|
|||
ГЛАВА XXIII ЭнрикГЛАВА XXIII Энрик Однажды, вскоре после этого разговора, к Сен-Клеру приехал погостить его брат Альфред со своим старшим сыном. Двенадцатилетний Энрик был стройный темноглазый мальчик, властный не по годам, но очень живой и веселый. Свою кузину он увидел впервые и сразу же пленился ее ангельской кротостью и добротой. У Евы был белый пони, очень покойный на ходу и такой же смирный, как его маленькая хозяйка. На следующий день после приезда гостей к веранде подали двух оседланных лошадок. Дядя Том вел пони, а красивый мальчик-мулат лет тринадцати – вороного арабского коня, которого только что купили Энрику за большие деньги. Энрик, по-мальчишески гордый новым конем, внимательно осмотрел его, приняв поводья из рук своего маленького грума, и вдруг нахмурился. – Додо! Это что такое? Ты, лентяй, не почистил его? – Почистил, хозяин, – робко ответил Додо, – а он опять запылился. – Молчать, негодяй! – крикнул Энрик, взмахнув хлыстом. – Смеешь еще разговаривать! – Мистер Энрик… – начал было мулат. Энрик наотмашь стегнул его по лицу, схватил за руку, бросил перед собой на колени и принялся бить, не жалея сил. – Вот получай! Я тебе покажу, как мне перечить! Отведи лошадь в стойло и вычисти ее как следует. Знай свое место, собака! – Сударь, – сказал Том, – Додо хотел вам объяснить, что лошадь вывалялась в пыли, когда ее вывели из конюшни. Она горячая, вот и разыгралась. А что он чистил ее, это правда, я сам за ним присматривал. – Молчи, тебя не спрашивают! – крикнул мальчик и, повернувшись на каблуках, взбежал на веранду, где стояла Ева в синей амазонке.[33] – Кузина, прости! Из-за этого болвана тебе придется ждать. Давай посидим здесь, они сейчас вернутся. Но что с тобой? Почему ты такая грустная? – Зачем ты обидел Додо? Как это нехорошо… жестоко! – сказала Ева. – Жестоко? – с непритворным удивлением повторил мальчик. – Я тебя не понимаю, милая Ева. – Я не позволю тебе называть меня милой Евой, если ты будешь так поступать. – Кузина, ты не знаешь Додо! С ним иначе нельзя. Он лгун, притворщик. Его надо сразу же осадить, чтобы он пикнуть не посмел. Папа всегда так делает. – Ведь дядя Том сказал, как это все случилось, а он никогда не лжет. – Ну, значит этот негр какой-то особенный! У моего Додо что ни слово, то ложь. – Это потому, что ты его запугал. – Ева, да что ты так беспокоишься о Додо? Смотри, я начну ревновать тебя к нему! – Он ни в чем не виноват, а ты побил его. – Ну, пусть ему это зачтется за какую-нибудь следующую провинность. Лишний удар хлыстом Додо не повредит – он своевольный мальчишка. Но если ты принимаешь это так близко к сердцу, я не буду больше бить его при тебе. Такое обещание не удовлетворило Еву, но все ее попытки убедить кузена в своей правоте были тщетны. Вскоре появился Додо с лошадьми. – Ну вот, Додо, теперь я вижу, ты постарался, – более милостивым тоном сказал его юный хозяин. – Подержи пони, а я помогу мисс Еве сесть. Додо подошел и стал рядом с лошадкой. Лицо у него было грустное, глаза заплаканные. Энрик, щеголявший своей галантностью, усадил кузину в седло и подал ей поводья. А Ева нагнулась к Додо и сказала: – Спасибо, Додо, ты хороший мальчик. Изумленный взгляд мулата остановился на личике Евы. Щеки его залились румянцем, на глаза навернулись слезы. – Додо! – повелительно крикнул ему хозяин. Мальчик кинулся к его лошади. – Вот тебе деньги на леденцы, – сказал Энрик, сев в седло, и поскакал за Евой. Мальчик долго смотрел вслед удаляющимся всадникам. Один из них одарил его деньгами, другая тем, что было ему во сто крат дороже: добрым, ласковым словом. Додо разлучили с матерью всего несколько месяцев назад. Альфред Сен-Клер купил его на невольничьем рынке, решив, что красивый мулат будет под стать прекрасной арабской лошадке. И теперь Додо проходил выучку у своего молодого хозяина. Братья Сен-Клер видели из глубины сада всю эту сцену. Огюстен вспыхнул, но ограничился лишь насмешливо-небрежным вопросом: – Вот это и называется у нас республиканским воспитанием, Альфред? – Энрик вспыльчив, как порох, – невозмутимо ответил тот. – И ты считаешь, что такие вспышки ему на пользу? – сухо спросил Огюстен. – А что с ним поделаешь? Он настоящий бесенок. Мы дома давно махнули на него рукой. Но Додо тоже хорош! Порка ему никогда не повредит. – И вот так-то твой Энрик усваивает себе первый республиканский завет: «Все люди рождаются равными и свободными!»[34] – А! Это все сентиментальный вздор, которого Том Джефферсон[35] наслушался у французов, – сказал Альфред. – В наше время просто нелепо вспоминать его болтовню. – Да, пожалуй, ты прав, – многозначительно проговорил Огюстен. – Мы прекрасно знаем, – продолжал его брат, – что не все люди рождаются свободными и равными. На мой взгляд, эти республиканские разглагольствования – чистейший вздор. Равными правами могут пользоваться люди образованные, богатые, люди тонкого ума и воспитания, а не жалкая чернь. – Если бы ты мог внушить черни эти мысли! – воскликнул Огюстен. – А ведь во Франции она однажды показала себя во всей силе.[36] – Чернь надо держать в повиновении, не ослабляя узды ни на минуту, – сказал Альфред и топнул ногой в подтверждение своих слов. – Зато когда она поднимает голову, тогда берегись! Вспомни хотя бы, что творилось в Сан-Доминго.[37] – Ничего! В нашей стране мы как-нибудь обойдемся без этого. Надо только раз и навсегда положить конец теперешним разговорам о том, что негров следует развивать, неграм следует давать образование и прочее тому подобное. Низшему классу образование ни к чему. – Ты поздно спохватился, – сказал Огюстен. – Образование они получат, весь вопрос только в том, какое. Наша социальная система ничего, кроме варварства и жестокости, преподать им не может. Благодаря нам негры теряют человеческий облик и превращаются в животных. И если они когда-нибудь поднимут голову, нам несдобровать. – Никогда этого не будет! Никогда! – пылко воскликнул Альфред. – Ну что ж, – сказал Сен-Клер, – разведи пары в котле, завинти крышку потуже и сядь на нее. Посмотрим, что с тобой будет. – Посмотрим! – ответил Альфред. – Если машина работает без перебоев и котел в исправности, сидеть на крышке не страшно. – Точно так же рассуждало французское дворянство времен Людовика Шестнадцатого,[38] а в наши дни так рассуждают Австрия[39] и Пий Девятый.[40] Но в одно прекрасное утро котлы взорвутся, и вы все взлетите на воздух. – Будущее покажет, кто из нас прав, – со смехом сказал Альфред. – Помяни мое слово: массы восстанут, и низшие классы возьмут над нами верх. – Брось твердить эту красную республиканскую чепуху, Огюстен! Ты, я вижу, хочешь стать уличным оратором. Впрочем, у тебя все данные для этого. Но что касается меня, то я надеюсь умереть прежде, чем твоя грязная чернь будет нашей владычицей. – Грязная или не грязная, а ее день когда-нибудь настанет, и она будет диктовать вам свою волю, – сказал Огюстен. – А какой из нее получится властелин, это зависит только от вас. Французское дворянство навлекло на свою голову санкюлотов,[41] на Гаити народ… – Брось, Огюстен! Хватит с нас разговоров об этом проклятом Гаити! Если б там были англо-саксы, все повернулось бы по-другому. Англо-саксонская раса – вот кто истинный властелин мира, и так будет всегда. Власть в наших руках, а эта низшая раса останется у нас в подчинении. – Альфред снова топнул ногой. – Не бойся! Мы держим свой порох под надежной охраной. – Что и говорить! Ваши сыновья, воспитанные подобно Энрику, будут хорошей охраной у порохового погреба – в них столько хладнокровия, выдержки! Вспомни пословицу: «Если не властвуешь над собой, не берись властвовать над другими». – Да, это серьезный вопрос, – в раздумье проговорил Альфред. – Воспитывать детей при нашей системе нелегко. Она дает слишком большой простор страстям, которые в нашем климате и без того горячи. Энрик доставляет мне много беспокойства. Он мальчик великодушный, добрый, но стоит ему вспылить, и с ним буквально нет сладу. Я думаю послать его учиться на Север, где еще не забыли, что такое послушание. Кроме того, там он будет среди равных, а не среди подчиненных. – Вот видишь! Значит, в нашей системе есть серьезный изъян, если она мешает нам выполнять важнейшую обязанность человечества – воспитание детей. – Мы с тобой заводили этот разговор сотни раз, Огюстен, и ни к чему не пришли. Давай лучше сыграем партию в шахматы. Братья поднялись на веранду и сели за легкий бамбуковый столик. Расставляя фигуры на доске, Альфред сказал: – Если бы я придерживался твоего образа мыслей, Огюстен, я бы не стал сидеть сложа руки. – Не сомневаюсь! Ты ведь человек действия. Но что бы ты предпринял на моем месте? – Ну, скажем, занялся бы развитием своих рабов, – с презрительной усмешкой ответил Альфред. – С таким же успехом ты мог бы навалить на них Этну и потом приказать им распрямить спину под этой тяжестью! Один человек не может пойти наперекор обществу. Образование негров должно взять в свои руки государство, а если нет – так пусть, по крайней мере, не противодействует этому. – Твой ход, – сказал Альфред. Братья погрузились в игру и отвлеклись от нее лишь тогда, когда в саду послышался стук лошадиных копыт. – Вот и дети, – сказал Огюстен, вставая из-за стола. – Посмотри, Альф! Ну что может быть прекраснее этого? И действительно, картина, открывшаяся их глазам, была прекрасна. Энрик весело смеялся, наклоняясь с седла к своей очаровательной кузине. Щеки девочки разгорелись от быстрой езды, и нежный румянец еще больше подчеркивал золото ее волос, выбившихся из-под синей шапочки. – Какая она у тебя красавица, Огюстен! – воскликнул Альфред. – Придет время, и сколько сердец будет страдать из-за нее! – Боюсь, что ты прав! – с неожиданной горечью сказал Сен-Клер и, сбежав вниз по ступенькам, снял дочь с седла. – Ева, радость моя! Ты устала? – Он прижал ее к груди. – Нет, папа, – ответила девочка. Но отец не мог не заметить ее прерывистого дыхания. – Зачем же ты так быстро скакала? Ведь тебе это вредно! – Я обо всем забыла, папа, мне было так хорошо! Сен-Клер отнес ее в гостиную и уложил на диван. – Энрик, ты должен беречь Еву, – сказал он. – Помни, ей нельзя быстро ездить. – Я всегда буду ее беречь, – сказал мальчик, садясь на диван и беря кузину за руку. Вскоре Ева стала дышать ровнее. Ее отец и дядя снова занялись шахматами, предоставив детей самим себе. – Как мне грустно, Ева, что папа не может остаться здесь подольше! Когда я теперь тебя увижу? Если бы мы жили вместе, я бы постарался исправиться, стал бы лучше обращаться с Додо. У меня нет против него зла, просто я очень вспыльчивый. Да он и не может пожаловаться на плохое обращение. Я постоянно даю ему денег, одет он прекрасно. И вообще моему Додо живется неплохо. – А тебе хорошо бы жилось, если б рядом с тобой не было ни одной любящей души? – Конечно, нет! – А ведь ты разлучил Додо с родными, с друзьями, и теперь у него нет ни одного близкого человека. – Ну, как же быть? Ведь мать к нему не привезешь, а полюбить его сам я не могу. – Почему? – спросила Ева. – Полюбить Додо? Да что ты, Ева! Он мне может нравиться или не нравиться, но кто же любит своих слуг? – Я люблю. – Вот странно! – Ведь в библии сказано, что нужно любить всех. – Ну, в библии… Там много чего сказано, но кому же придет в голову это выполнять? Ева ничего не ответила и устремила задумчивый взгляд куда-то вдаль. – И все-таки, Энрик, – сказала она после долгого молчания, – постарайся полюбить Додо, не обижай его… хотя бы ради меня. – Ради тебя, дорогая кузина, я готов полюбить кого угодно, потому что ты лучше всех на свете! – с жаром воскликнул Энрик. – Вот и хорошо! – сказала Ева. – Только смотри не забудь своего обещания. Звонок, приглашающий к обеду, прервал их разговор.
|
|||
|