ПАСХА И ВОЗВРАТ К ВЕРЕ.. НОВЫЕ ВОЗРОЖДЕНЦЫ: НАДРУГАТЕЛЬСТВО НАД СВЯТЫМ ПРАЗДНИКОМ. СИМВОЛ ПАСХИ – ЦЕРКОВЬ, А НЕ ШОКОЛАД!

ПАСХА И ВОЗВРАТ К ВЕРЕ.

Я быстро пробежала глазами воззвание. Содержание его первой половины было вполне предсказуемо. Великий праздник и самоочищение, грех, молитвы и радость покаяния. Мое внимание привлек отпечатанный жирным шрифтом подзаголовок во второй части листовки.

НОВЫЕ ВОЗРОЖДЕНЦЫ: НАДРУГАТЕЛЬСТВО НАД СВЯТЫМ ПРАЗДНИКОМ

Всегда найдется Горстка людей, пытающихся И спользовать Наши Священные Традиции в Собственных Интересах. Индустрия поздравительных открыток. Сеть супермаркетов. Но еще большее Зло представляют люди, которые С тремятся Возродить Древние Обычаи, привлекая наших Детей к участию в Языческих Обрядах, которые они называют Увеселительными Мероприятиями. Многие из нас, слишком многие, не усматривают в том никакого Вреда и относятся к подобным «забавам» с неоправданной Терпимостью. Иначе как объяснить, что наше общество согласилось на проведение так называемого Праздника Шоколада возле нашей Церкви в Пасхальное Воскресенье? Это издевательство над нашими священными устоями, которые символизирует Пасха. Во имя ваших Невинных Детей мы настоятельно призываем всех Б ойкотировать этот так называемый праздник и подобные ему торжества.

СИМВОЛ ПАСХИ – ЦЕРКОВЬ, А НЕ ШОКОЛАД!

– Церковь, а не шоколад, – расхохоталась я. – Замечательный лозунг. Ты не находишь?

Вид у Жозефины встревоженный.

– Не понимаю тебя, – промолвила она. – Ты будто совсем не обеспокоена.

– А чего беспокоиться-то? – Я пожала плечами. – Это же просто листовка. И я абсолютно точно знаю, кто ее написал.

Она кивнула.

– Каро. – Тон у нее уверенный. – Каро и Жолин. Это в их духе. Весь тот бред про невинных детей. – Она насмешливо фыркнула. – Однако к ним прислушиваются, Вианн. Народ хорошенько подумает, прежде чем пойти. Жолин – наша учительница, а Каро – член городского совета.

– О? – Здесь, оказывается, есть и городской совет! Напыщенные фанатики и сплетники. – Ну и что они могут сделать? Арестуют, что ли, всех?

Жозефина качнула головой.

– Поль тоже член совета, – тихо сказала она.

– Ну и что?

– А ты же знаешь, какой он. На все способен. – В голосе Жозефины сквозит отчаяние. Я заметила, что в периоды стресса она возвращается к своей старой привычке – большими пальцами впивается в грудную клетку. – Он сумасшедший, ты же знаешь. Он просто… – Она растерянно замолчала и стиснула кулаки. И опять у меня создалось впечатление, будто она хочет мне что-то сообщить, будто ей известно что-то. Я коснулась ее руки, осторожно внедряясь в ее мысли, но вновь не увидела ничего, кроме грязного серого дыма на фоне багрового неба.

Дым! Я сжала ее ладонь. Дым! Теперь я поняла это видение, даже различила детали: его лицо – бледное расплывчатое пятно в темноте, нахальная торжествующая улыбка. Жозефина молча смотрела на меня, догадываясь, что я раскрыла ее тайну, о чем свидетельствовал ее потемневший взгляд.

– Почему ты мне не сказала? – наконец спросила я.

– У тебя нет доказательств, – заявила она. – Я ничего не говорила.

– Этого и не требовалось. Поэтому ты боишься Ру? Из-за того, что сделал Поль?

Она вызывающе выпятила подбородок.

– Я его не боюсь.

– Но и не общаешься с ним. Даже в одной комнате с ним находиться не можешь. Никогда не посмотришь ему в глаза.

Жозефина сложила на груди руки, словно говоря: я все сказала.

– Жозефина? – Я повернула ее лицо к себе, заставила посмотреть мне в глаза. – Жозефина?

– Ну хорошо, – низким угрюмым тоном заговорила она. – Да, я знала. Знала, что задумал Поль. И сказала ему, что предупрежу их, если он что-то попытается сделать.

Тогда он меня и ударил. – Она злобно глянула на меня, скривила губы, стараясь не разрыдаться и громко, с дрожью в голосе, продолжала: – Да, я трусиха. Теперь ты знаешь, какая я. Ты смелая, а я – лгунья и трусиха. Я не остановила его. Могли погибнуть люди. Ру, или Зезет, или ее ребенок. По моей вине! – Она судорожно втянула в себя воздух. – Не говори ему. Я этого не вынесу.

– Я ничего не скажу, – ласково произнесла я. – Ты сама ему расскажешь.

Она остервенело замотала головой:

– Нет. Нет. Я не могу.

– Успокойся, Жозефина, – стала увещевать ее я. – Ты ни в чем не виновата. Никто ведь не погиб, верно?

– Я не могу. Не могу, – упрямо твердила она.

– Ру не такой, как Поль, – убеждала я. – Он скорее на тебя похож. Ты даже не представляешь, сколько в вас общего.

– Я не знаю, что ему сказать. Пусть бы уезжал поскорей, – выпалила она, ломая руки. – Забрал бы свои деньги и отправлялся отсюда.

– Ты этого не хочешь, – заметила я. – Да он и не уедет. – Я передала ей свой разговор с Ру – сообщила о его намерении купить старое судно в Ажене и о том, что Нарсисс предложил ему работу. – По крайней мере, он заслуживает того, чтобы знать, кто виноват в его несчастье, – настаивала я. – Тогда он поймет, что, кроме Муската, никто больше здесь не испытывает к нему ненависти. Пойми это, Жозефина. Представь, каково ему сейчас, поставь себя на его место.

Она вздохнула.

– Не сегодня. Расскажу, но как-нибудь в другой раз, хорошо?

– В другой раз легче все равно не будет, – предупредила я. – Хочешь, я пойду с тобой?

Она вытаращилась на меня.

– Скоро он сделает перерыв, – объяснила я. – Отнеси ему чашку шоколада.

Она молчит. Лицо бледное, взгляд пустой, опущенные руки трясутся. Я взяла из горки на столе шоколадную конфету с орехами и сунула в ее приоткрытый рот.

– Это придаст тебе смелости, – сказала я и, отвернувшись, налила большую чашку шоколада. – Не стой как истукан. Жуй. – Она издала непонятный звук, как будто прыснула от смеха. Я вручила ей чашку. – Готова?

– Пожалуй, – ответила она, пережевывая вязкую конфету. – Пойду попробую.

Я оставила их одних. Перечитала листовку, которую Жозефина подобрала на улице. Церковь, а не шоколад. Да, забавно. Наконец-то Черный человек проявил чувство юмора.

На улице ветрено, но тепло. Марод сверкает в солнечных лучах. Я медленно бреду к Танну, наслаждаясь теплом солнца, греющего мне спину. Весна наступила внезапно, словно за каменным утесом вдруг открылась взору широкая долина. В одночасье сады и газоны запестрели нарциссами, ирисами, тюльпанами. Зацвели даже трущобы Марода, но здесь в природе властвует эксцентричность. На балконе дома у реки раскинула ветви бузина, крышу устилает ковер из одуванчиков, на осыпающемся фасаде торчат головки фиалок. Некогда окультуренные растения вернулись в свое первобытное состояние: между зонтиками болиголова пробиваются маленькие кустики герани с сильно развитым стеблем; тут и там виднеются цветки выродившегося самосевного мака – всех оттенков от оранжевого до розовато-лилового, кроме его родного красного. Несколько солнечных дней, и они уже пробудились ото сна, спрыснутые дождем, тянут свои головки к свету. Выдернешь пригоршню этих растений, считающихся сорняками, и окажется, что вместе со щавелем и крестовником растут шалфей, ирисы, гвоздики и лаванда. Я долго бродила у реки, давая возможность Жозефине и Ру уладить свои разногласия, а потом медленно зашагала домой окольными путями – поднялась по переулку Революционного Братства, прошла по улице Поэтов, окаймленной темными, глухими, почти безоконными стенами домов, где лишь изредка попадались натянутые между балконами веревки с сохнущим бельем да с какого-нибудь карниза свисали зеленые гирлянды вьюнков.

Я застала их вдвоем в магазине. Между ними на прилавке ополовиненный кувшин с шоколадом. Глаза у Жозефины заплаканные, но выглядит она почти счастливой – сразу видно, что сбросила тяжесть с души. Ру хохочет над ее остроумными замечаниями. Он так редко смеется, что сейчас его смех непривычно режет слух, как некая причудливая экзотическая мелодия. А ведь они отличная пара, отметила я, вдруг испытав нечто очень похожее на зависть.

Позже, когда Жозефина отправилась за покупками, я спросила у Ру про его разговор с ней. О Жозефине он отзывается очень осторожно, но глаза его при этом сияют, будто в них прячется улыбка. А Муската, как выяснилось, он подозревал и без ее признания.

– Она молодец, что ушла от этого ублюдка, – сердито сказал Ру. – То, что он творил… – Он вдруг смешался, стал без причины вертеть, двигать чашку по прилавку. – Такой человек не заслуживает жены, – наконец пробормотал он.

– Что ты собираешься делать? – спросила я.

– А что тут сделаешь? – прозаично заметил Ру, пожимая плечами. – Мускат будет все отрицать. Полиции на это плевать. Да я предпочел бы и не вмешивать полицию, – признался он. Должно быть, некоторые факты его биографии лучше не ворошить.

Как бы то ни было, Жозефина с той поры перестала чураться Ру, приносит ему шоколад и печенье, когда он делает перерыв в работе, и я часто слышу, как они смеются. На ее лице больше не появляется испуганное рассеянное выражение, она стала тщательнее следить за своей внешностью, а сегодня утром даже объявила, что намерена забрать из кафе свои вещи.

– Давай я схожу с тобой, – предложила я.

Жозефина мотнула головой.

– Сама управлюсь. – Вид у нее счастливый, она в восторге от собственного решения. – К тому же, если я не посмотрю в лицо Полю… – Она умолкла и смущенно потупилась. – Просто я подумала, что нужно сходить, вот и все. – В ее раскрасневшемся лице непреклонность. – У меня там книги, одежда… Я хочу забрать их, пока Поль все не выкинул.

Я кивнула.

– Когда пойдешь?

– В воскресенье, – не колеблясь ответила она. – Он будет в церкви. Если повезет, вообще с ним не встречусь. Я ведь ненадолго. Туда и обратно.

Я пристально посмотрела на нее.

– Ты уверена, что тебе не нужны провожатые?

Жозефина качнула головой:

– Уверена.

Чопорность на ее лице вызвала у меня улыбку, но я поняла, что она имела в виду. Кафе – его территория, их территория, где каждый уголок, каждая вещь хранят неизгладимый отпечаток их совместной жизни. Мне там не место.

– Ничего со мной не случится, – улыбнулась она. – Я знаю, как с ним обходиться, Вианн. Раньше же получалось.

– Надеюсь, до этого не дойдет.

– Не дойдет. – Она вдруг взяла меня за руку, будто успокаивая мои страхи. – Обещаю.

⇐ Предыдущая 28 29 30 31 323334 35 36 37 Следующая ⇒