Лорел Гамильтон 21 страница

– Но Питер уже подвергся нападению. А прививка эффективна только до того.

– Ему хотят ввести живую культуру.

– Как? – почти заорала я.

– Вот так, – ответил Грэхем.

– Но он же заболеет той ликантропией, что будет в шприце!

– Не заболеет, если у него уже есть тигриная ликантропия.

– Что?

– Бывали пациенты, укушенные в одну ночь разными зверями. Два различных штамма друг друга нейтрализуют. Пациенты эти не заболели и остались людьми.

– Но ведь нет полной уверенности, что тигриная ликантропия у него есть?

– Нет. Кошачьи штаммы менее заразны, чем собачьи.

– И даже нельзя провести надежный тест на кошачью ликантропию раньше, чем через семьдесят два часа. Если ему сделают укол, а в тигра он превращаться не собирается, то он превратится в того зверя, чей штамм будет в уколе.

– Вот это и есть коллизия, – сказал Грэхем.

– Коллизия, – повторил Реквием лишь слегка насмешливо.

Грэхем посмотрел на него не самым дружелюбным взглядом:

– Я вот учусь культурной речи, а ты надо мной смеешься. Вместо того, чтобы поощрять.

Реквием поклонился – полностью, изящно, выставив руку вперед. В эту руку просто просилась шляпа с пером, иначе жест выглядел незаконченным. Реквием выпрямился.

– Я прошу прощения, Грэхем, потому что ты совершенно прав. Твои усилия я нахожу достохвальными. Я поступил неучтиво и приношу свои извинения.

– Вот почему, когда ты извиняешься, такое чувство, будто ты издеваешься опять? – спросил Грэхем.

– Ребята, к делу. Что там с Питером?

– Там с ним Тед Форрестер, федеральный маршал. – Произнесено было с интонацией «Супермен, человек‑ из‑ стали». Он поможет ему принять решение.

– Но с ним может быть все в порядке, и укол тогда гарантированно даст то, чего они не хотят.

Грэхем пожал плечами:

– Я ж говорю, вещь новая.

– Экспериментальная, – уточнила я.

– И это тоже, – кивнул он.

– Какой вид ликантропии ему хотят ввести?

– Не хотят говорить, но, вероятно, какая‑ то из кошачьих, и не тигр.

– Будем надеяться, – сказала я. – Вакцины делают большими партиями. Они точно знают, что там за кошка?

Грэхем посмотрел на меня так, будто до него только что дошло.

– Ты же не хочешь сказать, что ему второй раз вгонят тигра? Это ж тогда он точно тигром станет.

– Именно. Кто‑ нибудь спрашивал, какой там вид кошачьих?

Судя по лицу Грэхема, он не знал, чтобы кто‑ нибудь задавал такой вопрос. Я посмотрела на Реквиема:

– Я был рядом с твоей постелью, мальчика не видел.

– Грэхем, пойди спроси. И пусть Тед знает, о чем я спросила.

Грэхем даже спорить не стал – кивнул и пошел к двери. Отлично. Потому что я теперь знала, где я. В подвале бывшей больницы, но нижние этажи переоборудовали в место содержания подозреваемых на вампиризм тел, если не было уверенности, что ими займутся до наступления темноты. А еще тут держат жертв нападения ликантропов или самих раненых оборотней, пока они не смогут покинуть здание. А то можно их силой поместить в государственную тюрьму… пардон, в «безопасное убежище». Вроде бы скоро в Верховном суде будет слушаться дело по инициативе АКЛУ – сколько и какие именно конституционные права нарушают эти «убежища». Помещают туда по добровольному согласию – во всяком случае, начиная с восемнадцати лет. Оборотням говорят, что их выпустят, как только они научатся управлять своим зверем, но получается так, что кто туда попал, уже оттуда не выходит. Обычно в больницах есть изоляторы для раненых оборотней и вампиров, но в них посылают, если есть серьезные основания для беспокойства. Как же мы, черт побери, сюда попали?

– Реквием! – позвала я.

Он подошел к кровати, туго завернувшись в свой черный плащ – только бледное лицо чуть выглядывает из‑ под капюшона.

– Да, звезда моя вечерняя?

– Почему это обращение у тебя звучит с каждым разом все язвительнее?

На это он мигнул, закрыв эти живые синие глаза.

– Я приложу все усилия, чтобы говорить это с той интонацией, которую хочу вложить, звезда моя вечерняя.

На этот раз прозвучало нежно и романтично, что тоже мне не понравилось. Однако я промолчала. Пожалуюсь позже, когда пойму, какой от этого будет толк.

– Я уже спросила тебя, где Жан‑ Клод. Сейчас я спрашиваю снова. Где он и что он делает?

– Разве ты не ощущаешь его?

Я подумала и покачала головой.

– Нет.

Приступ страха ударил в кровь как шампанское и наверняка отразился на лице, потому что Реквием взял меня за руку.

– Он жив и здоров, но изо всех сил закрывается щитами, чтобы не дать Арлекину прочесть мысли твои, или его, или царя волков.

– Значит, их было в городе больше двух, – сказала я.

– Почему ты предположила, что их всего двое?

– Больше я не видела.

– Видела – каким образом?

И снова мне не понравился вопрос и не понравилось, как он был задан.

– А это важно?

– Может быть, и нет. Но Жан‑ Клод действительно обнаружил их более двух в вашем прекрасном городе.

– Поражена, что Жан‑ Клод сумел не допустить их к нам ко всем, – сказала я.

– Поражены мы все. – Рука Реквиема на моей руке сжалась и тут же исчезла под черным плащом.

– Расскажи мне с вампирской точки зрения, что я тут пропустила. Кстати, сколько я валялась в отключке?

– Сейчас только ночь того дня, когда тебя ранили. Ты валялась в отключке, как ты это назвала, всего несколько часов.

– Часов, не дней?

– Не дней.

Я потрогала живот – он не болел так, как ему полагалось бы. Я стала задирать больничный халат, в который была одета, но остановилась, глядя на этого мужчину. Он мой любовник, но… вот почему‑ то при нем мне было не так просто, как при других. При Мике, Натэниеле, Жан‑ Клоде, Ашере, даже при Джейсоне – я бы просто осмотрела рану. При Ричарде – то ли да, то ли нет. Но при Реквиеме мне было неловко по другим причинам.

– Посмотри на рану, Анита. Я не озверею от вида твоей наготы.

Прозвучало это так, будто я его оскорбила. Поскольку вампир он старый, то одно из двух: либо он специально дал мне услышать эту интонацию, либо так расстроен, что не владеет собой.

Я выбрала компромисс: подняла халат, накрыв нижние конечности простыней.

– Я не животное, Анита. Я могу вынести вид твоей наготы, не впадая в безумие.

Гнев и презрение звучали в голосе так густо, что стало ясно: я его вывела из себя.

– Никогда не сомневалась в твоем самообладании, Реквием, но невозможно при тебе быть голой как ни в чем не бывало. Мне нужно только посмотреть на собственное тело и увидеть, как там рана. Не делая из этого ни ах‑ какого‑ события, ни романтики.

– И не было бы ах‑ какого‑ события, если бы на моем месте был Жан‑ Клод?

– Жан‑ Клод думал бы о деле, а романтику оставил бы на потом.

– Настолько он холоден?

– Настолько он практичен, – ответила я. – Мне это в мужчинах нравится.

– Я знаю, что не нравлюсь тебе, звезда моя вечерняя.

И снова та же густота эмоций в голосе. Я тогда сделала единственное, что могла: перестала обращать на него внимание.

На месте порезов от когтей розовели шрамы. Как будто заживали уже месяц. Я провела рукой по коже – она была гладкая, как будто ее сияние вызвано текстурой.

– Сколько часов?

– Сейчас девять вечера.

– Десять часов, – сказала я тихо, будто себе не веря.

– Около того.

– И так зажило за десять часов?

– Очевидно.

Еще слышалась злость в его голосе, но уже намного меньше.

– Как?

– Должен ли я процитировать: «И в небе и в земле сокрыто больше, Чем снится вашей мудрости, Горацио»? Или достаточно просто сказать, что я не знаю?

– «Не знаю» – достаточно, зато сейчас я хотя бы поняла, что ты цитируешь «Гамлета». А теперь расскажи мне, что случилось, пока я спала?

Он подплыл ближе, легкая улыбка изогнула его губы:

– Твои друзья убили одну вампиршу из Арлекина во сне. Хотя этот высокий, Олаф или Отто, жаловался, что она была мертва. А он хотел, чтобы она дергалась, когда ее режут.

Я поежилась, будто от холода, и опустила халат, потом попыталась не думать об ужасах, связанных с Олафом, и сосредоточиться на деле.

– Их должно было быть двое, вампиров Арлекина.

– Ты признаешь, – сказал он. – Ты признаешь, что послала их убивать вампиров Арлекина.

– А чего такого? Признаю, конечно.

– Жан‑ Клод сейчас сцепился в споре с советом на тему о том, будет ли Арлекин в своем праве, если перебьет за это нас всех.

– Если они не присылают черную маску, но убивают, и не при самозащите, то это для них означает смертный приговор.

– Кто это тебе сказал?

Я подумала, сознаваться или нет, но потом пожала плечами и сказала:

– Белль Морт.

– И когда наша красивая смерть с тобой говорила?

– Приходила в видении.

– Когда?

– Когда мы трое умирали. Она мне помогла набрать энергии, которой на троих хватило.

– Зачем ей помогать Жан‑ Клоду?

Будь тут Жан‑ Клод, я бы рассказала правду, всю правду, но тут был не он. Реквием же – ну, обычное для него странное поведение. А я не знала, захочет ли Белль, чтобы мусолили и обсуждали ее слова.

– Кто знает, почему Белль делает то или иное?

– Ты лжешь мне. Она сказала тебе причину.

Он знает, что я вру. Этого только не хватало.

– Оборотни мне говорили, что они уже не чуют нюхом, когда я лгу. И даже ритм дыхания не меняется.

– Я не нюхаю запах и не слушаю твое тело, Анита. Я просто чувствую ложь. Почему ты не говоришь мне правду?

– Я расскажу Жан‑ Клоду, и если он скажет, что можно, тогда расскажу.

– Значит, у тебя от меня есть секреты.

– Знаешь, Реквием, у нас тут черт знает что творится, а ты занят своими ранеными чувствами вместо вопросов жизни и смерти.

Он кивнул:

– Я сегодня будто с содранной шкурой, весь расклеенный. Еще в кабинете Жан‑ Клода началось.

– Тогда мы были под воздействием, – напомнила я.

– Но я не могу надеть освященный предмет, звезда моя вечерняя, и нет мне убежища от того, что сделал со мной Арлекин.

– Арлекины сейчас на тебя воздействуют?

– Нет, но мне показали некоторую правду обо мне, и не могу притворяться перед собой, будто не знаю того, что узнал.

– Ты говоришь на себя непохоже, Реквием.

– Правда? – спросил он, и снова слишком много эмоций прозвучало в его голосе. Мне хотелось, чтобы вернулся Грэхем или вообще кто‑ нибудь пришел. Пусть Реквием считает, что не находится под воздействием, но я ручаться готова была, что вампиры Арлекина прямо сейчас буквочки переставляют у него в мозгу.

Он расстегнул плащ и сбросил его на пол. Я видела этот жест в его исполнении на сцене «Запретного плода» в конце стриптиза. Но сейчас он был вполне одет – в элегантные серые брюки и васильковую рубашку, от которое его глаза становились синее любой синевы. Я много видела голубых глаз, но такого цвета ни у кого не бывало. Ошеломительно синий цвет, из‑ за которого Белль Морт и хотела включить его в свою коллекцию синеглазых любовников. Длинные черные волосы красиво спадали за плечи.

– Я бы не ушел от тебя ни ради каких дел, звезда моя. Если бы ты только любила меня, как я тебя люблю, не было бы у меня ничего более важного в мире.

– Грэхем! – позвала я. Не заорала, но почти.

Испугалась? Да, малость. Может быть, некромантией я бы и могла вышибить арлекинов из Реквиема, но последняя такая попытка мне чуть жизни не стоила. И надо оправиться от одного нападения, прежде чем подставляться под новые раны. Эгоистично, но ничего не поделаешь.

Дверь открылась, но это был не Грэхем. Это был даже не Эдуард. Это был Дольф, лейтенант Рудольф Сторр, глава Региональной Группы Расследования… и параноик насчет всего, что как‑ то похоже на монстра. Хреново.

Реквием даже не обернулся. Он только сказал:

– Оставь нас.

Но сказал это «голосом», тем нагруженным силой голосом, который бывает у вампиров. Голос, который должен околдовывать и чаровать.

У Дольфа крест на шее вспыхнул, высветив гало вокруг Реквиема. Самого Дольфа я видела за Реквиемом, потому что он на восемь дюймов повыше нашего шестифутового вампира. И выражение его лица мне не понравилось.

– Дольф, это мой друг. Наши противники его зачаровали.

В моем голосе было теперь больше страха, чем тогда, когда я звала Грэхема. А испугало меня лицо Дольфа.

– Не может один вампир зачаровать другого, – сказал Дольф.

По движениям его рук я еще раньше, чем он вышел из‑ за Реквиема, поняла, что он вытащил пистолет – он встал так, чтобы в случае стрельбы не попасть в меня. Крест на нем светился ровным белым светом, не слишком ярко – все‑ таки нехороший вампир не находился в одной комнате с нами.

– Эти вампиры могут, клянусь, Дольф. Реквиема контролирует кто‑ то из плохих парней.

– Вот это со мной и происходит? – спросил Реквием.

Казалось, что он сбит с толку.

– Он вампир, Анита. Он сам из них.

– Тебе мозги промывают, Реквием, – сказала я и протянула ему руку.

– Не трогай его, – предупредил Дольф.

Его пистолет был наведен на цель.

Рука Реквиема сомкнулась на моей, и кожа его была прохладна на ощупь, будто он еще был голоден. Но он уже питался в этот день, я чувствовала его силу.

– Дольф, если ты сейчас его застрелишь вот просто так, это будет убийство. Он ничего дурного не сделал.

Я набрала как воздуху своей собственной силы, силы некроманта и попыталась осторожно «посмотреть» на Реквиема. Если меня снова метафизикой бросит через всю комнату, Дольф может счесть Реквиема в этом виновным – и застрелить его.

– Ты меня учила, что если крест на мне светится, меня кто‑ то дергает за ниточки.

– Дергают и тебя, и Реквиема. Воздействуют на вас обоих.

– На мне крест, Анита, я сам управляю собственным разумом. Этому тоже ты меня учила. Или ты совершенно разучилась охотиться на монстров с тех пор, как стала с ними трахаться?

Я слишком была испугана, чтобы оскорбиться.

– Дольф, ты послушай себя, сделай милость. Они же тебе мысли внушают.

Я своей силой чуть дотронулась до Реквиема, так осторожно, как никогда раньше – и ощутила силу, знакомую на вкус. Это была Мерсия. Если мы все выживем, я спрошу Эдуарда, как он ее упустил.

Но я будто гналась за призраком – ее сила ушла от меня. Она бросила Реквиема и исчезла. Может быть, не хотела рисковать новым метафизическим нокаутом.

Реквием покачнулся, ухватился за стойку и за мою руку, чтобы не упасть.

– Отойди от нее, ну! – скомандовал Дольф.

– Дольф, плохой вампир исчез, – сказала я.

– Дайте мне минуту, и я сделаю, как вы сказали, офицер, – ответил Реквием. – Простите, мне нехорошо.

Он отвернулся от креста, который все еще горел тускло, но ровно. И не из‑ за Реквиема.

Из дверей медленно возник Эдуард, за ним высился Олаф.

– Ау, лейтенант, что тут такое?

– Этот вампир пытается мне мозги затрахать.

Дольф говорил низким и ровным голосом, но в нем чувствовалась ниточка злости, как вставленный фитиль. Он стоял в стойке, держа пистолет в двух руках, и тот казался в этих руках очень маленьким.

– Анита? – окликнул меня Эдуард.

– С Реквиемом уже все в порядке. На него воздействовал плохой вампир, но перестал.

– Лейтенант Сторр, у нас нет ордера на ликвидацию этого вампира. Убить его сейчас – идти под суд.

Эдуард говорил идеальным голосом своего парня – будто извиняясь, будто подразумевая: стыд и позор, что нельзя перебить всех вампиров, но, черт побери, уж как есть.

Олаф и Эдуард вошли в палату. Эдуард не полез за оружием – и так здесь слишком много стволов. У меня возникла идея.

– Дольф, эта вампирша и на меня воздействовала, когда на мне был крест. Она усиливает твои чувства. Ты ненавидишь вампиров – она раздувает это чувство. Реквием ревнует к Жан‑ Клоду – она и эту ревность подкармливает.

– Со мной все в порядке, – сказал Дольф.

– Вы собираетесь застрелить невооруженного, ни в чем не повинного гражданина, – сказал Эдуард в лучшей манере своего парня. – Это хорошо, лейтенант?

Дольф нахмурился, дуло в его руке дрогнуло.

– Это он‑ то ни в чем не повинный?

– Ну, я бы согласился, – сказал Эдуард, – но по закону он все равно гражданин. Убьете его – будете отвечать по суду. Если уж вы собираетесь рушить карьеру ради убийства одного из них, отчего же тогда не нарушить закон всерьез? Утратить значок, спасая невинных людей от кровососа, готового их сожрать. Вот это будет настоящее. – Южный акцент Эдуарда становился все гуще и гуще, чем глубже он входил в палату. Олафу он махнул оставаться возле двери, а сам подбирался к Дольфу.

Дольф будто не замечал. Он просто стоял, хмурился, будто слушал что‑ то, чего я не слышала. Крест по‑ прежнему ровно светился белым.

Дольф мотнул головой, будто отмахиваясь от жужжащей твари, направил пистолет в пол и поднял голову. Крест постепенно угасал, но он все время светился недостаточно сильно для такого нападения. Такое впечатление, что силы Мерсии почему‑ то не включали освященные объекты настолько, насколько должны были бы. Дольф посмотрел сперва на Эдуарда:

– Все о’кей, маршал Форрестер.

Эдуард, изобразив улыбку Теда, сказал:

– Если вам все равно, лейтенант, мне было бы лучше, если бы вы вышли из палаты.

Дольф кивнул, поставил пистолет на предохранитель и протянул его Эдуарду рукояткой вперед. Эдуард позволил себе выразить на лице удивление, а я не пыталась даже скрыть, насколько ошалела от этого. Ни один коп не отдаст оружие добровольно, и уж меньше всех Дольф. Эдуард взял пистолет.

– Вам все еще не совсем хорошо, лейтенант Сторр?

– Сейчас нормально, но если этот вампир пробился ко мне, несмотря на крест, то сможет это повторить. Я вот этого чуть не застрелил, – ткнул он пальцем в сторону Реквиема. – Мне нужно поговорить с маршалом Блейк наедине.

Эдуард обратил к нему полное сомнений лицо:

– Знаете, лейтенант, мне эта мысль не кажется такой уж безупречной.

Дольф посмотрел на меня:

– Нам надо с тобой поговорить.

– Не наедине, – заявил Реквием.

Дольф даже не глянул на него – не сводил с меня темных сердитых глаз.

– Анита?

– Дольф, тот плохой вампир хочет моей смерти. Ты даже без оружия куда сильнее меня. Я бы предпочла, чтобы мы говорили при свидетелях.

Он ткнул пальцем в сторону Реквиема:

– Только без него.

– Хорошо, но кто‑ то должен быть.

Дольф посмотрел на Эдуарда:

– Кажется, у вас к ним те же чувства, что у меня.

– Они не в числе моих любимых вещей, – ответил Эдуард, чуть‑ чуть сдвинув маску совсем‑ уж‑ своего‑ парня.

– Ладно, останетесь. – Он посмотрел на Олафа и тех, кто стоял за ним, за дверью. – Нет, только маршалы.

Эдуард что‑ то сказал Олафу, тот кивнул и начал закрывать дверь.

– Нет, – заявил Дольф. – Вампир тоже уходит.

– Его зовут Реквием, – сказала я.

Реквием стиснул мне руку и улыбнулся, что с ним редко бывает.

– Звезда моя вечерняя, я не оскорблен. Ему отвратительна сама моя суть, как и многим.

Он поднес мою руку к губам, поцеловал, потом поднял с пола плащ и направился к двери.

Остановившись ближе к двери и к Эдуарду, поодаль от Дольфа, но лицом к нему, он сказал:

– «Вот здесь впотьмах о смерти я мечтал,

С ней, безмятежной, я хотел заснуть,

И звал, и нежные слова шептал,

Ночным ознобом наполняя грудь». [5]

– Ты мне угрожаешь? – спросил Дольф очень хладнокровно.

– Нет, – ответила я. – Не думаю, что это угроза тебе.

– Так что же он этим хотел сказать?

– Цитирует Китса, «Ода соловью», мне кажется.

Реквием оглянулся на меня и кивнул, почти полным поклоном. И продолжал смотреть на меня слишком пристальным взглядом. Я не отвернулась, но это потребовало усилий.

– Мне плевать, что он цитирует, Анита. Я хочу знать, что он этим хочет сказать.

– Могу предположить, – ответила я ему, не отводя взгляда от синих‑ синих глаз Реквиема, – он наполовину жалеет, что ты не спустил курок.

Тогда Реквием поклонился – широким размашистым поклоном, движением плаща подчеркнув театральность жеста. Прекрасная демонстрация тела, волос, всего его. Но у меня перехватило горло и сжало живот. Ему это не понравилось – и я вздрогнула.

Реквием надел плащ, натянул на лицо капюшон, обернулся ко мне полностью этим красивым лицом и произнес:

– «Мне снились рыцари любви, Их боль, их бледность, вопль и хрип: «La belle dame sans merci[6]» – Ты видел, ты погиб! »[7]

Дольф посмотрел на меня, на вампира. Реквием выплыл в дверь – сплошь черный плащ и черная меланхолия. Дольф снова посмотрел на меня.

– Не думаю, что ты ему очень нравишься.

– Не думаю, что в этом состоит наша проблема, – ответила я.

– Определенности хочет, – сказал Эдуард от двери, где стоял, небрежно привалившись к ней. Такую позу он себе позволял, только когда притворялся Тедом Форрестером.

– Ты с ним трахаешься? – спросил Дольф.

Я посмотрела на него так, как он того заслуживал:

– А вот это не твое собачье дело.

– Значит, да. – И на лице его появилось неодобрительное выражение.

Я посмотрела сердито, хотя как‑ то это не очень получается, когда лежишь на больничной кровати вся в шлангах. Такое ощущение собственной беспомощности, что трудно быть крутой.

– Я сказала то, что хотела сказать, Дольф.

– А ты щетинишься, только когда ответ «да», – сказал он.

И неодобрительный вид начал переходить в сердитый.

– Я всегда щетинюсь, когда меня спрашивают, трахаюсь я там с кем‑ то или нет. Попробуй спросить, встречаюсь я с ним или, черт побери, нет ли у меня с ним романа. Попробуй быть вежливым. Все равно не твое дело, но я, быть может – только быть может! – тебе отвечу на твой вопрос.

Он набрал полную грудь воздуха – при его грудной клетке это черт‑ те какой объем, и выдохнул очень медленно. Олаф повыше, но Дольф больше, мясистее, сложен как старомодный борец до тех времен, когда они все ушли в бодибилдинг. Он закрыл глаза и сделал еще один вдох. Выдохнул и сказал.

– Ты права. Ты права.

– Приятно слышать.

– Ты с ним встречаешься?

– Да, я с ним вижусь.

– Что можно делать на свидании с вампиром?

Кажется, это действительно был вопрос. Или так он заглаживал свою прежнюю грубость.

– Да то же самое, что на свидании с любым мужиком, только засосы получаются куда зрелищней.

Секунду до него доходило, а потом он уставился на меня, попытался нахмуриться, но засмеялся и покачал головой.

– Противно мне, что ты встречаешься с монстрами. И что трахаешься с ними, противно. Тебя это компрометирует, Анита. Приходится выбирать, на чьей ты стороне, и не уверен, что каждый раз ты оказываешься на стороне обычных людей.

Я кивнула – оказалось, что живот уже при этом не болит. Еще подзажило, пока мы разговаривали?

– Мне жаль, что у тебя такие чувства.

– Ты не отрицаешь?

– Я не собираюсь злиться и щетиниться. Ты о своих чувствах говоришь спокойно, и я отвечу тебе так же. Я не продаю людей, Дольф. Я многое делаю, чтобы жители нашего прекрасного города стояли и не падали – живые и мертвые, мохнатые и не шерстистые.

– Я слыхал, ты все еще встречаешься с тем учителем, Ричардом Зееманом.

– Ага, – ответила я осторожно, стараясь не напрячься. Насколько мне известно, полиция не знает, что он вервольф. Неужто его могут раскрыть? Я потерла рукой живот, чтобы отвести глаза в сторону и чтобы напряжение в теле, если оно у меня есть, отнесли за счет ран. Я на это надеялась.

– Я тебя как‑ то спрашивал, есть ли среди твоих кавалеров люди, и ты ответила отрицательно.

Я старалась не быть ни слишком спокойной, ни слишком взволнованной. Тут не своим миром я рискую, а миром Ричарда.

– Наверное, спросил, когда мы очередной раз поругались. Это у нас то и дело.

– Почему?

– Слушай, зачем столько вопросов о моей личной жизни? Тут опасные вампиры, которых надо поймать.

– Убить, – сказал он.

Я кивнула:

– Да, убить. Зачем тогда такой интерес к тому, с кем я встречаюсь?

– А почему ты не хочешь отвечать на вопросы о мистере Зеемане?

Мы вступали на тонкий лед. Дольф ненавидит монстров – любых и всех. Его сын помолвлен с вампиршей, и она пытается уговорить своего жениха стать нежитью. И отношение Дольфа к гражданам противоестественной природы изменилось от цинически‑ темного до совершенно опасного. О Ричарде он знает или подозревает?

– Честно говоря, Ричард – это тот, с кем я думала провести свою жизнь. И то, что мы валимся к окончательному разрыву, мне до сих пор больно. Устраивает ответ?

Он глянул на меня коповскими глазами: пробовал на вкус правду, взвешивал на весах ложь.

– Что переменилось?

На это я думала, как ответить. В первый раз мы расстались, когда Ричард кого‑ то съел. Это был очень плохой человек, но все же девушка должна иметь какие‑ то правила – ну, так я тогда думала. Если бы можно было вернуть время, сделала бы я иной выбор? Возможно.

– Что переменилось, Анита?

Дольф уже стоял возле моей кровати.

– Я, – тихо ответила я. – Я переменилась. Мы расстались, я стала встречаться с Жан‑ Клодом. Какое‑ то время металась между ними, и наконец Ричард уже просто больше не мог терпеть мою нерешительность. Поэтому он просто сам решил за нас, за меня. Раз я не могу выбрать, он один из вариантов выбора решил убрать.

– Он не хотел тебя ни с кем делить.

– Да.

– Но сейчас снова с тобой встречается.

– Иногда.

Мне не нравилось направление, которое принимал разговор. Эдуарду, очевидно, оно тоже не нравилось, потому что он вмешался:

– Все это, конечно, крайне интересно, лейтенант, но у нас на воле бегает очень мощный вамп. За ней, за вампиршей, не меньше двух убийств, о которых мы знаем: некие Беев Левето и Маргарет Росс. – Я думаю, он назвал фамилии, чтобы для Дольфа они стали реальнее – фамилии часто оказывают такое действие. – Может, займемся ловлей этой вампирши, а маршала о ее кавалерах потом допросим?

Он был весь – открытая добродушная улыбка и обаяние рубахи‑ парня. Актер Эдуард – не мне чета, и вот сейчас был момент, когда я очень ему завидовала.

– А как ты сумел не накрыть их обеих в номере отеля? – спросила я. Может, если займемся борьбой с преступностью, Дольф оставит выбранную тему.

Эдуард посмотрел виновато, будто хотел сказать: «А черт его знает». Реакция не его, но эмоция – вполне возможно, потому что неимоверно редки случаи, когда он промахивается по цели. Он подошел и встал в изголовье: во‑ первых, чтобы мне было его видно из‑ за массивной фигуры Дольфа, а во‑ вторых – чтобы Дольф не мог уж слишком пристально следить за моими реакциями.

– Когда мы пришли в номер, там была только одна вампирша. Она была мертва, но мы отрезали ей голову и вынули сердце, как и должны были. Я знаю, что у них мертвый – не всегда значит мертвый.

– Это, значит, была Нивия.

– Откуда ты знаешь ее имя? – спросил Дольф.

Я подумала и ответила:

– От одного информатора.

– Кто это?

Я покачала головой:

– Не спрашивай, и я тебе не совру.

– У тебя есть кто‑ то, имеющий информацию об убийствах, и ты не представляешь этого информатора для допроса. Допрашиваешь его сама?

– Тут другая ситуация.

– Анита, ты отлично делаешь свою работу, но как полицейский ты не лучше меня или Зебровски.

– Никогда не говорила, что я лучше.

– Но ты оставляешь нас в стороне, держишь от нас секреты.

– Ну, как и ты от меня. Я знаю, что ты теперь меня не на все дела зовешь. Ты мне не доверяешь.

– А ты мне?

– Тебе я доверяю, Дольф, а вот твоей ненависти нет.

– К тебе у меня нет ненависти, Анита.

– Нет, но есть к тем, кого я люблю. Это сильно осложняет жизнь, Дольф.

– Я никого не тронул из твоих бойфрендов.

– Нет, но ты их ненавидишь. Ненавидишь только за то, что они такие. Как расист прежних времен, Дольф. Ненависть тебя слепит.

Он опустил глаза, сделал еще один глубокий вдох.

– Ходил я к нашему полицейскому психиатру. Пытаюсь найти понимание с…

Он посмотрел на Эдуарда, тот ответил невинным взглядом.

– С родственниками, – подсказала я, чтобы ему не пришлось вдаваться в детали.

Он кивнул.

– Я рада, Дольф, на самом деле рада. А то Люсиль совсем…

Я пожала плечами. Хотела было сказать, что Люсиль места себе не находила, переживая из‑ за него. Она за него боялась – а может, и его боялась? Он в своей ярости разнес в доме пару комнат – как разнес однажды допросную в моем присутствии. Он на месте преступления ухватил меня чуть не за шиворот и поволок за собой что‑ то показывать. Еще немного – и у него бы забрали полицейский значок.

– Она сказала, что ты ей помогла насчет этого… этой женщины.

Я кивнула. Не было бы здесь Эдуарда, я бы сказала: «Невесты твоего сына».

– Рада, что от меня была польза.

– Мне все равно не нравится, что ты встречаешься с монстрами. И не будет нравиться никогда.