ГЛАВА III,. в которой повествуется, как Дон-Кихот был посвящен в рыцари.

ГЛАВА III,

в которой повествуется, как Дон-Кихот был посвящен в рыцари.

Побуждаемый нетерпеливым желанием сделаться как можно скорее настоящим рыцарем, Дон-Кихот вдруг выскочил из-за стола, позвал хозяина, увел его в конюшню и, затворив поплотнее дверь, покрытую щелями и скважинами, упал пред изумленным толстяком на колени и сказал:

— Я не встану до тех пор, пока вы, благородный рыцарь, не изъявите согласия на мою просьбу, исполнение которой озарит славою не только вас, но, быть может, и всю вселенную.

Смущенный странным поведением и не менее странными словами Дон-Кихота, харчевник тщетно убеждал его не унижаться так пред ним; но упрямый гидальго только тогда встал с колен, когда получил обещание, что его просьба будет исполнена.

— Я этого и ожидал от вашего великодушия, — произнес затем Дон-Кихот, — Просьба моя, которую вы так любезно обещали исполнить, состоит в том, чтобы вы завтра, на рассвете, посвятили меня в рыцари. Но перед тем, как удостоиться этого высокого звания, которого я домогаюсь всеми силами своей души, позвольте мне провести наступающую ночь в часовне вашего гостеприимного замка, «на страже оружия», после чего я, согласно уставам рыцарства, буду иметь законное право искать приключений по всему миру, защищая угнетенных, карая виновных и, вообще, исполняя все, к чему обязывает принимаемое мною звание странствующего рыцаря.

Харчевник, как человек бывалый, уже с самого момента появления Дон-Кихота заподозривший его в помешательстве, теперь окончательно убедился в ненормальности умственных способностей своего постояльца и радуясь случаю вдоволь посмеяться, с серьезным видом дал свое согласие на его затею.

Сказав, что принятое Дон-Кихотом намерение свидетельствует об его высоком уме и совершенно естественно со стороны такого высокоблагородного гидальго, каким он сразу показал себя своими изысканными манерами, харчевник добавил, что он и сам в молодости был странствующим рыцарем.

— В поисках приключений, — говорил толстяк, — я посетил предместья Малаги и Севильи, рынки Сеговии, оливковые рощи Валенсии, окрестности Гренады, берег Сан-Лукара и трущобы Толедо^[*], испытывая во всех этих местах легкость своих ног и силу рук своих.

Везде я оставил неизгладимые следы своего пребывания, сбивая с истинного пути неопытных молодых людей и грабя сирот, так, что сделался известностью чуть не во всех испанских судах. Теперь же, укрывшись в этом замке, живя деньгами, нажитыми такими славными трудами, я радушно принимаю всех странствующих рыцарей из уважения к этому славному сословию. Конечно, они в благодарность за мой радушный прием никогда не забывают поделиться со мною своим кошельком... Но я должен сознаться вам, благородный рыцарь, что у меня, к сожалению, нет часовни, в которой вы могли бы провести ночь «на страже оружия». Собираясь построить новую, я сломал прежнюю. Насколько мне, однако, известно, законы рыцарства разрешают в крайнем случае проводить ночь «на страже оружия» где придется. Поэтому я позволю себе предложить вам провести ночь «на страже оружия» на моем дворе, а завтра утром я, с помощью Божией, исполню над вами обряд посвящения в рыцари. Следовательно, через несколько часов вы уже будете вполне принадлежать к этому славному сословию. Позвольте только предложить вам один вопрос: имеются ли у вас с собою деньги?

— Ни одного мараведиса, — ответил Дон-Кихот. — Да я и не читал нигде, чтобы странствующие рыцари имели при себе деньги.

— Напрасно! — проговорил харчевник, качая головою. — Если об этом не упоминается ни в одной книге, то только потому, что вообще не принято писать о таких обыкновенных вещах, как, например, деньги и чистое белье, — само собою понятно, что всякий порядочный рыцарь должен иметь то и другое. Хотя я и не читал рыцарских книг, но отлично знаю, что странствующие рыцари всегда запасались туго набитыми кошельками и баночкою с мазью для ран. Ведь в своих беспрерывных странствованиях и битвах они не могли рассчитывать постоянно находить людей, могущих перевязать им рану, если только какой-нибудь покровительствующий им волшебник не брался в случае нужды прислать к ним на облаке фею или карлика с флаконом живой воды, двух капель которой было достаточно для того, чтобы спасти умирающего. Но так как волшебники не всем покровительствовали, то странствующие рыцари стали поручать своим оруженосцам запасаться в достаточном количестве деньгами, мазью и корпией. А кто из них не держал при себе оруженосца, тот сам возил все это с собою в маленькой сумке, привязанной к седлу так, чтобы она не бросалась в глаза людям неблагонамеренным. Поэтому я советую вам и, в качестве вашего крестного отца по оружию, даже приказываю никогда не пускаться в дорогу без этих вещей, в особенности же без денег, и вы будете избавлены от множества лишних неприятностей и неудобств.

Дон-Кихот обещал следовать во всем советам «владетеля замка», как он стал уже величать харчевника, и затем пожелал скорее стать на дворе «на страже оружия».

Хозяин провел его на задний двор своей харчевни и с любопытством стал ожидать, что будет.

Собрав и положив в корыто возле колодца, где поили лошадей, свои доспехи, Дон-Кихот взял в одну руку щит, а в другую копье и начал с гордым видом размеренным шагом ходить вокруг колодца.

Харчевник, налюбовавшись досыта, пошел к своим постояльцам и рассказал им о проделке сумасшедшего рыцаря. Погонщики мулов, никогда не видавшие подобных диковинок, гурьбою высыпали на заднее крыльцо и с любопытством стали смотреть, как сумасшедший гидальго шагает вокруг колодца; по временам он, впрочем, останавливался, опирался на копье и устремлял задумчивые взоры на корыто, в котором лежали его доспехи.

Хотя уже наступила ночь, но луна светила так ярко, что можно было без труда различать малейшие его движения.

По вот один из погонщиков мулов, ночевавших в харчевне, захотел напоить своих животных, для чего ему, разумеется, необходимо было вынуть доспехи из корыта; но Дон-Кихот, завидев приближение к колодцу погонщика и поняв его намерение, громко крикнул ему:

— Неблагоразумный рыцарь, желая приблизиться к доспехам самого бесстрашного из всех смертных, когда-либо опоясывавших себя мечом, сначала подумай о том, что ты намерен делать, и да не коснется твоя рука лежащих пред тобою доспехов, если ты не хочешь поплатиться жизнью за свою дерзость!

Погонщик, не обращая внимания на слова Дон-Кихота, схватил его латы и кирасу за ремни и швырнул их в угол двора.

Подняв молниеносный взгляд к небу и поручая себя своей Дульцинее, наш герой воскликнул:

— Дама моего сердца, бодрствуйте надо мною в минуту этого первого оскорбления, испытываемого порабощенным вами рыцарем! Пусть ваша благосклонность поддержит меня в этой моей первой борьбе!

Вслед за тем он, бросив щит и ухватив копье обеими руками, нанес несчастному погонщику такой удар по голове, что тот без памяти свалился на землю; второй подобный удар, наверное, избавил бы бедного парня от необходимости звать на помощь врача.

Наказав таким образом смельчака, Дон-Кихот собрал свои доспехи, положил их на прежнее место и, как ни в чем не бывало, стал опять шагать вокруг колодца.

Немного спустя, другой погонщик, не знавший об участи, постигшей его товарища, тоже захотел напоить своих мулов и, в свою очередь, дотронулся до доспехов Дон-Кихота.

Не говоря на этот раз ни слова и не взывая более к Дульцинее, храбрый рыцарь вновь поднял копье и нанес им своему другому воображаемому оскорбителю такой же сильный удар по голове, заставивший и его упасть. На крик, раненого, оставшегося еще в памяти, сбежались все его товарищи, удалившиеся уже было в харчевню.

Увидя их, Дон-Кихот, потрясая копьем и схватив меч, прислоненный к корыту, возле доспехов, крикнул, обращаясь опять к своей воображаемой повелительнице:

— Цвет красоты, услышь меня в эту минуту и обрати свои чудесные взоры на очарованного тобою рыцаря, которому угрожает новая, еще более страшная опасность!

После этого воззвания он почувствовал в себе такую силу, что все погонщики мулов в мире, собранные вместе, не могли бы заставить его отступить.

Товарищи раненого, видя, в каком положении последний, принялись швырять в Дон-Кихота каменьями; но храбрый рыцарь, защищаясь щитом, бесстрашно оставался у корыта, не отступая ни на шаг.

Харчевник напрасно кричал, что было сил, убеждая погонщиков оставить в покое сумасшедшего, который, пользуясь привилегией помешанных, останется прав, если перебьет даже их всех, — крики его оставались гласом вопиющего в пустыне, заглушаясь громким голосом Дон-Кихота, называвшего врагов подлою и низкою чернью, а самого «владетеля замка», допускающего у себя такое обращение с странствующими рыцарями, — клятвопреступником.

— О, — громко вопил он, — будь я посвящен в рыцари, я доказал бы владетелю этого замка, что он изменник! А вы, жалкие люди, — продолжал, он, обращаясь к погонщикам мулов, — приблизьтесь, нападите на меня всею толпой сразу, и вы увидите, как я сумею наказать вашу неслыханную дерзость!

Мужество его наконец восторжествовало: враги отступили, унося с собою своих раненых, а победитель с прежним величавым спокойствием снова стал «на страже оружия».

Между тем харчевник, убедившись, что выходки полоумного гидальго вовсе не так забавны, решился скорее совершить над ним обряд посвящения в рыцари, чтоб избавиться от такого постояльца.

Он просил Дон-Кихота извинить грубость неучей, явившихся в замок неведомо откуда и так хорошо проученных доблестным гидальго, что они в другой раз не сунутся, куда не следует, при чем клялся, что сам не имеет с ними ничего общего. Затем, повторив, что у него нет часовни, уверил своего гостя, что при посвящении в рыцари можно обойтись и без нее, так как этот обряд, хорошо ему знакомый, как и вообще все подробности рыцарских обычаев и нравов, состоит лишь в двух ударах мечом — одним по плечу, а другим по затылку посвящаемого. Понятно, что дать эти удары можно во всяком месте, даже посреди чистого поля, как это неоднократно и делалось.

— Что же касается до стояния «на страже оружия», — заключил он, — то вы находитесь на этой страже уже более четырех часов, между тем как по рыцарскому уставу совершенно достаточно и двух часов.

Дон-Кихот без малейшего сомнения поверил словам «владельца замка», изъявил полную готовность слушаться его во всем и просил немедленно совершить обряд посвящения.

— Если я подвергнусь здесь новому нападению, будучи уже посвящен в рыцари, — прибавил он, — то я не выпущу из этого замка живым никого, кроме, разумеется, лиц, порученных моему покровительству благородным крестным отцом моим по оружию.

Харчевник поспешно отправился к себе за книгой, в которую записывал отпускавшиеся погонщикам мулов ячмень и солому, и вскоре возвратился с ней к своему гостю в сопровождении двух уже известных нам женщин и мальчика, несшего зажженную свечу.

Приказав Дон-Кихоту стать на колени и сделав вид, будто читает по книге установленное правило, он взял у посвящаемого меч, которым и ударил его сначала по плечу, а потом по затылку. Затем он предложил одной из женщин опоясать рыцаря мечом, что та и исполнила довольно ловко, хотя едва удерживалась от смеха из боязни, как бы и ей не влетело от полоумного рыцаря. Сверх ожидания, она даже нашлась сказать Дон-Кихоту:

— Да соделает вас Господь счастливым рыцарем и да укрепит Он ваше оружие!

Новопосвященный рыцарь спросил её имя, желая знать, какой благородной даме он обязан оказанною ему честью.

«Благородная дама» ответила, что ее зовут Толозой, и добавила, что отец её лоскутник, торгующий в Толедо, в рядах Санчо-Бенайя, и что она всегда и везде постарается быть ему полезною, чем только может.

Дон-Кихот умолял ее, во имя дружбы к нему, прибавить к своему имени титул «донны» и называться впредь не иначе, как донною Толозою, и она дала ему слово исполнить его просьбу.

Другая «дама» надела ему шпоры, тоже снятые было им, и также должна была сказать свое имя.

Узнав, что ее зовут Молинерой и что она дочь мельника из Антекверры, он взял и у неё обещание называться с этих пор донною Молинерою, рассыпался пред обеими «дамами» в благодарностях и предложил им свои услуги.

Поблагодарив затем не менее горячо и «владетеля замка», ставшего его «крестным отцом по оружию», Дон-Кихот, сгорая от нетерпения начать скорее свои подвиги, поспешил оседлать Росинанта.

Харчевник, разумеется, не удерживал его и даже не потребовал ничего за постой, желая лишь скорее избавиться от него.

Простившись со всеми в таких изысканных выражениях, которых никакое перо не в состоянии воспроизвести с непогрешимой точностью, новопосвященный рыцарь отправился в дальнейший путь, полный самых радужных ожиданий и надежд.

⇐ Предыдущая 1 23