Эмили БРОНТЕ 18 страница

— Но я думаю, — сказала Кэти, — тебе лучше полежать дома, в покое, чем сидеть здесь; и я вижу, сегодня я не могу позабавить тебя ни своими рассказами, ни песнями, ни болтовней. Ты за эти полгода стал умней меня; мои утехи тебе не очень по вкусу. Будь это иначе — если б я могла тебя развлечь, — я охотно с тобой посидела бы.

— Посиди, тебе же и самой нужно отдохнуть, — возразил он. — И ты не думай, Кэтрин, и не говори, что я очень болен: на меня действует погода — я вялый от зноя; и я гулял до вашего прихода, — а для меня это слишком много. Скажи дяде, что мое здоровье сейчас довольно прилично, — скажешь?

— Я скажу ему, что так ты сам говоришь, Линтон. Я не могу объявить, что ты здоров, — сказала моя молодая госпожа, удивляясь, почему он так настойчиво утверждает явную неправду.

— Приходи опять в следующий четверг, — продолжал он, избегая ее пытливого взгляда. — А ему передай благодарность за то, что он позволил тебе прийти, — горячую благодарность, Кэтрин. И… и если ты все-таки встретишь моего отца и он спросит тебя обо мне, не дай ему заподозрить, что я был глупо и до крайности молчалив. Не смотри такой печальной и подавленной, — он обозлится.

— А мне все равно, пусть злится, — воскликнула Кэти, подумав, что злоба Хитклифа должна пасть на нее.

— Но мне не все равно, — сказал ее двоюродный брат и весь передернулся. — Не распаляй его против меня, Кэтрин, он очень жесток.

— Он с вами суров, мастер Хитклиф? — спросила я. — Ему надоела снисходительность, и он от затаенной ненависти перешел к открытой?

Линтон посмотрел на меня, но не ответил; и, посидев подле него еще минут десять, в течение которых голова его сонливо клонилась на грудь и он не проронил ни слова, а только вздыхал от усталости или от боли, — Кэти, чтоб утешиться, принялась собирать чернику и делилась ею со мной. Линтону она не предлагала ягод, так как видела, что всякое внимание с ее стороны будет для него утомительно и докучно.

— Уже прошло полчаса, Эллен? — шепнула она наконец мне на ухо. — Не знаю, к чему нам еще сидеть: он заснул, а папа ждет нас домой.

— Нет, нельзя оставить его спящим, — ответила я, — подождите, пока он не проснется, наберитесь терпения! Как вы рвались на прогулку! Что же ваше желание видеть несчастного Линтона так быстро улетучилось?

— Но он-то почему так хотел видеть меня? — спросила Кэтрин. — Прежде, даже при самых скверных капризах, он мне нравился больше, чем сейчас в этом странном состоянии духа. Право, точно это свидание для него — тяжелая обязанность, которую он исполняет по принуждению: из страха, как бы отец не стал его бранить. Но я не собираюсь приходить ради того, чтоб доставлять удовольствие мистеру Хитклифу, для каких бы целей ни подвергал он Линтона этому наказанию. И хотя я рада, что его здоровье лучше, мне жаль, что он стал куда менее приятным и любит меня куда меньше.

— Так вы думаете, что его здоровье лучше? — сказала я.

— Да, — ответила она, — он, знаешь, всегда так носился со своими страданиями. Неверно, что он чувствует себя «довольно прилично», как он просит передать папе, но ему лучше — похоже, что так.

— В этом я с вами не соглашусь, мисс Кэти, — заметила я. — Мне кажется, ему много хуже.

Тут Линтон пробудился от дремоты в диком ужасе и спросил, не окликнул ли его кто-нибудь по имени.

— Нет, — сказала Кэтрин, — тебе, верно, приснилось. Не понимаю, как ты умудряешься спать на воздухе — да еще утром.

— Мне послышался голос отца, — прошептал он, оглядывая хмурившуюся над нами гору. — Ты уверена, что никто не говорил?

— Вполне уверена, — ответила его двоюродная сестра. — Только мы с Эллен спорили о твоем здоровье. Ты в самом деле крепче, Линтон, чем был зимой, когда мы расстались? Если это и так, твое чувство ко мне — я знаю — ничуть не окрепло. Скажи — тебе лучше?

Из глаз Линтона хлынули слезы, когда он ответил: «Конечно! Лучше, лучше!». И все-таки, притягиваемый воображаемым голосом, взгляд его блуждал по сторонам, ища говорившего. Кэти встала.

— На сегодня довольно, пора прощаться, — сказала она. — И не стану скрывать: я горько разочарована нашей встречей, хотя не скажу об этом никому, кроме тебя, — но вовсе не из страха перед мистером Хитклифом.

— Тише! — прошептал Линтон. — Ради бога, тише! Он идет. — И он схватил Кэтрин за локоть, силясь ее удержать; но при этом известии она поспешила высвободиться и свистнула Минни, которая подбежала послушно, как собака.

— Я буду здесь в следующий четверг, — крикнула Кэти, вскочив в седло. — До свиданья. Живо, Эллен!

Мы его оставили, а он едва сознавал, что мы уезжаем, — так захватило его ожидание, что сейчас подойдет отец.

Пока мы ехали домой, недовольство Кэтрин смягчилось и перешло в сложное чувство жалости и раскаяния, к которому примешивалось неясное и тревожное подозрение о фактическом положении Линтона — о его тяжелом недуге и трудных домашних обстоятельствах. Я разделяла эти подозрения, хоть и советовала ей поменьше сейчас говорить: вторая поездка позволит нам вернее судить обо всем. Мой господин потребовал от нас полного отчета — что как было. Мы добросовестно передали ему от племянника изъявления благодарности, остального мисс Кэти едва коснулась. Я тоже не стала подробно отвечать на расспросы, потому что не очень знала сама, что открыть и о чем умолчать.

Семь дней проскользнули, отметив каждый свое течение заметной переменой в состоянии Эдгара Линтона. Разрушения, производившиеся раньше месяцами, теперь совершал в грабительском набеге один час. Кэтрин мы еще старались обмануть; но ее живой ум не поддавался обману, угадывая тайну и останавливаясь на страшном подозрении, постепенно переходившем в уверенность. У бедняжки не достало сердца заговорить о поездке, когда наступил очередной четверг. Я сама напомнила вместо нее, и мне было разрешено приказать ей, чтоб она вышла освежиться, — потому что библиотека, куда ее отец спускался каждый день на короткое время — на час-другой, пока он в силах был сидеть, — да его личная комната стали всем ее миром. Она жалела о каждой минуте, которую не могла провести, сидя подле отца или склонившись над его подушкой. Краски ее лица поблекли от бессонницы и печали, и мой господин с радостью ее отпустил, обольщаясь мыслью, что Кэти найдет в прогулке счастливую перемену обстановки и общества; и он утешал себя надеждой, что теперь его дочь не останется совсем одна после его смерти.

Мистером Эдгаром владела навязчивая мысль, которую я разгадала по некоторым замечаниям, им оброненным, — мысль, что его племянник, так похожий на него внешностью, должен и духом походить на него: ведь письма Линтона почти не выдавали его дурного нрава. А я по извинительной слабости не стала исправлять ошибку. Я спрашивала себя: что проку смущать последние часы обреченного печальными сообщениями? Обратить их на пользу у него уже не будет ни сил, ни возможности.

Мы отложили нашу прогулку на послеобеденный час — золотой час ведренного августовского дня: воздух, приносимый ветром с гор, был так полон жизни, что, казалось, каждый, кто вдохнет его, хотя бы умирающий, должен ожить. С лицом Кэтрин происходило то же, что с картиной окружающего: тени и солнечный свет пробегали по нему в быстрой смене, но тени задерживались дольше, а солнечный свет был более мимолетен; и ее бедное сердечко упрекало себя даже за такое короткое забвение своих забот.

Мы издали увидели Линтона, ожидающим на том же месте, которое он выбрал в прошлый раз. Моя госпожа спешилась и сказала мне, что пробудет здесь совсем недолго, так что лучше мне остаться в седле и подержать ее пони. Но я не согласилась: я не хотела ни на минуту спускать с нее глаз, раз она вверена была моему попечению; так что мы вместе поднялись по заросшему вереском склону. На этот раз мастер Линтон принял нас не так апатично — он был явно взволнован; но взволнованность эта шла не от воодушевления и не от радости — она походила скорее на страх.

— Ты поздно, — проговорил он отрывисто, затрудненно. — Верно, твой отец очень болен? Я думал, ты не придешь.

— Почему ты не хочешь быть откровенным! — вскричала Кэтрин, проглотив приветствие. — Почему ты не можешь попросту сказать, что я тебе не нужна? Странно, Линтон, ты вот уже второй раз зазываешь меня сюда, как видно, нарочно для того, чтобы мы оба мучились — ни для чего другого!

Линтон задрожал и глянул на нее не то умоляюще, не то пристыженно; но у его двоюродной сестры не хватило выдержки терпеть такое загадочное поведение.

— Да, мой отец очень болен, — сказала она, — зачем же меня отзывают от его постели? Почему ты не передал с кем-нибудь, что освобождаешь меня от моего обещания, если ты не желал, чтоб я его сдержала? Говори! Я жду объяснений: мне не до забав и не до шуток; и не могу я танцевать вокруг тебя, пока ты будешь тут притворяться!

— Я притворяюсь? — проговорил он. — В чем ты видишь притворство? Ради всего святого, Кэтрин, не гляди так гневно! Презирай меня, сколько угодно — я жалкий, никчемный трус, меня как ни принижай, все мало, — но я слишком ничтожен для твоего гнева. Ненавидь моего отца, а с меня довольно и презрения.

— Вздор! — закричала Кэтрин в злобе. — Глупый, сумасбродный мальчишка! Ну вот, он дрожит, точно я и впрямь хочу его ударить! Тебе незачем хлопотать о презрении, Линтон: оно само собой возникает у каждого — можешь радоваться! Ступай! Я иду домой: было глупо отрывать тебя от камина и делать вид, будто мы хотим… да, чего мы с тобой хотим? Не цепляйся за мой подол! Если бы я жалела тебя, потому что ты плачешь и глядишь таким запуганным, ты бы должен был отвергнуть эту жалость. Эллен, объясни ему ты, как постыдно его поведение. Встань, ты похож на отвратительное пресмыкающееся, — не надо!

В слезах, со смертной мукой на лице Линтон распластался по траве своим бессильным телом: казалось, его била дрожь беспредельного страха.

— О, я не могу! — рыдал он. — Я не могу это вынести! Кэтрин, Кэтрин, я тоже предатель, тоже, и я не смею тебе сказать! Но оставь меня — и я погиб! Кэтрин, дорогая, — моя жизнь в твоих руках. Ты говорила, что любишь меня! А если ты любишь, это не будет тебе во вред. Так ты не уйдешь, добрая, хорошая, милая Кэтрин! И, может быть, ты согласишься… и он даст мне умереть подле тебя!

Моя молодая госпожа, видя его в сильной тоске, наклонилась, чтобы поднять его. Старое чувство терпеливой нежности взяло верх над озлоблением, она была глубоко растрогана и встревожена.

— Соглашусь… на что? — спросила она. — Остаться? Разъясни мне смысл этих странных слов, и я соглашусь. Ты сам себе противоречишь и сбиваешь с толку меня! Будь спокоен и откровенен и сознайся во всем, что у тебя на сердце. Ты не захотел бы вредить мне, Линтон, — ведь так? Ты не дал бы врагу причинить мне зло, если бы мог этому помешать? Я допускаю, что ты трусишь, когда дело касается тебя самого, — но ты не можешь трусливо предать своего лучшего друга!

— Но отец мне грозил, — выговорил юноша, сжимая свои исхудалые пальцы, — и я его боюсь… я боюсь его! Я не смею сказать.

— Что ж, хорошо! — сказала Кэтрин с презрительным состраданием. — Храни свои секреты: я-то не из трусов. Спасай себя: я не страшусь.

Ее великодушие вызвало у него слезы: он плакал навзрыд, целуя ее руки, поддерживавшие его, и все же не мог набраться храбрости и рассказать. Я раздумывала, какая тут могла скрываться тайна, и решила, что никогда с моего доброго согласия не придется Кэтрин страдать ради выгоды Линтона или чьей-нибудь еще, — когда, заслышав шорох в кустах багульника, я подняла глаза и увидела почти что рядом мистера Хитклифа, спускавшегося по откосу. Он не глянул на сына и Кэтрин, — хотя они были так близко, что он не мог не слышать рыданий Линтона. Окликнув меня почти сердечным тоном, с каким не обращался больше ни к кому и в искренности которого я невольно усомнилась, он сказал:

— Очень приятно видеть тебя так близко от моего дома, Нелли. Как у вас там на Мызе? Расскажи. Ходит слух, — добавил он потише, — что Эдгар Линтон на смертном одре, — может быть, люди преувеличивают? Так ли уж он болен?

— Да, мой господин умирает, — ответила я, — это, к сожалению, правда. Его смерть будет несчастьем для всех нас, но для него счастливым избавлением!

— Сколько он еще протянет, как ты думаешь? — спросил Хитклиф.

— Не знаю, — сказала я.

— Понимаешь, — продолжал он, глядя на юную чету, застывшую под его взглядом (Линтон, казалось, не смел пошевелиться или поднять голову, а Кэтрин не могла двинуться из-за него), — понимаешь, этот мальчишка, кажется, решил провалить мое дело. Так что его дядя очень меня обяжет, если поторопится и упредит его. Эге! Давно мой щенок ведет такую игру? Я тут поучил его немножко, чтобы знал, как нюни распускать! Каков он в общем с мисс Линтон — веселый, живой?

— Веселый? Нет, он, видно, в сильной тоске, — ответила я. — Поглядеть на него, так скажешь: чем посылать такого гулять с любезной по холмам, уложить бы его в постель и позвать к нему доктора.

— Уложим через денек-другой, — проворчал Хитклиф. — Но сперва… Вставай, Линтон! Вставай! — крикнул он. — Нечего тут ползать по земле, сейчас же встать!

Линтон лежал, распростертый, в новом приступе бессильного страха, возникшего, должно быть, под взглядом отца: ничего другого не было, чем могло быть вызвано такое унижение. Он пытался подчиниться, но слабые силы его были на время скованы, и он снова со стоном падал на спину. Мистер Хитклиф подошел и, приподняв, прислонил его к покрытому дерном уступу.

— Смотри, — сказал он, обуздав свою злобу, — я рассержусь! И если ты не совладаешь со своим цыплячьим сердцем… Черт возьми! Немедленно встать!

— Я встану, отец, — еле выговорил тот. — Только оставь меня, а то я потеряю сознание. Я все делал, как ты хотел, правда. Кэтрин скажет тебе, что я… что я… был весел. Ах, поддержи меня, Кэтрин, дай руку.

— Обопрись на мою, — сказал отец, — и встань на ноги. Так! А теперь возьми ее под руку: ну вот, отлично. И смотри на нее. Вам, верно, кажется, что я сам сатана, мисс Линтон, если вызываю в парне такой ужас. Будьте добры, отведите его домой, хорошо? Его кидает в дрожь, когда я до него дотрагиваюсь.

— Линтон, дорогой! — прошептала Кэтрин. — Я не могу идти на Грозовой Перевал: папа запретил. Твой отец ничего тебе не сделает, почему ты так боишься?

— Я н-не мо-гу войти в дом, — ответил Линтон. — Нельзя мне войти в дом без тебя!

— Стой! — прокричал его отец. — Уважим дочерние чувства Кэтрин. — Нелли, отведи его, и я безотлагательно последую твоему совету насчет доктора.

— И хорошо сделаете, — отвечала я. — Но я должна остаться при моей госпоже — ухаживать за вашим сыном не моя забота.

— Ты неуступчива, — сказал Хитклиф, — я знаю. Но ты меня принудишь щипать мальчишку до тех пор, пока его визг не разжалобит тебя. Ну что, герой, пойдешь ты домой, если я сам поведу тебя?

Он снова приблизился и сделал вид, будто хочет подхватить хилого юношу, но Линтон, отшатнувшись, приник к двоюродной сестре и с неистовой настойчивостью, не допускавшей отказа, взмолился, чтоб она проводила его. При всем неодобрении я не посмела помешать ей: в самом деле, как могла она сама оттолкнуть его? Что внушало ему такой страх, мы не могли знать; но было ясно: страх отнял у мальчика последние силы, а если пугать его пуще, так он от потрясения может лишиться рассудка. Мы дошли до порога; Кэтрин вошла в дом, а я стояла и ждала, покуда она доведет больного до кресла, — полагая, что она тотчас же выйдет, — когда мистер Хитклиф, подтолкнув меня, прокричал:

— Мой дом не зачумлен, Нелли, и сегодня мне хочется быть гостеприимным. Садись и позволь мне закрыть дверь.

Он закрыл ее и запер. Я вскочила.

— Вы не уйдете, не выпив чаю, — добавил он. — Я один в доме. Гэртон погнал скот в Лиз, а Зилла и Джозеф вышли прогуляться. И хотя к одиночеству мне не привыкать, я не прочь провести время в интересном обществе, когда есть возможность. Мисс Линтон, сядьте рядом с ним. Даю вам то, что имею: подарок таков, что его едва ли стоит принимать, но больше мне нечего предложить. Я говорю о Линтоне. Как она на меня уставилась! Странно, до чего я свирепею при виде всякого, кто явно меня боится. Если бы я родился в стране, где законы не так строги и вкусы не так утонченны, я подвергал бы этих двух птенцов вивисекции — в порядке вечернего развлечения.

Он тяжело вздохнул, стукнул по столу и тихо выругался:

— Клянусь адом, я их ненавижу!

— Я вовсе вас не боюсь! — крикнула Кэтрин, не слыхавшая его последнего возгласа. Она подошла совсем близко; ее черные глаза горели страстью и решимостью. — Дайте мне ключ, я требую! — сказала она. — Я не стала бы ни пить, ни есть в этом доме, даже если бы умирала с голоду.

Хитклиф положил кулак на стол, зажав в нем ключ. Он поднял глаза, несколько удивленный ее смелостью; или, может быть, голос ее и взгляд напомнили ему ту, от кого она их унаследовала. Она ухватилась за ключ и наполовину выдернула его из полуразжавшихся пальцев, но это вернуло Хитклифа к настоящему; он поспешил исправить оплошность.

— Кэтрин Линтон, — сказал он, — оставьте, или я вас одним ударом сшибу с ног. А это сведет миссис Дин с ума.

Невзирая на предупреждение, Кэти снова схватила его кулак с зажатым в нем ключом.

— Мы уйдем, уйдем! — повторяла она, прилагая все усилия, чтобы заставить железные мускулы разжаться. Убедившись, что ногтями ничего не добьешься, она пустила в ход зубы. Хитклиф метнул на меня взгляд, в тот миг удержавший меня от немедленного вмешательства. Кэтрин была слишком занята его пальцами, чтоб разглядеть лицо. Он вдруг разжал их и уступил предмет спора. Но не успела она завладеть ключом, как он ее схватил освободившейся рукой и, пригнув к своему колену, стал наносить ей другой рукой то по одной щеке, то по другой удар за ударом, каждого из которых было бы довольно, чтоб осуществить его угрозу, когда бы избиваемая могла упасть.

Увидев это гнусное насилие, я в ярости набросилась на него.

— Негодяй! — закричала я. — Негодяй!

И толчка в грудь хватило бы, чтоб заставить меня замолчать: я полная и склонна к одышке. А тут еще прибавилось мое бешенство. Я пошатнулась, голова у меня закружилась — вот-вот задохнусь или лопнет кровеносный сосуд. Картина мгновенно изменилась: Кэтрин, отпущенная, прижала руки к вискам и глядела так, точно не была уверена, на месте ли у ней уши. Она дрожала, как тростинка, и оперлась, бедняжка, о стол, совершенно ошеломленная.

— Видите, я умею наказывать детей, — сказал угрюмо подлец, нагибаясь за ключом, упавшим на пол. — Теперь ступайте к Линтону, как я вам приказал, и плачьте всласть! Я стану завтра вашим отцом, а через несколько дней у вас другого отца не будет — так что вам еще перепадет немало такого. Вы много можете выдержать: не из слабеньких! Каждый день вам будет чего отведать, если я еще хоть раз подмечу в ваших глазах эту дьявольскую злобу!

Кэти кинулась не к Линтону, а ко мне, села у моих ног и положила горящую щеку на мои колени, громко плача. Ее двоюродный брат забился в угол дивана, тихий, как мышка, и, верно, поздравлял себя, что наказанию подвергся не он, а другой. Мистер Хитклиф, видя всех нас в смятении, встал и принялся сам заваривать чай. Чашки с блюдцами уже стояли на столе, он налил и подал мне чашку.

— Залей-ка этим хандру, — сказал он. — И поухаживай за своею баловницей и моим баловником. Чай не отравлен, хоть и заварен моей рукой. Я пойду присмотрю за вашими лошадьми.

Когда он удалился, нашей первой мыслью было проломить себе выход. Мы попробовали кухонную дверь, но она оказалась заперта снаружи на засов; посмотрели на окна — слишком узки, даже для тоненькой фигурки Кэти.

— Мистер Линтон, — вскричала я, видя, что мы попросту пленники, — вы знаете, за чем гонится этот дьявол, ваш отец, и вы все должны нам раскрыть, или я надаю вам оплеух, как он вашей двоюродной сестре.

— Да, Линтон, ты должен раскрыть, — сказала Кэтрин. — Я пришла ради тебя, и будет черной неблагодарностью, если ты откажешься!

— Я хочу пить, дай мне чаю, и тогда я тебе все расскажу, — ответил он. — Миссис Дин, отойдите. Мне неприятно, когда вы стоите надо мной. Кэтрин, ты мне напустила слез в чашку. Я не стану пить из нее. Налей другую.

Кэтрин пододвинула ему другую и отерла свое лицо. Мне претило спокойствие, с каким этот жалкий трус держался теперь, когда лично ему больше нечего было опасаться. Тревога, владевшая им в поле, улеглась, как только он переступил порог своего дома. Я поняла, что он страшился вызвать бешеную ярость отца, если не заманит нас на Грозовой Перевал; теперь, когда задача была исполнена, непосредственная угроза для него миновала.

— Папа хочет женить меня на тебе, — продолжал он, отпив немного из чашки. — Но он знает, что дядя не позволит нам пожениться сейчас, и боится, что я умру, пока мы будем тянуть. Поэтому вы должны здесь заночевать, а утром нас поженят; и если вы все сделаете, как хочет мой отец, вы вернетесь завтра на Мызу и возьмете с собою меня.

— Чтоб она взяла тебя с собой, жалкий, ублюдок! Обменыш! [7] — закричала я. — Поженят! Да он сошел с ума или считает нас всех идиотами! И вы возомнили, что красивая молодая леди… что милая, здоровая и веселая девушка свяжет себя с такой, как вы, полумертвой обезьяной? Вам ли мечтать, что хоть какая-нибудь девица, не то что Кэтрин Линтон, согласится избрать вас в мужья! Вас бы высечь за то, что вы заманили нас сюда своим подлым притворным нытьем. А еще… Нечего лупить на меня глаза! Да, я не побоюсь дать вам таску, и жестокую, за ваше подлое предательство и глупую самонадеянность!

Я его в самом деле слегка тряхнула, но это вызвало приступ кашля, и мальчишка по своему обычаю прибег к слезам и стонам, а Кэтрин принялась меня корить.

— Остаться здесь на всю ночь? Нет, — сказала она, осторожно осматриваясь вокруг. — Эллен, я прожгу эту дверь, но выйду отсюда!

И она приступила бы немедленно к выполнению своей угрозы, если бы Линтон не испугался опять за свою драгоценную особу. Он схватил ее своими слабыми руками, рыдая:

— Ты не хочешь принять меня и спасти? Не хочешь, чтобы я жил на Мызе? О Кэтрин, дорогая, ты просто не вправе уйти и бросить меня! Ты должна подчиниться моему отцу, должна!

— Я должна подчиняться своему отцу, — ответила она, — и должна избавить его от мучительного ожидания. Остаться здесь на всю ночь! Что он подумает? Он, верно, уже в отчаянии. Я пробью выход из дому или прожгу. Успокойся!

Тебе ничто не угрожает. Но если ты помешаешь мне… Линтон, я люблю отца больше, чем тебя!

Смертельный ужас перед гневом Хитклифа вернул мальчику его трусливое красноречие. Кэтрин с ним чуть с ума не сошла; все же она настаивала, что должна идти домой, и в свою очередь принялась уговаривать его, убеждать, чтоб он забыл свое себялюбивое страданье. Пока они спорили таким образом, вернулся наш тюремщик.

— Ваши лошади убежали, — сказал он, — и… Как, Линтон! Опять распустил нюни? Что она тебе сделала? Нечего тут! Попрощайся — и в кровать! Через месяц-другой ты твердой рукою, мой мальчик, отплатишь ей за ее теперешнее тиранство. Ты истомился по искренней любви — больше тебе ничего на свете не надо. И Кэтрин Линтон пойдет за тебя! Ну, живо в кровать! Зиллы весь вечер не будет. Тебе придется раздеться самому. Ну-ну, не хнычь! Ступай к себе! Я к тебе даже не подойду, можешь не бояться. К счастью, ты действовал пока довольно успешно. Остальное я беру на себя.

Он говорил это, придерживая дверь, чтобы сын мог пройти; и тот прошмыгнул точь-в-точь, как собачонка, подозревающая, что человек на пороге собирается дать ей пинка. Снова щелкнул ключ в замке. Хитклиф подошел к камину, у которого мы стояли молча, я и моя молодая госпожа. Кэтрин глянула и инстинктивно поднесла руку к щеке: его близость оживила ощущение боли. Никто другой не мог бы всерьез рассердиться на это детское движение, но он обругал ее и рявкнул:

— Ого! Вы меня не боитесь? Значит, вы умеете скрывать свою храбрость: вид у вас, черт возьми, достаточно испуганный!

— Теперь я вас боюсь, — ответила она, — потому что, если я останусь тут, это будет большим горем для папы, а как я могу причинить ему горе, когда он… когда он… Мистер Хитклиф, отпустите меня домой! Обещаю вам выйти замуж за Линтона; я его люблю, и папа даст согласие. Почему вы силой принуждаете меня к тому, что я и без того готова сделать по доброй воле?

— Пусть только попробует принудить вас! — закричала я. — У нас в стране есть правосудие, — есть еще, слава богу, хоть мы и живем в захолустье. Да за такое дело я на родного сына заявила бы властям. Это же разбой, за который и священника потянули бы в суд.

— Молчать! — крикнул негодяй. — Черт тебя подери с твоим криком. Мне ни к чему, чтобы ты тут разговаривала. Мисс Линтон, мысль, что ваш отец в горе, мне крайне приятна: я от радости лишусь нынче сна. Вы не могли бы найти более верного способа заставить меня продержать вас под крышей моего дома еще сутки, как сообщив мне, что это приведет к таким последствиям. Что же касается вашего обещания выйти замуж за Линтона, то я приму меры, чтобы вы его сдержали: вас не выпустят отсюда, пока обещание не будет исполнено.

— Так пошлите Эллен сказать папе, что я жива и здорова! — вскричала Кэтрин, горько плача. — Или обвенчайте меня сейчас же. Бедный папа!.. Эллен, он подумает, что мы погибли. Что нам делать?

— Ничего похожего! Он подумает, что вам наскучило ухаживать за ним и что вы сбежали, решив немного позабавиться, — сказал Хитклиф. — Вы не можете отрицать, что зашли ко мне по собственному желанию, вопреки его настойчивым запретам. И вполне естественно, что вы в вашем возрасте ищете увеселений и что вам надоело нянчиться с больным, который вам всего лишь отец. Кэтрин, его счастливая пора миновала в тот день, когда вы появились на свет. Он вас проклинал, я думаю, за то, что вы родились (я по крайней мере проклинал вас неустанно), и правильно будет, если, покидая этот свет, он станет опять проклинать вас. И я с ним вместе. Я не люблю вас. Как мне вас любить? Бросьте плакать. Полагаю, это будет впредь вашим основным занятием, если Линтон не вознаградит вас за другие потери — ваш дальновидный родитель, кажется, воображает, что мой сын на это способен. Его письма с советами и утешениями меня чрезвычайно забавляли. В последнем письме он советует моему сокровищу быть бережным с его драгоценной доченькой и быть добрым к ней, когда она ему достанется: быть бережным и добрым — это ли не по-отцовски? Но Линтону вся его бережность и доброта нужны для самого себя. Он отлично умеет быть маленьким тираном. Он возьмется замучить сколько угодно кошек при условии, что им вырвут зубы и подпилят когти. Вы сможете рассказать его дяде немало прелестных историй о его доброте, когда вернетесь домой, уверяю вас.

— Вот это вы правильно! — сказала я. — Разъясните ей, каков характер у вашего сына! Покажите, в чем Линтон похож на вас, и тогда, я надеюсь, мисс Кэти дважды подумает, прежде чем выйти замуж за гадюку!

— Мне незачем говорить сейчас о его приятных качествах, — ответил он. — Она все равно должна будет или пойти за него, или оставаться под арестом с тобою вместе, покуда твой господин не помрет. Я могу держать тут вас обеих взаперти тайно ото всех. Если сомневаешься, подбей ее взять назад свое слово, тогда тебе представится возможность в этом убедиться.

— Я не возьму назад своего слова, — сказала Кэтрин. — Я обвенчаюсь с Линтоном сейчас же, если мне разрешат после этого вернуться на Мызу. Мистер Хитклиф, вы жестокий человек, но вы не злодей. Вы не захотите просто по злобе сделать меня на всю жизнь непоправимо несчастной. Если папа подумает, что я покинула его нарочно, и если он умрет раньше, чем я вернусь, как мне жить после этого? Я больше не плачу, но вот я бросаюсь вам в ноги, и я не встану с колен и не сведу глаз с вашего лица, пока вы не взглянете на меня! Нет, не отворачивайтесь, глядите! Вы не увидите ничего, что могло бы вас раздражать. У меня нет к вам ненависти. Я не сержусь, что вы меня ударили. Вы никогда никого в вашей жизни не любили, дядя? Никогда? Ах! вы должны взглянуть на меня хоть раз. Я так несчастна, что вы не можете не пожалеть меня!

— Разожмите ваши цепкие пальцы и убирайтесь, или я дам вам пинка! — крикнул Хитклиф, грубо ее оттолкнув. — Я предпочту, чтоб меня обвила змея. Какого черта вздумалось вам ластиться ко мне? Вы мне противны!

Он брезгливо повел плечами, передернулся, точно в самом деле по телу его пробежала дрожь отвращения, и вскочил со стула, когда я раскрыла рот, чтоб обрушить на него поток брани. Но меня оборвали на первой же фразе угрозой: если я скажу еще полслова, меня запрут в другой комнате. Уже смеркалось. Мы услышали голоса у садовых ворот. Наш хозяин поспешил тотчас выйти. Он не терял головы, а мы были как безумные. Две-три минуты шел разговор, затем хозяин дома вернулся один.

— Мне показалось, что это ваш двоюродный брат Гэртон, — заметила я, обратившись к Кэтрин. — Хорошо бы, если б он пришел! Кто знает, может быть, он примет нашу сторону?

— Это были трое слуг, посланных в поиски за вами с Мызы, — сказал Хитклиф, подслушав меня. — Тебе нужно было только открыть окно и позвать; но клянусь, девочка рада-радешенька, что ты этого не сделала; рада, что принуждена остаться, я уверен!

Узнав, какой мы упустили случай, обе мы безудержно предались своему горю, и Хитклиф позволил нам плакать до девяти часов. В девять он приказал нам пройти наверх, через кухню, в комнату Зиллы, и я шепнула моей молодой госпоже, чтоб она подчинилась: может быть, нам удастся вылезть там в окно или пробраться на чердак и оттуда на крышу. Однако проем окна оказался там таким же узким, как внизу, а выйти на чердачную лестницу даже и попробовать не пришлось, потому что нас опять заперли. Мы обе всю ночь не ложились. Кэтрин стояла у окна и с нетерпением ждала рассвета, отвечая только глубокими вздохами на мои уговоры прилечь и отдохнуть. Сама я сидела в кресле и раскачивалась, жестоко осуждая себя за то, что неоднократно нарушила долг, из чего, как мне тогда казалось, проистекли все несчастья моих господ. На деле, я понимаю, это было не так, но так оно мнилось моему воображению в ту горькую ночь; и я самого Хитклифа считала менее виновным, чем себя.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒