Ролло Р. Мэй 12 страница

Спасением от этой пустоты служит экстаз насилия. Отчасти эта бесплодность порождена условиями цивилизованного существования, устраняющее значительную долю риска и вызова из жизни — риска и вызова, которые кажутся многим, если не большинству, людей важнее, чем наше настойчиво навязываемое изобилие. Насилие возвращает в жизнь риск и вызов, что бы мы ни думали о его деструктивное™, и жизнь перестает быть пустой.

Мы будем сталкиваться вспышками насилия до тех пор, пока людям будет недоставать значимых переживаний. Каждому человеку необходимо чувство значимости, и если общество не может дать его человеку, или хотя бы предоставить возможность стать значимым, то это чувство будет достигаться деструктивны ми способами. Нам предстоит найти те пути, которыми люди могут достичь значимости и признания так, чтобы деструктивное насилие стало ненужным.

Глава 9. АНАТОМИЯ НАСИЛИЯ

Насилие и страдания в демократическом обществе играют решающую роль в повышении антипатии к нарушениям демократических ценностей и увеличению симпатий к жертвам таких нарушений.

Силван Томкннс "Конструктивная роль насилия и страдания"

Вспышки насилия подобны "внезапному" вскипанию воды. Не видя "горелки, нагревающей воду", мы ошибочно считаем насилие дискретным событием, хотя оно есть совершенно понятный результат борьбы личностей против неравенства в репрессивной культуре. Насилие часто следует за периодами спокойствия (в пятидесятые годы — "тихое поколение" студентов). К нашему сожалению, только впоследствии удается увидеть, сколь взрывоопасны были силы, таившиеся под покровом апатии.

1. Психоневрологические аспекты насилия

В своей типичной и простейшей форме насилие есть прорыв запертой страсти. Когда человеку (или группе людей) в течение определенного времени отказывается в том, что он ощущает своим законным правом, когда он постоянно отягощен чувством бессилия, разрушающими остатки самоуважения, — насилие является предсказуемым конечным результатом. Насилие есть вспышка стремления разрушить то, что интерпретируется как препятствие для самоуважения, движения и роста. Эта жажда разрушения может на столько захватить человека, что будет разрушен любой объект, который попадется ему на пути. Такой слепой бунт часто разрушает тех, о ком бунтарь заботится, и даже его самого.

Насилие во многом является событием физическим, но происходит оно в психологическом контексте. Иногда после периода скрытого нарастания, иногда под действием внезапного стимула импульс к действию приходит настолько быстро, что мы не способны думать, и контролируем его только с большим усилием. Кто-то сильно толкает меня в метро — ярость ослепляет меня и я испытываю мгновенное побуждение дать ему сдачи. Но, успокоясь, я понимаю, что если возьму за правило дубасить людей в метро, мне гарантирована скорая гибель. Футболист может контролировать свое побуждение дать волю насилию, напоминая себе, что у него есть шанс показать свою силу в следующей игре. Для большинства из нас, в цивилизованной жизни играющих роль наблюдателей, занимающихся различными видами деятельностями, не требующими мышечной активности, контролировать побуждение к насилию и управлять им значительно труднее.

Агрессия и насилие справедливо связаны в общественном сознании — обычно говорят об агрессии и насилии. Агрессия относится к насилию, замечает Джеральд Хржановски, как тревога к панике. Когда агрессия возникает в нас, она ощущается как удар хлыстом, и нас охватывает желание насилия. Агрессия объектно-ориентирована, то есть, мы знаем, на кого и на что мы злимся[86]. Но в приступе насилия ориентация на объект нарушается, и мы широко размахиваем кулаками, поражая любого, кто подвернется нам под руку. Сознание затуманивается, и восприятие врага становится нечетким; человек перестает осознавать окружающее, и хочет только излить в действии внутреннее побуждение к совершению насилия, а там будь что будет. Человек, напоминает нам Курт Гольдштайн, это существо, которое может абстрактно мыслить и которое может выйти за пределы конкретной ситуации, трансцендировать ее конкретную ситуацию. У человека, совершающего насилие, способность к абстракции нарушена, и с этим связано безумие его поведения.

Внезапность, с которой вспыхивает большинство эпизодов насилия, порождает ряд вопросов. Нет ли в случае насилия прямого соединения стимула на входе и мышечной реакции на выходе (т. е. мышцы "сами дают сдачи")? И не происходит ли это соединение в подкорке, с чем может быть связан тот факт, что оно происходит столь быстро, что человек не думает до тех пор, пока эпизод не завершится? Подобные дискуссии по поводу путей, которыми движется возбуждение, дают лишь аналогии самого переживания агрессии, но и аналогии могут быть полезны для понимания того, что происходит. В частности, они могут помочь нам увидеть, почему человеком овладевает насилие, а не он овладевает насилием.

После классической работы Уолтера Б.Кеннона в Гарвардской физиологической лаборатории[87], стало общепризнанным, что существуют три ответа организма на угрозу: борьба, бегство и отсроченный ответ. Кеннон показал, к примеру, что когда кто-то грубо толкает меня в метро, в кровь выделяется адреналин, и мое кровяное давление повышается, чтобы дать моим мускулам больше силы, сердцебиение становится более быстрым — все это готовит меня к сражению с обидчиком или к бегству из зоны его досягаемости[88]. "Бегство" происходит при тревоге и страхе, "борьба" при агрессии и насилии. С учетом этих физиологических изменений, переживание насилия дает человеку огромную энергию. Он чувствует некую трансцендентную силу, о наличии в себе которой он не подозревал, и, как Мерседес, в этом состоянии он борется значительно более эффективно. Этот может действовать как наркотик, побуждающий человека снова и снова предаваться насилию.

Третья возможность состоит в том, что я могу отложить мой ответ. Это то, что обычно делает большинство людей. Чем ниже у человека уровень образования и статус, тем более он склонен реагировать непосредственно, чем выше этот уровень, тем более он склонен отложить реакцию до тех пор, пока у него не будет возможности обдумать и оценить перспективы борьбы или бегства. Способность отложить ответ есть дар — или груз — цивилизации: мы ожидаем, пока событие проникнет в сознание, и затем решаем, как лучше ответить. Это порождает культуру, но одновременно дает нам невроз. Невротик может провести всю жизнь, пытаясь довершить с новыми знакомыми старые битвы, не нашедшие разрешения в его детстве.

Но разве не правда, что в заполненном метро я нахожусь в "готовности" реагировать враждебно? Я значительно более склонен оказать противодействие по типу насилия в этой ситуации, чем, скажем, когда кто-то толкает меня на танцплощадке. Таким образом, должен быть какой-то процесс символической интерпретации. То, как я интерпретирую ситуацию, будет определять мою готовность нанести ответный удар врагу, превратить это в повод к войне, или просто улыбнуться и принять извинение, если его предложат. Интерпретация содержит как бессознательные, так и сознательные факторы: я придаю ситуации некоторый смысл, я вижу мир как враждебный или дружелюбный. Здесь мы обращаемся к символу — средству, которое позволяет нам, будучи людьми, соединять сознание и бессознательное, историческое и настоящее, индивидуальное и групповое. Вот почему Салливан и другие говорили, что органические процессы подчиняются символическим процессам[89]. Именно символический процесс обусловливает интенциональность индивида.

Таким образом, то, как человек видит и интерпретирует мир вокруг себя, принципиально важно для понимания его насилия. Именно это придает готовность к борьбе черному человеку, спокойно сидящему в своей машине, но приходящему в ярость, когда полицейский просит его предъявить документы. Это также обусловливает "мачизм" полицейского, который, движимый собственной потребностью во власти, должен унизить черного. Является ли эта интерпретация патологической или просто воображаемой, иллюзорной или откровенно ложной, не меняет ситуацию: это его интерпретация, от которой зависит то, как он будет реагировать. Параноик стреляет в других людей, потому что верит в то, что они развивают магическую силу и убьют его — он стреляет из самообороны. То, что мы назовем это "паранойей", ничего не даст нам, если посредством этого мы не сможем достичь символической интерпретации и увидеть мир, хотя бы временно таким, каким видит его убийца.

Даже в международных отношениях символическая интерпретация действий других наций принципиально важна для понимания насилия и войны. Как мы сказали, корни насилия лежат в бессилии. Это верно и для индивида, и для этнических групп. Но у наций насилие исходит из угрозы бессилия. Нации, по-видимому, считают необходимым более глубоко защитить себя на периферии ситуации; они должны внимательно следить за рискованным балансом вооружений, чтобы другая страна не накопила силы, чтобы взять вверх. Если нация становится действительно бессильной, она больше не является нацией.

Сенатор Дж. Уильям Фулбрайт показал, насколько важна интерпретация нами поведения других наций[90]. Даже после Ялтинских соглашений американская администрация интерпретировала поведение России (например, эпизод с ракетами на Кубе и реакцию СССР на полет U-2) как мотивированное агрессией России против Соединенных Штатов. Эти события, отмечает Фулбрайт, могли бы равным образом быть интерпретированы как мотивированные страхом со стороны России. В частности, он утверждает, что воинственная поза в этих событиях была взяткой, кидаемой российским генералам, которых Хрущеву нужно было умиротворить, чтобы позже могли сбыться его надежды на установление более дружелюбных отношений с Соединенными Штатами. Интерпретируя действия России как агрессивные, мы противостояли им с горячностью, которая помогла российской оппозиции, связанной с армией, сместить Хрущева и установить менее дружелюбное правительство. Нации, ошибочно толкуя мотивы других наций, могут сделать то, что делает параноик: они могут действовать против собственных интересов из-за проекции собственной враждебности и агрессии.

2. Виды агрессии

Существует по меньшей мере пять различных видов насилия. Во-первых, это простое насилие. Сны Мерседес о насилии, в которых она защищалась от ножей и ружей, относятся к этому типу. Этот вид насилия характерен для многих студенческих бунтов, он несет с собой мышечную свободу, дает выход закрепощенной энергии, освобождая при этом от ограничений, налагаемых на индивида его совестью, и от ответственности, о чем мы уже говорили. Это общий протест против постоянного пребывания в ситуации бессилия, и ему как правило присущи высокоморальные требования.

Однако лишь малая часть насилия может остаться на этом первом уровне. Второй уровень — умышленное насилие. Многие, если не большинство, из студенческих бунтов сопровождались умышленным насилием. На второй или третий день восстания студентов в Париже руководство было перехвачено профессиональными революционерами. После чего первоначальные моральные требования восстания были забыты, а лидеры использовали глубокую фрустрацию студентов, их энергию в своих целях.

Третий тип я называю подстрекаемое насилие. Это работа Гиммлера, или крайне правых, или край не левых возбудителей толпы в любой стране. Это стимуляция бессилия и фрустрации, ощущаемых людьми, во многом на пользу говорящего. Современная история полна примерами того, как обращение с людьми как с животными постепенно приводит их к тому, что они становятся животными.

Четвертый тип — это рассеянное насилие (или инструментальное насилие). Очевидно, всякий из нас, кто живет в обществе, в определенной мере участвует в насилии этого общества, хотя большинство из нас делает это с собственных позиций моральной чистоты и прячется от голоса за зомбиподобную глухоту. Война во Вьетнаме не могла бы продолжаться, если бы мы не голосовали за нее нашими налогами; в этом смысле все мы — часть военной силы, будь мы "за" или "против" самой этой войны.

Существует и пятая категория насилия, отличная от приведенных выше, которая имеет место, когда партия власти, опасаясь покушения на свою власть, выступает с насилием, чтобы предотвратить эту угрозу. Мы можем назвать это насилием сверху. Его мотив, вообще говоря, в том, чтобы защитить или восстановить status quo. Полиция утрачивает отведенную ей законом функцию предупреждения насилия и вынуждена исполнять карательные функции. О пятой категории насилия такой автор, как Ханс Точ, изучавшие эту область, говорил как о более деструктивном, чем всякое другое насилие — отчасти из-за того, что у полиции есть дубинки и ружья, а отчасти из-за того, что у них есть большой запас внутреннего негодования, на который они могут положиться в своей ярости. Патриархальная точка зрения, входящая в комплекс "американской мечты", состоит в том, что правительство учреждено для защиты от эксплуатации слабых и бедных в той же мере, что и сильных и богатых. Полицейский на углу, который каждому друг и направит вас, если вы потерялись, — это такой же идеальный образ, как законолюбивый шериф, несущий порядок Западу. Но при данном пятом виде насилия все это отбрасывается. И насилие становится более деструктивным именно потому, что оно является искажением прежней функции защиты. Правительство при этом опускается до уровня участника драки.

3. Деструктивное насилие

Насилие есть интеграция сторон личности в действии. Жан-Поль Сартр пишет, что насилие есть создание личности. Оно есть организация своей силы для того, чтобы доказать свою силу, чтобы утвердить ценность своей личности. Это ставка всего на карту, совершение всего, утверждение всего. Однако насилие объединяет все возможные элементы личности, кроме рациональности. Вот почему я говорил выше, что собирание личности происходит на уровне, не затрагивающем разум. Каким бы ни был мотив насилия или его значение для человека, осуществляющего насилие, результат для других всецело деструктивен.

Физический элемент, занимающий большое место в насилии, есть символ тотальности вовлечения человека. Когда прорывается насилие, я не могу больше лениво сидеть в стороне, мое тело требует движения, которое является выражением моей тотальной охваченности. Когда насилие прорывается наружу, не остается ни желания, ни времени думать, — мы попадаем в иррациональный мир. Это может быть субрациональным, как это обычно бывает в бунтах в гетто, или это может быть сверхрациональным, как это по всей видимости было с Жанной Д'Арк. Разум уже и не претендует на то, чтобы управлять.

В фильме "Если" обычная скука жизни в британской школе для мальчиков показана с абсолютным реализмом. Бремя рутины, одиночества, фальшивого морализаторства вскоре выливается в садизм и гомосексуализм. Опасность подвергнуться жестокому избиению, способствует тому, что у ребят начинают формироваться узы товарищества. Затем лидеры мальчиков находят в подвале кафедрального собора склад автоматов и амуниции. Фильм заканчивается сюрреалистической сценой: дети с крыши собора расстреливают одетых со всей английской помпезностью гостей, которые пришли к началу занятий. Фильм представляет схему рождения насилия: отделенность — одиночество — товарищество — садизм — насилие.

Доступность огнестрельного оружия имеет любопытную и мрачную связь с насилием. Эта форма технологии не только широко увеличивает диапазон и эффективность насилия, но также оказывает сильное влияние — в основном отупляющее — на сознание тех, кто им пользуется. Однажды я находился на ферме в весьма удаленном районе Нью-Хемпшира. Как-то я заметил под яблоней чужую собаку, которая казалась больной. К тому времени я несколько дней жил в одиночестве — условие, при котором наше воображение часто подносит нам роковые идеи, — я решил, что у собаки бешенство. Путаница ветвей не давала мне подобраться к ней, но наша собака, к которой вся семья была сильно привязана, пробралась к ней. Она ходила, принюхиваясь, вокруг "бешеной", и, как истинная чау-чау, не возвращалась ко мне, сколько бы я ее ни звал. Я зашел в дом, взял люгер, который мой сын использовал на ферме для стрельбы по мишеням, вставил в него патрон и вышел, чтобы застрелить бешеную собаку. Главное в этой истории то, что наличие в моей руке пистолета, взятого, чтобы убить живое существо, превратило меня в психологически совершенно другую личность. Я мог принести смерть кому угодно, поскольку был одержим этим инструментом смерти, я стал иррациональным злобным человеком, я принадлежал оружию, а не оно принадлежало мне, — я стал его инструментом.

Охваченный неприязнью к той личности, которой я стал, я отнес пистолет обратно в дом и убрал его, инцидент был разрешен совершенно другим путем.

Мы только смутно понимаем тот эффект, который технология оказывает на сознание человека, но ясно, что обладание оружием может радикально изменить личность. Гленн Грей замечает, что, будучи офицером армии, он чувствовал себя неодетым, если выходил без пистолета, висящего на ремне; не будучи военным, я чувствовал себя сбившимся с направления роботом, лишенным сознательного контроля за своими действиями, когда держал палец на спусковом крючке с намерением убить.

Крайнюю форму подобного воздействия на личность можно видеть в судьбе Чарльза Фэавезера из Небраски — подростка, который под влиянием сильной ярости убил одиннадцать человек, прежде чем его остановили. "Я люблю оружие, — говорил он еще раньше. — Оно дает мне чувство власти как ничто иное". Его история следует обычному сюжету: смешного ребенка с кривыми ногами и в толстых очках регулярно дразнили в школе. Он рано выработал символическую интерпретацию мира как места, где над тобой насмехаются, и его крик о признании становился все громче, не получая ответа. Затем он обнаружил, что может добиться признания, давая волю темпераменту и молотя школьных задир в драках, где ему удавалось побеждать за счет одной только страстности своего насилия. Его отец описывал его как "всегда одного из самых тихих", что снова дает нам пример того, что человек, кажущийся послушным, может на деле быть именно склонным к насилию типом. Несмотря на свое слабое зрение, он стал удивительно метким стрелком из ружья.

Бросив колледж, он сумел найти девушку и работу помощника по перевозке мусора. Когда скудное признание, которое это приносило ему, было утрачено, — он потерял работу и его отшила мать девушки, — он взял три ружья, застрелил мать и отчима своей девушки и несколько дней жил в их доме рядом с телами, завернутыми в бумагу и лежащими в курятнике. Понуждая девушку идти с ним, он встал на путь насилия, известный по образам Диллинджера, Бонни и Клайда.

Важным элементом в этой кровавой истории является его ранняя символическая интерпретация, что мир — это место насмешек. Его чрезмерное насилие имело двойную цель: оно отвечало его жажде признания и оно также в отместку осмеивало мир. (Вновь мы видим мрачную логику в такого рода вспышках насилия.) Из полного отсутствия у него каких-либо чувств по отношению к убитым им людям, что вытекало из его ответов на заданные вопросы, мы не можем заключить, что он всегда был столь бесчувственным, таким типичным шизоидом. Ясно, что человек, опьяненный насилием, должен стать бесчувственным и отрешенным, как солдат, который косит врагов из автомата, ибо иначе он не мог бы совершить того, что ощущает как необходимость.

Более всего меня преследует его детское признание: "Я люблю оружие. Оно дает мне чувство власти". Символический смысл оружия как фаллоса и его отношение к сексу хорошо известно. И то и другое является вытянутым и тонким, и извергает из себя субстанцию, которая может радикально изменить человека, на которого она направлена. Поэтому оружие и стало, в особенности для простых людей, главным символом мужской силы. Фраза, которую произносила Мей Уэст, приветствуя своего бой-френда, остается классическим выражением этого: "Это пистолет в твоем кармане, или ты просто рад меня видеть?".

Но культурный аспект оружия также весьма значим, как замечает Стенли Кунитц. Мы охотились с ружьями, чтобы есть; мы охотились с ружьями, чтобы обезопасить местность вокруг наших домов; мы охотились с ружьями, чтобы выжить во времена первопроходцев, от которых мы в Америке отстоим всего лишь на столетие с небольшим. Во всех этих случаях оружие было ценным, как доброкачественный символ власти, и владение им также было оправданным. Многие из людей, владея оружием, чувствуют, что у них есть власть, которая была у них несправедливо отнята. Да и какая власть! Человек теперь может производить мощные взрывы и бросать снаряды, которые могут убивать тех, кто значительно больше, чем он сам. Сознание добровольно отстраняется. В фильме "Паттон", генерал, выскакивающий и разряжающий пистолет в воздух по германским самолетам, бомбящим его алжирскую базу, поступает как ребенок, его жест — анахронизм, оставшийся от детских игр с оружием, но тем не менее это убедительное проявление насилия.

4. Конструктивное насилие

Говоря психологически, существует бесконечное множество ситуаций, в которых люди живут на до-человеческом уровне, и они находят, что некоторое насилие необходимо для жизни. Чрезмерно стеснительный человек; человек подозрительный, не рискующий устанавливать межличностные отношения; человек, неспособный глубоко любить или дарить другому; трус, изолирующий себя от опыта, который обогатил бы его, — список становится бесконечным. Все это люди, которым некоторая примесь насилия может помочь скорректировать свои недостатки. Но это требует прорыва, усилия, которое происходит помимо рациональности, требует рискнуть собой, совершить все, что угодно, чтобы обрести чувство наполненности. Когда женщина, которая всю свою жизнь была послушной, в итоге дает волю характеру и разражается тирадой, мы невольно улыбаемся и приветствуем ее поступок: по крайней мере, ей уже не все равно. Мой друг рассказывал мне недавно, что двое его сыновей приехали из колледжа домой, где попали в напряженную из-за болезни родственников ситуацию. Через пару дней жизни в напряжении один из его сыновей разорвал в ярости свою шапку, а другой сын разбил о стену две пепельницы. Мой друг заметил: "Это было хорошим насилием". Взрыв ярости, по всей видимости, проясняет психологическое отношение, способствуя большей честности. Поэтому большинство людей чувствуют себя лучше, после того, как они выразят свою злость.

Мы уже говорили, что насилие собирает личность на уровне ниже человеческого. Сегодня получается так, что многие люди (в действительности, большинство людей) живут подобным образом, то есть, без какого-либо сознания и без личного достоинства. Франц Фэнон пишет о таких людях в Африке. Они проводят свою жизнь как лишь частично сформировавшиеся люди, как и миллионы людей в Центральной Америке, Южной Америке, Индии и Китае, и миллионы живущих ниже установленного стандарта в нашей богатой стране. Для этих людей насилие может повысить уровень психологического и духовного существования. Точно так же, как оно собирает личность, достигшую сознания, на уровне ниже человеческого, оно может поднять неразвитых людей на человеческий уровень. Это может иметь форму политических бунтов, которые позволяют группам вырваться из собственной апатии и с успехом вынудить правящую партию провести социальные реформы. Существует очень мало случаев (если они вообще были), когда доминирующая группа расстается со своей властью добровольно и свободно, обычно во власть вцепляются изо всех сил.

Я упомянул здесь Фэнона потому, что, будучи черным психиатром и участником алжирского восстания, он описывает прототип конструктивного насилия. Рожденный на Мартинике и переехавший в Париж, Фэнон поехал в Алжир во время революции, позже он заболел раком, от которого скончался на исходе четвертого десятка лет. Его книга "Сор земли" сделала его не только теоретиком алжирской революции, по и всей черной Африки. Колониальные власти, утверждает он, делают различие между людьми: белые люди выше полуживотных, то есть черных. Правительство поэтому становится институтом, охраняющим status quo, для чего держит коренных жителей в покорности. Книга Фэнона это страстное утверждение достоинства коренных жителей, их потенциальной сознательности и их будущей свободы. Он убежден, что это не может произойти без насилия. Люди веками страдали от эксплуатации, которая породила глубокую апатию; чтобы стать психологически и духовно живыми, необходимо некоторое насилие.

Но насилие не есть выбор черного населения, даже если и принято обычно так считать. Колониальные власти играли активную роль в настраивании коренных народов друг против друга и, в результате, укрепляли собственные интересы. Это часто называлось такими пошлыми фразами как "бремя белого человека", но важным являлось здесь то, что правительство соблюдало интересы иностранного государства, а не коренных жителей, будь они черными, или коричневыми, или желтыми.

Насилие является для черных единственным путем не только скинуть ярмо колониальной власти, но также создать в своей среде некоторое единство. Фэнон считает, что недоразвитые нации, после того, как их столь долго эксплуатировали, находятся на другом уровне, чем колониалисты; насилие есть ступень в развитии черных в сторону национализма. Это путь интеграции, самоуважения и осознания своих сил. Когда книгу Фэнона рецензировал пацифист Квакер, он заметил, что там, где Фэнон использует слово "насилие", его можно заменить на "ненасилие", и смысл останется таким же. Другими словами, Фэнон говорит о человеческом достоинстве, рождении и росте сознательности, интеграции отношений.

Фэнон рассказывает нам об алжирских неграх, которых он лечил как психиатр. Один из них боролся в рядах сопротивления ночью и водил такси днем. Его жена была схвачена французскими солдатами, коллективно изнасилована и затем избита с тем, что бы выжать из нее информацию о нем. У этого человека должна быть депрессия (от которой его лечил Фэнон), и он должен был участвовать в восстании, чтобы иметь хоть какое-то самоуважение.

Фэнон приводит аргументы в пользу выхода за пределы рационального, как его понимает белый человек. Достоинство черных возникнет не только из их мозгов, но из всего их организма и их коллективного бессознательного, которое есть выражение их организма. Они восходят к новому порядку, к новым формам, и это часть новой рациональности. Старый порядок и старые формы в этом процессе будут разрушены, но ни один нормальный человек не станет утверждать, что формы колониального общества, основанные на бесчеловечной сексуальной, социальной и экономической эксплуатации черных, с его "да, господин" и его низкопоклонничеством, не должны быть разрушены. То, что последует за этим, едва ли будет более несправедливым, будем надеяться, что оно будет более справедливым. В своем предисловии к книге "Сор земли" Сартр пишет: "…В период их беспомощности их безумный импульс к убийству является выражением их коллективного бессознательного. <…> Насилие есть подавленный гнев", — который, как мы уже говорили, часто направлен против них самих. Утверждая, что насилие должно быть направлено на его причины — на представителей колониальных властей, Сартр и Фэнон кажутся циничными. Но глядя на ситуацию с точки зрения долговременной перспективы справедливости, всякий признает, что их позиция реалистична, сколь бы ни была она огорчительна для богатых наций. Фэнон пишет:

Мы должны поднять людей, мы должны развить из мозги, наполнить их идеями, изменить их и сделать их людьми. <…>

<…> Живое проявление нации есть действующее со знание целостности людей, это согласованное, просветленное действие мужчин и женщин. <…> [Мы] должны первым делом вернуть достоинство всем гражданам[91].

Насилие, которое рекомендует Фэнон, не заключается во втыкании иголок в кукол или битье кулаками подушек, но направлено на реальное зло социального угнетения. В своем гневе черный человек не только отдает себя своим черным братьям, но также и утверждает себя, даже если в процессе этого он жертвует собственной жизнью.

Глава 10. НЕВИННОСТЬ И УБИЙСТВО

Убийство редко соответствует стереотипу ничего не подозревающей, беспомощной и пассивной жертвы, к которой подкрадывается хладнокровный и все рассчитавший убийца. Большинству убийств предшествуют яростные ссоры, в ходе которых жертва играет активную роль в процессе, приводящем к ее собственной смерти.

Элтон Б.Макнейл "Насилие сегодня"

Может ли невинность, будучи вовлечена в действие, избежать убийства? Этот вопрос с новой остротой встал перед нами после стрельбы в Кенте, событий в Джексонвилле и Огасте. Но этот вопрос беспокоил человека, начиная с самых первых проблесков сознания, со времен складывания в умах наших предков мифа об Эдемском саде. Над этим вопросом задумывался Альбер Камю, изложивший свои мысли в "Бунтующем человеке". Мелвилл, который был одержим этим вопросом, написал свою последнюю повесть — "Билли Бадд", — пытаясь найти решение этого запутанного вопроса.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒