Бестселлеры Голливуда 12 страница

– Хватит, – рявкнул он. – Пока что здесь я распоряжаюсь, а не ты!

От неожиданности Ортега приоткрыл рот. На лице полковника было написано негодование, а он не мог понять, откуда оно могло взяться: вроде бы разговор шел деловой и мирный.

– В чем дело?

Удивление быстро сменялось в его сердце чувством уязвленного самолюбия, а значит, скоро должна была прийти злость. Ортега очень не любил обманываться.

– Я хочу сказать, Виктор, – несколько сбавил тон полковник, – что больше не хочу участвовать в этом деле. Мы зашли слишком далеко, и на этом надо поставить точку. Я советую тебе по‑ хорошему вернуть оружие обратно на базу.

Глаза Ортеги начали округляться. Чего‑ чего, а такого поворота он и вовсе не ожидал. Когда информация была, наконец, переварена, Ортега приподнялся в кресле и заговорил с придыханием на каждом слове, едва сдерживая охватившую его ярость:

– Так что ты предлагаешь? Ты что, хочешь вызвать армию, устроить международный скандал? Левым силам это будет очень на руку.

Последний аргумент должен был сработать, но…

«Так вот, значит, ты каков, – со злой иронией подумал полковник, продолжая изучать взглядом своего сообщника, точнее – бывшего сообщника. – Мелкий спекулянт… И ты еще смеешь об этом говорить? »

Если всего несколько минут назад он мог еще усомниться, кто же был перед ним: подлый обманщик, спекулировавший на святых для полковника чувствах, или слишком практичный человек, из любой идеи способный извлечь выгоду, то теперь последние сомнения рассеялись.

«И этому человеку я верил, – с ужасом повторял себе полковник. – Кто же я сам после этого? Преступник, обыкновенный преступник…»

Он был уже готов прийти к выводу, что единственным спасением для его чести будет самоубийство. Но это – потом. А сейчас надо попытаться исправить уже сделанное.

«Армия… А почему бы и нет? Отвечать – так за все», – подсказала ему новая волна решительности.

– Мы не отправим ничего, – жестко и холодно прозвучал его голос. – Более того, я приеду завтра и все заберу.

Лицо Ортеги перекосилось, он вскочил и зашипел полковнику в лицо:

– Что ж, тогда посмотрим, как это понравится твоей дочери…

«Что он хочет этим сказать? – вздрогнул полковник. – Опозорить меня перед ней? Или…»

Ответ потряс его не меньше, чем все предшествующие открытия. Теперь он понял, ЧЕМ угрожал ему Ортега.

В следующую секунду рука полковника сама поднялась в воздух и изо всех сил опустилась на сделавшееся ненавистным лицо.

От пощечины Ортега отлетел в угол и рухнул на спину.

Полковник посмотрел на него сверху вниз, с высоты человека, перешагнувшего порог страха. Что, в конце концов, мог сделать ему этот бандит? Убить? Он больше не боялся смерти – наоборот, хотел ее.

Патриция – вот что могло остановить его. Однако полковник уже не мог контролировать себя, ненависть подавила в нем разум, вышвырнула в иное измерение. Если Ортега тронет его дочь – он за это заплатит…

Ортега пошевелился и начал вставать.

Ненависть, затаившаяся в его душе в этот момент, не только не уступала ненависти полковника, но в чем‑ то, быть может, и превосходила ее: никто прежде не смел его унижать, тем более в столь откровенной и грубой форме.

Ненависть полковника горела как пламя вулкана.

Ненависть Ортеги могла убить своей холодностью.

Два ненавидящих взгляда встретились в воздухе.

– Это была очень большая ошибка, – с расстановкой проговорил Ортега.

Полковник не ответил ничего.

Ортега повернулся и вышел, хлопнув дверью.

Между ними все было ясно.

* * *

До рассвета оставалось всего около часа, когда Джо увидел знакомый уже шлагбаум при въезде в частные владения Виктора Ортеги. Из предосторожности он оставил «джип» на порядочном расстоянии от пропускного пункта: по его расчетам, ниндзя могли по шуму мотора догадаться о многом, выдавать же свое присутствие раньше времени Джо не хотел.

Чего он хотел, он так и не знал, планы вертелись в его голове один за другим, но все отличались полной нереальностью.

Просто перебить всю охрану.

Убить Ортегу, прорвавшись через все кордоны.

Уничтожить похищенное оружие, чтобы оно не досталось никому.

Впрочем, при более внимательном рассмотрении эти планы уже не казались такими уж нереальными. В Джо боролись два человека с разными представлениями о стоимости человеческой жизни. Джо‑ аме‑ риканец предпочел бы последний. Джо‑ ниндзя склонялся к первому или второму вариантам.

Вступивший на путь беззакония сам выбирает свою судьбу – так заслуживали ли эти люди жалости?

Взгляд Джо пробежал по дороге в сторону шлагбаума: охранники тихо переговаривались между собой, лениво прохаживаясь с места на место. Чересчур открытый участок дороги перед ними не слишком благоприятствовал нападению с этой стороны, зато крыша свисала своим краем более чем удобно. Немного поколебавшись, Джо шмыгнул в зеленые заросли.

Влажные ночные кусты расступались перед ним, слегка царапая ноги гибкими ветками. Ни один сучок не хрустнул под его ботинком.

Ночь была хороша: прохладная, насколько возможно это было в тропиках, свежая – дули муссоны, пьянящая чистотой воздуха и лесными запахами; ночь убаюкивала, успокаивала, усыпляла, притупляя бдительность и расслабляя волю. Казалось, она была призвана на землю для того, чтобы покрасоваться перед людьми, и Джо, возможно, поддался бы ее магии, если бы не чувство долга, звавшее его вперед. Как бы ни были красивы звездные россыпи, какой бы фиолетовой, черной, переменчивой синевой не отливало небо, он видел в темноте лишь удобное прикрытие.

Джо ухватился рукой за ветку ближайшего деревца, раскачался и, оттолкнувшись, перекочевал на край хижины. Влажный от росы шифер тихо заскрипел под его телом – Джо насторожился, готовясь, в случае надобности, к преждевременному прыжку, но все обошлось благополучно: охранники ничего не заметили. В ожидании близкой смены они позволили себе немного расслабиться, да и сон подкрадывался вместе с утром все ближе, притупляя слух и зрение.

Джо подполз ближе и прыгнул.

От неожиданности оказавшийся перед ним охранник отшатнулся и вскрикнул, поднимая «Узи». Джо резким движением вырвал автомат и ударил им противника по голове, почти одновременно поворачиваясь ко второму. В следующую секунду нога Джо вошла ему в пах. Он еще оседал на землю, когда упал и третий, последний из охранников.

Путь был свободен.

* * *

«Я сам скажу ей это, – решил полковник после долгого напряженного раздумья. – Конечно, Патриция мне не простит, но так я, во всяком случае, поступлю честно. Как знать, может, со временем девочка сумеет меня понять… да и куда она денется: одна, без друзей и родственников… Нет, если правду ей расскажет Ортега, это будет конец».

Полковник поднялся и прошел через комнату, задержавшись на миг перед выломанной частью верандного окна.

В дом задувал прохладный ветер, и от этого вид выбитых планок и стеклянная крошка на балконе выглядели еще печальней. У полковника даже мелькнула совсем не свойственная его характеру мысль: «Вот так и рушится жизнь…». Дом, всего несколько часов назад бывший незыблемой цитаделью веры полковника и в себя, и в свои идеалы, становился из‑ за нескольких мелких деталей да изменившегося настроения неуютной и угнетающей коробкой.

Полковник заставил себя отвернуться от пролома, но проникший сквозь него ветерок догнал и пощекотал спину. Полковник вздрогнул и ускорил шаг.

– Патриция… – позвал он негромко, лихорадочно соображая, как именно следует начать разговор с дочерью.

Ответа не последовало.

Дом молчал тревожно и глухо.

Полковник дернул дверь комнаты дочери на себя – и ему привиделась вдруг жуткая картина: у Патриции характер был не менее сильным и цельным, чем у него самого, и разочарование вполне могло и ее натолкнуть на мысли об уходе из жизни. Полковник представил ее труп, распростертый в кресле за столом, пистолет в окостеневшей руке, брызги крови…

– Патриция!

Дверь распахнулась с сухим, похожим на выстрел, треском.

Комната продолжала молчать. В ней никого не было.

– Пат, ты где? – тревожно и громко спросил полковник, думая теперь о том, что дочь могла лежать в соседней комнате, – покончившая с собой из‑ за его предательства и своей влюбленности в этого неуправляемого мальчишку Джо.

Вторая комната тоже оказалась пуста – ни живой, ни мертвой Патриции в ней не было…

Не было…

По спине полковника пробежал холодок. Если прежние опасения пугали своей тупиковостью и неразрешимостью, то неопределенность и вовсе убивала.

«Но как же так? Она ведь не выходила… я все время сидел возле двери…»

Он поежился – то ли от страха, то ли от холода – и… увидел раскрытое окно.

Полковник бросился к нему, перегнулся через подоконник и испытал новый шок: по газону тянулись следы, отнюдь не похожие на следы от женских туфелек.

– Нет, – простонал он, устремляя взгляд в сторону забора, от которого отъезжал «мерседес» Ортеги. На секунду ему показалось, что он видит на заднем сиденье еще два силуэта: женский, знакомый, и рядом с ним – другой, в черном.

«Ну что ж, посмотрим, как это понравится твоей дочери», – услышал он уже давно стихший голос бывшего сообщника и зажал уши стиснутыми от боли и ненависти кулаками.

* * *

Вначале его занесло на галерею. Длинный коридор, украшенный причудливой резьбой неровных стен и еще более причудливыми тенями, тянулся к главному зданию, где, судя по всему, и обитал Виктор Ортега. Джо крадущейся и быстрой кошачьей походкой ступил на узорчатый пол, всматриваясь в окружающую тишину, и вдруг ударил будто бы в воздух, повинуясь внутреннему приказу. Как ни странно, костяшки пальцев наткнулись на жесткое; тотчас на руку ему что‑ то навалилось и рухнуло под ноги.

Джо взглянул на упавшего ниндзя – тот был без сознания. Он знал, что его удар окажется точен. А откуда пришло это знание – думать сейчас не время…

Джо замер, прислушиваясь: если тишина чуть не обманула его, значит, следовало быть вдвойне осторожным. Но никаких признаков опасности, даже на уровне предчувствий, он не ощутил, разве что одна из стенных плит вызывала какое‑ то смутное эмоциональное отношение.

Не отрывая взгляда от интересующего его места, Джо осторожно нагнулся, нашарил рукоятку меча оглушенного ниндзя, выдернул его из ножен и заскользил по коридору, напрягая слух и все остальные чувства до максимума.

Человек может замереть, может затаить дыхание так, что воздух будет выходить из его груди незаметно, – и все же полной невидимости может достигнуть лишь мертвец: не дыхание, так тепло выдаст присутствие спрятавшегося. Дрожание воздуха у резной плиты было невыразительным, едва ощутимым, и лишь понимание того, что речь идет о жизни и смерти, позволило Джо распознать его и замахнуться мечом, прежде чем противник прыгнул вперед.

Исход стычки решился мгновенно. Джо вздохнул с облегчением и продолжил свой путь.

Ему снова казалось, что здесь кто‑ то есть, и все же это ощущение было иным: враждебность невидимого взгляда исчезла, словно некто просто наблюдал со стороны за его действиями.

Джо шагнул к противоположной стене – более цельная по материалу, она внушала ему и больше доверия.

Ощущение присутствия наблюдателя усилилось.

По разрисованному и покрытому лаком полу перекатывались тусклые блики, где‑ то за стенами шуршала листва – дул муссон. И ничто – ни полузвук, ни движение – не выдавало правды: есть ли кто рядом. Но Джо не мог ошибиться. Он сделал еще несколько шагов. Отсутствие враждебности не успокаивало его – наоборот, тревожило еще больше. Это плохо: настоящий мастер должен убивать хладнокровно. Умирать – тоже…

Или нет?

Как проклинал Джо в этот момент свою изменчивую память, в которой вечно все путалось, и неясно было, какой опыт – старый, отгороженный от сознания взрывом, или новый – дает толкования фактам и подсказывает отношение к ним.

Для победы и успеха нужна вера в себя, а в кого мог верить он?

Тихий скрип раздался сзади, Джо резко обернулся: это всего лишь половица шевельнулась, напоминая о его собственной тяжести.

Что‑ то странное, но уже знакомое начало происходить с органами чувств: теперь Джо чувствовал весь окружавший его коридор почти физически, словно на ощупь, проецируя на собственную кожу все его повороты; кожа чесалась и зудела – сейчас где‑ то на спине… словно от прикосновения чужих рук.

Джо развернулся резко как только мог и оцепенел: прямо в шею ему уперся холодный край пистолетного дула…

* * *

Джексон курил. Вообще‑ то эта привычка была ему почти не свойственна, но сейчас он не мог сдержаться.

Чтобы не мешать ребятам спокойно спать, он расположился на крыльце казармы, с ненавистью глядя на начавшие тускнеть звезды.

«Надо было успеть догнать его… – думал он, прокручивая в памяти эпизод с побегом Джо, и ему начинало казаться, что в тот момент он стоял к «джипу» куда ближе, чем на самом деле, и мог в него запрыгнуть. – Он ведь погибнет один. Будь он хоть трижды герой, хоть четырежды – никому не под силу справиться в одиночку с такой мощной организацией, как у Ортеги…»

Джексон докурил сигарету, и взгляд его упал на дремлющие мотоциклы.

«А почему бы и нет? » – подумал он, вставая.

Запавшая ему в голову мысль была простой и шальной одновременно: все‑ таки два человека – это лучше, чем один. Значит, нужно плюнуть на все и рвануть на выручку своему другу. Не победить – так хоть показать, как умеют драться за свою честь порядочные люди.

Мысль эта так его увлекла, что Джексон подошел к мотоциклу и взялся за его «рога».

– Капрал!

Резкий оклик заставил Джексона вздрогнуть и обернуться – в нескольких шагах от него стоял полковник.

«Вот и все… – Джексону показалось, что внутри У него что‑ то оборвалось. – Раз наш полковник сговорился с этими негодяями, моя песенка спета».

Джексон ощутил в этот момент еще и раздвоение, сходное с тем, что мучило Джо: с одной стороны, он вроде бы больше и не сомневался, что полковник захочет избавиться и от него как от нежелательного свидетеля, но, с другой, сильны были и прежние воспоминания, по которым выходило, что полковник был человеком честным и порядочным.

– Да, сэр? – машинально спросил он, сильнее сжимая пальцы на руле.

– Что ты здесь делаешь? – с лицом полковника было что‑ то не в порядке, да и голос его звучал непривычно.

– Я? – сверкнул белками глаз Джексон. – Ничего, сэр.

– Ничего? – было видно, как лицо полковника исказила гримаса.

«Вот и все, теперь он достанет пистолет и…» – Джексону очень захотелось зажмуриться, чтобы не увидеть нацеленное на себя дуло, но он этого не сделал. Впрочем, и пистолет на сцене так и не возник. Полковник засунул руки в карманы наспех накинутой пятнистой куртки и принялся разглядывать зачем‑ то переднее колесо мотоцикла, окончательно сбивая Джексона с толку.

– А что, что‑ то случилось? – пробурчал он неразборчиво.

– Случилось, – глухо отозвался полковник. – Капрал, объявляй подъем!

* * *

Пистолет был холодным и от того казался влажным. Джо сглотнул слюну, ожидая выстрела, но его все не было, и Джо попробовал скосить глаза назад, чтобы разглядеть человека, взявшего над ним верх.

Сделать это он не успел: пистолет исчез сам по себе, и перед глазами Джо возникла хитроватая старческая улыбка.

– Ты все помнишь, оказывается… – пряча оружие за пояс, проговорил Суюки.

– Ты? – Джо с облегчением вздохнул, приятное чувство успокоения прокатилось по его телу, и вдруг на глаза набежал туман. Он существовал не долго, доли секунды, но Джо показалось, что все вокруг начинает крутиться, верх меняется с низом и наоборот. Но при этом все остается на своих местах. Затем в глазах и вовсе зарябило, вереницей пронеслись какие‑ то картинки, забытые, но в то же время становящиеся знакомыми при соприкосновении с его остановившимся взглядом.

Суюки указывал ему дорогу в лесу.

Суюки в лесу.

Суюки указывал дорогу.

Дорогу. Путь…

Вынырнув из глубин памяти, перед внутренним взором Джо возникло лицо – молодое, почти треугольное из‑ за широких скул… Знакомое лицо маленького старичка‑ японца. Теперь старичка…

Джо заморгал, но воспоминание не уплыло, как это бывало раньше, а, наоборот, сделалось еще отчетливее и ярче: он слышал давно забытые звуки, чувствовал свое тело… Он не вспоминал – заново переживал то, что было когда‑ то давно, и в то же время какая‑ то часть его «Я» находилась и в настоящем, в галерее, рядом с улыбающимся Учителем.

– Ты? – повторил он. – Так до взрыва это был ты?

– Да, – кивнул Суюки, и глаза его сделались почти нежными. – И теперь тебе пора вспомнить все…

Они сидели в маленькой, но в то же время удивительно просторной по восприятию комнатке, и струя пахучего чая журчала, перетекая из носика заварочного чайника в крошечные фарфоровые чашечки.

Суюки не торопился начинать разговор, но он все‑ таки уже шел, шел через молчание, через дыхание, казалось бы не имеющее к нему никакого отношения.

Джо смотрел на журчащую струйку, на волнующуюся в чашках жидкость, на легкий парок, поднимающийся над крышкой чайника, и ему делалось спокойно и хорошо, как когда‑ то в детстве. Как в прошлом, которое продолжало возвращаться, сливаясь с настоящим и дополняя его своей вновь обретенной надежностью.

Не было больше двух половинок одного человека, действующих поочередно, – был один Джо, целый и цельный.

– Я нашел тебя, когда тебе было шесть лет…

Морщинистая рука поставила чайник на место.

Поднявшийся от него запах чая был терпким и щекотал горло.

Джо кивнул, зажмуриваясь.

Так пах чай в его детстве. И руки учителя двигались так же уверенно и неторопливо, и на них было хорошо смотреть, не думая больше ни о чем, кроме душистого напитка. Лишь одного не было – шороха пальмовых листьев над головой, но и его можно было заставить себя услышать, призвав на помощь память.

Пальмы росли по всему острову – косматые, заросшие, как бурые медведи, жесткой, длинной шерстью, из которой лесенками торчали сучки. Особенно хороши, впрочем, были они по утрам и к вечеру, когда Суюки и Джо садились рядом и смотрели на их вершины, то тающие в утренней дымке, то становящиеся черными и плоскими на фоне оранжевого с алым неба.

Обычно Суюки приводил Джо на холм; там, в траве, быть может, до сих пор остались просиженные вмятины. С холма была видна большая часть острова, но можно было разглядеть и океан – изменчивый, как человеческая судьба, могучий, бесконечный… Бесконечной была вода, бесконечным было небо, то низкое и синее, то далекое, утыканное звездными иглами, и эти бесконечности исподволь входили в само его сознание, позволяя ему расширяться до космического универсума, быть всюду – и нигде. Нельзя сказать, что Джо любил такие минуты, – они волновали его, притягивали сильнее физиологической любви, о которой он тогда и не знал, но все же суть его отношения к таким моментам была иной. Скорее, это являлось неотъемлемой частью его существования, его личности – как тело могло зачахнуть и умереть, лишившись воды и пищи, так и в душе начиналось отмирание, когда исчезали этот океан и это небо, на которое надо было смотреть, смотреть, смотреть и читать в его молчании то, что не передашь никакими словами. Почти тем же самым, но на другом уровне, была и чайная церемония.

Джо осторожно поднял и поднес к губам горячую, обжигающую пальцы чашку.

Суюки смотрел на него с хитрой, но доброй улыбкой.

– Ты меня… многому… научил, – с трудом подбирая слова проговорил Джо. – Я помню…

Теперь он видел не руки – только суженные глаза учителя.

Глаза улыбались.

Глаза улыбались, и Джо – маленький Джо – подходил к огромному дереву, разделяющемуся на десятки стволов‑ ветвей, образующих невероятнейшую лестницу. Детские ручонки хватались за выщербинки на коре, цеплялись за тонкие ветки, обнимали толстые – Джо начинал подниматься.

Иногда ему делалось страшно, но взгляд Суюки говорил: «Ты можешь», – и он мог. Уходило головокружение, в непрочности тонких верхних ветвей находилась опора, руки и ноги наливались силой, крепли, позволяя уже не минуты – часы – висеть, держась за деревянные перекладины, сперва на обеих руках, затем на одной. Сперва налегке, затем – с зажатым во второй руке оружием, с увеличивающейся тяжестью. То замирая, то, наоборот, раскачиваясь…

Дерево было другом и союзником – как все его окружавшее. С любой обстановкой можно было слиться, заставить работать на себя, если найти правильный к ней подход. Но для этого надо было знать и ее, и себя, знать так, чтобы эти знания об окружающем мире входили в плоть и кровь, чтобы их не приходилось через силу вытаскивать из памяти…

– Я нашел тебя ребенком и дал тебе имя Джо – единственное американское имя, которое я знал…

– Твое имя – это связь с твоим народом, – вспомнил Джо разговор за чаем, – за другим чаем, еще тогда…

– Человек не может жить без таких связей, оставаясь собой. И в то же время, чтобы стать выше, чем ты есть, надо подняться и над этой связью. Корни помогают дереву держаться за землю, но деревом его делают ствол и ветви – а они тянутся к небу…

«Я не понимаю…» – взглядом отвечал Джо, не осмеливаясь перебить, но Суюки читал его вопросы по лицу.

«Рано или поздно ты это поймешь. Добро и зло всегда шире, чем тебе будут подсказывать корни, если слушать только их. Если замкнуться на них – солнце так и останется далеко. Учись понимать и видеть все шире – вот чему я хочу научить тебя. Пусть искусство поднимет тебя вверх».

– Я помню, помню…

– …я учил твое тело и чувства, чтобы ты мог занять место на поле чести.

– Да, Учитель…

Джо опустил полегчавшую чашку на стол, позволил рукам свободно упасть на колени и перенесся в прошлое.

На Суюки была надета японская военная форма – Джо только сейчас разглядел и понял это. Даже потом, когда одежду достать стало можно, он не хотел ее менять, она была как напоминание о своем пути. Суюки был воином и не знал иного, военная же форма была для него символом смысла его жизни, которая, как казалось ему тогда, пришла к логическому завершению.

Остров был необитаем, мир оставался за океаном, и, лишенный возможности быть тем, кем он должен был быть по призванию, Суюки перешел от жизни к существованию. Нет, он вовсе не падал духом, но все так же устраивал сам для себя тренировки, бегал, стрелял, вырезая из веток новые стрелы, но знал: будущего впереди нет. Когда волны вышвырнули на берег ребенка, он не сразу переменил свое мнение. Затем ему подумалось, что он исчерпал в себе еще не все: пусть как воин Суюки был выброшен из мира, но он еще мог быть учителем, передать свои знания и опыт маленькому, теперь одному ему принадлежащему человеку. Так возник новый смысл. Он не верил, что когда‑ нибудь сумеет покинуть остров, не верил и в то, что это удастся сделать Джо, – но отдался единственному новому занятию всей душой.

Джо оказался понятливым учеником. Свою новую жизнь он воспринял как должное, напрочь забыв о том, что было до встречи с Сроки.

Он лазил по деревьям, стрелял, как стрелял Суюки, танцевал ката, рубил мечом надетые на палки тыквы и комья глины, осваивал искусство палочного боя и метания сюрикенов… Глядя на его быстрый рост, Суюки ощущал себя настоящим художником, скульптором человеческой души, которая на глазах все четче проступала в подрастающем: мальчишке. Он привязался к Джо по‑ настоящему, как только может привязаться один человек к другому. Как художник – к своему творению. Или – отец к сыну…

Затем пришли чужие.

Кто знает, какими судьбами в бухту острова занесло тот злосчастный корабль, но однажды он возник. А вскоре на побережье началась стройка.

Суюки и Джо наблюдали за пришельцами издалека, безуспешно стараясь понять, что же им надо. Теперь Джо смутно догадывался, что военные закладывали на острове фундамент для будущей секретной базы. Тем не менее оба по‑ прежнему поднимались на вершину холма для вечерней и утренней медитации и потому не уследили, когда в лесу был заложен динамит. Когда днем Джо, как обычно, подкрался поближе к незнакомцам и принялся изучать их с дерева, земля вокруг него неожиданно взлетела в воздух, все исчезло, а потом наступило пробуждение, больше похожее на дурной сок…

– Да, я вспоминаю, – проговорил Джо, – но не все… есть вещи, которые я вспомнить не могу.

В следующую секунду Джо показалось, что Суюки дружески похлопал его по плечу, – нет, Учитель даже не шелохнулся, только взгляд его остановился на лице Джо.

– Было то, что я сам заставил тебя забыть, – боль могла помешать тебе.

Джо ощутил легкое удивление, но задавать вопросов больше не стал: раз Учитель считал, что так надо, не ему было нарушать неписаный закон.

– Ну что ж, – Суюки отставил в сторону чашку. – Теперь пришло время для последнего урока.

Они встали и прошли в другую часть комнаты, где на квадратном лоскуте темной ткани лежало оружие. Нет, не армейские автоматы – нечто совсем иное…

Суюки с ласковой улыбкой пропустил Джо вперед и начал называть, всякий раз указывая на оружие рукой. Джо глядел на заточенную сталь с нескрываемым уважением: слова оживали в его памяти и сами, но, повторенные Учителем вслух, они словно заново обретали свою сущность.

– Кусари‑ кама.

Ладонь Суюки указала на оружие, похожее на перевернутую букву L. К деревянному древку, длиной в половину человеческой руки, почти вертикально примыкало лезвие, несколько загнутое вовнутрь. С другой стороны рукояти к каме крепилась тонкая прочная цепь, на конце которой виднелся грузик, который должен был при броске опутывать оружие противника. В этом причудливом и грозном оружии сложно было узнать мирный крестьянский серп.

– Сюрикен.

Пожалуй, «звездочка» меньше всего нуждалась в представлении – Джо встречался с ней совсем недавно.

– Саи.

Саи Джо нравились. В них ему виднелась особая законченность и изящество формы; ничто другое не отвечало так его представлениям об идеальном оружии, как этот среднего размера трезубец. Саи можно было метать, можно было, перехватив неожиданной хваткой, направить на противника так, чтобы граненый клинок – моноучи прикрывал руку до локтя, защищая от ударов меча. Можно было при помощи боковых ветвей трезубца захватывать оружие противника. Короче, можно было и защищаться, и нападать, и, в случае надобности, просто вскапывать затвердевшую землю. Малейший узор, малейший изгиб – будь то насечка на рукояти или плавная линия боковых зубцов – все имело свой смысл и могло удивлять и восхищать целесообразностью. Кроме того, в самих приемах работы с парными саи скрывалась особая красота, как ничто иное объединяющая и технику, и силу, и гармоничность. В своем роде саи были совершенством.

– Ниндзя‑ то…

При этом слове Джо улыбнулся и ощутил тепло на сердце. Меч ниндзя был не просто мечом – хотя это, конечно, боевой клинок, запрещенное для не самураев оружие. Но при всей своей функциональности он еще был символом, традицией, воплощенной в металле. К нему следовало по‑ особому прикасаться, его надлежало по‑ особому уважать. Вместе с ножнами ниндзя‑ то представлял собой оружие куда более универсальное, чем казалось с первого взгляда. В нем можно было найти и крошечные отравленные стрелы, и внутренний кинжал для метания. С другой стороны, ножны могли служить и как вместилище для секретных документов, и как дыхательная трубка для плавания под водой, и как удлинитель рукояти, в который удобно было засыпать порох…

– Меч ниндзя, – с почтением повторил Суюки, поднимая ниндзя‑ то и протягивая его Джо на вытянутых руках.

Джо поклонился мечу одной головой и бережно взял.

– А теперь вспомни мудры, – предложил ему Суюки, не прекращая улыбаться.

– Чин… – пальцы сложились в воздухе в первую фигуру, и Джо перестал видеть что‑ либо, кроме них.

– Рицу… Заи… Зин…

Его ладонь накрыла другую, сложенную в кулак.

– Кабадера? – узнал Джо, подаваясь вперед.

– Кабадера, – с улыбкой подтвердил Суюки, слегка качая лысой головой. – Волшебство ниндзя… Знающий эту мудру может становиться невидимым и подчинять своему взгляду волю других людей…

– Кабадера… – шепотом повторил Джо.

Его глаза пылали особым, вдохновенным огнем.

– Ты готов, сын мой, – посерьезнел Суюки, прикасаясь к лежащему на ладонях Джо ниндзя‑ то.

– Время пришло…

– Да, я готов, – уверенно и горячо подтвердил Джо.

Он и в самом деле был готов сейчас ко всему.

– Хорошо, – сдержанно ответил Суюки. Улыбка искоркой промелькнула в его глазах. – Теперь последнее. Бойся ниндзя, имя которого Черная Звезда. Он нарушил кодекс и пошел по пути зла.

Утверждение прозвучало вопросом; казалось, Суюки ждал теперь, что Джо выскажет свое отношение, и тот догадался об этом.

Губы Джо шевельнулись:

– В таком случае он должен умереть.

Не он – сама его душа, его суть давала сейчас этот ответ, и по‑ другому быть не могло.

Суюки прищурился – в движении его глаз пряталось поощрение.