но у них выйдет что-то другое. что-то прекрасное. что-то, о чём они никогда не посмеют сказать друг другу вслух »

альтернатива.

сначала краски.
потом люди.
так я обычно вижу мир.
или, по крайней мере, пытаюсь.

на маленькой шкурке родной чикки выгравировано имя ровным прозрачными буквами. ее имя — обезличенное, лёгкое и не привязанное ни к чему.

май, да ещё и набережных. столкновение хиросимы и чёрной-пречёрной странички истории — чернобыльской аэс. маленькая девочка, чуть сгорбившаяся в седле, думающая о незатравленном ремешке шлема и складочке на воротничке рубашки — мысли ссаднят. в её руках всё так ласково греет: пучок конской гривы, намотанный на палец, луч солнца, спрыгнувший с плеча на луку седла.

она посмотрела вперёд.

решила, что это самые обворожительные цвета. этот оранжевый и его оттенки, все полутона до единого: расцветки от нежного персикового до тёмного, с лёгкой желтизной и блеском. чистый мёд. да-да, мёд. а ещё пушистые розовые персики, дозревавшие где-то на промежутке регулярного рейса «москва-пекин». май летела, — стремглав неслась через аэропорт, на ходу вызывая такси, чтобы уже через сорок минут очутиться в холодной плацкарте — ради одного [спойлер: идиота].

слишком велико было желание приготовить боречке такой же «солнечный» тарт, совсем как на картинке: печенье «юбилейное» бьется в крошку, меренга лёгким облачком стелется под слоем глазированных долек персиков.

и фраза: «но с твоей глазуньей не сравнится, grumps*».

она хотела так, чтоб сердце растаяло на ложке, вскипело — и картинка имела эффект почти наркотический; мая перебирает слова, вспоминая всё то, что учила долгими зимними ночами в пору предпраздничной сессии.

«артерия среднего калибра...» нет, не то. не для соревнований.

склонилась над вымышленным лотком с разбитым стеклом, испачканным метиленовой синькой. прикрыла один глаз, приставляя новое цветное стёклышко к объективу микроскопа со сломанным револьвером. в размытом кружке света — пузырёк воздуха, под ним — краешек пальца и сверху — пух чёрных-чёрных ресниц. с самого ограждения свешивается человек, придерживая камеру. я стараюсь не сталкиваться с ним взглядом.

«мая, мы не на гистологии — тебя снимают».

губы-ниточки растягивает по разные стороны смущённая улыбка, которую бы любой шеф-повар охарактеризовал бы фразой «just a touch»**. капелька масла на сковороде, капелька винного уксуса для заправки. капелька улыбки.

солнце щекочет скулы, вынуждая забавно щурится до лучиков-морщинок на переносице. «надеюсь, что лицо у меня выйдет дурацкое», — если о чём-то громко-громко подумать — сбудется, обязательно сбудется.

мама часто об этом говорила. мама никогда-никогда не бывает неправа.

она разбирает поводья, выдыхает, выслушивая своё имя, пропущенное сквозь кашляющий громкоговоритель.

чикки дурнеет с каждой секундой: полные трибуны, череда натёртых до блеска препятствий, лёгкое покашливание со стороны микрофона, выроненное как бы случайно, ей знакомы едва-едва. шариком выкатывается маленькая лошадка на поле брани, не плутая идёт навстречу страшным прожекторам и блестящему от краски новенькому чухонцу, водя мокрым-мокрым собачьим взглядом по череде препятствий. её бочок оказывается в пятнышке света: рыжая-рыжая, политая мёдом, она слиплась, скукожилась в руках маи ломтем тэньчжонского хлеба.

— мы же это всё повторяли, повторяли много раз, — шепчет мая в бархатные уши, пальцем в перчатке почёсывая чикки чуть выше холки, перебрасывая пучок рыжей гривы на другую сторону и внося йоту хаоса в их подогнанный под «особый случай», этот стягивающий соревновательный видок.

«поскорее бы всё это закончилось», — мысли обрываются на этой фразе так, словно кто-то отключил провода от монитора пациента в отделении реанимации. и более мая не может дышать: стылые лёгкие лежат над прохудившейся диафрагмой, их сдавливает клетью рёбер, и мая морщится как от боли, едва справляясь с волнением. в каком-то смысле это было прекрасно.

она рассыпалась. рассыпалась на глазах у судей.

чикки инертно подалась вперёд после череды смазанных не совсем ясных движений ногами худо-всадницы — это же требовали от неё? да? верно? деревянные пальцы крепче стискивают ни в чём не повинный повод.

перед самым стартом мая не считает, не думает, не живёт. мгновение и —

***

«вы знаете, нет ничего лучше персиков с китайского огорода», — опершись о каменную оградку, она придерживает рукой соломенную шляпу.

вечер, середина лета, загруженная улица шумит отдалённым морем.
update: может быть, вам будет интересно знать, но в июле в фужчоу как на сковородке.

на улице соседи режут свежие фрукты, к ларькам со всякой диковинкой стягиваются редкие туристы, шипящие на своём — цветастостью гавайских рубашек и разнообразием головных уборов они выбиваются из органично серого и зелёного массива домиков и скромных буддистских храмов, куда заглядывают только местные.

вечером небо оделось в оранжевый цвет. натянуло его на себя, как натягивают свитер.

мир кажется маленьким, как бы высунутым из снежного шара. май опускает голову на сплетённые пальцы, прогоняя всякую умную мысль. только у неё совсем не выходит — она закапывает себя ещё глубже.

позади — маленький домик и огород, пропахший рыбным соусом до основания, где мама возится с персиковыми деревьями. последние два года они цветут весьма скудно. высаживая в корнях горчицу, они осторожно взбивают чернозём после первых всходов будущего «удобрения» — соседи пророчат хороший урожай в следующем году.

ещё чуть-чуть и лето кончится.

а впереди — целая жизнь, второй курс. все прелести «взрослости» без любимой мамы, которая навечно затеряется средь цветистых китайских вывесок, городских джунглей, перемешанных с зеленью — всего пронизывающего пригород фужчоу и крепко ассоциирующегося со всем родным, безмятежным и тёплым.

мама осторожно кладёт руку на плечо. «вот, — её голос пропитан карри и тмином, ярко-жёлтой цедрой лимона. — давай научу тебя делать персиковый тортик?» в подоле длинной юбки, в разнотравье узоров на мягких складках лежит горсть персиков. подобных не сыщешь ни в одном супермаркете кедровска, уж поверьте.

на съемной квартире выбор в ингредиентах скуднее. пригоршня сахарного печенья. немножечко сливочного масла, растопленного на водяной бане. дольки персика в сахарном сиропе, а сверху — крем и крошка песочного теста. приятная мелочь, способная купить человека целиком.

чай с мелиссой и мёдом, как учила её перед отъездом мама — сладко, даже слишком. мая режет крошечный тарт на маленькие дольки и раскладывает по миниатюрным тарелочкам, по серебристым крышкам от бенто — в их квартире никогда не бывает достатка в тарелках.

«ну как?» — что-то белое. тревожное, спущенное с дрожащих губ, снятое с беспокойных пальцев.

один кусочек пирога = одно сердце. без возврата, без обмена на что-то просто покрасивее и поинтереснее.

мая рассчитывала на это. представляла, как тело застынет на нём [боре]коркой. и на руках у неё будет лежать почти что сердце, а вернее его плотный и почти осязаемый образ. на плечо сядет эта самая оранжевая краска. она осторожно понесёт его прочь.

«путь к сердцу мужчины лежит через желудок», — снова этот голос, желтовато-горчичный и самый родной. он хлопает меж лопаток, выбивая воздух из самых лёгких, обнимает так крепко, что натруженные суставы начинают жалобно поскрипывать.

внезапно хочется улыбаться.

мама-мама. всё же ты ошибаешься. лишь иногда.

***

— подвела я, — они стоят в узком проходе конюшни, тянут носами золотистый запах пропаренного овса. мая поглаживает чикки между ушами. — и тебя, и себя.

да, они были последними и расстраивались бурно — для маи это были первые соревнования, [пускай совсем несерьезные] она чувствовала себя паршиво. хотелось же всего и сразу, ещё и побольше. чтобы качали на руках, обвешивали этими самыми ленточками, крепили к волосам дурацкие цветы.

май, между прочим, любила кустовые розы.

у чикки чу — глаза сонные и грустные. она не слишком-то понимает отчего девушке плохо, но невольно пятится: уже всё-всё злое она приняла на свой счёт, и некая беспочвенная вина вдавливает её в стенку, вынуждает по-детски ужиматься в уголке.

и маю это всё совсем слегка... ну, вот чуточку смешит. она перешагивает через невысокий порожек денника и тянет ладошку к бархатному носу. закрывает глаза и выдыхает шумно, стягивая липкое ощущение раздражения, избавляясь от него навсегда. девушке это нравится: стоять по колено в опилках, вот так поглаживать честную-пречестную напарницу между ноздрями, наблюдая всё тот же приветливый оранжевый свет закатного солнца; на поверхности голубого леса лежала лишь яркая каёмка дневного светила, а погрызенная луна становилась ярче с каждой секундой...

... а чикки наконец-то удалось попробовать на вкус рукав растянутой кофты своей хозяйки.

— всё равно невкусно же, — улыбка теплеет, становится мягкой-мягкой, совсем как отдохнувшее в тёмном уголочке тесто. — придурошная.

их знакомство было спонтанным. мая тыкнула на первое попавшееся предложение об аренде, перебирая свои закладки рекламных сообществ — там, где предлагали дешевле всего. долго удивлялась, прежде всего удивлялась самой себе. если честно, то девушка никогда не планировала связывать свою жизнь с лошадьми. никогда даже не предполагала, что получит такую роскошную возможность — посмотреть на мир с высоты седла. это был эксперимент, странное стечение событий, которое увлекло её и какое-то время помогало освободиться от головного зуда после очередного проваленного зачёта.

у чикки — любимый оранжевый бочок, впитавший в себя весь застоявшийся липовый мёд мира. у чикки — большие глаза маленькой собачонки. у чикки — характер ангела и ребёнка. в этом странно, к тому же наспех подогнанном тандеме именно она, маленькая рыжая лошадка, являла плотный базис, и на нём даже несложно было удержаться — если бы только мая прилагала усилия.

они обе были слишком неразумны, чтобы присматриваться, тратить на это хоть какое-то время. мая не была готова к соревнованиям — писать одновременно и научную работу по биологии, и учить процессы гемопоэза, и запоминать даже столь незамысловатый маршрут оказалось задачей непосильной.

потому — когда мая шагнула в никуда, чикки всего-навсего поспешила за ней шариком, привязанным к запястью дурной горе-всадницы за цветную шерстяную ниточку.

эта пара недель высосала из маи весь сок, оставив лишь кожурку тела поверх некой имитации на жизнь. ей хотелось домой, в кровать [соседскую, потому что она в несколько раз мягче], а потом, наконец, в тёплый душ. а ещё посмотреть какой-нибудь глупый сериал...

если сокращать, то ей хотелось не думать ни-о-чём. кроме...

позади дневной тенью стоит боря — мая, можно сказать, чувствует его своими лопатками, вся покрывается гусиной кожей, когда он излишне вежливо покашливает ей в затылок, привлекая внимания к своей персоне.

на самом деле удивительно, как легко любой слабый толчок, нет, короткое слово, прилетевшее откуда-то извне могло пошатнуть её никакущее состояние. ведь он знает о результатах. мая была готова биться об заклад, что он видел всё: и сбитые брусья, и слёзы, которые таяли сахаром — не солью — на её щеках после выступления.

плотная рука легла на её плечо, послышался негромкий смешок откуда-то со спины.

— готовишь ты лучше, чем верхом скачешь, — мая с трудом сдерживает улыбку. на душе внезапно становится легко-легко.

этим вечером они выберут самые красивые персики с прилавка, наплевав на то, что уже давно не сезон. заговорятся и передержат основу в духовке, и она станет похожа на подошву. белки из совсем свежих яиц не взобьются до крепких пиков. и закончат они заполночь, совершенно уставшие — отчего-то страшно довольные.

сегодня у них не выйдет персикового тарта. они спишут это на усталость, на недавнее поражение, на всё, что подвернётся удачной мыслью под руку.

« но у них выйдет что-то другое. что-то прекрасное. что-то, о чём они никогда не посмеют сказать друг другу вслух »

*перевод с учётом контекста: дед
** перевод с учётом контекста: капелька