ПРОФЕССОР

Надежда Лаевская

ПРОФЕССОР

Рассказ

Профессор Федотов лежал на диване. Облезлый подлокотник закрывала подушка. От верхнего ящика стола отвалилась ручка. Книжный шкаф во всю стену был заперт на ключ. По красному ковру с желтыми цветами растеклось липкое коричневое пятно. Геннадий Борисович отмечал выпуск пятьсот двенадцатой группы. Он читал этим барышням философию, историю философии и эстетику, но так и не понял, к чему им высшее образование.

На экзамене по эстетике он спросил блондинку с серебряными обручами в ушах:

— Кто автор писем Шиллера об эстетическом воспитании человека?

— Кант.

— Вы уверены?

— Ну не Шиллер же! — ответила студентка.

«Пойдет за кассу в “Пятерочку”», — решил судьбу блондинки философ.

Рыжая девица на лекциях и семинарах беспрерывно жевала.

— Вам знаком хоть один философ эпохи Просвещения? — поинтересовался профессор.

— А как же — Лев Толстой!

Может, ей повезет — подберет какой-нибудь дальнобойщик?

Больше всех Геннадия Борисовича раздражала брюнетка, дочь спонсора университета.

— Барышня, вы заметили, что опоздали на час? — как-то спросил он.

— Геннадий Борисович, вы что-то там говорили о свободе. Я выспалась и чувствую себя абсолютно свободной!

На экзамене она утверждала:

— Стул обладает волей.

— Где вы почерпнули столь глубокую мысль? — спросил профессор.

— У вас, — ответила девица.

— Возьмите стул и докажите, что у него есть воля.

Студентка села:

— Я передала стулу свою волю.

— Пожалейте мебель, — Федотов вывел в зачетке «хорошо».

…Нужно было вставать. Через три часа отходил поезд в Оренбург. Геннадий Борисович возглавлял комиссию по защите дипломных работ.

Из щели в сером подоконнике за профессором наблюдал темно-коричневый жучок с гладкой спинкой. Жучок боялся греться на солнышке. Еще вчера в самом центре подоконника лежал его младший брат. Ему было тепло и сладко. Профессор подошел задернуть шторы и проткнул его зубочисткой.

«Опять поезд, — думал Федотов, — шершавые пятки, желтое белье, полосатый в катышках матрас…»

Проводница в мышиной форме крикнет:

— Не бросайте бумажки в унитаз! — а потом, когда соизволит мыть пол, скомандует: — Уберите ноги!

Мужчина средних лет с отекшим лицом предложит выпить. Бабка с бело-фиолетовыми волосами попросит уступить нижнюю полку и, получив отказ, станет кряхтеть. Потом откроет сканворд и по клетчатым баулам начнет искать ручку. Молодящаяся дама в леопардовом комбинезоне пойдет курить в туалет и обрызгает санузел едкими духами.

Иногда профессор размышлял, какой храп мелодичнее — женский или мужской. Он пришел к выводу, что это сугубо индивидуально и зависит от строения носоглотки и перенесенных заболеваний. Сам Федотов не храпел, но жучок, живший в щели окна, с ним бы не согласился.

Геннадий Борисович ходил в затемненных очках. На лекциях он бормотал:

— А-а… одна-а из великих тра-адиций а-античной мысли, на-аряду с пла-атонизмом и-и школой А-ари-истотеля, известна-а всем дума-ающим людям…

Студенты чесали затылок, зевали, играли в телефон. «Поколение бездельников! Отсидят пары — пойдут шататься по кафе и магазинам», — негодовал Федотов. За пять минут до окончания лекции он ставил на стол у кафедры коричневый портфель с вытертыми добела уголками — в частном вузе опозданий не любили.

Из каждой поездки в Оренбург (Челябинск, Пермь, Казань) Федотов привозил книги по античной философии. По четвергам он заглядывал в букинистический, приценивался, оставлял заявки. Геннадий Борисович, вытянув спину, медленно нес покупку по длинным университетским коридорам, и на его лице появлялась улыбка.

В один из таких «выходов» к профессору подскочил завкафедрой, лысый сорокалетний мужчина, ростом чуть выше семиклассника:

— Еще прижизненное издание Сократа не прикупили, Геннадий Борисыч?

«Вредный гном! Проживет с матерью до самой пенсии. Как такого могли назначить заведующим кафедрой? Напросился на мои лекции, все записывал. Гнать его надо было тогда!» — думал профессор.

…Федотов смотрел на часы. Такси опаздывало на две минуты.

Подъехала желтая машина. Парень в красной футболке с надписью «BOSS» убрал чемодан в багажник и хотел было вернуться на водительское место, но пассажир продолжал стоять. Пришлось открыть дверь автомобиля. Профессор разместился на заднем сидении.

В окне купе Геннадий Борисович снова увидит голые стволы сосен, осыпающуюся паутину одуванчиков, покосившиеся деревянные дома жженого цвета.

В одном из таких домов жила его мать. Последний раз он видел ее в конце девяностых. Геннадий Борисович привез цветной телевизор с пультом. Мать встала на цыпочки, чтобы его обнять:

— Гена мой! Гена!

Он хотел увернуться, было неловко.

Мать вместе с домом клонило к земле. Она стояла перед Геннадием Борисовичем сухая, сморщенная и улыбалась щелочками глаз, из-под белой косынки выглядывали редкие волосы.

Телевизор показывал рябь.

— Генка, брось этот ящик! Лучше б теплицу поправил. Стекла вылетели, — просила мать.

Зачем ей в семьдесят три года теплица?

Каждую неделю Геннадию Борисовичу приходило письмо. Мать спрашивала, какая в городе погода, хорошо ли он питается, тепло ли одет, интересовалась, познакомился ли он в городе с хорошей девушкой и скоро ли привезет к ней невесту. Он изредка отвечал: «Яздоров, ты тоже не болей. Приехать не могу. Занят на работе», иногда заворачивал в листок деньги.

Мать отворяла ставни в пять утра. В последние месяцы она открывала одну ставню. Ближе к одиннадцати мать шла к скрипящей калитке — проверить почтовый ящик. Потом возвращалась перечитывать пожелтевшие письма.

Федотов не сразу заметил, что письма не приходят.

Он снова увидел зеленый низкий забор, двенадцатый дом, серую трубу и подтекавшую крышу. Дверь была заколочена, ставни закрыты. Соседка отвела его к матери, за церковь. На кресте не было фотографии. «Прости, я больше не приеду», — сказал Геннадий Борисович молча. Он продал дом соседке за копейки. Забирать было нечего — книги он давно перевез в город.

…Гене было четыре. Мать целыми днями работала в магазине на станции. Своего мальчика она оставляла на соседку, бабу Люду. Баба Люда с ним не играла, зато давала задания: полоть, поливать из лейки, бросать курам пшено… Гене надоело. Он убежал к речке. Менялись дома, заборы, калитки. Темнело. Кусались комары. Хотелось домой, но он не мог вспомнить, куда ему идти. На лавке пили мужики. Гена захныкал:

— Я заблудился!

— Пацаны не ревут! — сказал высокий дядька.

— Щас покажу дорогу, жирдяй, — второй, в кепке, с хохотом пнул мальчика под зад.

Гена упал и заревел сильнее. К нему подбежал гусь, стал щипаться. Мужики не отгоняли птицу.

Мать нашла его через три часа. Руки и ноги были в синяках. Один синячище — черное кольцо с белым пятном в центре — не сходил несколько недель.

Теперь Гена запасался прутьями — будет чем отхлестать вредных птиц. У их дома росли колокольчики. Гена срывал с цветов фиолетовые чепчики, засовывал в них камешки. Может, его обидчик их проглотит и сдохнет?

В школе Гена не завел друзей. Вслед ему кричали:

— Жирная бочка родила сыночка!

«Завидуют, гады! — думал Гена. — Моя фотография с первого класса на Доске почета».

Списывать он никому не давал. А зачем? Его однокашники лет через десять сопьются.

На один класс младше училась Люся. Она всегда смеялась. Люся пела в хоре и танцевала в самодеятельности. После уроков она распускала русую косу и сразу становилась взрослее.

В девятом классе Гена победил на областной олимпиаде по истории. Он подошел к Люсе:

— Я на областной олимпиаде первое место занял.

— В стенгазете писали, — сказала Люся.

— В Свердловске был… — продолжал Гена.

— Ну, хорошо, — и девочка убежала к подружкам.

Ее слова «ну, хорошо» и смех краснощеких девиц Федотов запомнил.

Люсю Геннадий Борисович встретил через девять лет. Он только защитился, вел семинары в университете и подрабатывал на полставки в СИНХе.

В синем пальто с облезлым воротником Люся стояла у цирка:

— Гена, привет! Я в Свердловск на сессию приехала. Решилась, в сельскохозяйственный поступила. Вот твоя мама обрадуется, что я тебя встретила! А ты в дубленке!

— Зима, — сказал Геннадий.

— Сегодня «Ласковый май» выступает. Ну, знаешь, «Белые розы, белые розы…» Так на концерт попасть хочется, а билетов нет…

— Я достану. Встретимся у кассы в шесть сорок пять.

— Спасибо, Геночка! Ты настоящий друг! — Люся чмокнула его в щеку.

«Кандидат наук пойдет на “Ласковый май”», — усмехнулся Федотов. До полседьмого Геннадий сидел в читальном зале СИНХа. На четвертом этаже он нашел окно, смотревшее прямо на кассу цирка. У входов толпился народ. Люся вертела головой. «Наверно, в аляповатое платье вырядилась», — думал Федотов. Пятачок у цирка опустел, а Люся продолжала стоять — сорок минут…

Восемнадцатое декабря восемьдесят девятого года профессор считал вторым лучшим днем своей жизни после защиты докторской. Геннадий Борисович всегда с удовольствием проходил мимо цирка. Судьба Люси ему была ясна — подурнела и спилась.

Такси проехало мимо экономического университета и серого здания с решетчатым куполом. Через пятнадцать минут на Привокзальной площади Федотов смотрел на табло. Его окликнула женщина с русыми волосами. Она держала за руку маленькую девочку, за ними шел носильщик с тележкой.

— Гена, ты! Не узнал? Люся, мы вместе в школе учились… А мы с Анечкой на фермерскую ярмарку приехали, мед привезли. У нас пасека своя, мед объедение! Из-за границы заказывают. Всей семьей работаем. Дочь, представляешь, интернет-магазин открыла! Сын доставкой занимается. А мы с Толей на хозяйстве, он завтра приедет. Помнишь «Ласковый май»? Так продрогла тогда, думала — умру. Забежала в универсам «Мария», схватила теплый батон и сразу надкусила. А рядом Толя смеется: «Вкусно едите»…

— Бабушка, я пить хочу!

— Сейчас, Анечка, сейчас. Спасибо, Гена! Благодаря тебе судьбу встретила. Крест у твоей мамы мы заменили, старый сгнил совсем. Не переживай.

Профессор расстегнул ворот рубашки. Лицо побагровело. Геннадий Борисович стер со лба пот.

На него с фонарем в руке шел босой белобородый старик в лохмотьях. «Диоген! Не может быть… Я устал. Это дурацкий сон», — подумал Федотов.

К старику подбежала Анечка:

— Дедушка, зачем тебе днем фонарь?

— Ищу человека, — сказал старик, проходя мимо профессора.

— Анечка, такси ждет! — позвала Люся.

— Прощай, дедушка! — крикнула Анечка, убегая.

Федотов на секунду закрыл глаза. Старик исчез. Геннадий Борисович схватился за сердце.

Ветер бойкими хлыстами срывал кепки и поднимал платья. Березы метались из стороны в сторону, теряя листья. В глаза летела пыль. Темно-серая воронка туч нависла над вокзалом. Люди спрятались от грозы в залах ожидания.

Через час сквозь солнечные лучи заблестели ветки берез. Зачирикали воробьи. Разноцветный купол радуги поднялся над землей.

С этого дня жучок спокойно грелся на солнышке в самом центре подоконника.

13 июня 2020 года