящим в облака — ловить короткую облачность). А микрофильмы потом — вделать в книжные обложки, двумя готовыми конвертами: Соединенные Штаты Америки, ферма Александры Львовны Толстой. Я никого на Западе более не знал, но уверен был, что дочь Толстого не уклонится помочь мне». (23).

Невольно вспоминаешь чеховского Ваньку Жукова, который адресовал свое письмо почти также: «На деревню дедушке». Разница заключается только в том, что Ваньке было всего девять лет и он не имел университетского образования.

Но давайте вдумаемся в приведенное свидетельство.

1954 г. Заброшенный в степи небольшой казахский поселок и почтовое отделение, куда поступают две бандероли, адресованные не куда-нибудь, а в Соединенные Штаты Америки! Поскольку отсюда такие бандероли уходили не каждый день, они сразу должны были привлечь к себе внимание. И уж их никак не могли не заметить на таможне. Последствия этого представить не трудно.

По свидетельству А. И. Солженицына, завершив «Республику труда», он в 1955 г. начал писать роман «В круге первом», в основу которого легли его личные впечатления о пребывании в Марфино и который первоначально назывался «Шарашка» (24). Со слов мужа, Наталья Алексеевна утверждала, что до конца ссылки роман был написан на треть (25).

Поразительно, находясь в лагере и имея возможность, если верить ему, сочинять только в уме, А. И. Солженицын за два с половиной года (с августа 1950 по февраль 1953 г.) написал полпоэмы и две пьесы, а в ссылке за три с лишним года года (с марта 1953 по июнь 1956 г.) — только одну пьесу и не более трети первой редакции романа «Шарашка». Причем с ноября 1954 по сентябрь 1955 г. в схеме «Исторические даты» вообще перерыв (26).

Что же отвлекало его от литературного творчества?

Не исключено, что после второй поездки в Ташкент у А. И. Солженицына начался «роман». «Пятьдесят пятый год, — пишет Н. А. Решетовская, — Саня встретил с девушкой, которой симпатизировал. Смертельно надоело жить бобылем. К тому же вдруг заболеет? И поухаживать некому» (27). Единственно, что пока известно об этой девушке, ее имя — Ксенья (28). Видимо, именно к ней, в Караганду, ездил Александр Исаевич в августе 1955 г. (29) «Я повидал ее, — пишет он о Караганде, — перед концом всеобщей ссылки, в 1955 г. (ссыльного меня на короткое время отпустила туда комендатура: я там жениться собирался на ссыльной же)» (30). «Но жениться на ней, — вспоминала Наталья Алексеевна, — все-таки не решился — слишком велик риск для творчества» (31).

О том, что после второй поездки в Ташкент А. И. Солженицын действительно был озабочен поисками невесты, свидетельствует и его «роман» в письмах с Натальей Бобрышевой, которая была племянницей Е. А. Зубовой и жила с матерью на Урале, в Златоусте (32).

Вернувшись осенью 1955 г. к литературному творчеству и начав писать «Шарашку» (33), Александр Исаевич, как явствует из «Хронографа», вскоре отложил роман в сторону и 21 декабря взялся за цикл лагерных стихов «Сердце под бушлатом», с 27 января по 24 марта 1956 г. он трудился над поэмой «Дороженька», которая тогда называлась «Шоссе энтузиастов», с 22 мая по 9 июня — над «Пиром победителей» (34).

«Вдруг совсем негаданно-нежданно, — читаем мы в Архипелаге, — подползла еще одна амнистия — „аденауэровская“, в сентябре 1955 г. Перед тем Аденауэр приезжал в Москву и выговорил у Хрущева освобождение всех немцев. Никита велел их отпустить, но тут хватились, что несуразица получается: немцев-то освободили, а их русских подручных держат с двадцатилетними сроками… И вот крупнейшая из всех политических амнистий после Октября была дарована в „некий день“, 9 сентября… Ну, как не заволноваться?.. А московские друзья настаивали: „Что ты придумал там сидеть?.. Требуй пересмотра дела! Теперь пересматривают!“. „Зачем?..“ Однако… начался XX съезд… И я — написал заявление о пересмотре» (35).

Кто же были эти московские друзья А. И. Солженицына? В начале 1955 г. в Москве Н. А. Решетовская случайно встретилась в ЦУМе с женой Д. М. Панина Евгенией Ивановной и дала ей адрес А. И. Солженицына (36). К этому времени Дмитрий Михайлович отбыл свой срок и обосновался в Москве (37). Здесь он восстановил отношения с тоже вышедшим на свободу Л. З. Копелевым. Срок наказания Л. З. Копелева истекал 7 июня 1955 г., однако его освободили досрочно 7 декабря 1954 г. (38) И хотя он вынужден был прописаться в деревне под Клином, но вернулся в Москву и жил у друзей (39).

«Весной 1955 года, — вспоминал Л. З. Копелев, — мы с Дмитрием Паниным узнали адрес Солженицына… стали переписываться. Он тогда был под наблюдением онкологов — еще не оправился после операции семиномы» (40).

Именно они и могли подвигнуть А. И. Солженицына на подачу прошения о пересмотре его дела. Если верить ему, он решился на такой шаг только после ХХ съезда, который проходил с 14 по 25 февраля 1956 г. и на котором был осужден культ личности И. В. Сталина.

Но вот перед нами воспоминания уже упоминавшегося бывшего военного прокурора Б. А. Викторова: «…Мое заочное знакомство с Александром Исаевичем Солженицыным,.. состоялось в сентябре 1955 г… Из Секретариата Первого секретаря ЦК КПСС нам было передано заявление А. И. Солженицына. Адресовывалось оно естественно на имя Н. С. Хрущева. Датировано: 1 сентября 1955 г.» (41).

Б. А. Викторов приводит текст этого заявления с изъятиями (42), полностью оно воспроизведено в книге К. А. Столярова (43). Заявление заканчивалось словами: «Прошу Вас снять с меня ограничения в передвижении, а по возможности и прочие ограничения» (44).

Итак, получается, что А. И. Солженицын снова поставил вопрос о пересмотре своего дела не после ХХ съезда и даже не после «аденауэровской амнистии», а за полторы недели до того, как узнал о ней.

Начало 1956 г. ознаменовалось целой серией подобных обращений Александра Исаевича: 30 января 1956 г. он направил письмо на имя министра обороны СССР Г. К. Жукова (45), в котором просил его помочь в «снятии ссылки», «снятии судимости», «возврате орденов» (46). 24 февраля 1956 г. последовало новое ходатайство на имя Н. С. Хрущева, на этот раз с просьбой о «полной реабилитации» (47). В тот же день подобное заявление было направлено Генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко (48). Имеются сведения, что тогда же А. И. Солженицын обратился к заместителю председателя Совета министров СССР А. И. Микояну (49).

«Совершенно неожиданно в апреле 56 года, — писала Н. А. Решетовская в своих первых воспоминаниях, — я получила от Сани письмо. Он сообщил мне, что его освободили от ссылки со снятием судимости» (50). Это свидетельство нашло отражение и в последующих ее воспоминаниях (51).

28 мая Александр Исаевич продал свой домик (52) и 20 июня покинул Кок-Терек (53).

Глава 3

Необычный учитель

Новая жизнь

Четверо суток дороги.

24 июня, наконец, Москва. Здесь на вокзале А. И. Солженицына встречали Л. З. Копелев и Д. М. Панин. Из дневника Л. З. Копелева: «Он похудел. Бледный, нездоровый загар. Но те же пронзительные синие глаза. Еще растерян, не знает — что, куда? Тот же торопливый говор» (1).

На следующий день Л. З. Копелев записал в дневнике: «С. приехал к нам на дачу. Сумка рукописей… Читает стихи — тоска заключенного о далекой любимой. Искренние, трогательные, но все же книжные,.. очень интересные пьесы: „Пир победителей“ — мы в Восточной Пруссии… „Республика труда“. Лагерный быт… „Декабристы“ — дискуссии в тюремной камере… Я всего до конца и не услышал, заснул где-то после половины» (2).

Через несколько дней в Москве на квартире Д. М. Панина А. И. Солженицын встретился с Н. А. Решетовской (3).

По свидетельству Натальи Алексеевны, в эти же дни Александр Исаевич сумел разыскать в Москве свою бывшую помощницу по марфинской шарашке «Анечку», Анну Васильевну Исаеву. Она уже была замужем, но продолжала хранить рукописи А. И. Солженицына (4). «Воротясь из ссылки, — пишет А. И. Солженицын, — с благодарностью получил их от нее в 1956» (5).

К этому времени в Москве жили Л. А. Ежерец и К. С. Симонян, ставшие мужем и женой. Однако они не пожелали возобновлять отношения со своим бывшим другом (6). Объяснение этого сводится к тому, что в 1952 г. К. С. Симонян был приглашен в управление МГБ по Москве и ознакомлен с пространными показаниями А. И. Солженицына против него (7). Александр Исаевич подтверждает факт его допроса по делу К. С. Симоняна в 1952 г., но заявляет, что от показаний против своего друга отказался (8). Как все обстояло на самом деле, мы не знаем.

Видимо, тогда же Александр Исаевич посетил литературоведа профессора Альфред Штёкли, который написал в лагере роман о Древнем Риме. Н. И. Зубову удалось сохранить его рукопись, и он передал ее с А. И. Солженицыным. Однако А. Штёкли от нее отказался (9).

Александр Исаевич не пожелал возвращаться в родные места и в поисках работы отправился во Владимир, где 30 июня получил место в Мезиновской сельской школе Курловского (сейчас — Гусь-Хрустального) района (10), после чего решил выяснить судьбу своего ходатайства о реабилитации.

«Летом в Москве, — пишет он, — я позвонил в прокуратуру: как там моя жалоба? Попросили перезвонить — и дружелюбный простецкий голос следователя пригласил меня зайти на Лубянку потолковать» (11). Голос следователя был дружелюбным потому, что после XX съезда КПСС началась реабилитация необоснованно репрессированных. «14 июня 1956 года, — говорится к книге К. А. Столярова, — помощник Главного военного прокурора полковник юстиции Прохоров обратился в КГБ с просьбой выполнить некоторые следственные действия, необходимые для принятия решения по жалобам Солженицына» (12). Это дело было поручено капитану КГБ Орлову, от прокуратуры его курировал подполковник юстиции Горелый (13).

По всей видимости, именно с капитаном Орловым и встретился А. И. Солженицын на Лубянке 6 июля 1956 г. (14) В первом издании «Архипелага» Александр Исаевич так описывает свой разговор со следователем: «Он даже смеется над моими остротами 44-го года о Сталине. „Это вы точно заметили“. Он хвалит мои фронтовые рассказы, вшитые в дело, как обвинительный материал. „В них же ничего антисоветского нет. Хотите — возьмите их, попробуйте напечатать“. Но голосом больным, почти предсмертным я отказываюсь» (15).

Во втором издании «Архипелага» этот разговор изображен несколько иначе:

«Он даже смеется над моими остротами 44-го года о Сталине. „Это вы точно заметили“. Все ему ясно, все он одобряет, только вот одно его забеспокоило; в „резолюции № 1“ вы пишете: „выполнение всех этих задач невозможно без организации“. То есть, что же, вы хотели создать организацию?

— Да не-ет! — уже заранее обдумал я этот вопрос. — „организация“ не в смысле совокупности людей, а в смысле системы мероприятий, проводимых в государственном же порядке.

— Ах ну да, ах ну да, в этом смысле! — радостно соглашается следователь.

Пронесло.

Он хвалит мои фронтовые рассказы…». И далее по тексту (16).

И здесь мы видим, что «Резолюция № 1» появилась только во втором издании «Архипелага».

Читая приведенный диалог, нельзя не отметить, что, по словам самого же А. И. Солженицына, в упоминаемом документе не только давалась характеристика советской политической системы как феодальной, но и обосновывалась необходимость ее ликвидации, причем вопрос об организации рассматривался именно «в смысле совокупности людей»: «Выполнение этих задач невозможно без организации. Следует выяснить, с кем из активных строителей социализма, как и когда найти общий язык» (17).

Поэтому если бы в этом разговоре «Резолюция № 1» действительно обсуждалась, то радостно согласиться с А. И. Солженицыным («Ах ну да, ах ну да, в этом смысле!») следователь КГБ никак не мог. Это дает основание думать, что добавленный во второе издание «Архипелага» разговор — имел место только в воображении автора.

Казалось бы, ходатайство Александра Исаевича о реабилитации, означало признание им своей лояльности по отношению к существующему политическому строю, однако если верить ему, из ссылки он вернулся с намерением продолжать начатую им борьбу. Прежде всего он хотел отправить свои произведения за границу. По тем временам это уже само по себе было криминалом, а если принять во внимание содержание «Прусских ночей» и «Пира победителей», со страниц которого в самом неприглядном виде представали офицеры советской контрразведки, то их публикация за рубежом могла тянуть на новый срок. По утверждению А. И. Солженицына, первоначально он думал использовать иностранных туристов или же иностранных дипломатов, затем особые надежды стал возлагать на Л. З. Копелева (18).

«…со Львом Копелевым, — пишет он, — развитие было такое: из нашей зэческой компании он раньше и ближе всего стоял к столичным литературным кругам, к иностранцам… Приехавший в Москву в 1956 г. я в туристах иностранных и в возможности прорваться к посольству разуверился быстро. Но на Льва была надежда огромная, я ему читал, читал написанное в лагерях, в ссылке и с надеждой смотрел: что согласится отправить? Но — не хвалил он моих вещей» (19).

Из Москвы Александр Исаевич отправился на Урал к Наталье Бобрышевой. «Теперь пришла пора решить судьбу. — читаем мы в воспоминаниях Н. А. Решетовской, — Наташа Б. понравилась настолько, что Саня сделал ей предложение. Но робкая девушка испугалась подобной стремительности» (20).

На Урале Александр Исаевич пробыл с 16 по 27 июля (21). Вернувшись из этой поездки, он решил навестить родные места и 31 июля после длительной разлуки снова появился в Ростове-на-Дону (22). Здесь уже находился Н. Д. Виткевич, который, как и Л. З. Копелев, тоже вышел из заключения досрочно, еще в 1954 г. (23). 9 августа Александр Исаевич навестил Георгиевск, повидал И. И. Щербак, посетил могилу матери (24).

Только после этого он отправился к месту работы. Мезиновская сельская школа находилась неподалеку от железнодорожной станции с поэтическим названием Торфопродукт. В самом Мезинове жилья Александр Исаевич не нашел, но ему удалось устроиться в соседней деревне Мильцево у Матрены Васильевны Захаровой (25). Почти сразу же он написал Наталье Алексеевне и сообщил свой новый адрес (26).

В феврале 1957 г. Матрена Васильевна погибла (27), и Александр Исаевич перешел в новый дом, хозяйку которого звали Евдокия Федоровна (28). Как говорится в одной из статей об этом периоде в его жизни, «вне школы он был необщителен и замкнут» (29).

Из «Хронографа» явствует, что, обосновавшись на новом месте, А. И. Солженицын вернулся к роману и работал над ним с 16 сентября 1956 по 27 июня 1957 г., сделав лишь один перерыв (14–31 октября) для доработки пьесы «Республика труда» (30). Этот перерыв, по всей видимости, был связан с тем, что на ноябрьские праздники Александр Исаевич собирался в Москву (31), где надеялся повидать Л. З. Копелева, который обещал отправить его пьесу в Польшу (32).

Обжившись на новом месте, А. И. Солженицын пригласил Наталью Алексеевну в гости. 19 октября она приехала в Мильцево (33), а вернувшись домой, решила расстаться с Всеволодом Сергеевичем Сомовым (34). 30 декабря Александр Исаевич нанес ответный визит в Рязань (35). 2 февраля 1957 г. они с Натальей Алексеевной заново оформили брак (36).

Другой проблемой, которая в это время занимала Александра Исаевича, была проблема реабилитации. Вспоминая свои отношения с А. И. Солженицыным, Л. З. Копелев отмечал: «…в 1956–1957 гг. он был учителем в поселке Торфопродукт. Мы переписывались. Я ходил в приемную Верховного суда узнавать, когда, наконец, оформят его реабилитацию. Изредка он приезжал» (37).

Дело с реабилитацией двигалось медленно. Свой вердикт на этот счет КГБ вынес только осенью 1956 г. «29 сентября, — писал К. А. Столяров, — заместитель председателя КГБ генерал-лейтенант… П. И. Ивашутин утвердил подготовленное следователем капитаном Орловым заключение», согласно которому следовало «возбудить ходатайство перед Генеральным прокурором СССР о внесении протеста в Верховный Суд СССР на предмет отмены постановления Особого совещания от 7 июля 1945 года в отношении Солженицына А. И. и прекращении его дела по п. „б“ ст.204 УПК РСФСР» (38).

Прошло еще три месяца, и «28 декабря Главная военная прокуратура направила в Военную коллегию Верховного суда СССР поднадзорный протест за подписью генерал-майора Терехова, где ставился вопрос об отмене постановления ОСО НКВД и прекращении дела Солженицына по п.5 ст.4 УПК РСФСР, то есть за отсутствием состава преступления» (39).

А «6 февраля 1957 года Военная коллегия Верховного Суда СССР… вынесла определение, полностью реабилитирующее А. И. Солженицына, о чем его уведомили 2 марта» (40).

Впервые этот документ был оглашен в 1964 г. в связи с выдвижением А. И. Солженицына на Ленинскую премию (41), а опубликован в 1970 г. в первом издании собрания его сочинений, изданном во Франкфурте-на-Майне (42), и с тех пор печатался неоднократно (43).

Сравнивая отдельные публикации, можно заметить, что между ними нет расхождений по содержанию, но они различаются датировкой. Первая публикация имела дату — 1956 г.,[13] все последующие — 1957 г. Можно было бы допустить, что в первую публикацию вкралась опечатка. Но оказывается, что подобное расхождение наблюдается и в исходящем номере документа: «4н — 083/56» в первом случае и «4н — 083/57» — во втором (цифры «56» и «57» являются обозначением года). Это дает основание думать, что перед нами не опечатка, а сознательное изменение в датировке документа. Но чем это вызвано, сказать трудно.

Вот текст «Определения»:

«Верховный Суд Союза ССР

Определение № 4н-083/57

Военная Коллегия Верховного Суда СССР в составе: Председательствующего полковника юстиции Борисоглебского и членов — полковников юстиции Долотцева и Конова рассмотрела в заседании от 6 февраля 1957 г. протест Главного военного прокурора на постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 7 июля 1945 г., на основании которого по статьям 58–10, ч.2 и 58–11 УК РСФСР был заключен в ИТЛ сроком на 8 лет Солженицын Александр Исаевич рождения 1918 г., уроженец г. Кисловодска, с высшим образованием, до ареста являлся командиром батареи, участвовал в боях против немецко-фашистских войск и был награжден орденами Отечественной войны II степени и Красной Звезды.

Заслушав доклад тов. Конова и заключение зам. Главного военного прокурора — полковника юстиции Терехова, полагавшего протест удовлетворить, установила:

Солженицыну вменялось в вину то, что он с 1940 года и до дня ареста среди своих знакомых проводил антисоветскую агитацию и предпринимал меры к созданию антисоветской организации.

В протесте Главный военный прокурор ставит вопрос об отмене в отношении Солженицына указанного постановления Особого Совещания и прекращения о нем дела за отсутствием состава преступления на следующих основания:

Из материалов дела видно, что Солженицын в своем дневнике и в письмах к своему товарищу Виткевичу Н. Д., говоря о правильности марксизма-ленинизма, о прогрессивности социалистической революции в нашей стране и неизбежной победе ее во всем мире, высказывался против культа личности Сталина, писал о художественной и идейной слабости литературных произведений советских авторов, о нереалистичности многих из них, а также о том, что в наших художественных произведениях не объясняется объемно и многосторонне читателю буржуазного мира историческая неизбежность побед советского народа и армии и что наши произведения художественной литературы не могут противостоять ловко состряпанной буржуазной клевете на нашу страну.

Эти высказывания Солженицына не содержат состава преступления.

В процессе проверки жалоб Солженицына были допрошены Решетовская, Симонян, Симонянц, которым Солженицын якобы высказывал антисоветские измышления. Указанные лица охарактеризовали Солженицына как советского патриота и отрицали, что он вел антисоветские разговоры.

Из боевой характеристики на Солженицына и отзыва служившего вместе с ним капитана Мельникова видно, что Солженицын с 1942 года до дня ареста, т. е. до февраля 1945 года находился на фронтах Великой Отечественной войны, храбро сражался за Родину, неоднократно проявлял личный героизм и увлекал за собой личный состав подразделения, которым командовал. Подразделение Солженицына было лучшим в части по дисциплине и боевым действиям.

Исходя из изложенного, Главный военный прокурор считает, что осуждение Солженицына является неправильным и в связи с этим ставит вопрос о прекращении о нем дела на основании ст.4 п.5 УПК РСФСР.

Рассмотрев материалы дела и дополнительный материал проверки, соглашаясь с доводами, изложенными в протесте, и принимая во внимание, что в действиях Солженицына нет состава преступления и дело о нем подлежит прекращению за отсутствием состава преступления, Военная коллегия Верховного Суда СССР определила:

постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 7-го июня 1945 года в отношении Солженицына Александра Исаевича отменить и дело о нем за отсутствием состава преступления на основании ст.4 п.5 УПК РСФСР прекратить.

Подлинное за надлежащими подписями.

С подлинным верно: ст. офицер Военной коллегии

майор о/с (Дегтярев)» (44).

Знакомство с Определением вызывает странное чувство.

Во-первых, нельзя не отметить некоторое расхождение между этим документом и приведенным ранее текстом постановления об аресте А. И. Солженицына, а также опубликованными фрагментами материалов следственного дела, о чем уже шла речь ранее.

Во-вторых, если в постановляющей части Определения говорится, что А. И. Солженицыну вменялись в вину антисоветские разговоры, которые он вел со своими знакомыми «с 1940 года и до дня ареста», то допрошены были лица, которые могли подтвердить или опровергнуть этот факт только в отношении 1940–1941 гг. А далее «до дня ареста»?

В-третьих, в «Определении» вообще обойдена стороной обоснованность обвинения А. И. Солженицына в том, что он «предпринимал меры к созданию антисоветской организации». Ведь подобные меры можно было предпринимать, не только не ведя антисоветских разговоров, не только не оставляя следов в дневнике и переписке, но и изображая себя преданным советской власти человеком. Поэтому отмену подобного обвинения следует считать немотивированной.

О реабилитации мужа Наталья Алексеевна могла узнать от него, когда на весенних каникулах (24 марта — 1 апреля) он снова появился в Рязани (45). По возвращении в Мильцево Александр Исаевич продолжил работу над романом (46). 12 июня он покинул Торфопродукт, более недели провел в Москве, 21-го числа вместе с Натальей Алексеевной отправился в недельное путешествие на теплоходе (47), а с 27-го обосновался в Рязани (48).

К этому времени относится следующая запись в дневнике Л. З. Копелева: «1957 г. Письмо от С[олженицына]. Его Наташа вернулась к нему. Как говорит мама: „Снова дома, все забыто“. Может к лучшему? Он попросил сжечь все его письма из Кок-Терека и Торфопродукта. Сжег» (49).

Для чего же А. И. Солженицын потребовал сжечь свои письма? Ответ может быть только один: он пытался уничтожить какие-то следы из своей жизни того периода, чтобы иметь возможность позднее изображать ее по-иному.

В рязанском уединении

1 сентября 1957 г. А. И. Солженицын стал учителем рязанской средней школы № 2, которая находилась на улице Революции. Из ее наиболее знаменитых выпускников можно назвать известную большевичку Н. К. Крупскую, академика И. П. Павлова, писателя К. М. Симонова (1).

Характеризуя переезд на новое место, Александр Исаевич пишет, что, желая сохранить в тайне свою литературную деятельность, он стремился и здесь «не иметь вовсе никаких знакомств, приятелей, не принимать дома гостей и не ходить в гости» (2). «Он, — читаем мы в интервью В. Буханова, — приходит в школу за минуту — две до занятий. Он не задерживается после уроков и без веской причины не заглядывает в учительскую. Он по возможности избегает долгих собраний, совещаний…» (3).

Вспоминая эти годы, А. И. Солженицын подчеркивает загруженность учительскими обязанностями и связанную с этим «скудость свободного времени», в результате чего ему якобы приходилось, работая в школе, думать «лишь бы выдался свободный часик-два подряд», которые можно было бы посвятить литературному творчеству (4). Это очень напоминает нам то, что он писал о своей загруженности в Кок-Тереке. Но если те свидетельства мы не можем проверить, то относительно его учебной нагрузки в Рязани имеются точные данные.

Ставка учителя — 18 уроков или учебных часов в неделю. «Поступая в школу», Александр Исаевич, по его же собственным словам, сказанным в январе 1963 г. В. Буханову, «просил директора ограничить число уроков 15-ю часами в неделю» (5). При равномерном распределении нагрузки — это два — три урока в день. Поэтому большую часть времени Александр Исаевич был свободен от занятий и мог заниматься литературной деятельностью.

Заработная плата учителя и в те времена была невелика. В связи с этим учителя всегда стремились и стремятся иметь более 18 часов в неделю. По этой причине неполная учебная нагрузка — вещь редкая. И нелюдимый образ жизни, и слабая загруженность в школе не могли не привлечь к себе внимание. Поэтому у окружающих невольно должны были возникнуть по крайней мере два вопроса: как здоровый мужчина может жить за счет жены? И чем можно заниматься, имея столько свободного времени? Поэтому как бы А. И. Солженицын ни конспирировал, если не КГБ, то «уличные детективы» (прежде всего из числа соседских старушек) обязательно докопались бы до его подпольной деятельности.

Это было тем более неизбежно, что до лета 1959 г. Александр Исаевич жил в коммунальной квартире и вся его жизнь проходила на виду у соседей (6). Скрывать от них свои литературные занятия было особенно трудно, так как летом 1957 г. А. И. Солженицын купил печатную машинку (7). И хотя, по свидетельству Н. А. Решетовской, даже после этого он продолжал писать от руки и первую правку текста производил по рукописи, но затем исправленный текст перепечатывал (8). Стук пишущей машинки могли слышать не только соседи по коммунальной квартире, не только другие жильцы дома, но даже прохожие, особенно когда окна или хотя бы форточка были открыты.

Так что секрет подпольной литературной деятельности Александра Исаевича должен был быть раскрыт в самом ее начале. И действительно, в школе знали о том, что у него есть «какое-то увлечение», но думали, что он «пишет учебник по физике или сборник задач» (9).

«Первой работой, отпечатанной на машинке Александром Исаевичем, — вспоминала Наталья Алексеевна, — была статья о будущих искусственных спутниках Земли, заказанная ему для „Блокнота агитатора“, издававшегося Обкомом КПСС. Статье этой не суждено было увидеть свет. 4 октября запустили наш первый спутник» (10).

Вдумайтесь в этот факт. Летом 1957 г. А. И. Солженицын появляется в Рязани, только-только начинает делать первые шаги как преподаватель, ни с кем в школе не поддерживает отношений, ведет себя как отшельник. Его никто не знает за пределами школы, разве что местное управление КГБ. И вдруг уже в сентябре Обком КПСС приглашает его к сотрудничеству на страницах своего печатного органа. Согласитесь, странно. И дело не только в том, что подобное приглашение было сделано совершенно неизвестному и ничем не проявившему себя учителю. Не следует забывать, что А. И. Солженицын являлся беспартийным.

Может быть, ему содействовал кто-нибудь из друзей и знакомых Натальи Алексеевны? Нет, пишет она: «Знакомиться с моими коллегами Саня не торопился. Ведь никто в городе не должен даже подозревать об истинной жизни мужа. Так мы превратились в затворников» (11).

Обращает на себя внимание и другое. Едва А. И. Солженицын появился в Рязани, как уже 12 июля посетил общество «Знание» и предложил ему свои услуги (12). И хотя туда путь был открыт для любого, по собственному опыту знаю, с улицы не брали, приглашали только по рекомендации. Кто же рекомендовал Александра Исаевича, и где, в какой аудитории ему, начинающему беспартийному лектору, недавно вернувшемуся из ссылки, доверяли читать лекции? Насколько удалось установить, первое его выступление состоялось уже 15 июля на Станкозаводе и было посвящено атомной энергии, в августе он читал лекцию о современных достижениях науки и техники в областной библиотеке (13), в октябре — об искусственных спутниках земли (14). Именно к этому времени относятся следующие его слова из «Архипелага» о самом себе: «Выписывают тебе путевку на лекцию (1957 г.) из всесоюзного общества по распространению невежества, и путевка оказывается в рязанскую ИТК-2 — женскую колонию при тюрьме» (15).

Все это не стыкуется ни с желанием Александра Исаевича уединиться в глубоком подполье, ни с неполной нагрузкой в школе.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒