Шестью днями ранее 9 страница

Опустившись на колени, я положила Бенни на потертый коврик перед электрическим камином. Я включила камин, пробормотав, что псу необходимо тепло, потом повернулась к Виолетте. Хозяйка, насколько я могла судить, была в не намного лучшей форме, чем ее пес. Она заметно дрожала. Может быть, у нее шок? С собакой я знала, что делать, с расстроенными старушками – нет.

– Миссис Баклер, вам нужно присесть, – сказала я, поднимаясь. – Я сделаю вам чай, но прежде осмотрю Бенни. Вы сможете потерпеть?

Она не ответила и, казалось, даже не заметила, как я расстегнула на ней пальто и усадила на один из стульев. От электрического камина толку было чуть – в комнате все еще было довольно прохладно. Я не стала снимать со старушки пи пальто, ни шапку. Где я уже видела эту шапку?

– Думаете, мне стоит позвонить ветеринару? – спросила она, ни на секунду не отрывая взгляда от пса. – В Хонитоне есть врач, я его как‑ то вызывала, сразу после смерти Джима. Но он так дорого берет!

– Я сама ветеринар, – напомнила я, опять опускаясь на колени и открывая сумку. Потом повернулась к ней лицом и выдавила улыбку. – С соседей я денег не беру.

– Вы говорите, ветеринар, – сказала Виолетта. – Трудно добираться в город в ветклинику. Автобусы же отменили.

– Давайте‑ ка, я осмотрю вашего пса.

У старушки на глаза стали наворачиваться слезы.

– Сделайте милость, дорогая, – с трудом выговорила она.

Я отвернулась и сосредоточилась на пациенте. Пес лежал у камина, тяжело дыша. Мне не понравились его мутные глаза и липкая шкура. Я не сразу нащупала пульс. Очень слабый. Подержала в руках каждую лапу. Все холодные.

– Сколько ему лет, Виолетта?

– Не помню точно. Четыре, может быть, пять.

Я попыталась спрятать улыбку. Как пить дать, Бенни было не меньше двенадцати. Я протянула руку и погладила пса: по спине, по животу, каждую лапу. Живот раздулся, но в целом пес был очень тощим.

Бенни опять начал кашлять.

– Давно он кашляет? – спросила я.

Виолетта озадаченно посмотрела на меня, как будто на школьного учителя, задавшего трудный и совершенно неприличный вопрос.

– Он стал кашлять на прошлой неделе, – наконец призналась она. – Я дала ему своей настойки лютиков.

Я вытащила стетоскоп и послушала сердце Бенни. Ясно прослушивались шумы.

– У него хороший аппетит? – продолжала я расспрашивать.

– Бенни любит поесть, это правда. Всегда хорошо кушал.

Я вновь перевела взгляд на лежащего передо мной пса. Если не считать вздувшегося живота – кожа да кости. Я могла бы и дальше задавать ненужные вопросы о собаке, но нe надеялась получить на них ответы. Более того, я была почти уверена, что знаю причину его недомогания. И я считала, что должна предложить усыпить собаку. Но знала я и то, что не смогу этого сделать. Это не по мне. За то немногое время, что я провела в обществе Виолетты, я поняла, что пес значил для нее все. Лечить домашнего любимца и лечить больную дикую лисицу – вещи совершенно разные.

– Что я буду делать без Бенни? – прошептала Виолетта, как будто прочитав мои мысли.

А и правда, что? Но я не могла избавиться от чувства, что очень скоро перед старушкой встанет этот вопрос. Бенни, я была почти стопроцентно уверена, страдал от хронической сердечной недостаточности. Если бы вовремя распознали болезнь, пса можно было бы вылечить медикаментозными средствами. Но Бенни уже слишком стар и болеет давно.

– Виолетта, ему необходим покой. Завтра я сделаю ему укол – введу препарат под названием фуросемид. Это мочегонное. – Непонимающий взгляд Виолетты. Я попыталась пояснить доходчивее: – Необходимо вывести лишнюю жидкость, скопившуюся в его организме, это поможет сердцу биться. Есть шанс, что Бенни станет лучше. Если же нет…

Я не была уверена, все ли из сказанного она поняла, и меня не покидало ощущение, что настоящая опасность подстерегает Бенни завтра утром, когда Виолетта забудет о его сердечном приступе и вновь попытается вывести на прогулку.

Я поднялась с колен. Взглянув на часы, поняла, что у меня еще есть время для вечерней пробежки, если уж утром побегать не получилось.

Однако как я могла оставить взволнованную дрожащую Виолетту, которая никак не могла согреться даже в пальто и шапке? Я спросила, не сделать ли ей чай. Она буквально встрепенулась, услышав мое предложение, и я поняла, что не уйду.

В кухне Виолетты была большая кладовка, но деревянные полки были пусты, их покрывал толстый слой пыли. Я нашла упаковку с пакетиками чая, небольшую пачку сахара и картонный пакет несвежего на вид молока. Похоже, она перебивалась консервами. Интересно, когда в последний раз она ела свежеприготовленную пищу? Где она берет продукты? В поселке только один магазин, в котором размещается и почта. Там можно купить хлеб, молоко, яйца и масло. Все остальные продукты либо в сухом виде, либо консервированные. Виолетта из‑ за отсутствия автомобиля и автобусного сообщения не в состоянии покинуть поселок. Должно быть, у нее нег родных, в противном случае она никогда бы не оказалась в столь жалком состоянии, не была бы так привязана к собаке и не зависела бы от незнaкомых людей, изредка проявляющих сострадание.

Протягивая ей чашку чая, я вспомнила, где видела Виолетту раньше. Три дня назад она присутствовала на поселковом собрании. Сидела с четырьмя другими стариками, одного из которых, как я теперь знала, звали Эрнест Эмблин. Они все молчали, но слушали очень внимательно.

– Виолетта, можно задать вам вопрос?

Она подалась вперед, внезапно встревожившись.

– Я пыталась вспомнить, когда умер Уолтер Уитчер, – продолжала я. – Уолтер, который жил в конце поселка. В доме, сделанном из четырех хибар.

Что‑ то изменилось в лице Виолетты, она опустила глаза.

– Четыре хибары, – прошипела она. – Мы дивились, зачем они их объединили. Мы ведь и так все знали.

– Прошу прощения?

– Они были плохими парнями. Дерзкими, плохими парнями. Все, за исключением Уолтера. – Она подняла на меня бледно‑ голубые глаза и продолжила: – Мы все жалели Уолтера. Он раньше выращивал георгины – просто загляденье, самых разных цветов. Однажды я выразила свое восхищение, когда он работал в саду, и на следующее утро нашла на пороге букет георгинов. Как мило с его стороны!

– Да, действительно. Виолетта, вы помните, когда он умер?

– А Уолтер умер? – Она поморщилась, так была огорчена.

Бесполезно. Виолетта с трудом могла вспомнить, что произошло всего лишь час назад. Я кивнула.

– Несколько месяцев назад. Я не помню, чтобы его хоронили. Интересно…

– Гарри умер. Однажды ночью Гарри напился. Он вечно напивался. Шел домой по железнодорожному полотну – вскоре после того, как вернулся сюда, – и попал под поезд.

Кто такой этот Гарри? Муж Виолетты? Она ведь говорила, что его зовут Джим!

– Я помню похороны Эделины, – попыталась я зайти с другой стороны. – Прошлой осенью, в ноябре, верно?

При упоминании о смерти Эделины я вновь почувствовала приступ раскаяния. Она умерла одна в собственном доме: из‑ за хронического воспаления легких не выдержало сердце. Она пролежала мертвой четыре дня, прежде чем почтальон обнаружил ее и обратился в полицию. А еще говорят, что в маленьких поселках все друг другу помогают. Я огляделась: что‑ то не видно, чтобы кто‑ то помогал Виолетте. Неужели ее ждет участь Эделины?

– Эделина. – Виолетта отрицательно качала головой.

А я ждала продолжения. По ее поджатым губам было понятно, что она невысокого мнения об Эделине.

– Наглая бесстыдница в обтягивающих платьях, с сиськами, выставленными на всеобщее обозрение. – Виолетта наклонилась ко мне, как будто нас могли подслушать. – Тогда почтальоном служил Ронни Гейтс, он быстро разносил почту и заглядывал к Уитчерам. Вот он говорил, что никогда не знал, из какого дома на этот раз выйдет Эделина. Даже из дома Арчи выходила, а ведь он служил в церкви.

Арчи? Гарри? Виолетта говорила много и сбивчиво. Разговор о прошлом расстроил ее. Я попыталась вставить слово, но старушку понесло.

– Если разглагольствуешь в церкви, это еще не значит, что ты хороший человек, – говорила она. – Он был – как это называется? – проповедником без духовного сана. Он отправлял службы, пока у нас не было своего священника. А потом уехал. Поговаривали, подался в Америку. Это было в 1958 году, в том году, когда мы с Джимом поженились. Пришлось обращаться в другой приход, поскольку церковь была разрушена.

Я не поспевала следить за ходом ее повествования. Но упоминание о церкви заставило меня прислушаться.

– Церковь сгорела, верно? По крайней мере я всегда считала, что случился большой пожар, – сказала я. Я иногда пробегала мимо нее. До сих пор остались обуглившиеся балки. – Когда это случилось? В 1958‑ м?

Виолетта покачала головой.

– Не спрашивайте меня о той ночи, дорогая. Я так и не узнала, что произошло. Те, кто был там, не любят вспоминать об этом. Даже Руби, а она моя лучшая подруга. – Виолетта замолчала и зевнула.

Я встала.

– Виолетта. Я…

– Говорят, что все змеи погибли. Не смогли пережить суровой зимы.

До этого я слушала ее вполуха. Но, услышав про змей, насторожилась.

– Когда мы узнали о Джоне и малышке, то подумали: «Нет, только не это! »

Я подошла ближе, постояла, потом присела опять.

– Виолетта, что вы сказали? – как можно мягче спросила я. – О змеях?

Виолетта посмотрела на меня, казалось, не видя. Потом глубоко вздохнула и закрыла глаза.

– Виолетта! – окликнула я ее, наклонилась к старушке и тихонько коснулась ее руки.

Виолетта еще раз, не открывая глаз, вздохнула. Она дышала тихо, размеренно, и я поняла, что она заснула. Я встала и вышла, стараясь не шуметь. Я уже открывала дверь, ведущую в коридор, когда вздрогнула от звука ее голоса.

– Дорогая, а что у вас с лицом?

Я повернулась. Глаза Виолетты вновь были открыты и смотрели прямо на меня.

– Несчастный случай, – сказала я, помолчав. – Давным‑ давно. Я была еще ребенком.

Она вздохнула и покачала головой.

– Но вы все равно такая красавица!

Я посмотрела на старушку. Никто никогда не называл меня красавицей. Это, очевидно, шутка, верно? Но Виолетта не шутила. Не до шуток было и мне.

– Важно то, что внутри, дорогая, – произнесла она, и ее глаза опять медленно закрылись.

Я прошла по коридору и вышла на улицу, дверь сама захлопнулась за мной.

– Именно так я себе и говорю, – прошептала я, стоя на крыльце.

Меня всегда привлекали церковные погосты, особенно старые. Мне нравились разбросанные там и сям надгробия – словно гранитные валуны среди травы. Нравилось читать высеченные на камне эпитафии, размышлять о бренности человеческой жизни, о тех, кто умер, прожив восемьдесят, а то и девяносто лет. О тех, у кого остались дети, внуки, даже правнуки. О ком скорбят и вспоминают с любовью.

Я знаю, любое кладбище хранит свои красивые печальные истории, там всегда можно найти могилы тех, кто умер раньше положенного времени – в результате несчастного случая или болезни. Обычно в меня вселяют надежду знаки любви и внимания, встречающиеся в таких местах в изобилии: вазы с засохшими цветами, выцветшие пластмассовые игрушки, рождественские погремушки, появляющиеся в конце декабря.

Неудивительно, что дочь священнослужителя добрую половину своего детства провела в церкви. Но я всегда предпочитала оставаться снаружи, разглядывать тисы и кусты бузины, растущие по всему периметру церковного двора, любоваться дикими цветами, появляющимися здесь в изобилии: фиалками и примулами – ранней весной, а когда становилось теплее – колокольчиками и наперстянками. Но в особенности я любила застенчивые незабудки с крошечными цветочками. Они росли повсюду и казались такими уместными на церковном кладбище, словно знак того, что чистые души умерших до сих пор остаются в наших сердцах. Незабудки – мои самые любимые цветы из всех, что растут в Англии. Маму и Ванессу больше интересовали грязные витражи и деревянная резьба внутри церкви, и они всегда качали головами и называли меня Упрямицей. Но впервые в жизни я действительно не пыталась подчеркнуть свою индивидуальность: просто так случилось, что я на самом деле любила церковные кладбища.

Тогда почему мне не понравилось это?

Я несколько раз пробегала мимо старой деревенской церкви Святого Бирина, но ни разу не толкнула железные ворота и не зашла за высокую каменную ограду. И вот я стояла в воротах и осматривалась, постепенно понимая, почему меня сюда не тянуло. Разрушенная церковь и запущенный двор даже издалека производили неприятное впечатление, а когда я подошла ближе, мне стало совсем неуютно.

Я пошла вглубь двора, надо мной возвышалось то, что осталось от средневекового здания: осыпающиеся каменные арки и почерневшие балки. Я заметила едва уловимое движение между старыми балками и поняла, что здесь нашли пристанище летучие мыши. Они к вечеру как раз начали просыпаться.

Вдоль тропинки росли древние липы с большими темными листьями. Суковатые стволы были испещрены непристойными надписями – дело рук не одного поколения местной ребятни. В былое время церковь украшали массивные деревянные двери. Теперь одной створки не было вообще, а вторая висела косо, раскачиваясь на петлях. При сильном ветре она противно скрипела, поэтому я испытала минутное облегчение из‑ за того, что пришла сюда в безветренный день.

Кладбище было окружено высокой, почерневшей от времени каменной стеной, поросшей плющом и лишайником. Вдоль стены росли древние тисы. По ту сторону стены росли просто огромные деревья, в основном березы, но было и несколько орехов. Из‑ за их густых крон на погосте было совсем темно, даже днем, а за ними совершенно не было видно окружающих холмов. Создавалось впечатление, что ты оказался в коконе из стволов и листьев, отрезанный от внешнего мира.

На многих больших деревьях свили гнезда грачи. Видимо, они уже устраивались на ночь, но мой приход вспугнул птиц. Они кружили вокруг церкви, громко каркая, что характерно для этого вида пернатых. На мгновение я задумалась: а может, прийти сюда днем? Но, прекрасно понимая, что не найду времени, стала искать относительно недавние захоронения.

Отпевание Эделины Уитчер проходило в соседнем поселке, по обряд погребения был совершен здесь. Я не была на погребении, нужно было идти на работу, поэтому никогда не видела ее могилу. Я не знаю, почему именно в этот вечер у меня возникла неотложная потребность увидеть ее. Вероятно, я полагала, что, оказавшись возле ее могилы, я вспомню, что именно она сказала о смерти своего мужа. А может быть, я надеялась найти здесь и могилу Уолтера.

Через пару минут грачи успокоились, повисла тишина. Я бродила по погосту в поисках могил членов семьи Уитчер. Дважды я обнаруживала высеченную на камне фамилию Уитчер, но даты относились к началу девятнадцатого века. Вероятно, предки Уолтера. Прошло целых двадцать минут (я уже была готова сдаться, так как совсем стемнело), прежде чем я обнаружила небольшую деревянную табличку с именем Эделины и датами рождения и смерти. Больше ничего, никакой эпитафии, свидетельствующей о скорби любящих потомков, о незабвенности ее светлого образа. Я недолюбливала Эделину, но все равно ужасно грустно, что ее уход остался совершенно не замеченным.

Ни на одной могиле не было имени Уолтера. Я уже собралась возвращаться к воротам, когда заметила на маленьком камне, метрах в трех от могилы Эделины, фамилию Уитчер. «Гарри Уитчер, – гласила надпись. – 1930–1982». 1930‑ й. Гарри был ровесником Уолтера, младшим братом, возможно, двоюродным. Виолетта упоминала о каком‑ то Гарри, ведь так? О том, который попал под поезд. Она упоминала о ком‑ то еще – Альфред? Артур?

Я снова стала бродить по кладбищу, удаляясь от ворот, вглядываясь в надписи на надгробиях. Наконец в самом дальнем углу я обнаружила несколько могил: четыре надгробных камня, маленьких и неприметных, немного в стороне от остальных могил, окруженные зарослями бузины.

Все четыре камня стояли на могилах молодых мужчин, умерших в 1958 году. Двое – в один день, 15 июня, третий – два дня спустя, 17 июня, и четвертый – 18 июня.

Меня охватило любопытство, я вспомнила, что Виолетта говорила о 1958 годе. Арчи. Вот имя, которое она называла. Она сказала, что до 1958 года службы отправлял Арчи. Я решила, что она все перепутала, и не стала обращать внимание на ее слова. Пока она не упомянула о змеях. Как она сказала? Они не пережили суровой зимы?

На секунду я задумалась: неужели кто‑ то привез тайпана в Англию в 1958‑ м? Но этот вид только‑ только открыли в Австралии. Абсолютно нереально! Но даже если и так, существует хоть малейшая вероятность того, что тайпаны могли выжить? Что, приспособившись к новым условиям, колония тайпанов живет и размножается в сельской местности – в Дорсете?

– Тропические змеи не могут жить в холодном климате, – пробормотала я себе под нос.

А была ли я в этом уверена или мне просто хотелось, чтобы так было?

Я наклонилась и еще раз осмотрела четыре надгробия. На первом было написано: «Преподобный Джоэль Морган Фейи ушел от нас во время пожара 15 июня 1958 года. Но он придет к нам, когда поздний дождь оросит землю». Я опять взглянула на обугленные руины церкви, потом повернулась ко второму надгробию. Надпись на нем гласила: «Ларри Ходжес, 17 апреля 1919 – 15 июня 1958. Уверовавшихже будут сопровождать сии знамения». Неужели Ларри тоже погиб при пожаре? Третий камень венчал последний приют Питера Морфета, умершего 17 июня в возрасте тридцати двух лег. Четвертый лежал на могиле Рэймонда Гилларда, умершего 18 июня.

Грачи опять начали кричать, я подпрыгнула от неожиданности. И поняла, насколько у меня натянуты нервы. До моих приключений минувшей ночью я никогда не верила в призраков или иных злобных сверхъестественных существ. Но я готова бросить вызов любому, кто с наступлением ночи чувствует себя на кладбище в своей тарелке. Кроме того, меня стало преследовать странное ощущение – нy, вы понимаете, о чем я, – когда хочется оглянуться через плечо. Знаешь же, что там i никого нет и быть не может, но все равно хочется обернуться.

Я обернулась. Метрах в десяти, не дальше, стояла и смотрела на меня облаченная в черное фигура.

– Добрый вечер, Клара, – произнесла фигура, делая шаг вперед.

– Здравствуйте, преподобный Перси, – ответила я. – Поздновато гуляете.

– Совсем наоборот. – Это было сказано негромким старческим голоском, под стать его обладателю, который проворно обошел куст бузины и присоединился ко мне.

Преподобный Перси – здешний приходской священник. Учитывая мое происхождение, он был одним из немногих, с кем мне приходилось общаться. Никуда от церкви не денешься, если твой отец – архидьякон.

Разумеется, дети священников в период взросления неизменно восстают против семейного уклада. Ванесса в пятнадцать лет, как и ожидалось, слетела с катушек и отказалась даже близко подходить к церкви. Исключением было, пожалуй, полуночное богослужение на Рождество, когда большинство ее приятелей шли в церковь после поздних вечеринок.

Однако в университете она увлеклась движением под названием «Слуги Господа». Через десять лет она стала председателем приходского совета, а теперь еще руководит воскресной школой и работает редактором церковного журнала. Кажется, даже отца приводит в недоумение ее искренний энтузиазм.

Мой собственный протест был не таким театральным. Я никогда не отказывалась посещать церковь, да и сейчас посещаю – раза два в месяц. Но в конце концов я была вынуждена признать, что не разделяю непоколебимых убеждений своего отца. Не то чтобы я не верила в Бога, я до сих пор ощущаю умиротворение во время церковной службы. Просто у меня в сердце нет бездумной, безоговорочной веры.

Но старые привычки тяжело ломать. Поэтому я познакомилась с преподобным Персивалем Стэнси, как только переехала в этот поселок. Раз в месяц я причащалась и, насколько позволяло воспитание, отвергала все его попытки завербовать меня в церковный хор.

– Может, я вам смогу чем‑ нибудь помочь, дорогая? – спросил он, оказавшись на маленьком пятачке, который образовывали четыре надгробия и кладбищенская стена.

– Вы служили здесь в 1958 году, преподобный отче? – спросила я.

– Да Бог с вами, голубушка, неужели вы думаете, что я такой старый? – усмехнулся преподобный Стэнси.

«Да вам уже хорошо за семьдесят», – был бы честный ответ, но я сочла за лучшее промолчать. Конечно, маловероятно, чтобы он служил в одном приходе более пятидесяти лет.

Преподобный Стэнси с неподдельным интересом читал надписи на надгробиях.

– Я приехал сюда в 1970 году, – сказал он. – В этой церкви я никогда службу не отправлял.

– Вы знаете, когда случился пожар?

Он взглянул поверх моего плеча на церковь, теперь совершенно черную на фоне пурпурного неба.

– Задолго до моего приезда, – ответил он. – Поговаривали о том, что надо бы собрать деньги и отстроить церковь заново, но в поселке никто эту идею не поддержал. Через некоторое время и колокол сорвало ветром.

Он положил руку мне на плечо.

– Холодает, дорогая. Проводить вас к машине?

Сама мысль о том, что моим провожатым будет древний старичок, была забавной, но очень милой. Я с благодарностью приняла предложение. Мы направились к воротам. Вокруг нас постоянно шуршали чьи‑ то крылья, несколько раз Я заметила, как преподобный вздрагивал.

– Отче, я думала об Уолтере. Уолтере Уитчере. Пыталась вспомнить, когда он умер. Вы не помните?

Преподобный Перси споткнулся, я поддержала его, чтобы он не упал.

– Гм, дайте подумать… Спасибо, дорогая. – Он восстановил равновесие, и мы двинулись дальше. – Ведь похорон не было, я прав? Я, разумеется, предложил, но Эделина сказала мне, что будет тихое отпевание в больнице, которое проведет тамошний капеллан.

– Да, я тоже об этом слышала. Только не помню, когда это было.

– Дайте подумать. В сентябре, верно? Да, точно, в сентябре, ближе к середине месяца, потому что, когда я вернулся от Эделины, миссис Роберте попросила меня осмотреть церковь. Они как раз закончили украшать ее к Празднику урожая. Значит, это была середина сентября.

Я была с ним согласна. Тогда почему не сохранилась запись о смерти?

– Вы навещали его в больнице?

– Я даже не знал, что он туда попал, дорогая, – ответил он. – За все годы, что я здесь, никто из Уитчеров ни разу не приходил в церковь. Я вынужден полагаться на то, что говорят другие.

– Конечно, я понимаю. – И тут я кое‑ что припомнила. – Я обнаружила могилу Гарри Уитчера. Вы его знали?

– Гарри… да. Бедняга. Ужасный несчастный случай.

– Они были родственниками?

– Вас очень заинтересовали Уитчеры, дорогая? А вот и ваша машина. И моя.

Я попрощалась с преподобным Перси и пообещала вскоре заглянуть к нему в церковь. Я поехала вслед за ним на холм по дороге, которая вела к поселку. Я свернула на Бурн‑ лейн, а священник поехал дальше, повернул за угол и скрылся из виду.

Я припарковалась у своего дома и взглянула на дом Салли. В окнах было темно, и ее машины нигде не было видно. По пути домой я остановилась у хозяйственного магазина и купила четыре сверхмощные задвижки. Прежде чем лечь спать, их нужно было поставить на обе входные двери, сверху и снизу. Далее если у кого‑ то и был ключ от дверей моего дома, больше он не сможет войти, когда я сплю. Разумеется, если меня дома не будет, это совсем другое дело. Верно, нужно сменить замки.

Я устала и хотела есть. Накормила совят, понаблюдала, как они устраиваются на ночь. Холодильник был до отказа набит зеленью и овощами, но я была не в состоянии ничего мыть и резать. Я насыпала в тарелку хлопьев и села за стол, наблюдая, как совята ерзают, чтобы поуютнее прижаться друг к дружке. Я осилила лишь половину ужина.

Повинуясь внезапному порыву, я схватила трубку телефона. Нашла в памяти нужный помер и ждала, пока мне не ответил знакомый женский голос.

– Это Клара Беннинг, ваша соседка. Надеюсь, я не…

– Клара, здравствуйте! Как ваши дела? Я как раз укладываю Софию спать. Хотите заглянуть к нам, навестить ее?

– Спасибо за приглашение. У меня… Можно задать вам вопрос? О том утре, когда вы обнаружили гадюку?

– Конечно. – Голос Линси Хьюстон, такой дружелюбный и живой еще секунду назад, стал звучать тихо и настороженно, и неудивительно: любой матери тяжело вспоминать о том, что ее ребенок был на волосок от смерти.

– Когда я пришла к вам утром, мне показалось, что я видела мокрые следы в коридоре.

– Правда? – Голос вновь живой, но какой‑ то нервный.

– Я просто… не хочу вас пугать, уверена, что это пустяки… – Я запнулась, уже жалея о том, что позвонила.

– Я тоже их заметила, – сказала Линси. – Только решила, что это ваши. Или врачей со «скорой помощи».

– А, пустяки. Не стоило мне вспоминать об этом.

– Дэниел рано спустился вниз. Сказал, что проснулся от какого‑ то шума.

– Он что‑ нибудь заметил?

– Не помню, когда он вернулся в спальню – я тут же снова заснула. Но уверена, если бы он что‑ то заметил, рассказал бы мне.

– Конечно, рассказал бы. Прошу прощения, не стоило вас беспокоить. Вам, очевидно, пора укладывать Софию.

– Мы были бы рады, если бы вы пришли к нам поужинать. Мы могли бы позвать кого‑ то из соседей. Как насчет…

– Ой, у меня звонок на второй линии. Наверное, что‑ то срочное. Спасибо. Спокойной ночи.

За окнами совсем стемнело. Светила луна, но она была всего лишь в первой четверти, к тому же было облачно. Я сбежала трусцой с холма, пересекла лужайку и направлялась к Боттом‑ лейн.

Не знаю, о чем я думала. Я не говорила себе: «Беги к дому Уитчеров…», потому что не знала, какой придумать повод. Единственное, что мне было известно: нарушен порядок размеренной жизни английского поселка. В тихих английских поселках люди не умирают от укусов змей. Они не просыпаются от того, что в их дома вползают ядовитые тропические змеи. И уж точно, здесь люди не восстают из мертвых.

Я добежала до конца Боттом‑ лейн и остановилась. Тот, кто сказал: «Мой дом – моя крепость», явно имел в виду дом Уолтера. Я пробегала мимо столько раз, но никогда не задумывалась над тем, что это место действительно неприступно. Сад был обнесен низкой каменной изгородью. Поверх нее Уолтер натянул металлическую сетку, а перед ней разрослась живая изгородь, густая и колючая. Он намеренно выбрал растения, которые сплетаются стеной и имеют шипы. Изгородь достигала в высоту более двух метров. Если вооружиться мощными секаторами, вероятно, можно было ее преодолеть, но это заняло бы немало времени. Единственные ворота были метра полтора высотой, с острыми выступами наверху. Можно подставить лестницу и перемахнуть через ворота, но только это не под силу восьмидесятилетнему старику. Если Уолтер жив и обитает в этом доме, воротами он не пользуется. Я решила обойти ограждение по периметру, посмотреть, есть ли где‑ нибудь калитка.

Я не взяла с собой фонарик – не думала, что понадобится. Я довольно неплохо вижу в темноте. Нас с коллегами постоянно вызывают ночью спасать кого‑ нибудь, поэтому я привыкла пробираться быстро и бесшумно по темному поселку и его окрестностям. Мы проходим мимо рыбаков, всего в двух‑ трех метрах от них, а они даже не подозревают о нашем присутствии. Держась с подветренной стороны, мы наблюдаем за играми барсуков, подойдя настолько близко, что могли бы при желании в этих играх поучаствовать. Мы даже видели олениху, кормящую детеныша, и они не выказали ни малейшего беспокойства.

Весь фокус в предельной сосредоточенности на происходящем, необходимо видеть и слышать все вокруг – заметить копошащуюся у твоих ног букашку, уловить запах лисицы. Попробуйте как‑ нибудь. Выбросьте из головы все мысли и отпустите на волю чувства. Это удивительно, и в то же время как это успокаивает, когда чувствуешь, что ты дитя ночи.

В тот вечер я опростоволосилась, потому что голова моя была занята посторонними мыслями. Я не сосредоточилась на происходящем вокруг меня, думала о другом, разглядывала изгородь вокруг дома Уитчеров, пытаясь отыскать хоть что‑ то похожее на вход. В противном случае я сразу бы уловила слабые звуки, идущие с пустыря по ту сторону тропинки. Почувствовала бы опасность, неминуемую угрозу, услышала бы, что ко мне подкрадываются. Хотя я обратила внимание на негромкое шуршание – вероятно, большое животное пробиралось в густой траве. Я остановилась. Мертвая тишина.

Я продолжила свой путь, понима'я, что отхожу все дальше от поселка, лишая себя возможности получить помощь, если эти звуки издавал не олень, не лисица и не барсук. Прошла еще метров десять.

Новый звук. Маленький камешек стукнулся о большой. Явно там кто‑ то был. Некто двигался одновременно со мной. Животное? Интересно, мое любопытство перевесит страх? Странная мысль в такой момент. Я замерла, прислушиваясь, и поняла: всего в метре‑ другом от меня, за негустой порослью орешника и бузины кто‑ то делает то же самое – стоит и прислушивается. Я ничего не слышала, но каждый волосок на моем теле вздыбился, и я не удивилась бы, опустив глаза и увидев, что моя грудная клетка ходит ходуном, – так громко и неистово билось мое сердце.

Я сделала два шага назад, опасаясь нападения из‑ за кустов. Еще один шаг, и я споткнулась. Повернулась и вновь пошла, делая по возможности широкие шаги, ежесекундно оглядываясь через плечо. Мне казалось, что я продолжаю слышать движение на пустыре, но из‑ за бешено колотящегося сердца я не могла быть в этом уверена. До поселка было еще не близко, и криков о помощи, случись такая необходимость, никто бы не услышал.