Лорел Гамильтон 3 страница

– Это не от Натэниела.

– Говорить загадками – это не твоя манера, ma petite.

– А ты спроси меня, что за подарок.

– Что за подарок? – спросил он, переходя на непроницаемый тон, которым так хорошо владел.

– Маска.

– Какого цвета?

– Кажется, ты совсем не удивлен?

– Какого она цвета, ma petite?

– Какая разница?

– Есть разница.

– Ну, белого, а что?

Он выдохнул – я даже не знала, что он задержал дыхание, – и несколько минут тихо и горячо говорил по‑ французски, пока я наконец не смогла его успокоить настолько, чтобы он говорил со мной по‑ английски.

– Это новость и хорошая, и плохая, ma petite. Белая – значит, они здесь, чтобы наблюдать за нами, а не вредить нам.

Я сдвинулась так, чтобы прикрыть рот рукой. Мне хотелось присматривать за проходящей мимо публикой, но совершенно не надо было, чтобы кто‑ нибудь подслушал разговор, обещавший быть непростым. И выходить наружу я тоже не хотела, пока не пойму, в насколько серьезной опасности мы находимся. Толпа в таком случае – и недостаток, и преимущество. Как правило, злодеи не любят начинать заварушку в толпе.

– А какой цвет означал бы вред? – спросила я.

– Красный.

– О’кей. А кто такие «они», поскольку, как я понимаю, это все значит, что на нас вышла эта самая тайна, кто она там есть?

– Ты права.

– Так кто это такие, эти они? И за каким хреном эти комедии плаща и кинжала с маской? Можно ж письменно или по телефону?

– Я не могу точно сказать. Маску полагалось бы прислать мне, как мастеру города.

– А зачем тогда мне ее посылать?

– Не знаю, ma petite.

Голос у него был сердитый, а обычно его рассердить очень непросто.

– Ты боишься.

– Да. И очень.

– Кажется, нам придется все‑ таки сегодня ехать в «Цирк».

– Извинись перед Натэниелом за испорченное свидание, но oui, тебе действительно придется сюда ехать. Очень многое нам нужно обсудить.

– Кто это такие, Жан‑ Клод?

– Название тебе ничего не скажет.

– Все равно скажи.

– Арлекин. Это Арлекин.

– Арлекин? Французский клоун такой?

– Ничего столь веселого, ma petite. Приезжай, я тебе объясню.

– Насколько серьезна сейчас опасность?

Та самая пара продолжала на нас смотреть. Женщина ткнула мужчину локтем, он покачал головой.

– Белая – значит, они только наблюдают. Если нам очень, очень повезет, других контактов не будет. За нами понаблюдают и уедут.

– А тогда зачем нам вообще об этом говорить?

– Потому что таков наш закон. Они могут проехать чью‑ то территорию, или гнаться за кем‑ то через эту территорию – совсем как ты гоняешься за плохими вампирами через границы штатов, но если они должны пробыть где‑ то больше нескольких ночей подряд, то по закону они обязаны связаться с мастером города.

– Так что, быть может, все дело в Малькольме и его церкви?

– Быть может.

– Но ты в это не веришь.

– Слишком это было бы просто, ma petite. А с Арлекином ничего не бывает просто.

– Что собой представляет этот Арлекин?

– Из всех вампирских институтов этот наиболее близок к полиции. Но кроме того, это еще и шпионы и наемные убийцы. Когда мастер Лондона сошел с ума, ликвидировали его именно сотрудники Арлекина.

– Элинор и другие вампиры такого не говорили.

– Потому что не имели права.

– Ты хочешь сказать, что если бы они сообщили кому‑ нибудь, кто убил их мастера, их бы самих убили?

– Да.

– Но это же идиотизм. Они же все это знают!

– Между собой – oui, но для чужих – нет. И когда Арлекин покидает город, секретность вновь начинает действовать.

– То есть сейчас мы можем о нем говорить, но когда все его работники покинут город, о нем запрещено будет даже упоминать?

– Oui.

– Идиотизм.

– Закон.

– Говорила я тебе недавно, что среди вампирских законов есть дурацкие?

– В такой формулировке – никогда.

– Ну так сейчас говорю.

– Езжай домой, ma petite, а еще лучше – приезжай в «Запретный плод». Я тебе больше расскажу об истории Арлекина, когда ты будешь со мной и в безопасности. То есть мы должны быть в безопасности, маска белая. И нам полагается себя вести так, будто все в порядке. Поэтому мне придется доработать эту ночь.

– Ты напитал ardeur, и работу на эту ночь закончил.

– Мне еще нужно руководить представлением и выдавать голос в микрофон.

– Ладно, мы приедем.

– Они идут сюда, – шепнул Натэниел.

Я обернулась – та самая пара, что глазела, теперь шла к нам. С виду ничего опасного, и определенно люди. Я шепнула в телефон:

– Сотрудники Арлекина – все вампиры?

– Насколько я знаю. А что?

– К нам идет пара человек, – ответила я.

– Приезжай, ma petite, и привези Натэниела.

– Я тебя люблю.

– И я тебя.

Он повесил трубку, и я могла теперь рассмотреть пару повнимательнее. Женщина – миниатюрная блондинка. Она хотела к нам подойти, и ей было неловко. Мужчине тоже было неловко – или неприятно.

– Ты Брэндон, – сказала она Натэниелу.

Он не стал отрицать, и я увидела, как вернулся его сценический облик. Он был рад ее видеть, все тревоги исчезли. Включился рабочий режим.

А у меня, пожалуй, нет. Как‑ то я не знаю, что полагается делать, если чужая женщина вдруг подходит и начинает восхищаться твоим бойфрендом.

– Но ведь вы тоже были на сцене, – повернулась она ко мне.

Меня, бывало, узнавали как Аниту Блейк, охотницу на вампиров и повелительницу зомби, но никогда – по тому единственному вечеру, когда я вышла на сцену «Запретного плода». Натэниел вместо чужой женщины из публики выбрал меня. Я согласилась, но второй раз меня не тянуло.

– Однажды, – кивнула я.

Натэниел рядом со мной напрягся – мне надо было просто сказать «да». Он забеспокоился, не стесняюсь ли я его, но зря. Мне не было неприятно, что он стриптизер, просто это не мое. Для этого во мне слишком мало эксгибиционизма.

– Я наконец‑ то уговорила Грега пойти со мной в клуб, и он тогда очень рад был, правда?

Она обернулась к своему мрачному бойфренду.

Он наконец‑ то кивнул, не глядя на меня. Точно смущается. Так что нас таких двое. Я на сцене ничего с себя не снимала, но все равно не люблю об этом вспоминать.

– Это так эротично было – то, что вы делали, – сказала она. – Так чувственно.

– Я так рад, что вам понравилось! – ответил Натэниел. – Я буду выступать завтра вечером.

Она просияла счастьем:

– Я знаю, я на сайте смотрела. Но о вашей подруге ничего там не было. Она повернулась ко мне: – Грег очень хотел бы знать, когда вы снова будете выступать. Правда, Грег?

Но смотрела она при этом на меня.

В голове у меня сразу сложился ответ: «Когда ад замерзнет». Что я сказала бы вслух, не знаю, потому что нас спас Натэниел:

– Вы помните, как уговаривали Грега прийти в клуб?

Она кивнула.

– А я должен был уговорить ее выйти на сцену.

– Правда? – удивилась она.

– Правда, – ответил Натэниел.

И наконец заговорил Грег:

– Это был ваш первый раз на сцене?

– Да. – Я думала, как выйти из этого разговора, чтобы это не было грубо. То есть я бы не против нагрубить, но Натэниел не стал бы. Для бизнеса плохо, да и вообще грубость – не его стихия.

– Не было впечатления, что у вас это первый раз.

И тут он на меня наконец посмотрел – таким взглядом, который у незнакомого мужчины видеть не хочется. Слишком много жару, слишком сексуально.

Я посмотрела на Натэниела, и взгляд мой говорил ясно: «Заканчивай этот разговор, а то я его закончу».

Натэниел понял этот взгляд – он достаточно хорошо его знал.

– Рад, что вам понравилось, надеюсь вас обоих завтра увидеть. Хорошего вам вечера.

И он двинулся уходить, я за ним. Грег придвинулся ближе:

– А вы завтра будете?

– Конечно! – улыбнулся Натэниел.

Он мотнул головой:

– Да не вы, она. Как ее зовут?

Я не собиралась называть ему свое имя. Вот не спрашивайте почему, но не собиралась. И снова на выручку пришел Натэниел:

– Ники.

Я глянула на него выразительно, но к паре стояла спиной, и они этого взгляда не увидели.

– Ники? – переспросил Грег.

Натэниел взял меня под руку и повел, балансируя коробкой в другой руке.

– Так ее зовут на сцене.

– Ники будет в клубе?

– Никогда, – ответила я и пошла быстрее.

Натэниел догнал меня. Когда его – то есть наши – фэны остались позади, у него на лице выразился ужас. Ужас перед грядущей ссорой.

Не настолько я разозлилась, чтобы не осматриваться на ходу в толпе, но все же пришлось злость в себе давить, чтобы видеть как следует. На самом деле неловкости было больше, чем злости, отчего грядущая ссора обещала быть еще сильнее: я терпеть не могу быть смущенной и стараюсь замаскировать смущение злостью. И тот факт, что я это знаю, никак не отменяет самого факта, что я это делаю. Просто я знаю, почему злюсь.

Я подождала, пока мы дошли до стоянки, и только там спросила:

– Ники? Что это еще за блядское имя?

– Первое, что вспомнилось, – ответил он.

Я отстранилась так резко, что он едва коробку не выронил:

– На сцену я больше никогда не выйду. Поэтому сценический псевдоним мне без надобности.

– Но ты же не хочешь, чтобы угадали твое настоящее имя?

Я нахмурилась:

– Часто бываю в новостях, рано или поздно они догадаются.

– Может быть, но если ты им дашь сценический псевдоним, они его запомнят, и будут считать тебя стриптизеркой, а не федеральным маршалом. Ты и без того дико смущаешься, что детектив Арнет нас тогда видела вместе на сцене.

– Ага. И все жду, что она расскажет всем полицейским, с которыми она и я вместе работаем.

– Но ведь не рассказала? – напомнил он.

Я кивнула.

– Она не может сказать, что видела тебя, не признавшись, что сама там была, и не говоря зачем, – сказал он.

– Копы вполне себе ходят по стриптизам, – возразила я.

– Но она не стриптиз пришла смотреть, она приходила ко мне.

Тут я остановилась. Повернулась. Уставилась:

– В смысле?

– Она пришла в клуб, когда тебя не было. Поскольку ты очень стараешься там не появляться, выбрать время ей было нетрудно. А не могли бы мы продолжить разговор в машине?

Верное замечание. Я открыла машину, мы сели.

– А где вторая машина?

– Мика меня подвез, и машина осталась у него, если понадобится. Я же знал, что ты меня отвезешь.

Тоже верно. Я включила мотор, чтобы запустить отопление – заметила наконец, что прохладно. До тех пор злость поддерживала во мне тепло, несмотря на распахнутое пальто.

– Так как это она приходила к тебе?

– Заплатила за приватный танец.

– Чего‑ чего сделала?

Детектив Джессика Арнет работает в Региональной Группе Расследования Противоестественных Событий, РГРПС. Это отдел местной полиции, с которым я работаю чаще всего. Я знаю, что она сильно западала на Натэниела, а я так тогда старалась не признаваться, что живу в одном доме со стриптизером, что слишком держала его в секрете. Пока не привела его как своего кавалера на одну свадьбу, где Арнет тоже была. Тайна вскрылась, Арнет на меня разозлилась, что я раньше ей не сказала. У нее было такое чувство, что я ей позволила выставлять себя дурой. Она не стала этого делать, но она впервые пришла в «Запретный плод» в тот единственный вечер, когда Натэниел вытащил меня на сцену. И сейчас она уверена, что я над Натэниелом извращенно издеваюсь. Ну, и правда – вытащите мужчину на сцену в цепях да огрейте его пару раз бичом, так все будут думать, что вы извращенка‑ садистка. Бич, конечно, был идеей Натэниела и Жан‑ Клода. Очевидно, входит в обычное шоу Натэниела. А что я потом сделала – так это было личное мое с ним. Я его пометила – укусила так, что кровь у него пошла прямо на сцене. Это был первый раз, когда я сознательно его вот так пометила – не потому что ardeur овладел мною, а потому что Натэниел это любит, а я ему обещала.

Арнет была уверена, что я – маркиза де Сад, а Натэниел – моя жертва. Пыталась я ей объяснить, что Натэниел бывает жертвой только тогда, когда сам хочет, но она не поверила. Я была убеждена, что она про меня расскажет другим копам, не жалея черной краски. Жить с двадцатилетним стриптизером, имеющим в детстве приводы за проституцию, и без того не сахар, но самой попасть на сцену, это… ну, нехорошо.

– И насколько же приватный танец она заказала?

– Ревнуешь? – осклабился он.

Я подумала и вынуждена была сказать:

– Кажется, да.

– Как это мило! – улыбнулся он.

– Ты отвечай про Арнет.

– Она хотела не танца. Она хотела разговора. – Он тоже секунду подумал и уточнил: – О’кей, хотела она танца, и очень, но ей слишком было неловко мне об этом говорить. Мы просто разговаривали.

– О чем?

– Она пыталась уговорить меня признаться, что ты надо мной сексуально извращаешься. Уговорить оставить тебя и спастись.

– Почему ты мне не сказал?

– Ты и так переживала, что Арнет расскажет Зебровски и другим копам о том, что видела. И ты была занята расследованием каких‑ то кровавых убийств. Я решил, что тебе не нужны лишние переживания, и справился сам.

– Она приходила еще?

Он покачал головой.

– В следующий раз скажи мне, ладно?

– Если хочешь.

– Хочу.

– Она не может про тебя рассказать – боится, как бы ты в ответ не рассказала, что она неровно дышит к твоему бойфренду‑ стриптизеру. Ей очень не хочется даже перед собой признать: в нашем представлении для нее самым худшим было, что оно ей понравилось.

– Вот уж не подозревала, что у Арнет такие наклонности.

– Она тоже не подозревала.

Я всмотрелась в его лицо. Увидела на нем намек.

– А ну‑ ка, скажи это вслух – то, что у тебя в глазах читается.

– Больше всего ненавидишь в других то, что не нравится тебе в себе.

– Хм.

– Что такое?

– Примерно то же самое я сегодня думала.

– О чем?

Я качнула головой – в смысле не важно.

– Ты правда думаешь, что Грег и его подружка, услышав мой «сценический псевдоним», не докопаются до связи его с Анитой Блейк?

– Уверен. Они считают тебя стриптизеркой с именем Ники, и этого им достаточно. Ничего они копать не будут.

– Знаешь, странно, но мне как‑ то не дает покоя: отчего Ники? Отчего именно это имя?

– А про него я знал, что я его не забуду.

– Не забудешь? Почему?

– Потому что я под ним выступал, когда снимался в порнухе.

– Чего? – заморгала я.

– Ники Брэндон – под этим именем я снимался в фильмах.

Я даже не моргнула, а прикрыла глаза – как когда глубоко задумываюсь или слишком поражена, чтобы думать.

– Ты мне дал свой псевдоним из порнографии?

– Половину псевдонима.

Я прямо не знала, что сказать. Лестно мне это или оскорбительно?

– Объявляю эту перебранку прекращенной до тех пор, пока не соображу, о чем именно мы ругаемся.

– Анита, поверь мне, это не перебранка.

– А чего ж я тогда злюсь?

– Давай подумаем. В городе какие‑ то нехорошие вампиры, на нас воздействующие. Ты терпеть не можешь, когда фанатки узнают стриптизера Брэндона, а сегодня еще и тебя узнали как выступавшую на сцене. Раз ты стесняешься моей работы, еще больше тебе будет неловко, если кто‑ нибудь подумает, будто ты можешь выступать в стриптизе.

– Я не стесняюсь твоей работы.

– Стесняешься.

Я двинула машину вперед:

– Нет, говорю!

– Тогда в следующий раз, представляя меня своим друзьям, не говори просто «танцовщик». Скажи «исполнитель экзотических танцев».

Я закрыла рот и стала сдавать задним ходом. Да, он прав, я бы так не сделала. И представляла бы его и дальше как танцовщика.

– Ты правда хочешь, чтобы я так тебя представляла?

– Нет, но хочу, чтобы ты не стыдилась того, что я делаю.

– Я не стыжусь ни тебя, ни твоей работы.

– Хорошо, как скажешь.

Но слышно было, что он просто уступает мне победу, а я не права и никакой победы нету. Вот когда он так делает, я терпеть не могу. Просто он вдруг в середине спора перестает спорить, не потому что проиграл, а просто больше не хочет. Ну как ссориться с человеком, который не хочет ссоры? Ответ простой: никак.

А хуже всего, что он был прав. Меня его работа смущала. Не должна была, но смущала. Подростком он был беспризорником, проституткой и наркоманом. С наркотиками он покончил уже четыре года назад. Из «жизни» он вышел, когда ему было шестнадцать. Снимался в порнофильмах, и я это знала, но не пережевывала. Это дело он бросил примерно тогда же, когда перестал зарабатывать проституцией, но тут у меня уверенности не было. Так я же и не спрашивала в открытую? Он – леопард‑ оборотень, а потому никакую болезнь, передающуюся половым путем, подхватить не может. Ликантропия убивает в теле хозяина любую инфекцию, храня его здоровье. А потому я могла делать вид, что у него не больше половых партнеров, чем мне хочется знать.

Я стояла у светофора напротив пекарни «Сент‑ Луис Бред компани», когда спросила:

– Хочешь услышать, что сказал мне Жан‑ Клод про маску?

– Если ты хочешь рассказать.

И голос у него был очень злой.

– Ты прости, но мне иногда бывает неловко говорить о твоей работе…

– Ну, зато ты хотя бы это признала.

Зажегся зеленый, я двинулась вперед. Снегу лежало два дюйма, а все уже забыли, как по нему ездить.

– Ты знаешь, я не люблю признавать, что мне неловко.

– Расскажи, что говорил Жан‑ Клод.

Я пересказала.

– Значит, они могли прибыть из‑ за Малькольма и его церкви?

– Могли.

– Мне удивительно, что ты не стала требовать по телефону более развернутых ответов.

– Я не знала, чего эта счастливая пара от нас хочет. Жан‑ Клод сказал, что опасность нам не грозит, так что я повесила трубку.

– Я не виноват, что они нас узнали.

– Тебя. Они узнали тебя.

– Хорошо, меня. – Он снова начинал злиться.

– Ой, прости, Натэниел. Прости, пожалуйста. Это было нечестно.

– Нет, ты права. Если бы не были вместе, они бы тебя не засекли.

– Меня не смущает показываться с тобой на публике.

– Ты терпеть не можешь, когда меня узнают фэны.

– Я вроде бы очень спокойно себя вела, когда та баба сунула тебе за ужином свой номер телефона – это когда мы с Микой и с тобой ездили.

– Она подождала, пока ты отошла в туалет.

– Мне от этого должно быть лучше?

Я свернула на Сорок Четвертое в сторону города.

– Она не хотела мешать нашему свиданию.

– Она решила, что вы с Микой – эскорт, а я плачу за вечер.

– В последний раз, когда она меня видела, Анита, я именно этим зарабатывал себе на жизнь.

– Знаю, знаю. Она передала тебе свой телефон, потому что хотела еще раз с тобой увидеться, а старый номер не отвечал. Ты прав, она поступила очень вежливо.

– Я ей сказал, что я на свидании, и она очень смутилась.

Я эту женщину хорошо помнила. Стройная, изящная и по возрасту Натэниелу в матери годится. С легкой руки Жан‑ Клода я в шмотках разбираюсь, и на ней они были очень дорогие. Украшения не броские, но очень со вкусом. Из тех женщин, которые возглавляют благотворительные балы и заседают в комитетах при художественных музеях. И она нанимала мужчин‑ проституток, которые ей в сыновья годятся.

– Наверное, как‑ то меня задело, что она не похожа была на женщину, которая…

– Нанимает себе эскорт, – договорил он за меня.

– Ага.

– Анита, у меня разные бывали клиенты.

– Догадываюсь.

– Ты об этом думала – или ты стараешься никогда об этом не думать?

– Второе.

– Анита, я не могу изменить свое прошлое.

– Я тебя и не просила.

– Но ты хочешь, чтобы я бросил стриптиз.

– Я такого не говорила.

– Но тебе неловко.

– Натэниел, бога ради, смени тему. Мне неловко, что сама на сцену вышла. Мне неловко, что на тебе кормилась на глазах у всех. – Я так вцепилась в руль, что пальцы заболели. – Когда я в тот вечер питала от тебя ardeur, я от всей публики напиталась. Не собиралась, но вышло так, что напиталась от их вожделения. Чувствовала, как нравится им это шоу, и питалась от этого их удовольствия.

– И ты смогла потом сутки не питаться.

– Жан‑ Клод взял мой ardeur и разделил его между вами.

– Да, но он думает, что смог это сделать отчасти и потому, что ты питалась от публики и от меня. Я получил наслаждение, когда ты поставила мне метку на глазах у всех. Ты знаешь, какое это было огромное наслаждение.

– Ты хочешь сказать, что не выйди я на сцену и не напитайся случайно от всей публики, ardeur вышел бы из‑ под контроля в разгар преследования серийного убийцы?

– Возможно.

Я подумала об этом секунду, ведя машину. Представила себе, как прорывается ardeur в фургоне, полном копов – не каких‑ нибудь, а из Мобильного Резерва – наш ответ полицейскому спецназу. Или когда я была бы уже в гнезде вампиров, убивших более десятка человек.

– Если это правда, почему тогда Жан‑ Клод не пытается снова залучить меня в клуб?

– Он предлагал.

– Я отказалась.

– Ага, – согласился Натэниел.

– А зачем тогда говорить мне сейчас?

– А потому что я на тебя злюсь. – Он опустил голову на коробку, лежавшую у него на коленях. – Злюсь, что ты угробила наше свидание. Что какая‑ то метафизическая дрянь испортит нашу почти‑ годовщину.

– Я не нарочно.

– Это да, но с тобой всегда так. Ты хоть понимаешь, каких трудов стоит устроить с тобой нормальное свидание?

– Если тебе не нравится, то никто тебя не держит.

Сказала – и тут же пожалела, но брать обратно свои слова не стала.

– Ты всерьез? – спросил он тихо и внимательно.

– Нет, – сказала я. – Не всерьез. Просто не привыкла, что ты ко мне прикапываешься. Это работа Ричарда.

– Не сравнивай меня с ним, я такого не заслужил.

– Да, это ты прав.

Ричард Зееман был когда‑ то моим женихом, но недолго. Я порвала с ним, когда он на моих глазах убил и съел своего врага. Потому что он – вожак местной стаи вервольфов. Он порвал со мной, не в силах примириться с тем, что мне среди монстров уютнее, чем ему. Сейчас мы просто любовники, и он наконец‑ то позволяет мне питать от него ardeur. Я его подруга в общине противоестественных существ, лупа при нем – Ульфрике, и он не ищет мне замены в этом аспекте. Он ищет замену мне в виде полностью человеческой женщины в том аспекте своей жизни, где он – скромный школьный учитель естествознания. Он хочет детишек и такую жизнь, где нет полнолуний и кровожадных зомби. Не то чтобы я его за это так уж осуждала – будь у меня вариант выбрать нормальную жизнь, я бы, может быть, ее и выбрала. Ну, конечно, у Ричарда такого варианта тоже нет – от ликантропии нет средства, но он пытается разделить свою жизнь на части, причем так, чтобы одна часть ничего о другой не знала. Дело трудное и похожее на рецепт запланированной катастрофы. Но это уже не мое дело – пока он просто с кем‑ то встречается. Вот если он с кем‑ нибудь заведется серьезно, тогда и посмотрим, каково мне будет на вторых ролях.

– Ты поворот пропустила, Анита, – напомнил Натэниел.

Я выругалась и слишком сильно затормозила на неглубоком снегу. Укротив джип, я съехала на разворот. Придется разворачиваться. Всегда можно повернуть назад.

– Извини, – сказала я.

– Ты задумалась о Ричарде? – Он пытался говорить безразличным голосом, но у него не получалось.

– Ага.

– Моя вина, это я его напомнил.

– Откуда такой тон? – спросила я, сворачивая в городской квартал, где процесс джентрификации набирал силу, но еще не завершился. Но ехали мы обратно в прибрежный район.

– Если бы Ричард был стриптизером, тебя бы это тоже смущало?

– Оставь эту тему, Натэниел. Я говорю серьезно.

– А иначе что?

У меня по коже пробежала первая покалывающая волна энергии. Он настолько разозлился, что в нем просыпался зверь.

– Натэниел, ты меня достаешь сегодня. Мне это совсем не нужно.

– Я верю, что ты меня любишь, Анита. Но ты это делаешь, закрывая глаза на то, кто я. А мне нужно, чтобы ты меня принимала таким, как есть.

– Я так и делаю.

– Ты говоришь Арнет, что я – не твоя жертва. Но ты не хочешь связывать меня во время секса. Ты не хочешь меня насиловать.

– Не начинай опять, – попросила я.

– Анита, бондаж – это часть моей натуры. Мне при нем хорошо, безопасно, надежно.

Вот одна из причин, по которой я изо всех сил старалась остаться в стороне от личной жизни Натэниела. Кое‑ что у меня бывает – зубы там, ногти, и мне это нравится, но есть рамки, за которыми мне уже неприятно, и вот последние недели Натэниел все старается меня за них вытащить. Я с самого начала беспокоилась, что он не будет счастлив с женщиной, которая куда меньше его интересуется бондажем, и вот именно это у нас и происходит.

– В чем‑ то ты повышаешь мою самооценку лучше, чем кто бы то ни было, Анита, а с другой стороны – вызываешь очень нехорошее чувство по отношению к себе. Заставляешь меня чувствовать себя уродом из‑ за моих желаний.

Я нашла место почти рядом с пылающей неоновой вывеской «Запретного плода». Так близко припарковаться от клуба в выходные – неожиданная удача. Параллельная парковка – не самое лучшее из моих умений, и потому я сосредоточилась на ней, отпихивая бешено крутящиеся мысли о том, что ответить Натэниелу.

Наконец я все‑ таки припарковалась и заглушила мотор. Тишина повисла плотнее, чем мне хотелось бы. Я повернулась, насколько позволял ремень, и посмотрела на Натэниела – он отвернулся и глядел в окно.

– Я же не хочу заставлять тебя плохо о себе думать, Натэниел, я же, черт побери, люблю тебя!

Он кивнул, потом повернулся и посмотрел на меня. Свет уличных фонарей блеснул в его слезах.

– Мне страшно, что я тебя так отпугну. Мой психоаналитик говорит, что партнерство в отношениях бывает либо полным, либо нет. Если оно полное, то не приходится просить партнера об удовлетворении твоих нужд.

Я, честно говоря, ожидала, что психоаналитик будет на моей стороне, но БДСМ больше не считается болезнью. Некоторый альтернативный стиль жизни, только и всего. Да, черт побери.

– Я хочу, чтобы ты получал все, что тебе нужно, от наших… от нас.

– Я не прошу так много, Анита. Просто свяжи меня когда‑ нибудь во время секса. И делай то, что и без того мы бы делали. Ничего больше.

Я подалась к нему и смахнула слезы с его щек.

– Не в связывании дело, Натэниел. Дело в другом: если я сейчас соглашусь, что следующее? И не говори мне, что ничего.

– Свяжи меня, люби меня связанного – для начала.

– Вот это меня и пугает. Я на это соглашусь, и сразу появится что‑ то еще.

– И что плохого в этом «что‑ то еще», Анита? Тебя пугает не то, что оно мне нужно, а то, что тебе это может понравиться.

– Так нечестно.

– Может быть, но это правда. Ты любишь, чтобы тебя во время секса крепко держали. Любишь напор.

– Не всегда.

– И я тоже не всегда люблю, чтобы меня связывали, но иногда люблю. И почему это плохо?

– Ну ладно: не уверена, что могу удовлетворить все твои потребности. И это меня волновало еще с самого начала наших отношений.

– Тогда ты не будешь возражать, если я найду для этих потребностей кого‑ нибудь другого? Секс с тобой, а бондаж с кем‑ то отдельно?

Он произнес это торопливо, будто боясь, что ему храбрости не хватит.

Я уставилась на него:

– С чего это ты вздумал?

– Я пытаюсь понять, где проходят границы, Анита.

– Ты хочешь кого‑ то еще? – спросила я, потому что надо ведь было что‑ то спросить?

– Нет, но вот у тебя в постели есть другие, и я не против, а раз ты не хочешь удовлетворить мои потребности, то…

– Так понимать, что если я не соглашусь, ты со мной расстаешься?

– Да нет! – Он закрыл лицо руками, издал досадливый звук. Его энергия заклубилась в машине, обжигая мне кожу, подобно горячей воде. Натэниел втянул ее в себя и посмотрел на меня с несчастным видом. – Мне это нужно, Анита. Я хотел бы с тобой, но мне нужно хоть от кого. Это в смысле секса – часть моей личности, только и всего.

Я попыталась уложить у себя в голове, как я позволю Натэниелу позаниматься с кем‑ то сексуальными играми и вернуться ко мне. И не получалось. Он был прав: я его заставляю делить меня с другими мужчинами, но его с другой женщиной…

– Так что: ты играешь в эти игрушки со связываниями на стороне, а потом возвращаешься ко мне домой?

– Я могу найти мастера, который делает это без сексуального контакта. Только бондаж.

– Для тебя бондаж – это секс.

Он кивнул:

– Иногда – да.

– Сегодня я этого не могу, Натэниел.

– Я тебя и не прошу. Просто подумай. Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал.

– Ты мне ставишь ультиматум. Я не очень хорошо их воспринимаю.

– Не ультиматум это, Анита, а чистая правда. Я тебя люблю, я с тобой счастливее, чем был когда‑ нибудь с кем‑ нибудь так долго. Честно говоря, не думал, что мы столько будем вместе. Семь месяцев – это дольше, чем в моей жизни бывало. Пока я думал, что будет иначе – два‑ три месяца, и конец – это не было особо важно. Столько я мог бы продержаться, пока бы тебе не надоел.