Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





ТОВАРНЫЙ ФЕТИШИЗМ И ЕГО ТАЙНА



4. ТОВАРНЫЙ ФЕТИШИЗМ И ЕГО ТАЙНА

На первый взгляд товар кажется очень простой и тривиальной вещью. Его анализ показы­вает, что это — вещь, полная причуд, метафизических тонкостей и теологических ухищре ГЛАВА I. — ТОВАР          81

ний. Как потребительная стоимость, он не заключает в себе ничего загадочного, будем ли мы его рассматривать с той точки зрения, что он своими свойствами удовлетворяет человече­ские потребности, или с той точки зрения, что он приобретает эти свойства как продукт че­ловеческого труда. Само собой понятно, что человек своей деятельностью изменяет формы веществ природы в полезном для него направлении. Формы дерева изменяются, например, когда из него делают стол. И, тем не менее, стол остается деревом — обыденной, чувственно воспринимаемой вещью. Но как только он делается товаром, он превращается в чувственно-сверхчувственную вещь. Он не только стоит на земле на своих ногах, но становится перед лицом всех других товаров на голову, и эта его деревянная башка порождает причуды, в ко­торых гораздо более удивительного, чем если бы стол пустился по собственному почину танцевать25) .

Мистический характер товара порождается, таким образом, не потребительной его стои­мостью. Столь же мало порождается он содержанием определений стоимости. Потому что, во-первых, как бы различны ни были отдельные виды полезного труда, или производитель­ной деятельности, с физиологической стороны это — функции человеческого организма, и каждая такая функция, каковы бы ни были ее содержание и ее форма, по существу есть за­трата человеческого мозга, нервов, мускулов, органов чувств и т. д. Во-вторых, то, что лежит в основе определения величины стоимости, а именно, продолжительность таких затрат, или количество труда, совершенно отчетливо отличается от качества труда. Во всяком обществе то рабочее время, которого стоит производство жизненных средств, должно было интересо­вать людей, хотя и не в одинаковой степени на разных ступенях развития26) . Наконец, раз люди так или иначе работают друг на друга, их труд получает тем самым общественную форму.

Итак, откуда же возникает загадочный характер продукта труда, как только этот послед­ний принимает форму товара? Очевидно, из самой этой формы. Равенство различных видов человеческого труда приобретает вещную форму одинаковой

25) Напомним, что Китай и столы начали танцевать — pour encourager les autres [для ободрения других] —
как раз в такое время, когда весь остальной мир казался находящимся в полном покое33.

26) Примечание к 2 изданию. У древних германцев величина моргена земли измерялась трудом одного дня;
отсюда названия моргена: Tagwerk (или Tagwanne) (jurnale или jurnalis, terra jurnalis, jornalis или diurnalis),
Mannwerk, Mannskraft, Mannsmaad, Mannshauet и т. д. См. Georg Ludwig von Maurer. «Einleitung zur Geschichte
der Mark-, Hof-, u. s. w. Verfassung». Munchen, 1854, S. 129 sq.


_____________________________ ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ. — ТОВАР И ДЕНЬГИ_________________________ 82

стоимостной предметности продуктов труда; измерение затрат человеческой рабочей силы их продолжительностью получает форму величины стоимости продуктов труда; наконец, те отношения между производителями, в которых осуществляются их общественные определе­ния труда, получают форму общественного отношения продуктов труда.

Следовательно, таинственность товарной формы состоит просто в том, что она является зеркалом, которое отражает людям общественный характер их собственного труда как ; вещный характер самих продуктов труда, как общественные свойства данных вещей, при­сущие им от природы; поэтому и общественное отношение производителей к совокупному труду представляется им находящимся вне их общественным отношением вещей. Благодаря этому quid pro quo [появлению одного вместо другого] продукты труда становятся товарами, вещами чувственно-сверхчувственными, или общественными. Так световое воздействие ве­щи на зрительный нерв воспринимается не как субъективное раздражение самого зрительно­го нерва, а как объективная форма вещи, находящейся вне глаз. Но при зрительных воспри­ятиях свет действительно отбрасывается одной вещью, внешним предметом, на другую вещь, глаз. Это — физическое отношение между физическими вещами. Между тем товарная форма и то отношение стоимостей продуктов труда, в котором она выражается, не имеют решительно ничего общего с физической природой вещей и вытекающими из нее отноше­ниями вещей. Это — лишь определенное общественное отношение самих людей, которое принимает в их глазах фантастическую форму отношения между вещами. Чтобы найти ана­логию этому, нам пришлось бы забраться в туманные области религиозного мира. Здесь про­дукты человеческого мозга представляются самостоятельными существами, одаренными собственной жизнью, стоящими в определенных отношениях с людьми и друг с другом. То же самое происходит в мире товаров с продуктами человеческих рук. Это я называю фети­шизмом, который присущ продуктам труда, коль скоро они производятся как товары, и ко­торый, следовательно, неотделим от товарного производства.

Этот фетишистский характер товарного мира порождается, как уже показал предшест­вующий анализ, своеобразным общественным характером труда, производящего товары.

Предметы потребления становятся вообще товарами лишь потому, что они суть продукты не зависимых друг от друга частных работ. Комплекс этих частных работ образует совокуп­ный труд общества. Так как производители вступают в обще-


ГЛАВА I. — ТОВАР_________________________________ 83

ственный контакт между собой лишь путем обмена продуктов своего труда, то и специфиче­ски общественный характер их частных работ проявляется только в рамках этого обмена. Другими словами, частные работы фактически осуществляются как звенья совокупного об­щественного труда лишь через те отношения, которые обмен устанавливает между продук­тами труда, а при их посредстве и между самими производителями. Поэтому последним, т. е. производителям, общественные отношения их частных работ кажутся именно тем, что они представляют собой на самом деле, т. е. не непосредственно общественными отношениями самих лиц в их труде, а, напротив, вещными отношениями лиц и общественными отноше­ниями вещей.

Лишь в рамках своего обмена продукты труда получают общественно одинаковую стои­мостную предметность, обособленную от их чувственно различных потребительных пред-метностей. Это расщепление продукта труда на полезную вещь и стоимостную вещь осуще­ствляется на практике лишь тогда, когда обмен уже приобрел достаточное распространение и такое значение, что полезные вещи производятся специально для обмена, а потому стоимо­стный характер вещей принимается во внимание уже при самом их производстве. С этого момента частные работы производителей действительно получают двойственный общест­венный характер. С одной стороны, как определенные виды полезного труда, они должны удовлетворять определенную общественную потребность и таким образом должны оправ­дать свое назначение в качестве звеньев совокупного труда, в качестве звеньев естественно выросшей системы общественного разделения труда. С другой стороны, они удовлетворяют лишь разнообразные потребности своих собственных производителей, поскольку каждый особенный вид полезного частного труда может быть обменен на всякий иной особенный вид полезного частного труда и, следовательно, равнозначен последнему. Равенство видов труда, toto coelo [во всех отношениях] различных друг от друга, может состоять лишь в от­влечении от их действительного неравенства, в сведении их к тому общему им характеру, которым они обладают как затраты человеческой рабочей силы, как абстрактно человече­ский труд. Но мозг частных производителей отражает этот двойственный общественный ха­рактер их частных работ в таких формах, которые выступают в практическом обиходе, в об­мене продуктов: стало быть, общественно полезный характер их частных работ он отражает в той форме, что продукт труда должен быть полезен, но не для самого производителя, а для других людей; общественный характер равенства разнородных


_____________________________ ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ. — ТОВАР И ДЕНЬГИ_________________________ 84

видов труда он отражает в той форме, что эти материально различные вещи, продукты труда, суть стоимости.

Следовательно, люди сопоставляют продукты своего труда как стоимости не потому, что эти вещи являются для них лишь вещными оболочками однородного человеческого труда. Наоборот. Приравнивая свои различные продукты при обмене один к другому как стоимо­сти, люди приравнивают свои различные виды труда один к другому как человеческий труд. Они не сознают этого, но они это делают27). Таким образом, у стоимости не написано на лбу, что она такое. Более того: стоимость превращает каждый продукт труда в общественный ие­роглиф. Впоследствии люди стараются разгадать смысл этого иероглифа, проникнуть в тай­ну своего собственного общественного продукта, потому что определение предметов по­требления как стоимостей есть общественный продукт людей не в меньшей степени, чем, например, язык. Позднее научное открытие, что продукты труда, поскольку они суть стои­мости, представляют собой лишь вещное выражение человеческого труда, затраченного на их производство, составляет эпоху в истории развития человечества, но оно отнюдь не рас­сеивает вещной видимости общественного характера труда. Лишь для данной особенной формы производства, для товарного производства, справедливо, что специфически общест­венный характер не зависимых друг от друга частных работ состоит в их равенстве как чело­веческого труда вообще и что он принимает форму стоимостного характера продуктов труда. Между тем для людей, захваченных отношениями товарного производства, эти специальные особенности последнего — как до, так и после указанного открытия — кажутся имеющими всеобщее значение, подобно тому как свойства воздуха — его физическая телесная форма — продолжают существовать, несмотря на то, что наука разложила воздух на его основные элементы.

Практически лиц, обменивающихся продуктами, интересует прежде всего вопрос: сколько чужих продуктов можно получить за свой, т. е. в каких пропорциях обмениваются между со­бой продукты? Когда эти пропорции достигают известной прочности и становятся привыч­ными, тогда кажется, будто они обусловлены самой природой продуктов труда. Так, напри­мер, равенство стоимости одной тонны железа и двух унций золота вос-

' Примечание к 2 изданию. Поэтому, когда Галиани говорит: стоимость есть отношение между двумя ли­цами — «La Ricchezza e una ragione tra due persone», — то ему следовало бы добавить: отношение, прикрытое вещной оболочкой (Galiani. «Della Moneta», стр. 221, том III издания Кустоди: «Scrittori Classici Italiani di Economia Politica». Parte Moderna. Milano, 1803).


ГЛАВА I. — ТОВАР_________________________________ 85

принимается совершенно так же, как тот факт, что фунт золота и фунт железа имеют одина­ковый вес, несмотря на различие физических и химических свойств этих тел. В действитель­ности стоимостный характер- продуктов труда утверждается лишь путем их проявления как стоимостей определенной величины. Величины стоимостей непрерывно изменяются, незави­симо от желания, предвидения и деятельности лиц, обменивающихся продуктами. В глазах последних их собственное общественное движение принимает форму движения вещей, под контролем которого они находятся, вместо того чтобы его контролировать. Необходимо вполне развитое товарное производство для того, чтобы из самого опыта могло вырасти на­учное понимание, что отдельные частные работы, совершаемые независимо друг от друга, но всесторонне связанные между собой как звенья естественно выросшего общественного раз­деления труда, постоянно приводятся к своей общественно пропорциональной мере. Для по­явления этого научного понимания необходимо вполне развитое товарное производство по­тому, что общественно необходимое для производства продуктов рабочее время проклады­вает себе путь через случайные и постоянно колеблющиеся меновые отношения продуктов частных работ лишь насильственно в качестве регулирующего естественного закона, дейст­вующего подобно закону тяготения, когда на голову обрушивается дом28). Определение ве­личины стоимости рабочим временем есть поэтому тайна, скрывающаяся под видимым для глаз движением относительных товарных стоимостей. Открытие этой тайны устраняет ил­люзию, будто величина стоимости продуктов труда определяется чисто случайно, но оно от­нюдь не устраняет вещной формы определения величины стоимости.

Размышление над формами человеческой жизни, а следовательно, и научный анализ этих форм, вообще избирает путь, противоположный их действительному развитию. Оно начина­ется post festum [задним числом], т. е. исходит из готовых результатов процесса развития. Формы, налагающие на продукты труда печать товара и являющиеся поэтому предпосылка­ми товарного обращения, успевают уже приобрести прочность естественных форм общест­венной жизни, прежде чем люди сделают первую

' «Что должны мы думать о таком законе, который может проложить себе путь только посредством перио­дических революций? Это и есть естественный закон, покоящийся на том, что участники здесь действуют бес­сознательно» (Фридрих Энгельс. «Наброски к критике политической экономии» в журнале «Deutsch-Franzosische Jahrbucher», издаваемом Арнольдом Руге и Карлом Марксом, Париж, 1844 [см. настоящее издание, том 1, стр. 561]).


_____________________________ ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ. — ТОВАР И ДЕНЬГИ_________________________ 86

попытку дать себе отчет не в историческом характере этих форм, — последние уже, наобо­рот, приобрели для них характер непреложности, — а лишь в их содержании. Таким обра­зом, лишь анализ товарных цен привел к определению величины стоимости, и только общее денежное выражение товаров дало возможность фиксировать их характер как стоимостей. Но именно эта законченная форма товарного мира — его денежная форма — скрывает за вещами общественный характер частных работ, а следовательно, и общественные отношения частных работников, вместо того чтобы раскрыть эти отношения во всей чистоте. Когда я говорю: сюртук, сапог и т. д. относятся к холсту как всеобщему воплощению абстрактно че­ловеческого труда, то нелепость этого выражения бьет в глаза. Но когда производители сюр­туков, сапог и т. п. сопоставляют эти товары с холстом или — что не изменяет дела — с зо­лотом и серебром как всеобщим эквивалентом, то отношение их частных работ к совокупно­му общественному труду представляется им именно в этой нелепой форме.

Такого рода формы как раз и образуют категории буржуазной экономии. Это — общест­венно значимые, следовательно объективные мыслительные формы для производственных отношений данного исторически определенного общественного способа производства — то­варного производства. Поэтому весь мистицизм товарного мира, все чудеса и привидения, окутывающие туманом продукты труда при господстве товарного производства, — все это немедленно исчезает, как только мы переходим к другим формам производства.

Так как политическая экономия любит робинзонады29) , то представим себе, прежде всего, Робинзона на его острове. Как ни скромен он в своих привычках, он все же должен удовле­творять разнообразные потребности и потому должен выполнять разнородные полезные ра­боты: делать орудия, изготовлять мебель, приручать ламу, ловить рыбу, охотиться и т. д. О молитве и т. п. мы уже не говорим, так как наш Робинзон находит в ней удовольствие и рас­сматривает такого рода деятельность как отдохновение. Несмотря на разнообразие его про-изво-' Примечание к 2 изданию. Даже Рикардо не мог обойтись без своей робинзонады. «Первобытного рыбака и первобытного охотника он заставляет сразу, в качестве владельцев товаров, обменивать рыбу и дичь пропор­ционально овеществленному в этих меновых стоимостях рабочему времени. При этом он впадает в тот анахро­низм, что первобытный рыбак и первобытный охотник пользуются при учете своих орудий труда таблицами ежегодных процентных погашений, действовавшими на лондонской бирже в 1817 году. «Параллелограммы г-на Оуэна»34, кажется, были единственной формой общества, которую он знал кроме буржуазной» (Карл Маркс. «К критике политической экономии». Берлин, 1859, стр. 38, 39 [см. настоящее издание, том 13, стр. 46—47]).


ГЛАВА I. — ТОВАР_________________________________ 87

дительных функций, он знает, что все они суть лишь различные формы деятельности одного и того же Робинзона, следовательно, лишь различные виды человеческого труда. В силу не­обходимости он должен точно распределять свое рабочее время между различными функ­циями. Больше или меньше места займет в его совокупной деятельности та или другая функ­ция, это зависит от того, больше или меньше трудностей придется ему преодолеть для дос­тижения данного полезного эффекта. Опыт учит его этому, и наш Робинзон, спасший от ко­раблекрушения часы, гроссбух, чернила и перо, тотчас же, как истый англичанин, начинает вести учет самому себе. Его инвентарный список содержит перечень предметов потребления, которыми он обладает, различных операций, необходимых для их производства, наконец, там указано рабочее время, которого ему в среднем стоит изготовление определенных коли­честв этих различных продуктов. Все отношения между Робинзоном и вещами, составляю­щими его самодельное богатство, настолько просты и прозрачны, что даже г-н Макс Вирт сумел бы уразуметь их без особого напряжения ума. И все же в них уже заключаются все существенные определения стоимости.

Но оставим светлый остров Робинзона и перенесемся в мрачное европейское средневеко­вье. Вместо нашего независимого человека мы находим здесь людей, которые все зависимы — крепостные и феодалы, вассалы и сюзерены, миряне и попы. Личная зависимость харак­теризует тут как общественные отношения материального производства, так и основанные на нем сферы жизни. Но именно потому, что отношения личной зависимости составляют ос­нову данного общества, труду и продуктам не приходится принимать отличную от их реаль­ного бытия фантастическую форму. Они входят в общественный круговорот в качестве на­туральных служб и натуральных повинностей. Непосредственно общественной формой тру­да является здесь его натуральная форма, его особенность, а не его всеобщность, как в обще­стве, покоящемся на основе товарного производства. Барщинный труд, как и труд, произво­дящий товар, тоже измеряется временем, но каждый крепостной знает, что на службе своему господину он затрачивает определенное количество своей собственной, личной рабочей си­лы. Десятина, которую он должен уплатить попу, есть нечто несравненно более отчетливое, чем то благословение, которое он получает от попа. Таким образом, как бы ни оценивались те характерные маски, в которых выступают средневековые люди по отношению друг к дру­гу, общественные отношения лиц в их труде проявляются во всяком случае здесь именно


ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ. — ТОВАР И ДЕНЬГИ

как их собственные личные отношения, а не облекаются в костюм общественных отношений вещей, продуктов труда.

Для исследования общего, т. е. непосредственно обобществленного, труда нам нет надоб­ности возвращаться к той его первобытной форме, которую мы встречаем на пороге истории всех культурных народов30). Более близкий пример дает нам деревенское патриархальное производство крестьянской семьи, которая производит для собственного потребления хлеб, скот, пряжу, холст, предметы одежды и т. д. Эти различные вещи противостоят такой семье как различные продукты ее семейного труда, но не противостоят друг другу как товары. Раз­личные работы, создающие эти продукты: обработка пашни, уход за скотом, прядение, тка­чество, портняжество и т. д., являются общественными функциями в своей натуральной форме, потому что это функции семьи, которая обладает, подобно товарному производству, своим собственным, естественно выросшим разделением труда. Различия пола и возраста, а также изменяющиеся со сменой времен года природные условия труда регулируют распре­деление труда между членами семьи и рабочее время каждого отдельного члена. Но затрата индивидуальных рабочих сил, измеряемая временем, уже с самого начала выступает здесь как общественное определение самих работ, так как индивидуальные рабочие силы с самого начала функционируют здесь лишь как органы совокупной рабочей силы семьи.

Наконец, представим себе, для разнообразия, союз свободных людей, работающих общи­ми средствами производства и планомерно [selbstbewust] расходующих свои индивидуаль­ные рабочие силы как одну общественную рабочую силу. Все определения робинзоновского труда повторяются здесь, но в общественном, а не в индивидуальном масштабе. Все продук­ты труда Робинзона были исключительно его личным продуктом и, следовательно, непо­средственно предметами потребления для него самого. Весь продукт труда союза свободных людей представляет собой общественный продукт. Часть этого продукта служит снова в ка­честве средств производства. Она

30) Примечание к 2 изданию. «В последнее время распространился смехотворный предрассудок, будто форма первобытной общинной собственности есть специфически славянская или даже исключительно русская форма. Она — первобытная форма, которую мы можем проследить у римлян, германцев, кельтов; целый ряд ее разно­образных образцов, хотя отчасти уже в разрушенном виде, до сих пор еще встречается у индийцев. Более тща­тельное изучение азиатских, особенно индийских, форм общинной собственности показало бы, как из различ­ных форм первобытной общинной собственности вытекают различные формы ее разложения. Так, например, различные, оригинальные типы римской и германской частной собственности могут быть выведены из различ­ных форм индийской общинной собственности» (Карл Маркс, «К критике политической экономии». Берлин, 1859, стр. 10 [см. настоящее издание, том 13, стр. 20]).


ГЛАВА I. — ТОВАР                                                                          89

остается общественной. Но другая часть потребляется в качестве жизненных средств члена­ми союза. Поэтому она должна быть распределена между ними. Способ этого распределения будет изменяться соответственно характеру самого общественно-производственного орга­низма и ступени исторического развития производителей. Лишь для того, чтобы провести параллель с товарным производством, мы предположим, что доля каждого производителя в жизненных средствах определяется его рабочим временем. При этом условии рабочее время играло бы двоякую роль. Его общественно-планомерное распределение устанавливает над­лежащее отношение между различными трудовыми функциями и различными потребностя­ми. С другой стороны, рабочее время служит вместе с тем мерой индивидуального участия производителей в совокупном труде, а следовательно, и в индивидуально потребляемой час­ти всего продукта. Общественные отношения людей к их труду и продуктам их труда оста­ются здесь прозрачно ясными как в производстве, так и в распределении.

Для общества товаропроизводителей, всеобщее общественное производственное отноше­ние которого состоит в том, что производители относятся здесь к своим продуктам труда как к товарам, следовательно как к стоимостям, и в этой вещной форме частные их работы отно­сятся друг к другу как одинаковый человеческий труд, — для такого общества наиболее подходящей формой религии является христианство с его культом абстрактного человека, в особенности в своих буржуазных разновидностях, каковы протестантизм, деизм и т. д. При древнеазиатских, античных и т. д. способах производства превращение продукта в товар, а следовательно, и бытие людей как товаропроизводителей играют подчиненную роль, кото­рая, однако, становится тем значительнее, чем далее зашел упадок общинного уклада жизни. Собственно торговые народы существуют, как боги Эпикура, лишь в межмировых простран­ствах35 древнего мира или — как евреи в порах польского общества. Эти древние общест­венно-производственные организмы несравненно более просты и ясны, чем буржуазный, но они покоятся или на незрелости индивидуального человека, еще не оторвавшегося от пупо­вины естественнородовых связей с другими людьми, или на непосредственных отношениях господства и подчинения. Условие их существования — низкая ступень развития производи­тельных сил труда и соответственная ограниченность отношений людей рамками материаль­ного процесса производства жизни, а значит, ограниченность всех их отношений друг к дру­гу и к природе. Эта действительная


_____________________________ ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ. — ТОВАР И ДЕНЬГИ_________________________ 90

ограниченность отражается идеально в древних религиях, обожествляющих природу, и на­родных верованиях. Религиозное отражение действительного мира может вообще исчезнуть лишь тогда, когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой. Строй общественного жизнен­ного процесса, т. е. материального процесса производства, сбросит с себя мистическое ту­манное покрывало лишь тогда, когда он станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем. Но для этого не­обходима определенная материальная основа общества или ряд определенных материальных условий существования, которые представляют собой естественно выросший продукт долго­го и мучительного процесса развития.

Правда, политическая экономия анализировала — хотя и недостаточно31) — стоимость и величину стоимости и раскрыла скрытое в этих формах содержание. Но она ни разу даже не поставила вопроса: почему это содержание принимает такую форму, другими словами — почему труд выражается в стоимости, а продолжительность труда, как его мера, — в величи­не

31 ) Недостаточность рикардовского анализа величины стоимости — а это лучший анализ ее — будет показа­на в третьей и четвертой книгах этой работы. Что касается стоимости вообще, то классическая политическая экономия нигде прямо не проводит вполне отчетливого и сознательного различия между трудом, как он выра­жается в стоимости, и тем же самым трудом, поскольку он выражается в потребительной стоимости продукта. Фактически она, конечно, проводит это различие, так как в первом случае рассматривает труд с количествен­ной, во втором — с качественной его стороны. Но ей и в голову не приходит, что чисто количественное разли­чие видов труда предполагает их качественное единство или равенство, следовательно их сведение к абстракт­но человеческому труду. Рикардо, например, заявляет, что он согласен со следующими словами Дестюта де Траси: «Так как вполне очевидно, что наши физические и духовные способности есть единственное первона­чальное богатство, то применение этих способностей, т. е. труд, является нашим единственным первоначаль­ным сокровищем. Только это применение создает все предметы, которые мы называем богатством... Ясно так­же, что все эти предметы представляют только труд, создавший их, и если они имеют стоимость или даже две различные стоимости, то она проистекает только от стоимости труда, которым они порождаются» (Ricardo. «The Principles of Political Economy», 3 ed. London, 1821, p. 334). Мы отметим лишь, что Рикардо приписывает Дестюту свое собственное более глубокое понимание вопроса. Правда, Дестют, с одной стороны, говорит, что все вещи, составляющие наше богатство, «представляют труд, который создал их», но, с другой стороны, он утверждает, что «две различные стоимости» их (потребительная и меновая) заимствуются от «стоимости тру­да». Он тем самым повторяет плоскости вульгарной политической экономии, которая предполагает стоимость одного товара (в данном случае труда) для того, чтобы затем при ее помощи определить стоимость других то­варов. Рикардо же читает его так: и в потребительной и в меновой стоимости представлен труд (а не стоимость труда). Но сам он настолько плохо различает двойственный характер труда, который и представлен двойствен­но, что на протяжении целой главы «Стоимость и богатство и их отличительные свойства» вынужден возиться с пошлостями такого господина, как Ж. Б. Сэй. В конце концов он с изумлением замечает, что Дестют, хотя и признает вместе с ним труд источником стоимости, тем не менее в своем определении понятия стоимости ока­зывается в то же время согласным с Сэем.


ГЛАВА I. — ТОВАР                                                                     91

стоимости продукта труда32)? Формулы, на которых лежит печать принадлежности к такой общественной формации, где процесс производства господствует над людьми, а не человек над процессом производства, — эти формулы представляются ее буржуазному сознанию чем-то само собой разумеющимся, настолько же естественным и необходимым, как сам про­изводительный труд. Добуржуазные формы общественного производственного организма третируются ею поэтому приблизительно в таком же духе, как дохристианские религии от­цами церкви33).

32) Один из основных недостатков классической политической экономии состоит в том, что ей никогда не
удавалось из анализа товара и, в частности, товарной стоимости вывести форму стоимости, которая именно и
делает ее меновой стоимостью. Как раз в лице своих лучших представителей А. Смита и Рикардо она рассмат­
ривает форму стоимости как нечто совершенно безразличное и даже внешнее по отношению и природе товара.
Причина состоит не только в том, что анализ величины стоимости поглощает все ее внимание. Причина эта
лежит глубже. Форма стоимости продукта труда есть самая абстрактная и в то же время наиболее общая форма
буржуазного способа производства, который именно ею характеризуется как. особенный тип общественного
производства, а вместе с тем характеризуется исторически. Если же рассматривать буржуазный способ произ­
водства как вечную естественную форму общественного производства, то неизбежно останутся незамеченными
и специфические особенности формы стоимости, следовательно особенности формы товара, а в дальнейшем
развитии — формы денег, формы капитала и т. д. Поэтому у экономистов, которые признают, что величина
стоимости измеряется рабочим временем, мы находим самые пестрые и противоречивые представления о день­
гах, т. е. о всеобщем эквиваленте в его законченном виде. Особенно ярко это выступает, например, при иссле­
довании банковского дела, где с обыденными ходячими определениями денег далеко не уедешь. В противовес
этому появилась реставрированная меркантилистская система (Ганиль и др.), которая в стоимости видит лишь
общественную форму или, лучше сказать, лишенный всякой субстанции отблеск этой формы. — Замечу раз
навсегда, что под классической политической экономией я понимаю всю политическую экономию, начиная с
У. Петти, которая исследует внутренние зависимости буржуазных отношений производства. В противополож­
ность ей вульгарная политическая экономия толчется лишь в области внешних, кажущихся зависимостей, все
снова и снова пережевывает материал, давно уже разработанный научной политической экономией, с целью
дать приемлемое для буржуазии толкование, так сказать, наиболее грубых явлений экономической жизни и
приспособить их к домашнему обиходу буржуа. В остальном она ограничивается тем, что педантски система­
тизирует затасканные и самодовольные представления буржуазных деятелей производства о их собственном
мире как лучшем из миров и объявляет эти представления вечными истинами.

33) «Экономисты употребляют очень странный прием в своих рассуждениях. Для них существует только два
рода институтов: одни — искусственные, другие — естественные. Феодальные институты — искусственные,
буржуазные — естественные, В этом случае экономисты похожи на теологов, которые тоже устанавливают два
рода религий. Всякая чужая религия является выдумкой людей, тогда как их собственная религия есть эмана­
ция бога... Таким образом, до сих пор была история, а теперь ее более нет» (Карл Маркс. «Нищета философии.
Ответ на «Философию нищеты» г-на Прудона», 1847, стр. 113 [см. настоящее издание, том 4, стр. 142]). Поис­
тине комичен г-н Бастиа, который воображает, что древние греки и римляне жили исключительно грабежом.
Ведь если люди целые столетия живут грабежом, то должно, очевидно, постоянно быть в наличии что-нибудь,
что можно грабить, другими словами — предмет грабежа должен непрерывно воспроизводиться. Надо думать
поэтому, что и у греков с римлянами был какой-нибудь процесс производства, какая-нибудь экономика, кото­
рая служила материальным базисом их мира в такой же степени, в какой буржуазная экономика является бази­
сом современного мира. Или, быть может, Бастиа хочет сказать, что способ производства, покоящийся на раб­
ском труде, тем самым покоится на системе грабежа? В таком случае он становится на опасный путь. Но если


_____________________________ ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ. — ТОВАР И ДЕНЬГИ_________________________ 92

До какой степени фетишизм, присущий товарному миру, или вещная видимость общест­венных определений труда, вводит в заблуждение некоторых экономистов, показывает, меж­ду прочим, скучный к бестолковый спор относительно роли природы в процессе созидания меновой стоимости. Так как меновая стоимость есть лишь определенный общественный спо­соб выражать труд, затраченный на производство вещи, то, само собой разумеется, в мено­вой стоимости содержится не больше вещества, данного природой, чем, например, в век­сельном курсе.

Так как форма товара есть самая всеобщая и неразвитая форма буржуазного производства, вследствие чего она возникает очень рано, хотя и не является в прежние эпохи такой господ­ствующей, а следовательно характерной, как в наши дни, то кажется, что ее фетишистский характер можно еще сравнительно легко разглядеть. Но в более конкретных формах исчезает даже эта видимость простоты. Откуда возникают иллюзии монетарной системы? Из того, что она не видела, что золото и серебро в качестве денег представляют общественное производ­ственное отношение, но в форме природных вещей со странными общественными свойства­ми. А возьмите современную политическую экономию, которая свысока смотрит на моне­тарную систему: разве ее фетишизм не становится совершенно осязательным, как только она начинает исследовать капитал? Давно ли исчезла иллюзия физиократов, что земельная рента вырастает из земли, а не из общества?

такой исполин мысли, как Аристотель, ошибался в своей оценке рабского труда, то почему мы должны ожидать правильной оценки наемного труда от такого экономиста-карлика как Бастиа? — Я пользуюсь этим случаем, чтобы вкратце ответить на возражение, появившееся в одной немецко-американской газете по адресу моей ра­боты «К критике политической экономии», 1859. По мнению газеты, мой взгляд, что определенный способ производства и соответствующие ему производственные отношения, одним словом — «экономическая струк­тура общества составляет реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания», что «способ производства матери­альной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще» [см. настоящее издание, том 13, стр. 6, 7], — все это, по мнению газеты, справедливо по отношению к современному миру, ко­гда господствуют материальные интересы, но неприменимо ни к средним векам, когда господствовал католи­цизм, ни к древним Афинам или Риму, где господствовала политика. Прежде всего удивительно, что находится еще человек, который может предположить, что эти ходячие фразы о средних веках и античном мире остались хоть кому-нибудь неизвестными. Ясно, во всяком случае, что средние века не могли жить католицизмом, а ан­тичный мир — политикой. Наоборот, тот способ, каким в эти эпохи добывались средства к жизни, объясняет, почему в одном случае главную роль играла политика, в другом — католицизм. Кроме того, не надо обладать особенно глубокими познаниями, например, по истории Римс



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.