Михаил Моор. БЕЛАЯ КОСТЬ

Михаил Моор

БЕЛАЯ КОСТЬ

Павел и Дмитрий родились в обеспеченной семье, имели доступ в свет и прекрасно себя чувствовали на провинциальных просторах рабовладельческой Империи. Как и большинство их сверстников, они грезили состоятельностью и самоутверждением, следили за последней модой Парижа и лучше могли выражать свои мысли на французском, нежели говорить понятно для крестьян.

Хотя тут конечно можно сразу поставить оговорку, что с крестьянами в их поместье, как практически и в любом другом, вели разговор на языке знакомом всем рабам Империи – языке ударов плетьми, порезов ножами и отрубленных конечностей, языком выбитых зубов, отрезанных ушей и размноженных носов, изнасилованных матерей, дочерей и жен. Весь спектр языка насилия и разврата, со всеми акцентами и местными диалектами, огромной православной Империи преподавался каждому ребенку рабской семьи с молодых ногтей.

Павел был старшим братом, однако от этого, в общем, ничего им не приобреталось. Девиз жизни Павла можно было обозначить так - наслаждение должно быть бесконечным. Указанная жизненная позиция естественным образом определяла склад и образ жизни Павла, его цели и мотивы поступков. Он без малейшего сомнения следовал за своей путеводной звездой. Но не стоит думать, что Павел был так прост и поддался распутству на основе своей слабохарактерности и незнания меры.

Это его убеждение в том, что наслаждение должно быть бесконечным явилось плодом сознательного выбора ума человека, имеющего безупречное европейское образование, понимающего прекрасное в очень тонких категориях и наделенного от природы чувством вкуса. Убеждение в получении наслаждения в как можно большем количестве, всегда, как только это возможно и везде, где это только возможно – следствие умственных упражнений, а именно результат игры, в которую играли философские школы с неокрепшим умом любознательного подростка.

Бесконечные и не увенчавшиеся успехом поиски смысла жизни, возможно не общего, не для всех, но хотя бы частного, для себя лично, кончились. Он с абсолютной ясностью прочувствовал и телом своим и духом, что в его случае, все является с его точки зрения бессмысленным. Любые выяснения как правильно жить, где и в каком порядке не имеют ровно никакого значения, пока нет единственного необходимого для этого ответа, ответа о смысле жизни. Ответ на этот вопрос дает нам возможность высветить цели существования и определить векторы их достижения. До этого момента вся писанина являлась для него не более чем графоманством и не могла быть положена этим прозорливым юношей в фундамент своей жизнедеятельности.

Такой вот простой расчет утвердил его в том, что для заброшенного в этот мир сознания ничего более не остается кроме как находить себя в удовольствии и наслаждении. Удовольствие здесь и сейчас в бессмысленном пространстве воспринималось им как позитивное, как благо.

Такие убеждения подкреплялись также еще и тем, что в своих исканиях он также пришел к еще одному фатальному, как ему казалось, закону мироздания – что каждому предписано либо страдать, и тогда он рождается в соответствующей семье и занимает соответствующее положение в мире – раб, либо наслаждаться, уродившись в семье высшего сословия, получить образование и осознав, эту самую необходимость, предписанную матушкой природой, отдаться сему с головой.

Основываясь на описанной позиции, Павел не считал такое поведение грехопадением – отчего же? Ведь если мне самим мирозданием предписано наслаждаться, грех отвергнуть это предписание. А следовать заповедям следует тем, кому это предписано, но не ему.

Такая жизненная позиция естественным образом откладывала свой отпечаток не только на взаимоотношения с верой, но и с окружающими, особенно с людьми подчиненными.

Абсолютная непогрешимая уверенность в необходимости рабского страдания, как великого уравнителя возможности и объемов услады высших сословий не беспокоила Павла угрызениями совести, напротив, руководствуясь своими убеждениями он проявлял изобретательность и использовал все свое образование для балансировки мира.

Павел заботился не только о физическом насилии над рабами, он как человек высокообразованный доподлинно знал, что не меньшим эффектом для человека является и насилие моральное, прямо не связанное с истязанием плоти. Он брал на вооружение материнские инстинкты, родительские, родственные. Любые понятия о нормах морали и нравственности использовались им для дела.

По его мнению, мало было перебить ахиллово сухожилие и заморить раба голодом, или заморозить его насмерть, важным было подорвать его дух, его тягу к жизни, сломить саму жизнь в нем и в окружающих его людях.

Тут Павел применял такие методы как насильственный инцест, то есть заставлял, например, детей заниматься друг с другом сексом на глазах у родителей, или, тоже как пример, насиловал жен на глазах у мужей. В общем, Павел, не считал нужным себя в чем-либо ограничивать.

Дмитрий, находясь под влиянием старшего брата с самого детства все же был приверженцем более «классических» идей. Дмитрий с самого детства испытывал жгучее желание самоутвердиться, путем обретения славы: Героя, Просветителя, Защитника. Но вот как-то жизнь не предоставляла ему пока шанса ухватиться за случай и вкусить желаемое.

При этом Дмитрий был хорош собой и пользовался успехом у дам, подкупая их своим практически столь же блистательным образованием, как и у Павла, но с той лишь разницей, что последний ведомый страстным желанием познавать в момент, когда проходил обучение в купе с природным таланом, посвятил учебе большее время и большее усердие.

В это утро братья были заняты тем, что под струящийся дым от смеси гашиша и табака читали в местном публичном издании объявления о продаже крепостных крестьян, которые им были нужны для отправления в местное ополчение. Избежать этой повинности в их положении никак не получалось.

Павел и Дмитрий владели значительным количеством душ и как любой хороший хозяин следили за своим состоянием. По мнению Фамилии было дешевле и проще для хозяйства купить необходимое для ополчения количество душ и передать их туда, чем отрывать уже приспособившихся от насиженных мест и заезжать, обучаться, обживаться новым людям. Именно по этой причине уже некоторое время Фамилия занималась тем, что осуществляла выборочную скупку новых людей для их сбора и передачи в ополчение.

На фоне осуществляемого занятия братья завели разговор о личной свободе человека.

Беседующие сошлись во мнении, что силовые или политические мотивы для выступления на улицах против действующего порядка решительно не имеют никакой перспективы, так как средние и высшие слои общества подлинно не заинтересованы в настоящее время в смене существующей парадигмы, а низы не достаточно образованы и вольны, чтобы породить политическую волю достаточную для сдвига в Обществе.

Причины способные осуществить сдвиги в устройстве Общества были обозначены строго экономические, более того, именно экономические причины были записаны в основополагающие мотивы господствующих слоев Общества, способные привести к решениям об изменении устройства жизни общества.

Павел и Дмитрий считали, что есть все основания предполагать, что свобода достанется угнетенным слоям Общества скорее не благодаря строго политической борьбе низов, а вопреки ей. Конечно под борьбой, они понимали, те ее формы, что доминировали в момент беседы, то есть, приобреталась свобода не благодаря всему этому натиску и насилию в столкновениях на улицах и восстаниях, а вопреки, или если так можно сказать, практически независимо от этого. Другими словами, такой результат как достижение состояния личной свободы, по мнению беседующих, будет, как минимум, в большей степени связан с решением господ, освободить низы, нежели с желанием низов освободиться.

Здесь не шла речь, о волшебным образом, подобревших диктаторах или переставших жаждать выгоды капиталистах, нет, как раз напротив, освобождение, - следствие погони за выгодой, следствие экономической конъюктуры. Ведь социальный аспект устройства общества, например, такой как обеспечение раба жильем или одеждой ложится тяжелым бременем на бюджет рабовладельца. Дать свободу станет выгоднее для господ, нежели продолжать содержать рабов.

Собеседники говорили также о необходимо понимать, что это будет именоваться «свободой» только с ракурса угнетенных, но с точки зрения рабовладельца это будет лишь избавление от обязанностей по отношению к рабу. И естественно найдется огромная масса и тех людей, кто попробует реанимировать аппарат, «побежит к хозяину с поводком и намордником».

Разговор получился достаточно активный и явно доставил удовольствие своей интеллектуальной стороной его участникам.

В непосредственной близости от читающих в продаже на этот момент находились: сапожник двадцати четырех лет отроду и его жена, которая хорошая прачка и хорошо шьет; три девушки видные, четырнадцати и пятнадцати лет, рукоделие знающие и венки вяжущие, одна из них играет на гуслях; мужчина сорока лет и его супруга сорока пяти лет, добрые и трезвые люди; монастырский крестьянин, мужчина двадцати лет умеет работать с деревом, женат, двое детей, мальчики девяти и тринадцати лет.

Изучив объявления о продаже крепостных, братья недолго думая определились по осмотру сапожника и монастырского крестьянина, так как они, судя по возрасту должны были подходить на отправление в ополчение с сохранением лица Фамилии.

Указанные люди вскоре пополнили «отряд» Фамилии. Только двое. Без жен и детей. Последние два раба полностью доукомплектовывали «отряд» Фамилии, и дело можно было считать свершенным, так как оставалось лишь передать крестьян в ополчение. Сухой меркантильный механизм, руководимый бюрократической логикой ни на секунду не позволил себе задуматься о категориях семьи, личности или счастья в отношении вещи – она была передана в безраздельное распоряжение нового хозяина.

Исполнение общественной обязанности Фамилии никоим образом не отразилось на хозяйстве. Это обстоятельство, безусловно, являлось очередным кирпичиком в фундаменте стабильности Фамилии, вместе с систематичными опиумными поставками в город для аристократической верхушки.

Дмитрий, обуреваемый страстью самоутверждения, нашедшую выход в попытке выслужиться перед Светом, желании купаться в потоках восторгов, и не понимающий, что льстивые речи наркоманов обращены к нему лишь по причине жажды, имел намерения встретиться в Столице с поставщиком из Китая, чтобы наладить прямые поставки сырья для аристократических мероприятий.

Молодое поколение Фамилии уже в полной мере отвечало требованиям времени - требование времени уже работало на благо Фамилии. Братья гордились, что смогли под стать своим предкам войти в Общество, стать своими в светских кругах.

У всего этого благого великолепия, обещающего быть доходным и процветающим, имелась только, в общем-то, одна беспокоящая Фамилию проблема.

Дмитрий позволял дамам любить себя, но не отвечал им взаимностью. Конечно, положение обязывало его вести светский флирт, оказывать знаки внимания дамам публично, в его случае демонстративно, так как в этой публичной демонстрации и был весь смысл. Дмитрию приходилось даже предпринимать ухаживания, которые были достаточно скоротечными, ничем не заканчивались и в свою очередь сами являлись основанием к возникновению некоторых слухов об импотенции младшего из братьев.

Дмитрий был младшим, не замеченным в связях с женщинами, тогда как Павел был старшим братом, как раз таки замеченным в многочисленных связях, но выбор наследодателя пал именно на Дмитрия. Это создавало определенные опасности для Фамилии, время шло, а наследники, которых еще нужно уберечь от смерти по болезни в молодости, воспитать, вразумить, связать узами брака - все не появлялись, что порождало беспокойство и нервированную семейную атмосферу.

Брак Дмитрия не приносил ему счастья. Это не был его очаг. Он ему был, в общем-то, и не нужен. Это была дань обществу, его устоям и обычаям. Дань, которую он должен был заплатить, чтобы иметь свой привычный уровень достатка, не быть отвергнутым обществом и распоряжаться всеми доступными благами. Этой же данью был и публичный флирт, и попытки ухаживания. Безупречное образование как бы уже на интуитивном уровне подсказывало Дмитрию, каким образом необходимо было действовать, чтобы достигнуть заветного. Но все это ни на шаг не приближало Фамилию к наследнику. Отношения между супругами были теплыми, но дружескими. Их брак был идеальным партнерством, они понимали друг друга, стремления их в Обществе были схожи. Взаимопонимание в браке Дмитрия было на самом деле более глубоким, чем в среднестатистических семьях Империи.

Дмитрий не был импотентом, чему видимо была бы относительно рада его мамА и Фамилия в целом, так как сексуальные предпочтения младшего из братьев даже при всей либеральности взглядов Общества все равно бросали тень, и Фамилия все время находилась между двумя провальными позициями, с одной стороны отсутствовал наследник, и попытки ухаживания младшего из братьев ни к чему, кроме порождения слухов о его импотенции, не приводили, пусть даже к внебрачному наследнику, а с другой стороны нависала угроза вскрытия темных делишек младшего брата.

Под темными делишками младшего брата понимались его, естественно тайные, но от того не менее многочисленные связи с очень молоденькими мальчиками. Это была не просто его сексуальная страсть, это была целая тайная игра, правила, условия, и порядки которой были известны только ее участникам, повязанными с остальными общим секретом о самом наличии этой самой игры и ее участников. Поле игры было развернуто по вертикали и горизонтали всего общества. Интересующие персонажи в рамках доступной власти покупались, продавались, взмывали по службе, получали награды и приближались к телу.

Дмитрий также был озабочен вопросом наследника, так как это был по своей сути вопрос о сохранении капиталов в распоряжении собственной Фамилии. Вдова в последующем может выйти замуж, и часть состояния откочует тогда в распоряжение другой Фамилии. Предпринимаемые попытки супругов по зачатию ребенка не приводили хоть к каким-либо результатам. Обращение Фамилии к различного рода врачам, знахарям и шаманам в попытке или перевоспитать ориентацию младшего брата, или помочь в зачатии ребенка также оставались безрезультатны.

Страх, что наследник будет отсутствовать, что капиталы Фамилии по сей причине значительно преуменьшаться, подталкивал Дмитрия к рассмотрению радикальных вариантов решения проблемы, приходилось нестандартно смотреть на имеющиеся обстоятельства. В результате он пришел к абсолютно вопиющему, дикому и архаичному варианту, который может взбудоражить не только консервативных религиозных и про властных людей, но и возмутить либеральные, свободные круги Общества.

По обоюдному согласию супругов Дмитрий обратился к своему родному брату Павлу с просьбой втайне от Общества, в союзе троих, обеспечить наличие и воспитание наследника Фамилии. Он был краток и сух в своих доводах. Апеллировал к многочисленным попыткам свершить необходимое самостоятельно, к ответственности перед Фамилией, к необходимости устранения угрозы капиталам, о кровном родстве тоже не забыл упомянуть. Павел не принимал наследство, в связи с чем, мог претендовать на него только после супруги Дмитрия при смерти младшего брата. Надо сказать, что неучастие формально в принятии наследства никак не отразилось на финансовом положении Павла. Фактически у Фамилии было общее дело, доход, и, соответственно, бюджет, из которого каждый получал денежные средства на собственные нужды, которых хватало не только собственно на нужды, но и на избыток с лихвой. Павел был вынужден согласиться на предложение Дмитрия, но указал, что идет на этот позор исключительно из любви к Фамилии, а не по желанию оставаться в прежнем достатке. Тогда Дмитрий облегченный принятием непростого решения, вновь вернулся к своим мальчикам и играм.

Не все мальчики хотели играть в игру, но не всегда это желание заботило Дмитрия. Он в прямом смысле любил то, чем владел. Развлечения с рабами. Дмитрий по понятным причинам не следовал распространенному порядку о праве первой ночи. Нет, его не интересовали девственные невесты, с которыми можно делать все что хочешь. В этих случаях его интересовали скорее женихи, которые могли бы что-то дать своему рабовладельцу за возможность жениться и откупиться от права первой брачной ночи.

Чаще всего Дмитрий в качестве откупного за право первой брачной ночи предпочитал бить кнутом до полусмерти мужа, что, по его мнению, невероятно романтично воплощало в жизнь действительную жертвенность мужчины. Его возбуждало наблюдение за тем, как невеста смотрит на высечение кровавых лохмотьев из спины и ног ее будущего мужа. Он просто купался в расплёскивающейся физической боли окровавленной плоти и полотнах холодеющей от ужаса рабской души.

Дмитрий часто практиковал выдачу в потребление рабу опиума до тех пор, пока тот не выработает устойчивую зависимость, после чего прекращал ему такую выдачу, внимательно следя и жадно впитывая каждый виток страдания. Дмитрий не просто любил делать людям больно, он находил в этом самоутверждение и упоение. Например, он не прекращал колотить беднягу до тех пор, пока не ощущал внутренне полное всеобъемлющее подчинение, вроде как именно он принимал решение остановиться в этот момент, чем оставить в живых избиваемого. Он находил в этом решении что-то божественное, вроде того, что именно он распоряжается жизнью и смертью.

Все попытки избежать побоев, укрыться, хотя бы прикрыть тело от истязаний и ударов, в конечном счете, любой, не так брошенный в этот момент взгляд распылял жар ярости и безумия Дмитрия, и где-то внутри им расценивался, как недопустимое посягательство на его абсолютное право насиловать данного конкретного раба. Понятие половой неприкосновенности не имело никакого значения.

Быть битым или быть милым - каждый мальчик выбирал самостоятельно. Достойный выбор быть битым в условиях рабовладельческой Империи достаточно тяжелый и опасный выбор. Это выбор, который необходимо совершать практически ежедневно и платить соответствующую цену. Вступая в немилость хозяина, риск раба быть убитым, наверное, самое меньше, что можно ожидать.

Павел исповедовал точку зрения по отношению к физической смерти, которая заключалась в том, что смерть тела, как естественное физическое состояние, вроде сна, секса, питания, сама по себе в силу заботы матушки Природы является для организма не болезненной, а скорее приятной. Указанную точку зрения перенял от Павла и Дмитрий, в связи с чем, он никогда не рассматривал смерть саму по себе как наказание для раба. Смертная казнь в мировоззрении Павла и Дмитрия выглядела актом милосердия и прощения, так как сама по себе не причиняла вреда, а по факту смерти страдания жертвы уже более были невозможны, следовательно, заключали братья, вопрос закрывался, по их мнению, максимально гуманно, в сравнении с тем, чтобы кромсать тело, поддерживая его в сознании как можно дольше имея целью все большую длительность такого занятия. В таких обстоятельствах даже если кто из рабов и принимал решение о том, чтобы быть лучше битым, чем милым, то в скорости от этого решения отказывался.

Самое тяжелое бремя ложилось на плечи родителей, которые под страхом того, что вырежут всех, были вынуждены не препятствовать изнасилованию своих детей и после носить этот груз в своих душах.

Естественно, Павел и Дмитрий были не оригинальны в своих отношениях с рабами, таким, или подобным образом выстраивали свои отношения с рабами многие и многие владельцы на всем просторе Империи.

Конечно, случалось и так, что в своих играх они переходили границу жизни и были вынуждены позднее заметать следы своих убийственных потех. На бумаге убийство людей рабского сословия каралось законами Империи, но суть дела состояла как раз в том, что подход к такого рода происшествиям был исключительно формальный.

В первую очередь конечно распространение таких убийств, их поощрение, или хотя бы отсутствие формального порицания, размывали монополию Императора на насилие, на его святое право первому после Бога решать – кому жить, а кому умирать.

Следует признать, что мотивации по сохранению монополии на насилие царствующей особы была главенствующей в ряду побудителей к наказанию за убийство рабов.

Однако следует отметить и кое какие иные причины, например, эти обстоятельства были необходимы Империи для сохранения лица и достоинства перед цивилизованным миром. Приходилось мириться с тем, что нельзя просто так убивать рабов, пусть даже по законам самой Империи уравненных с вещями или скотиной.

Ну и последним обстоятельством в этом ряду, которое стоит отметить, чтобы еще более выразительно и отчетливо обозначить логику выстраиваемых государственных и правовых нитей – тот факт, что господствующему сословию не очень хотелось подавать знаки низшим сословиям о наличии у последних тех или иных прав на что либо, будь то хоть сама по себе жизнь.

То есть, с одной стороны Император не мог допустить распространения своего монопольного права на насилие в более широкий круг, чем его единственное неразделимое ведение, но с другой стороны излишняя ретивость в отстаивании этого самого права «единственного», образовывало противостояние с высшими сословиями имея ко всему прочему еще и побочный эффект в виде возможности рабам вообразить, что они в праве претендовать на что-то в этой самой рабовладельческой системе.

Фактически, чтобы не иметь проблем с Империей, рабовладелец, который переборщил со своими утехами и по результатам веселья получил труп, или несколько тел, вынужден был объявить крестьян бежавшими и подать в розыск, тем самым как бы объясняя их физическое отсутствие и опережая такими действиями вопросы об этом. Остальные рабы были вынуждены молчать.

Не только и не столько страх смерти заставлял крестьянина молчать, а скорее доподлинное осознание, что попытки сообщить кому-либо, что их рабовладелец подвергает их нечеловеческим истязаниям и убивает, не доставит хозяину ничего больше, кроме более-менее мелких неприятностей и потери лица в официальном Обществе.

Крестьянин не видел никакого смысла намеренно рисковать своим животом, сообщая Обществу ту информацию, которая на самом деле итак была всем известна. В связи с чем, сообщение этой информации не имело эффекта разорвавшейся бомбы, никого она не удивляла и не приводила в оторопь, а поэтому и не следовало ждать, что после сообщения о насилии или убийства конкретного раба, Общество взорвется негодованием и требованиями что-то изменить. Ведь, по сути, то Общество, которому раб сообщал о насилии, и были те самые насильники и рабовладельцы, в основном уже не в первом поколении.

Происходящее, как мы говорили ранее, порицалось официальным законом Империи, но само Общество было глубоко поражено этим явлением и не выступало за какие-либо радикальные меры в решении этого вопроса.

Крестьянин, понимая все это – молчал. Труп прикапывали в лесу или скармливали свиньям. А рабу только и оставалось надеяться, что он не будет следующим.

Именно эти обстоятельства в целом не устраивали Дмитрия, который конечно насилия не чурался и был плоть от плоти Общества, но послушность рабов сводила на нет всё, весь смысл такого занятия по его мнению.

Взгляд его был направлен на Восток. На Восток, где пока нет инстанций, где идет освоение новых земель, где адреналин можно получать легально.

Официальная пропаганда православной Империи гласила, что освоение территории в восточном направлении носит мирный характер, что дикие племена, видя цивилизацию, сами были, в общем-то, не против, чтобы их жизнь была подведена под юрисдикцию Империи: судили, чтобы дикарей суды Империи, на языке Империи, за нарушение законов Империи. Добровольно, говорят, племена, сами пригласили Империю ловить рыбу в их реках, охотиться на зверя в их лесах. И вообще, это было не освоение, а дружеское воссоединение народов под одной крышей.

Однако Общество знало о реальных делах, и жило оно совершенно другой жизнью. Дмитрий сформировал абсолютно отличную от официальной картину, потому что имел разнообразные постоянные контакты с широким кругом лиц на основе опиумного бизнеса, и последнее время, буквально, раз или два в месяц имел большой разговор на эту тему.

Салонные разговоры под карты, сигаретный дым и крепкий алкоголь часто касались темы роли Империи – метрополия занимается колонизацией на Востоке. Обсуждались коренные народы и их положение при колонизации, их колоссальные потери в людской массе, в том числе, и понесённые в результате проникновения болезней.

Однажды Дмитрий слышал, как один из присутствующих рассказывал собравшимся за игральным столом, как он в составе вооруженной группы осуществлял столкновения с дикарями, и как они вырезали минимум половину племени. Он же поведал о страшном море, когда оспа оставила одну пятую от племен.

Все это будоражило нутро Дмитрия, он чувствовал возбуждение, когда представлял себя там, в этих лесах, сражающийся с дикарями. Это был шанс для него, самоутвердится – проявить мужество в битве, проявить геройство. Тщеславие обуревало и поглощало его с головой. Сладка и заманчива была слава Убинского берега. И Дмитрий не устоял.

Пока Дмитрий грезил славой и будущими битвами, Павел успешно реализовывал братский уговор.

Понятное дело, что тайная встреча Павла с супругой Дмитрий не была разовым событием, а скорее подразумевала под собой период совместного времяпрепровождения. Отношения встречающихся потихоньку двигались не только сторону появления наследника, но и как личные отношения двух взрослых людей. Раз от раза, они становились все ближе как люди, а не как тела.

Дмитрий, если бы не был так поглощен сборами на Восток, попал бы в очень незавидное положение. Он, конечно, не подразумевал формирования таких глубоких отношений между его супругой и братом, но и выступать против уже никак не мог. В первую очередь, времена и нравы не позволяли Дмитрию проявлять ревность. В целом, ревность была чем-то из ряда вон выходящим и Обществом категорически не принималась. Глупость положения усугублялась бы тем, что Дмитрий сам попросил брата, подтолкнул его, и не куда-либо, а на инцест. Вскрытие которого, было бы катастрофой для всех участников заговора и подкосило бы всю Фамилию.

Но вскоре Дмитрий покинул дом и отбыл на Восток, где его уже настигла новость о беременности супруги. Заговор состоялся, Фамилия довольна, наследник на подходе.

Братья завязали переписку, где горячо обсуждали и спорили о «белом человеке», начиная с эпохи Великих географических открытий. О его месте и роли в мире. О «белом человеке», как о европейце и католике, о необходимости сберечь свою уникальность, отделить себя от других народов. Об угрозе и оппонировании «белому человеку» со стороны славянских народов.

Очень подробно шло обсуждение вокруг вопросов внешнего сходства людей, что это не должно вводить в заблуждение. Ведь славянская общность несет православие, как основополагающую, фундаментальную культурную основу, тем самым вступая в противоречие с католической школой «белых людей». Православие и католицизм, обоюдно предающие друг друга анафеме – все это имеет глубокий и неразрешимый конфликт, по своей природе не имеющий возможности компромиссного решения. Консенсус сам по себе означал бы падение идеи «белых людей», ведь он противоречит целеполаганию в виде строго сохранения идентичности, основ и отличительных черт.

Славяне никогда не будут «белыми людьми» исходя из своих ключевых культурных основ, с точки зрения подлинно европейского «белого человека» рассуждали братья.

С другой стороны, Империя однозначно относится к «белой» и стоит помнить, что у нее есть европейцы — Император, Императорская семья, которая была связана родственными узами с европейскими династиями и приближенное дворянство, для которого русский язык, скорее второй после французского, именно это связывало Империю и «белых людей». Именно двор, а не народ, который живет в Империи.

Мы два разных народа, писали братья, мы «белые люди» Европы – европейцы, они – рабы крестьяне, и их дети – другой народ.

Время неумолимо шло, Дмитрий все меньше и меньше испытывал радость от мысли осуществлять дальнейшую экспансию на Восток, грязь, голод, холод и нагрузки, боль и усталость делали свое дело. Радовали Дмитрия лишь новости из дома, что беременность супруги протекала хорошо, никаких серьезных проблем не доставляла.

Вскоре Павел перестал получать письма от брата. Изначально он не придал этому должного значение, так как и ранее, бывали большие перерывы между письмами, а кроме того, интенсивность действий на Востоке была высокая и возможно, что Дмитрий не всегда мог написать или отправить послание. Но писем все не было.

Срок беременности подошел к своему завершению, и настала та ночь, когда ребенок должен был появиться на свет. Весь дом был в свечах, Павел сидел с конюхом за большим круглым столом в гостиной, куря сигару и сильно нервничая. На столе стояла откупоренная бутылка вина и бокал, на донышке которого виднелся темный напиток. Ближе к окну на рояле, что-то невнятное играла девочка крестьянка. По дому разносились крики и стоны роженицы. Они ужасающим образом смешивались с игрой девочки, и все это создавало картину какого-то безумного хаоса.

Лишь утром, когда уже совсем стало светло крики и стоны роженицы прекратились. Она замолчала, как оказалось навсегда. Крик рожденного ею ребенка не колыхал воздух ни одной секунды. Следующий день предоставил Павлу труп матери, с которой они уже были достаточно близки, и маленький окоченевший труп его ребенка. Их наследника.

Чудовищная душевная боль ворвалась и заполнила душу и сознание Павла, как огромная волна цунами накрывает город, заполняя его улицы, разрушая выстроенную архитектуру города и уничтожая всю остальную инфраструктуру на своем пути. Даже когда такая боль отступает, она лишь обнажает причиненный ущерб. Память не может полностью забыть это уже никогда.

Павел сам не успел заметить, как его праздная, полностью обеспеченная, перспективная жизнь рабовладельца и завсегдатого светских вечеров, со всего маху вошла в стену из смерти Дмитрия, его супруги и ребенка. Инцест накладывал непреодолимые ограничения на Павла с одной стороны, так как он был вынужден сдержано скорбеть за супругой Дмитрия и ребенком, но с другой стороны, их смерть, пусть и не снимала тяжести с души Павла за содеянное, но сводила к нулю возможную вероятность того, что о связи станет публично известно.

Дела Фамилии были окончательно подорваны, когда выяснилось, что Павел не смог пережить случившееся, и стал употреблять поставляемый опиум.

Спустя полтора года, крестьянин, который не смог ему простить изнасилование своего семилетнего мальчика, ночью пробрался в дом Павла, выколол ему глаза и порвал ноздри, после чего перерезал горло. Перед этим он поджег дом и хозяйственные постройки, но их удалось спасти, так как от криков Павла проснулись остальные рабы.