Лорел Гамильтон 22 страница

– Ничего страшного, пока на работу полиции это не будет влиять.

– Ладно, вернемся к работе полиции. – Он посмотрел на Эдуарда, полез в карман и вытащил блокнот. – Какова причина смерти вампирши в номере отеля?

– Когда погиб ее подвластный зверь, мастер этого не смог пережить. Так иногда бывает: убьешь одного – погибают все.

– Полиция иногда убивает оборотней, которые сторожат логова вампиров, но мастер остается жив.

– У многих мастеров вампиров есть звери, которыми они управляют, но «подвластный» зверь, или «зверь зова» вампира – это некоторый аналог слуги‑ человека.

– Так называют человека, который помогает вампиру под влиянием воздействия на мозг? – спросил Дольф.

– Я тоже так когда‑ то думала, но слуга‑ человек – это больше, чем ты сказал, Дольф. Это человек, связанный с противоестественным, связанный мистическим образом с вампиром. Иногда вампир переживает смерть слуги, но редко когда слуга переживает смерть вампира. Видела я такое, что тело остается жить, но слуга теряет рассудок от смерти мастера. Но у этой тигрицы‑ оборотня были такие способности к исцелению, каких у нее не должно было быть. Как будто она лучшее взяла в смысле залечивания ран от обоих миров: заживление ран, как у оборотня, и умение гниющих вампиров смеяться над пулями, даже серебряными.

– Я думал, ты только очнулась?

– Это правда.

– Откуда ты узнала, что она гниет?

– Я не знала, но у ее зверя раны заживали как у гниющего вампира, я и решила, что она из них. Но если даже и так, ее подвластный зверь не должен был иметь такую тесную связь с вампирскими возможностями. Это необычно, и очень необычно. Как будто связь между мастером и слугой теснее, чем это нормально.

– Кстати, она стала гнить сразу, как только мы ей голову отрезали, – добавил Эдуард.

– Ола… Отто наверняка был разочарован.

– Был, но они хотя бы не пахнут так, как выглядят. Кстати, почему это? – спросил Эдуард. – Я, естественно, не в обиде, но почему они не пахнут как гниющий труп?

– Не знаю. Может быть, потому что это не настоящее гниение. Как будто они, вампиры, доходят до определенной стадии гниения – и останавливаются. Запах идет от разложения. Раз вампиры на самом деле не гниют, то разложения нет, и нет запаха. – Я пожала плечами: – Честно говоря, это всего лишь теория, достоверно я не знаю. Не думаю, что их вообще больше горстки. Не слишком распространенный тип вампиров, по крайней мере в этой стране.

– Все они – гниющие трупы, Анита, – сказал Дольф.

– Нет, – ответила я и отлично встретила его взгляд. – Не все. Если увидишь обычного вампира в таком виде, настолько сгнившего, значит, у него наступила истинная смерть. А вот гниющий может гнить прямо у тебя на глазах, а потом восстановиться. Он может выглядеть и как ходячий мертвец, и нормально.

– Нормально, – повторил Дольф и хмыкнул.

– Нормально, как все они. – Я повернулась к Эдуарду: – Известно, куда девался второй вампир?

Ответил Дольф:

– Известно, что белый мужчина с виду около тридцати лет, волосы каштановые, короткие, джинсы и джинсовая куртка, с большим кофром, вышел, сел в автомобиль и уехал на глазах у двух патрульных.

– А они смотрели и ничего не сделали?

– Свидетели инцидента рассказывают, что он им сказал… – Дольф перелистнул блокнот: «Вы ведь меня пропустите к машине? » Полисмены ответили: «Да, конечно».

– Черт, Оби‑ Вана изобразил.

– Кого? – переспросили Эдуард и Дольф одновременно.

– Из «Звездных войн». «Это не те дроиды, которых ты ищешь».

Эдуард усмехнулся.

– Ага, пока мы с Отто разбирали вторую вампиршу на части, этот играл в Оби‑ Вана.

– Ему пришлось это проделать с несколькими полисменами – в каком‑ то варианте, быть может, – сказал Дольф. – Когда он оттуда выезжал, полиция окружила весь отель. Я думал, день для вампиров – неблагоприятное время.

– Я думаю, вампирша лежала в кофре. Мое предположение – всего лишь предположение: как та тигрица переняла способности своего мастера к исцелению, так и слуга‑ человек второй вампирши перенял от нее умение затуманивать умы. Я никогда о таком не слышала, но это похоже на правду. Если узнаю какую‑ нибудь теорию, похожую на правду больше, скажу вам.

– Откуда ты знала, что они будут в том отеле, Анита? – спросил Дольф.

– Я тебе сказала: от своего информатора.

– Этот информатор – вампир?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– Это человек?

– Я тебе все равно не назову имени, так какая разница?

– Сколько вампиров замешано в этих убийствах?

– О двоих я знаю наверняка.

– Насколько сильна твоя связь с твоим мастером, Анита?

– Что? – вытаращилась я на него.

Он смотрел на меня, и в глазах его не было гнева – только настойчивый вопрос. Который он и повторил.

У меня пульс забился в глотке, я не могла ничего с этим поделать. Но голос был почти нормальный, когда я ответила:

– Мы собираемся ловить этих гадов или снова заниматься твоим пунктиком: насколько тесная и личная у меня связь с вампирами? Извини, что разочаровываю тебя, Дольф. Очень обидно, что ты не одобряешь мою личную жизнь, но у нас тут трупы на нашей земле. И раненые. Так можем ли мы, бога и всего святого ради, сосредоточиться на этом, а не на твоем пунктике, который тебе покоя не дает?

Он медленно опустил веки, открыл снова, глядя все теми же коповскими глазами.

– Хорошо. Как был ранен Питер Блэк и кто он вообще такой?

Я глянула на Эдуарда, потому что понятия не имела, какую он предложил легенду. Но сомневалась, что там была только правда и вся правда.

– Ну, лейтенант! – сказал Эдуард. – Я же вам все это рассказал.

– Я хочу услышать версию Аниты.

– Моя версия, как ты знаешь, всего лишь версия, а не правда, – ответила я.

– Я думаю, ты не говорила мне всей правды с той самой минуты, как стала встречаться с этим чертовым кровососом.

– В политическом смысле этот чертов кровосос называется мастером города.

– И тебе он тоже мастер, Анита?

– В смысле?

– Ты слуга‑ человек мастера этого города?

Я как‑ то выдала себя перед детективом Смитом – сделала это, чтобы спасти жизнь одного доброго самаритянина – вампира. Очевидно, Смит меня не выдал. Пиво ему с меня.

Секунду я должна была подумать перед ответом Дольфу. Эдуард мне эту секунду дал.

– Извините, лейтенант, но мне ваш назойливый интерес к личной жизни маршала Блейк не совсем понятен. Тем более что он отвлекает нас от расследования и поимки двойного убийцы.

Дольф, будто не слыша, не сводил с меня холодных глаз копа. Если бы я знала, что программа федеральных маршалов нормально отнесется к факту моего пребывания слугой у Жан‑ Клода, я бы просто ответила «да», но так как такой уверенности не было, надо было либо соврать, либо увести разговор в сторону.

– Знаешь что, Дольф? Я тут стараюсь вести себя профессионально, но ты меня спрашиваешь, с кем я трахаюсь, вообще постоянно педалируешь вопросы секса. Ты в отпуске был, что ли, когда вводили понятие сексуального харассмента?

– То есть ты принадлежишь ему по‑ настоящему?

– Я никому не принадлежу, Дольф. Я настолько принадлежу только сама себе, что некоторых это отпугивает. Реквием хочет мной владеть – это тот вампир, который сейчас вышел, если ты тогда не расслышал имя. Я не хочу быть ни в чьем владении. Ни в чьем. И Жан‑ Клод это понимает как ни один человек, с которым я встречалась. Может быть, это же видит и твой сын в своей невесте, Дольф. Может, она его понимает в том, в чем ты никогда не поймешь.

Это было зло и намеренно, но этот разговор надо было кончать.

– Мою семью сюда не припутывай, – сказал он тихо, тщательно выговаривая слова.

– Не буду, если ты тоже перестанешь. Твоя одержимость вампирами и моей личной жизнью началась примерно тогда, когда твой сын заключил помолвку с вампиршей. Моей вины в этом нет. Я их не знакомила. Я даже не знала, что он это сделал, пока ты мне не сказал.

– Знал мастер города. Просто он не сказал тебе.

– Ты думаешь, значит, что это Жан‑ Клод натравил ту вампиршу соблазнить твоего сына?

Он посмотрел на меня многозначительно.

– Анита, ты не единственный сейчас охотник на вампиров в этой стране. И даже не единственный со значком. Мне говорили, что власть мастера города абсолютна. Что ни один местный вампир ничего без его разрешения не делает.

– Если бы это еще было правдой. Невеста твоего сына принадлежит к Церкви Вечной Жизни, и она теперь – проблема Малькольма, а не Жан‑ Клода. Церковь Вечной Жизни в стране вампиров – автономная маленькая вселенная. Честно говоря, другие вампиры несколько озадачены: как иметь дело с церковью, где прихожане делают такие глупости, как, скажем, встречаться с сыном полицейского.

– Почему это глупость?

– Потому что полисмены в массе своей по‑ прежнему ненавидят вампиров. И лучшая политика – оставить копов в покое. Ни один из вампиров Жан‑ Клода ни к одному полицейскому и близко ни за чем не подойдет.

– К тебе он сам подошел.

– Когда мы начали встречаться, я еще не была копом.

– Нет, была истребительницей вампиров. Ему не следовало к тебе приближаться, да и ты должна была понимать, что от него держаться надо подальше.

– С кем я встречаюсь, Дольф, никак не твое дело.

– Мое, если оно мешает твоей работе.

– Я свою работу теперь делаю лучше именно потому, что ближе к монстрам и знаю их лично. – Я попыталась сесть – надоело, что он надо мной нависает. Живот тянуло, но боли не было. – Ты полагаешься в своей работе на мое знание монстров. Да каждый коп, что идет ко мне за помощью, рассчитывает, что я знаю о монстрах больше, чем он. А откуда, ты думаешь, я все это знаю? Оттого, что держу их на расстоянии и ненавижу, как ненавидишь их ты? Они не любят разговаривать с теми, кто их считает дерьмом. Не дают информацию тем, кто их заведомо ненавидит. Уж если тебе нужна чья‑ то помощь, так не плюй в протянутую руку.

– И сколько у тебя этих протянутых рук, Анита?

Невинный вопрос, но прозвучал мерзко.

– Достаточно, чтобы тебе помочь каждый раз, как ты меня зовешь.

Он снова закрыл глаза, смял блокнот в кулаке так, что раздался звук рвущейся бумаги.

– Если бы я тебя оставил там, где нашел, где ты поднимала мертвецов, ты бы никогда не встретилась с Жан‑ Клодом. Впервые ты попала в его клуб по делам полиции. По моим делам.

Он открыл глаза – в них стояла боль.

– Мы делали свою работу, Дольф.

– Когда ты смотришь в зеркало, тебе этих слов хватает, Анита? К концу дня тебе достаточно сказать, что мы делали свою работу, Анита?

– Иногда да. Иногда нет.

– Ты ликантроп?

– Нет.

– Твой анализ крови говорит другое.

– От моего анализа крови у врачей глаза на лоб лезут, и то же самое – в любой лаборатории, куда его посылали.

– Ты знаешь, что ты – носитель ликантропии?

– Да, четыре разных штамма.

– Ты знала.

– Выяснилось в больнице в Филадельфии, после дела зомби и ФБР.

– Ты об этом никому здесь не говорила.

– Ты меня ненавидел, что я встречаюсь с оборотнями. Узнай ты, что я носитель… – я развела руками. – Полагаться на твою реакцию я не могла себе позволить.

Он кивнул:

– Ты права. Ты права, что не сказала мне, но могла сказать Зебровски или кому угодно.

– Это на мою работу не влияет, Дольф. У меня болезнь, проходящая в бессимптомной форме. И никого это не касается, пока не сказывается на моей работе.

Но про себя я подумала: а что если какой‑ нибудь почти‑ зверь, что я в себе ношу, сорвется с цепи посреди расследования дела? Это было бы плохо. Ardeur у меня почти под контролем, так вот – теперь завелось еще что‑ то, что может помешать мне в полицейской работе.

– Анита, ты слышала, что я сказал?

– Прости, прослушала.

– Я спросил: откуда ты знаешь, что не сказывается? Откуда ты знаешь, что твои связи с монстрами не окрашивают твой выбор решений?

– Дольф, я устала. Устала, и мне нужно отдохнуть.

Почему я раньше не подумала? Я же в больнице, я могла просто застонать, что мне больно! Ой, торможу я сегодня…

Он расправил свой блокнот, попытался его разгладить, насколько это было возможно. Потом попробовал вложить обратно в карман, но блокнот покоробился и не хотел влезать. В конце концов Дольф оставил его в руке.

– Когда отдохнешь, я хочу поговорить с тобой. У тебя столько завелось секретов от твоих друзей, что приходится нам задуматься, на чьей же ты стороне.

– Уходи, Дольф. Просто уйди сейчас.

– Но он вот остается, – показал Дольф на Эдуарда.

– Он меня не оскорблял. Вел себя исключительно профессионально.

– Наверное, я это заслужил.

Кажется, он хотел сказать еще что‑ то, но просто протянул руку. Эдуард не сразу, но вернул ему пистолет. И Дольф просто вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Эдуард сунул свой пистолет в кобуру и подождал несколько секунд, потом мы переглянулись.

– Ты не сможешь долго уходить от ответов, Анита.

– Я знаю.

– И не только тебе грозит беда.

– Ричард, – кивнула я.

– Он намекал.

– Если бы он знал, намеком бы не ограничился.

– Лейтенант Сторр не глуп.

– Я никогда и не говорила, что глуп.

– От ненависти он кое в чем кажется иногда глупым, но от нее же становится очень целеустремленным. И если эта цель – ты или твои друзья, то…

– Да знаю я, Эдуард, знаю.

– И что ты собираешься делать?

– Нет такого закона, который запретил бы мне встречаться с монстрами. С точки зрения закона это то же самое, что запретить федеральному агенту встречаться не с белыми. С точки зрения пиара – просто кошмар.

– Кстати, насчет слуги‑ человека: этот вопрос в федеральных правилах не упоминается.

– Ты проверял?

– Перед тем, как принять значок, прочел. Ничего не сказано, что тебе нельзя быть слугой Жан‑ Клода и федеральным маршалом.

– Потому что законы друг с другом не увязаны.

– Не важно, Анита. Важно другое: если даже Дольф узнает, ты прикрыта.

– По закону – да, но есть другие способы от тебя избавиться, если копы захотят, чтобы тебя на этой работе не было.

– Например, не вызывать тебя на дела.

– Дольф уже это делает.

– Я думаю, в их глазах спать с противником – так же плохо, как всякая метафизическая связь. Если не хуже.

Я подумала и ответила:

– В метафизике они не разбираются, а что такое трах – знают.

– Твоего лейтенанта почти так же, как с кем ты спишь, беспокоит, что ты спишь со многими.

– Многие копы в глубине души – ханжи.

– Да, лейтенант Сторр был бы так же в тебе разочарован, если бы ты спала только с людьми.

– Мне кажется, он видит себя чем‑ то вроде моего приемного отца.

– А ты кем его видишь?

– Мой начальник – в определенном смысле. Когда‑ то был моим другом – я так думала.

– Ты села – тебе не больно?

Я задумалась, прислушалась к своим ощущениям, выискивая, нет ли боли. Глубоко вдохнула, всей диафрагмой.

– Тянет кое‑ где, но не болит. Такое же тянущее ощущение, как когда не растягивается рубцовая ткань. Тебе оно знакомо?

– Знакомо.

– У тебя же нет таких жутких шрамов, как у меня?

– Про это знает только Донна, – улыбнулся он.

– А как там Питер, на самом‑ то деле?

– Держится храбро.

– Да Эдуард, я же не про то. Ему будут делать инъекцию или нет?

– Продолжают обсуждать.

– Ты должен сказать Донне.

– Она была бы за инъекцию.

– По закону решение принимает она.

– Одна из причин, по которым мы его сделали Питером Блэком – это чтобы он мог принимать решения. Я говорил с твоими мохнатыми друзьями – тигриную ликантропию сложнее всего подцепить. И она одна из немногих, которые держатся в семьях и могут быть унаследованы.

– Для меня это новость.

– Очевидно, тигры хранят это как семейную тайну. Я говорил с единственной в этом городе тигрицей.

– Кристиной.

Он кивнул:

– Ты знала, что она сбежала в город, где тигров нет, чтобы ее не вынудили породниться с неким кланом тигров‑ оборотней?

– Не знала… хотя постой, помню, Кристина говорила, что Соледад вынуждена была приехать в Сент‑ Луис, чтобы избежать брака по сговору. Говорила, что тигры предпочитают вступать в браки среди своих.

– Такова была у нее легенда.

– И хорошая была легенда?

– Отличная. Я видел ее документы – с виду настоящие. Великолепно подделаны – я в этом разбираюсь.

– Не сомневаюсь.

Он глянул на меня – выглянул настоящий Эдуард из глаз Теда Форрестера. Всегда первыми к настоящему виду у него возвращаются глаза. Интересное явление – примерно то же происходит обычно у ликантропов при превращении.

– Спасибо, что послала тогда к нам Грэхема. У них как раз в той инъекции был тигр – стандарт такой, потому что это наиболее редкий штамм. Сейчас послали за новым, чтобы был не тигр.

– Он согласится на укол?

– А ты бы на его месте как поступила?

Я подумала.

– Меня как раз спрашивать не стоит, Эдуард. Меня достаточно часто грызли, и я рисковала без прививки. Пока что все обошлось.

– Такой инъекции тогда не существовало. Ты бы согласилась тогда?

– Я не могу принимать решение за тебя или за Питера. Он не мой ребенок.

– По рассказам других оборотней выходит, что лучше быть кем угодно, только не тигром.

– Почему так?

– Я уже сказал: они настаивают на браках внутри клана, чтобы все были в родстве. Они найдут Питера и будут предлагать ему своих девушек, пытаясь заманить к себе. Если не получится, за ними числятся и похищения.

– Противозаконно, – сказала я.

– Они почти всех своих детей учат дома, не в школе.

– Крайний изоляционизм.

– Питера идея стать тигром‑ оборотнем совершенно не привлекает. Он не очень любит людей, которые ему говорят, что делать и чего не делать.

– Ему шестнадцать, – напомнила я. – В этом возрасте мало кто любит, чтобы им командовали.

– Не думаю, что он это перерастет.

– Он слушается приказов твоих и Клодии.

– Он слушается тех, кого уважает, а это уважение надо заслужить. Я не дам какому‑ нибудь тигриному клану наложить на него лапы, Анита.

– Они не смогут тебя заставить, и Питера тоже. Кристина живет в Сент‑ Луисе уже несколько лет, и ее ни разу не беспокоили – насколько мне известно.

– В Соединенных Штатах известны четыре клана тигров, и все они держатся особняком. В их культуре есть различение между чистокровным – наследственная ликантропия, и атакованными. Получить тигриную ликантропию – это рассматривается как награда за отлично сделанную работу. Давать ее тому, кого не ценишь – грех.

– Похоже по описанию на вампиров. У них примерно такое же отношение к слугам‑ людям и подвластным зверям. Но я прилично видела такого, когда теми и другими становились насильно, а не добровольно.

– А ты добровольно? – спросил он, и глаза его были сейчас совсем Эдуардовыми.

Я вздохнула:

– Скажу я «нет», ты начнешь думать какие‑ то глупости?

– Нет, ты его любишь. Я этого не понимаю, но вижу.

– А я про тебя с Донной не понимаю.

– Знаю.

– Сперва я не желала, но как‑ то это произошло. Хотя к теперешнему состоянию никто меня не вынуждал.

– Ходят слухи, что ты и есть власть за кулисами. Та, кто дергает за ниточки.

– Не всякому слуху верь.

– Если бы я верил им всем, то побоялся бы находиться с тобой наедине.

Я уставилась на него, пытаясь прочитать что‑ нибудь по этому непроницаемому лицу.

– Мне лучше не знать, что говорят обо мне за моей спиной?

– Лучше не знать.

Я кивнула:

– Хорошо, тогда зови доктора – посмотрим, могу ли я стоять и двигаться.

– Анита, прошло только десять часов. Не может быть, чтобы ты уже совсем выздоровела.

– Заодно и узнаем.

– Если ты можешь так быстро выздоравливать, то это некоторые из слухов подтверждает.

– Тебе про меня в полиции сказали?

– Там не все знают о нашей дружбе.

– Так что за слухи?

– Что ты оборотень.

– Среди моих ближайших друзей есть оборотни, – сказала я.

– В смысле?

– В смысле, что зови доктора. Я не собираюсь валяться в постели, чтобы люди не дай бог не подумали то, что они уже думают. На самом деле даже некоторые оборотни уже считают меня одной из них – по ощущению от моей энергии.

– Тебе чем‑ то повредит еще остаться в постели?

– Какая тебе разница, что меня будут считать оборотнем?

– Разница в том, что когда Питер увидит тебя на ногах, то почувствует свою слабость. А он хочет быть весь из себя такой мачо.

– Если врачи скажут, что я слишком еще больна и не могу передвигаться, я останусь в постели. Я‑ то уж точно не мачо.

– Нет. Но у Питера такие же раны, как у тебя, и он знает, как они ощущаются.

– У него раны не заживают быстрее нормы?

– Вроде бы нет. А что?

– Признак не стопроцентный, но часто бывает, что когда жертва заболевает ликантропией, раны заживают не по‑ человечески быстро.

– Всегда?

– Нет, но бывает. Смертельные раны заживают быстрее. А не столь критичные – иногда да, иногда нет.

– Что мне сказать Питеру про инъекцию?

Я покачала головой:

– Этого решения я принимать не могу. И не буду.

Я глядела на него, изучала лицо, где не было ни жизнерадостности Теда, ни холода Эдуарда. А была в этом лице настоящая боль и, быть может, вина. Так как я думала, что глупо было тащить Питера в эту кашу, я ничем не могла ему помочь. Питер не был готов к таким серьезным делам. И самый тут стыд и срам, что через пару лет он уже вполне был бы.

– Ты думаешь, что я зря его привез и что он не был готов.

– Слушай, я тебе это сказала сразу, когда его увидела. Тебе не пришлось читать мои мысли, Эдуард, я обычно говорю тебе, что думаю.

– Ладно, так что ты думаешь?

– Ну, блин… – Я вздохнула. – Хорошо. Конечно, не надо было тебе его сюда тащить. В бою он произвел на меня хорошее впечатление – держался и помнил, чему его учили. Через пару‑ тройку лет, если он захотел бы пойти по стопам отца – вперед. Но ему еще учиться и учиться. Слегка ему надо будет закалиться перед тем, как ты снова бросишь его в стаю волков.

Эдуард кивнул:

– Я оказался слаб. А никогда раньше я слабым не был, Анита. Донна, Бекки, Питер – они сделали меня слабым. Они мне помешали, заставили дрогнуть.

– Они ничего тебе не сделали, Эдуард. Твое отношение к ним, твои чувства к ним – вот что тебя переменило.

– Не уверен, что в лучшую сторону.

Я снова вздохнула:

– Знакомое чувство.

– Я допустил, чтобы тебя ранили.

– Я не об этом. – Я снова легла на кровать. Сидеть было не больно, но и не особо комфортно. – Я хотела сказать, что когда любишь кого‑ то, это тебя меняет. И меня тоже изменило. Я в чем‑ то стала мягче, в чем‑ то жестче. Но не скомпрометировала себя так сильно, как ты.

– В каком смысле?

– Я не пытаюсь жить ни с кем, скрывая, кто я такая. Не вожу восьмилетнюю девочку на балет.

– У меня расписание не такое жесткое, как у Донны.

– Да понятно. Она там занята своей метафизической лавочкой, помню, но я не об этом. Я о том, что я не пытаюсь вести нормальную жизнь. И не пытаюсь даже притворяться, что моя суть и мои занятия – вещь нормальная.

– Будь у тебя дети, ты бы должна была попытаться.

Я кивнула:

– Переполох с беременностью месяц назад заставил меня об этом подумать. Но я не представляю себе, что когда‑ нибудь забеременею намеренно. Если это произойдет случайно – разберемся, но моя такая жизнь с младенцами несовместима.

– Ты хочешь сказать, что и моя тоже.

Голос его прозвучал грустно, чего я не ожидала.

– Нет, я хочу сказать, что этого я не знаю. У меня не выйдет, потому что я женщина. Это я бы вынашивала ребенка – упаси меня боже – и кормила бы. Чистая биология затрудняет мне работу с пистолетами и деторождение одновременно.

– И я не могу жениться на Донне?

У меня в голове просто вопило: «Нет, нет, нет! » Но вслух я сказала:

– Опять‑ таки не могу ответить. Слушай, Эдуард, у меня со своей жизнью полные непонятки, я не могу еще и твоей управлять.

Он глянул на меня. Взгляд был Эдуарда, но что‑ то в этих глазах уже не было холодным, оно было теплым, даже жарким. Я видела, как собирается в этих глазах сила личности, умеющей убивать. Но зачем?

– Эдуард, – сказала я тихо. – Не делай прямо сейчас ничего такого, о чем пожалеешь потом.

– Мы убьем вампира, который это сделал, – сказал он.

– Это конечно. Я говорю, не принимай никаких поспешных решений насчет Донны и детей. Я мало знаю, но знаю одно: если Питер начнет покрываться шерстью, ты им будешь нужен даже больше, чем раньше.

– Если это случится, я могу привести его сюда говорить с твоими друзьями?

– Да, конечно.

Он кивнул, посмотрел на меня, и глаза его слегка смягчились.

– Я знаю, ты думаешь, что я должен оставить Донну и детей. Тебе всегда это казалось неудачной попыткой.

– Может быть. Но ты их любишь, а они тебя. Любовь тяжело найти, Эдуард, и никогда нельзя ее выбрасывать только потому, что вариант неудачный.

Он засмеялся:

– А это уже вообще бессмыслица.

– Я просто ищу слова. Я хотела сказать, что вы друг друга любите. Если ты можешь оставить Питера дома достаточно надолго, чтобы он завершил обучение… ну, еще несколько лет, тогда – если он захочет – можно будет взять его в семейный бизнес. Но сейчас он не готов. Топни ногой, объясни как есть и сумей настоять на своем решении.

Он кивнул.

– Ты думаешь, это можно сделать?

– Я думаю, что это небольшое приключение его несколько отрезвило.

Он снова кивнул:

– Пойду найду врача.

И вышел, не оглядываясь. Я осталась лежать, слушая внезапно наступившую тишину. Я молила бога, чтобы Питер не стал ликантропом. Я молилась, чтобы совет не позволил Арлекину объявить нам войну. Я молилась, чтобы все мы остались живы. Ну, для Циско уже поздно, к сожалению. Не слишком хорошо я его знала, но погиб он, защищая меня. Погиб восемнадцати лет, делая свою работу, защищая тех, кого подписался защищать. Почетная смерть, хорошая смерть, только почему же мне от этого не легче? Были у него родные? Отец и мать? Девушка? Кто сейчас его оплакивает? Или никого не было? И только мы у него были, товарищи по работе и друзья? Странно, но от этой мысли стало еще грустнее, чем от предыдущих.

В дверь постучали, тихо и вежливо. Эдуард стучать не стал бы, а если бы постучал доктор, он бы вошел, не ожидая ответа. Кто в больнице стучит?

– Кто там? – спросила я.

– Истина, – ответили из‑ за двери.

– И Нечестивец! – добавил другой голос.

Это были братья, вампиры, и они только недавно вступили в группу Жан‑ Клода. При первой нашей встрече Истина чуть не умер, помогая мне изловить преступника. Много лет они были воинами и наемными солдатами. Теперь они наши – Жан‑ Клода и мои.

Первым вошел в дверь Нечестивец – в светло‑ коричневом костюме, сшитом на заказ, по мерке – для широких плеч и тяжелых мышц рук и ног. Он ходил в тренажерный зал и к полученным от природы мышцам, как у них обоих, добавил еще нажитые тренировками. Рубашку он застегнул до верха и надел поверх нее элегантный галстук с золотой булавкой. Светлые волосы были острижены ниже ушей, но на несколько дюймов выше плеч. На чисто выбритом подбородке выделялась ямочка. Красивый по‑ настоящему мужской красотой и по‑ настоящему современный – от прически до начищенных туфель. Впечатление современности портила только торчащая над плечом рукоять меча.

Истина шел рядом с братом, как обычно. На лице – все та же темная борода, что была, когда мы с ним впервые увиделись. Даже не борода, а как будто он умер несколько дней небритым, да так оно и осталось. Эта почти‑ борода скрывала чистое и чисто мужественное лицо и ямочку, такую же, как у брата. Но надо видеть их рядом, чтобы понять, как жутко они друг на друга похожи. У Истины волосы до плеч, темно‑ темно‑ каштановые, почти черные. Не то чтобы совсем прямые, но и далеко не тот сияющий нимб, что у брата. Одет в кожу, но не как гот, скорее в нечто среднее между закаленной кожей боевых доспехов пятнадцатого столетия и современным кожаным снаряжением мотоциклиста. Ботинки до колен, с виду такие же старые, как их владелец, но по ноге, удобные и вообще это его ботинки. Любит он их, как другие любят старое кресло, привыкшее к изгибам тела. И что с того, что они поцарапанные и поношенные? Зато удобные.

И у Истины тоже за плечом был меч. Я знала, что пистолеты тоже есть у обоих – у одного под пиджаком модного костюма, у другого под кожаной курткой, видавшей лучшие времена. Эти братья никогда безоружными не ходят.

– Реквием сказал, что он не ручается за себя в твоем присутствии, и потому Жан‑ Клод послал нас, – сказал Нечестивец. Сказал с улыбкой, наполнившей его синие глаза каким‑ то раздумьем.

– С чего бы это Реквием так высказался? – спросил Истина.

Глаза у него были точь‑ в‑ точь как у брата, только выражение у них было совсем иное. Истина до того искренен, что бывает даже больно. А Нечестивец всегда будто смеется надо мной, или над собой, или над миром вообще.