Глоток свободы

Глоток свободы

Чудное июльское утро. День только начался, заспанное солнце косо подсвечивает верхушки тополей. Мы бежим по шлаковой дорожке стадиона, подбадриваемые матюками сержанта. Мерно грохочут сто двадцать пар кирзовых сапог. Глаза заливает солёным потом. Бывало, на гражданке в это время только возвращаешься домой после ночных гуляний с друзьями-подругами и песнями под гитару на бревне за школой… Я смотрю на мелькающие носки своих кирзачей, и всё не могу понять, как это получилось, что я не там, а здесь.

Месяц назад меня с целой командой таких же зелёных нижегородских мальчишек привезли сюда, в санкт-петербургскую артиллерийскую учебку. Когда на распределителе нам сообщили, куда мы отправляемся, я воспрянул духом, вспомнив, что в северной столице у меня живёт тётка, мамина двоюродная сестра.

Весь первый месяц, до принятия присяги, проходили курс молодого бойца – до одури маршировали на плацу, умирали на спортивном городке, стреляли из автоматов на полигоне.

– Быстрее, барышни, быстрее! – орал на новобранцев сержант-полуторагодичник Бухарин, когда мы, в мокрых насквозь камуфляжах, с траками в руках, из последних сил бежали двадцать какой-то круг. Сержант казался нам, не смотря на свои двадцать два года, если не стариком, то крутым взрослым дядькой. Между «дедом» Бухариным и нами пролегала огромная пропасть – мы были даже ещё не «духи» – низший статус, длящийся в армии первые полгода, – а всего лишь «запахи», то есть духи, не принявшие присяги.

– Вы что, голубки, на променад вышли?! – кричал он громовым голосом, когда мы недостаточно громко топали по дороге в столовую. – Кру-гом! Бегом марш!

И мы, голодные как те самые сто китайцев, бежали назад к казарме, и уж оттуда маршировали так, что земля дрожала.

В воскресенье в армии выходной, но наш досуг не отличался разнообразием. Обычно мы сидели ровными рядами на взлётке – центральном проходе казармы – и пялились в маленький телевизор под потолком. Периодически кто-то засыпал, и тогда в него мог прилететь сапог или даже табуретка от сержанта. За разговоры вслух собеседникам давали по сотне отжиманий. Вместо воскресного послеобеденного сна, положенного по расписанию, мы частенько репетировали подъём по тревоге, когда за две минуты надо было одеться, завернуть свои мыльно-рыльные принадлежности в матрац, завесить окна одеялами и построиться на взлётке.

Через месяц я прилично подкачался и изрядно ошалел от таких порядков. Мы с нетерпением ждали присяги. Большинство – просто как очередного этапа армейской жизни, я же – особенно, потому что курсантов, имеющих в городе родственников, обещали отпустить в этот день в увольнение. Я уже давно написал матери письмо, сообщив дату торжественного дня и телефон части, по которому можно позвонить, если что-то срочное, и получил от неё ответ, в котором говорилось, что тётя Наташа меня возьмёт к себе в увольнение. Мама прислала на всякий случай адрес тётки и добавила, что вышлет ей деньги на меня. «Только будь с ней паинькой, ты же знаешь, у неё очень сложный характер» – предупреждала мама.

О характере тёти Наташи я знал поскольку постольку, да и на лицо-то, честно говоря, помнил её смутно. Но мечта об увольнении, о том, что я почти целые сутки проживу, как гражданский человек, поглотила меня целиком и превратилась в навязчивую идею. Всё, что было за бетонным забором части, к этому времени стало для нас иной реальностью, недосягаемой и волшебной.

«Первым делом, – представлял я себе в деталях, – зайду в магазин. Куплю мороженое, бутылку спрайта и чипсы. Мороженое съем прямо по дороге. А дома залезу в ванну и буду отмокать часа два, попивая лимонад. Потом тётка накормит меня вкусной домашней едой, и я усну под нормальным гражданским одеялом, без этих идиотских отбоев, подъёмов, и ночных тревог».

Теперь я жил только ожиданием Того Самого Дня.

И вот он наступил. После торжественной части всех, к кому приехали родственники, разобрали. Но тёти Наташи нигде не было видно. В растерянности я поплёлся в казарму. Как раз когда я входил, дневальный, держа в руках телефонную трубку, орал:

– Бубно-ов! Бубно-ов! К телефону!

– Я Бубнов!!! – заорал я ничуть не тише, вырвал у него трубку, и услышал в ней голос мамы:

– Саша, как хорошо, что тебя нашли! Тётя Наташа мне только что позвонила и сказала, что не сможет тебя забрать…

В глазах у меня дёрнулось и поплыло. Это было жестоко. Все мои мечты в один момент рассыпались в прах. Вместо ванной, домашнего обеда и звонков домой, мне опять предстояло целый день сидеть перед телевизором и бояться клюнуть носом, а потом – снова турники, стадион, строевые приёмы... Нет, не бывать этому! Мне нужен глоток свободы!

– Бубнов, ты почему не в увольнении? – Спросил проходивший мимо Бухарин.

– Товарищ сержант, тётка опаздывает, просила навстречу выходить, – не моргнув, соврал я. – Разрешите идти?

– Иди! Увольнительную не забудь получить.

– Есть!

«Представим, будто мама до меня не дозвонилась, – сказал себе я. – Адрес есть, приду сам, и все дела».

Когда я поднялся на лифте на девятый тёткин этаж и позвонил, мне не открыли. Я сел и прислонился к стене.

Где она могла быть? Уехала в гости? А если на дачу с ночёвкой?

Я вышел и походил вокруг дома, посидел на лавочке. Снова поднялся и позвонил. Тишина.

Податься было некуда. Несколько часов я бродил по улицам. К вечеру похолодало, заморосил дождь. Ужасно хотелось есть, но денег не было.

Вернулся в подъезд. Встал перед дверью, медля нажать на кнопку звонка. За дверью мне послышались шаги… Вернулась! Я поскорее надавил на звонок, раздалась трель. Шаги затихли. Потом что-то еле слышно зашуршало, будто смотрят в глазок. Я стоял в ожидании, но дверь не открывалась.

Позвонил ещё раз. Тишина. Постучал. Ответа не было.

«Что это вообще значит? Почему она не открывает?» - недоумевал я.

О мамином совете быть паинькой я как-то забыл. Меня взяло упрямство. Я звонил, стучал, снова звонил, звонил, звонил, стучал и опять звонил, но дверь не открывалась. Надоело. Сел у стены. Возвращаться в часть? Но что я там скажу?

За дверью приглушённо работал телевизор. Я положил голову на руки и задремал.

Когда очнулся, за окном было совсем темно. Руки и ноги затекли так, что еле встал. Неужели так и придется провести в подъезде всю ночь? Голова соображала туго.

«Нет, тут я ночевать не буду, – сказал я сам себе. – Я знаю, что ты там, внутри, и ты мне откроешь. Я все равно добьюсь своего».

«Последний этаж, – соображал я. – Вот лестница и люк на крышу. Оттуда можно спрыгнуть на балкон». Что будет, если она не откроет мне и балкон, думать не хотелось.

Сорвав хлипкий замок, я вылез на крышу. Питерская ночь обдала прохладным воздухом, и в голове немного посвежело. Я подошел к краю крыши и перегнулся через бортик. Ух, блин!.. Где-то внизу, как маленькие свечки, горели рыжие фонари. Хорошо ещё, что темно, а то я, выросший в двухэтажном посёлке, умер бы со страху.

«Так, вон её балкон, – соображал я. – А расстояние тут больше, чем я думал… Но в стене есть выемка в полкирпича, можно дотянуться до неё ногой… Какая-то проволока тянется с крыши, за неё надо схватиться…»

Ещё раз глянул на маленькие фонари на земле. Подо мной простиралась пропасть.

– Быстрее, барышни, быстрее! – Раздался в голове голос Бухарина.

Я перекинул нижнюю часть тела вниз, засунул сапог в выемку. Схватился одной рукой за проволоку, другой продолжая держаться за спасительный бортик. В висках стучало. Проволока раскачивалась в руке и била по окну. Я глянул вниз, стараясь сфокусироваться на балконе, и не глядеть на землю, и у меня захватило дух. С головы сорвалась кепка и шлёпнулась на балкон.

Надо прыгать. На счёт «три». Раз, Два…

Три! Брякнула, открываясь, стеклянная дверь. На балконе жуткая, как привидение, стояла тётя Наташа в ночной рубашке и с распущенными волосами. Лицо у неё было искажено от злобы.

– Ты что делаешь?! Ты что делаешь, я спрашиваю?!

Утром я виновато дожевывал яичницу на кухне. Через час надо быть в части. Тётя Наташа сидела напротив и злобно выговаривала:

– С чего ты решил, что можешь взять и припереться сюда, когда я не разрешила? Я же русским языком сказала, что не смогу тебя забрать. У меня есть своя личная жизнь, и я не желаю, чтобы в неё кто-то вмешивался. Ты понял? Чтобы с этого дня я тебя больше здесь не видела!

Я потупил глаза в тарелку и покаянно молчал. А она глядела на мои красные уши на лысой голове, и, наверное, ей тоже было стыдно – оттого и злилась. Просто столкнулись лбами два упрямых человека, и один другого переупрямил. Но, по правде сказать, в глубине своей восемнадцатилетней души я испытывал удовлетворение: не сдался!

Я благополучно вернулся в часть, и жизнь пошла своим чередом. После присяги стало легче. Физкультуры и строевой было гораздо меньше, вместо этого мы начали учиться по специальности – изучали артиллерийское вооружение и технику. Я втянулся в армейскую жизнь, о гражданке думал уже спокойно и никуда не рвался.

А однажды, в воскресенье, дневальный вызвал меня к Бухарину, который сидел в каптёрке и пил чай.

– Бубнов!

– Я!

– Макушка от шпиля. Тебя на КПП тётка ждёт, держи увольнительную! – Он протянул мне заветную бумажку с печатью.

И, глядя на мою глупую улыбку, добавил деловито:

– С тебя три пачки «Элэма» дедушке.

Май 2020