Анна Годберзен 12 страница

– Вилл? – прошептала она в темноту, открыв дверь конюшни, потом скинула туфли и поспешила к деревянной лестнице, приставленной к кровати. Соломинки на полу кололи ноги, но она не чувствовала этого. Задыхаясь от волнения, Элизабет забралась наверх.

– Вилл, ты здесь?

Упав на колени, она ощупала матрац на кровати – ни подушки, ни одеяла… Поднявшись, девушка спустилась по лестнице и метнулась через конюшню к стойлам.

– Вилл? – позвала она чуть громче, – Вилл, ты здесь? Вилл?!

Она помнила, как когда‑ то приходила к нему и не смогла найти. Это было перед смертью отца, и в то время Элизабет была очень подавлена и расстроена. В тот раз она долго блуждала по конюшие, пока не нашла Вилла около одной из деревянных загородок. Он сидел с полузакрытыми глазами, словно в полудреме. Он умел спать стоя, почти так, как спят лошади. Когда Элизабет разбудила его, он сообщил, что заболел Джаспер, любимый конь Элизабет. И поэтому Вилл сел рядом с загоном, где находился Джаспер, собираясь провести там всю ночь. Тогда они с Элизабет до рассвета сидели в обнимку, и он ее успокаивал.

Но сегодня все было иначе. Кучер, так заботившийся о своих питомцах, бесследно исчез. Девушка металась по всей конюшне, выкрикивая его имя, но вокруг были только лошади, глядящие из стойл блестящими черными глазами, и сладкий аромат сена, коловшего босые ноги. Вилла нигде не было, Элизабет почувствовала, что ей становится по‑ настоящему страшно. Она, чуть не плача, вернулась к кровати Вилла. Элизабет всегда боялась масляной лампы в конюшие из‑ за сена вокруг и никогда не зажигала ее сама. Впрочем, сейчас ее глаза привыкли к полумраку. Она вновь увидела пустой матрац. Белые деревянные ящики, которые Вилл использовал под книжные полки, тоже пустовали.

Элизабет была уже почти уверена, что одежды нет на месте, и даже не стала подходить к шкафу, чтобы проверить. Она обессиленно опустилась на то место, где обычно ждал ее возлюбленный. Волосы растрепались, и она дрожащими пальцами теребила пряди так, что жемчужины, украшавшие ее прическу, одна за другой покатились по дощатому полу. Девушка вдруг отчетливо вспомнила, как Вилл склонился перед ней у гостинцы. Он смотрел на нее с затаенной страстью и шептал слова, в которых она услышала любовное признание. А его поцелуй она приняла за обычное проявление нежности. Элизабет вновь в мельчайших деталях прокрутила в памяти всю сцену и внезапно поняла, что ей хотел сказать Вилл и что означали его жесты. Он с ней прощался.

Элизабет откинула волосы с лица и почувствовала, что задыхается. Она больше не могла сдерживать слезы, и через мгновение рыдания сотрясали все тело. Она вытирала градом катящиеся слезы юбкой, вновь и вновь повторяя имя любимого. И вероятно, девушка просидела бы так до утра, но вдруг услышала громкий насмешливый голос:

– И о чем ты плачешь?

Элизабет застыла.

– Простите… – Она слишком боялась поднять глаза и узнать, кто же так бесцеремонно вторгся в ее тайную жизнь.

– Твое платье помялось. Не это ли тебя так расстроило?

Элизабет медленно подняла глаза и увидела Лину, стоявшую у двери со скрещенными на груди руками. Именно на том месте, где она сама всегда замирала, прежде чем войти. Лина стояла, постукивая левой ногой.

– Нет, – ответила Элизабет. Она выпрямилась и заговорила более уверенным голосом, – Не из‑ за этого.

– Да, а из‑ за чего же тогда? Из‑ за Вилла? – Лина презрительно покачала головой и с иронией добавила: – Твоего Вилла?

– Что?! – Элизабет в недоумении уставилась на служанку. Она внезапно вспомнила, как та плакала, когда Элизабет с Виллом не брали ее в свои детские игры. Сейчас у Лины был такой же взгляд – обиженный, тяжелый, злой, пугающий. Элизабет встала и начала спускаться по лестнице. Она услышала треск ткани и увидела, как от платья оторвался лоскут, но не остановилась. В тот момент она не могла думать о столь незначительных мелочах. Она спустилась и повернулась к Лине как раз в тот момент, когда та произнесла:

– Ты никогда его не заслуживала!

Элизабет была в замешательстве. Она понимала, что не может сейчас ни спорить, ни убеждать служанку сохранить ее тайну. Какое‑ то время они с ненавистью смотрели друг на друга. Переведя дыхание и немного успокоившись, Элизабет вдруг увидела гримасу боли на лице Лины и поняла, что девушка тоже страдала из‑ за Вилла, из‑ за его отъезда.

– Ты ничего не знаешь, – уверенно и спокойно произнесла Элизабет. Она чувствовала, как к ней возвращается спокойствие. – И ты уж точно сейчас не там, где должна быть!

Лина неестественно улыбнулась.

– И где же я должна быть, мисс? Наверху в вашей комнате, помогая снять платье? Тяжело работать в отсутствие хозяйки.

– Да, именно там ты и должна находиться! И не забывай, что ты обязана меня слушаться. Ты работаешь на нашу семью. – Элизабет окала губы и с силой хлопнула рукой по бедру. Она с нарастающей уверенностью смотрела на Лину, на ее уродливое черное платье, нелепую фигуру, перекошенное лицо, веснушки па носу и маленькие глаза, потом приподняла свою прекрасную бровь и промолвила самым начальственным тоном, который только могла изобразить:

– Боюсь, ты сильно разочаруешь свою бедную сестру. Только ради нее я тебя не увольняю.

Она подобрала юбки и прошествовала мимо Лины к двери кухни, а у лестницы обернулась и властно уточнила:

– Только поэтому я пока что тебя не увольняю!

Лина уставилась на хозяйку с бессильной ненавистью, но ничего не ответила. Элизабет слегка вскинула голову и смерила Лину долгим надменным взглядом – этот жест хоть на мгновение позволил девушке почувствовать себя сильной. Осознание того, что Вилл уехал и, возможно, они никогда больше не увидятся, выжигало ее изнутри. Но она усилием воли сдерживала слезы, неторопливо и гордо удаляясь от служанки. Она знала, что поднимается по этой лестнице последний раз в жизни…

Дорогая Элизабет!

Похоже, я тебя так и не дождусь. Стараюсь не терять надежды, что вскоре ты за мной последуешь. Я отправляюсь в Калифорнию и буду каждый день молиться о том, чтобы однажды увидеть тебя. Или, если ты вдруг решишься, встретимся на Центральном вокзале, последний поезд отправляется в 11 часов.

Навеки твой,

Вилл Келлер

Лина нашла записку в шкафу Вилла, в кармане синей куртки. Она зажгла лампу, осторожно касаясь фитилька спичкой, и внимательно рассмотрела письмо. Оно было написано на листке плотной кремовой бумаги, похожей на ту, что использовала для писем Элизабет. Лина пробежала пальцами по золоченым краям и подумала, что Виллу наверняка было трудно устоять перед обладательницей таких прелестных вещиц. Когда‑ то Лина тоже благоговела перед всей этой роскошью, но теперь она увидела совершенно другую Элизабет – одинокую и несчастную в своей богатой спальне. Служанка покраснела от ярости, вспомнив слова бывшей подруги, жестокие и высокомерные. Но постепенно ярость вновь сменилась мучительным осознанием того факта, что Вилл уехал, и уехал навсегда. Лина села на матрац, сцепила руки над головой и попыталась представить его рядом с собой, но расстроилась еще сильнее. Единственный юноша, которого она любила, исчез из ее жизни, а она ведь так ни разу и не поцеловала его. Она прижала ладони к глазам, чтобы не заплакать, посидела в странном оцепенении еще пару минут и медленно встала. Самое ужасное, что он уехал, даже не вспомнив о ней, – наверное, он вообще ни о ком не думал, кроме своей лицемерной мисс. Но надо было что‑ то делать! Лина глубоко вздохнула и подумала, что, возможно, еще не все потеряно. Она подошла к шкафу и сняла с крючка синюю куртку, – такие обычно носили моряки, и она видела ее на Вилле прошлой зимой, когда он расчищал снег или запрягал лошадей. Должно быть, он оставил ее для Элизабет, на случай, если та соберется ночью последовать за ним – позаботился о том, чтобы любимая не замерзла по дороге – но Элизабет ее не заметила. Лина напялила куртку и опустила записку в карман. Затем собрала жемчужины, упавшие с волос хозяйки, и через маленькую дверь вышла на улицу.

Ночь благоухала; Лексингтон‑ авеню, несмотря на поздний час, была заполнена людьми. Они все еще праздновали возвращение героя и продолжали веселиться, расхаживая по улицам с флагами и обнимаясь. Лина плотнее запахнула куртку Вилла. Эта вещь вряд ли была ей нужна, но в одежде еще хранились его запах, аромат сена и мыла, так что девушка решила, что не будет ее снимать. Лина быстро зашагала к Центральному вокзалу. Избалованная Элизабет, конечно же, никогда не пошла бы ночью на вокзал и тем более не уехала бы с Виллом неизвестно куда. Испугалась бы за себя и за свою репутацию. Но Лине такой поступок казался возвышенным и единственно возможным. Увидев перед собой здание вокзала, с его величественным фасадом, высокими башенками и овальными окнами, она прибавила шагу. Внутри было практически пусто. Только несколько человек, завернувшись в одеяла, спали на длинных деревянных скамьях. Лина не посмотрела на большие настенные часы, по в пустынном темном зале казалось, что стояла глубокая ночь. Она промчалась через зал ожидания, стуча каблуками по мраморному полу, и подбежала к кассе. Девушке пришлось постучать по стеклу, чтобы разбудить кассира. Когда тот, наконец, услышал, Лина наклонилась к нему, надеясь на чудо. Он наверняка сможет понять ее и помочь, она почти уверена!

– Да, мадам, – пробормотал юноша‑ кассир, смотря на нее сонными глазами.

– Я хотела бы узнать… – начала Лина и запнулась. Внезапно ей пришло в голову, что она могла показаться сумасшедшей: с безумными глазами, без багажа и в одежде, совершенно не подходившей для путешествия. – Не могли бы вы мне подсказать, – продолжила она, стараясь, чтобы голос звучал более уверенно, – не появлялся ли здесь ночью молодой человек, который собирался поехать на запад? Возможно, в Калифорнию.

– Молодой человек? – медленно повторил кассир и понимающе улыбнулся, – Какой именно?

– Примерно вашего возраста. – У Лины кружилась голова, и она с трудом подбирала слова. – Он путешествует в одиночестве.

– Молодой человек, путешествующий один? А почему вы пытаетесь узнать, где он, так поздно ночью?

– Это не ваше дело, – Лина запахнула куртку и постаралась выглядеть построже. Она пыталась вести себя, как Элизабет в подобной ситуации, и потому нахмурила брови, гордо повела головой и поджала губы, – Так вы поможете мне или будете задавать неподобающие вопросы?

– Я бы с удовольствием вам помог, – протянул кассир, не отрывая от нее глаз. Лина чувствовала, что молодой человек определенно испытывал к ней интерес, однако ее это совсем не радовало, – Но я обслуживаю железные дороги Нью‑ Йорка, Нью‑ Хейвена и Хартфорда. Если ваш молодой человек собирался в Калифорнию, он выбрал бы Центральную Нью‑ Йоркскую ветку.

– О, – ответила Лина растерянно. Должно быть, она выглядела очень грустной и смущенной, потому что кассир приподнялся, вежливо указал ей на другую сторону громадного зала ожидания и мягко произнес: – Спросите в кассе следующего зала, прямо за той аркой.

Лина благодарно кивнула, повернулась и, почти задыхаясь, побежала в указанном направлении.

– Если не сможете его найти, приходите ко мне в гости… – раздалось сзади. Лина повернулась и увидела, как кассир подмигнул ей. Девушка не была уверена, что он с ней флиртует, поскольку была совершенно неопытна в подобных делах, но этот жест вдруг показался ей добрым знаком. Она вымученно улыбнулась и понеслась дальше по мраморному полу.

В другой кассе Лина обнаружила пожилого человека, бодрого и румяного. Он носил бакенбарды, которые, однако, ничуть не маскировали его широкое сияющее лицо.

– Говорите, он высокого роста?

– Да, высокий, большие голубые глаза, красивое лицо. У него совсем немного багажа, и путешествует он один.

– Здесь многие подходят под это описание, – мужчина помолчал, перебирая бумаги, и Лина нетерпеливо посмотрела по сторонам – Но не в столь поздний час. Мне кажется, я знаю, о ком вы говорите, и этот человек уехал на одиннадцатичасовом поезде до Чикаго. Если вы говорите, что он направляется в Калифорнию, он наверняка пересядет на другой поезд, идущий через Окленд.

– Сколько сейчас времени? – спросила Лина упавшим голосом. Она поняла, что одиннадцать часов уже давно прошли.

– Десять минут второго.

– Когда следующий поезд до Чикаго?

– Только утром, юная леди. В семь часов.

Лина с содроганием подумала о возвращении в дом Холландов и о встрече с Элизабет.

– Мне, пожалуйста, один билет до Чикаго!

Кассир окинул ее недоверчивым взглядом.

– Хорошо. Сколько у вас денег?

Лина опустила глаза и ощупала карманы в надежде, что Вилл оставил Элизабет деньги на билет. Но, разумеется, там было пусто. Естественно, ведь Элизабет так богата!

– У меня их совсем нет, – всхлипнув, пробормотала она.

– Ну что ж, – громко хмыкнул кассир, – приходите, когда они у вас будут.

Чувствуя себя раздавленной, Лина отвернулась от окошка и пошла между длинными рядами скамеек, похожих на церковные скамьи. Ей захотелось присесть на одну из них. Возможно, ее подберут и отправят в дом для падших женщин. Что ж, это будет достойное завершение худшего дня в ее жизни. Лина подумала, что предпочла бы оказаться где угодно, только бы не видеть больше Элизабет.

Лина медленно подошла к дверям и, обернувшись, окинула взглядом стеклянный купол вокзала. За ним, на востоке виднелся бедный район Датчхилл, где селились ирландцы. Оказавшись там, девушка, как она, рисковала остаться им навсегда. Вилл – прекрасный, совершенный Вилл – смог найти средства, чтобы сбежать от Холландов, а вот Лине только и оставалось, что уйти пешком. Она еще немного постояла у двери и шагнула за порог. Выйдя на улицу, девушка увидела, что праздник все еще продолжается. Крики, аплодисменты, фейерверки в ночном небе… Прямо над ней расстилалась необъятная, сверкающая вселенная. Но вся эта ослепительная красота казалась Лине жестокой насмешкой: ведь ее собственный мир с сегодняшнего дня стал еще меньше, безысходнее и невыносимее. Она ненавидела свою работу и себя саму, но больше всего она ненавидела Элизабет. Ведь именно Элизабет все разрушила, забрала у нее самое драгоценное, украла у нее единственного мужчину. В эти минуты Лина чувствовала себя слишком уставшей и разбитой, чтобы строить планы и думать, как бы выбраться на волю. Но, взглянув еще раз на расцвеченное огнями нью‑ йоркское небо, она твердо решила, что где‑ то обязательно должен быть выход и она его найдет.

Матери со старомодными взглядами уверены, что окна на ночь нужно закрывать, дабы предотвратить возможность проникновения посторонних лиц в спальни их дочерей. Мы же ратуем за современный подход: свежий воздух полезен для здоровья девушек, и в теплые ночи окна можно оставлять приоткрытыми.

Ван Камп. «Пособие по ведению домашнего хозяйства для леди», издание 1899 года

Несмотря на то, что фейерверки все еще расцвечивали небо, Диане казалось, что веселое празднование постепенно стихает и удаляется от них. Она посмотрела в зеркало, подмигнула себе и улыбнулась своим мыслям. Таким сладким и таким недостойным… Сердце ее переполняла радость, и Диана в эти минуты чувствовала себя абсолютно счастливой. Ей хотелось летать от восторга, когда она вспоминала прошедший день, наполненный волнующими загадками, многозначительными взглядами, тайными и опасными любовными посланиями. Диана мечтательно вздохнула, подвинула маленький стульчик, на котором сидела, поближе к большому зеркалу в золоченой раме, и пригладила рукой непослушные кудри. Почти час назад Клэр помогла ей раздеться, смыть краску, вымыть ноги и уложить волосы на ночь. Но спать Диане не хотелось. Она совсем не устала, напротив, чувствовала удивительный прилив бодрости. Девушка посмотрела на себя в зеркало и кокетливо надула губки. Она определенно нравилась себе в этой длинной белой сорочке, через которую слегка просматривалась ее маленькая аккуратная грудь.

– Это вовсе не сумасшествие, – горячо прошептала она своему отражению, проводя пальцами по соскам, – что вы не можете забыть обо мне, Генри Шунмейкер.

– Не могу с вами не согласиться!

Диана вскрикнула и чуть не упала со стула. Вздрогнув, она инстинктивно прикрыла руками грудь и съежилась от страха. Медленно повернувшись к окну, выходившему в сад, девушка с изумлением увидела человека, о котором думала весь день.

– Что вы здесь делаете? – прошептала она, подбегая к большому двойному окну, оставленному открытым, дабы впустить немного ночной прохлады. Генри стоял снаружи, на узком резном балконе, растрепанный, в закатанных брюках и белой рубашке, немного смятой и запачканной, и, улыбаясь, смотрел на нее с восторгом и затаенной страстью.

– То есть… Как вы сюда попали? – запинаясь, продолжила Диана, потому что Генри, похоже, собирался только восхищенно смотреть на нее и молчать.

– Я свернул с Девятнадцатой улицы, перелез через решетку Ван Дорансов, а потом через вашу. А оттуда легко попасть на балкон, – Генри взмахнул рукой и поклонился девушке, – И вот я здесь!

Диана смущенно кусала губы и не знала, что сказать, – она ожидала чего угодно, но увидеть сегодня в своей спальне мужчину своей мечты… Легкое розовое покрывало на кровати, горы книг на столе, старая медвежья шкура у камина – все это казалось очень старомодным и в то же время очень девичьим.

– Я думала о вас весь вечер, – застенчиво произнесла она, и щеки ее вспыхнули.

Генри все еще стоял между окном и чугунной решеткой балкончика, и Диана заметила, что его лицо обгорело на солнце.

– Хотел бы я сказать то же самое, – Диана открыла было рот, но тут Генри подмигнул, не дав ей вымолвить ни слова, – Но я с утра до вечера был пьян и лишь теперь, уже выпив изрядное количество кофе, могу признаться, что тоже думаю только о вас.

– Правда? – Диана покраснела еще сильнее и почувствовала, что сердце ее сейчас выпрыгнет из груди. – Я не ожидала…

– Ди? – раздался приглушенный голос из‑ за двери. Генри инстинктивно пригнулся. Диана подумала сначала о матери, потом о Клэр, и ее прошиб холодный пот. Она умоляюще посмотрела на Генри и приложила палец к губам. Как же ей хотелось коснуться его! Обнять, расстегнуть все пуговицы на рубашке и опуститься на мягкий ковер. Генри взмахнул рукой, расширил глаза и растерянно взглянул на дверь, потом на Диану…

– Ди? Можно мне войти, я…

Генри беззвучно спросил, что ему делать, и Диана энергично замахала руками в его сторону. «Уходи», – одними губами прошептала она. Он быстро повернулся, не переставая улыбаться, и исчез за перилами балкона. Диана услышала треск ломающихся веток, но не осмелилась обернуться, потому что в этот момент открылась дверь.

– Ди? – робко произнесла Элизабет, просовывая голову.

– О, – Диана испуганно уставилась на сестру, чье платье было мокрым и порванным, а волосы растрепаны так, словно она побывала в эпицентре урагана.

– Ты почему так легко одета? Простудишься! Надо прикрыть окно, – и тут раздался треск, стук падения и звук, похожий на возглас боли, – Что там творится?

– Все хорошо! Это просто люди возвращаются с парада, – быстро и уверенно сказала Диана, спеша закрыть окно прежде, чем это сделает сестра. Она с трудом поборола в себе порыв выглянуть с балкона и убедиться, что с Генри все в порядке. Похоже, ее сестре сейчас было гораздо хуже, – Что с тобой, Элизабет? Твое платье… – Она указала на рваный грязный подол роскошного одеяния сестры, которое теперь выглядело так, словно им мыли кухню.

– О, я… я упала с лестницы! Хотела взять воды, но юбка, должно быть, зацепилась, и…

– Ты что, плакала? – перебила ее Диана. Глаза сестры припухли и покраснели.

– Нет. То есть немного. – Элизабет робко взглянула на сестру, – Это просто… – Губы у нее дрожали, и она выглядела несчастной и беззащитной.

Диана удивленно смотрела на нее, силясь понять, что именно сестра пытается ей сказать. Юную мисс Холланд в эти минуты обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, она радовалась, что Генри ушел, и к тому же ушел незамеченным. Диану настолько смутило его внезапное появление, и она так боялась сказать или сделать что‑ нибудь не то… С другой стороны, она жалела, что Генри так быстро исчез, и немного злилась на сестру за столь несвоевременное вторжение. Но глядя на Элизабет, она понимала, что не может на нее злиться. Сестра выглядела сейчас такой слабой и несчастной, что у Дианы защемило сердце от жалости и тревоги…

Элизабет опустила плечи и вздохнула, словно пытаясь подобрать слова.

– Ты помнишь картину Вермеера, которую подарил мне папа?

Диана подняла глаза к потолку и возразила:

– Он подарил Вермеера мне – она очень хорошо помнила эту историю. Отец заказал картину из Парижа, когда миссис Холланд ждала второго ребенка, и предполагалось, что полотно будет висеть в комнате младшей дочери. Но потом маленькая Элизабет поразила всех глубоким пониманием композиции, и тогда отец разрешил, чтобы до шестнадцатилетия Дианы картина висела в комнате старшей сестры. Однако к тому времени отец умер, и никто уже не хотел обсуждать вопрос о перемещении картины.

– Но потом ее повесили у тебя! – добавила она с ноткой горечи.

– Возможно, – сказала Элизабет. По ее голосу Диана поняла, что сестра всего этого не помнит, и пожала плечами. Ей не нужно было спорить о таких мелочах, когда красивый мужчина, обрученный с сестрой, тайно посещает ее ночью через окно. Элизабет глубоко вздохнула. – Думаю, теперь это не имеет значения. Я просто хотела… То есть, если все будет в порядке… – Элизабет вновь съежилась и закрыла лицо руками, чем окончательно привела Диану в замешательство.

– Ну, успокойся. Можешь спать здесь, если хочешь, – Диана подошла к сестре и обняла ее. Потом помогла снять платье, пытаясь не думать о Генри и тех прекрасных мгновениях, когда он стоял у ее окна. Главное, что их не обнаружили. И главное, что сейчас она может помочь сестре, утешить ее – Диана еще ни разу не видела ее такой несчастной и подавленной. Но даже когда сестры, впервые за долгие годы, легли спать на одной кровати, Диана долго еще не могла заснуть. Почти до утра она сгорала от страстного желания поцеловать единственного холостяка Нью‑ Йорка, который уже не мог ей принадлежать…

Одно из многих празднеств, устроенных прошлым вечером в честь возвращения к нашим берегам адмирала Дьюи, – бал в «Вальдорф‑ Астории» – должен был ознаменоваться появлением недавно обрученной пары, мистера Генри Шунмейкера и мисс Элизабет Холланд. Мисс Холланд присутствовала, как всегда прекрасная и возвышенная, а вот мистер Шунмейкер так и не появился, давая циникам повод усомниться в серьезности его намерений относительно будущей женитьбы. Удивительно, насколько ветреными и легкомысленными могут быть молодые люди.

Из раздела светской хроники в «Нью‑ Йорк Империал», суббота, 30 сентября, 1899 года

Генри разбудили удары газетой по лицу. Он с трудом пошевелил рукой, повернулся на бок и обнаружил, что спал в одежде, да еще и не на кровати. Во рту стоял отвратительный привкус, голова раскалывалась, а руки были исцарапаны так, словно он дрался со стаей уличных котов. Для изысканного Генри Шунмейкера, который всю ночь грезил о нежных прикосновениях Дианы Холланд, это утро не предвещало ничего хорошего.

– Генри… открой, черт возьми, глаза! – раздался низкий разгневанный голос отца. Вильям Шунмейкер говорил гнусаво и раздраженно даже в хорошем настроении, а сейчас он явно был не в духе, – Хочешь апельсинового сока?

Генри разлепил один глаз, потом второй. Расплывчатое видение отца стало обретать устрашающе четкие контуры.

– А у тебя есть апельсиновый сок? – спросил он, едва шевеля губами.

– Нет!

Генри окончательно проснулся и постепенно начал понимать, где находится. Его собственный кабинет, примыкающий к спальне, чудесное темное прохладное место, где особенно приятно укрыться, если болит голова. В этой маленькой комнатке он вчера прилег отдохнуть после поездки на яхте. Интересно, а что было вчера?..

Генри перевел взгляд с сумрачного отца на бледную девушку, маячившую за его спиной. Облаченная в черное платье с белыми воротником и манжетами, она держала на подносе графин с ярко‑ оранжевым напитком. Генри жадно посмотрел на спасительную жидкость, потом перевел взгляд на отца.

– Хильда, не давай ему ничего, – отец нервно прошелся по комнате, сцепив руки за спиной, – Я вижу, Генри, ты уже пришел в себя. Но мне кажется, ты не слишком отчетливо помнишь прошедшую ночь. Однако я узнал некоторые детали и хочу тебе помочь кое‑ что вспомнить. Именно поэтому мы с Хильдой пришли сюда…

Генри посмотрел на девушку. Она служила у них довольно давно и уже привыкла хранить его секреты. Теперь же Хильда стояла, опустив голову, и старалась не смотреть в глаза юному хозяину. Он еще раз взглянул на сок и затем на отца, облаченного в тройку из дорогой бежевой ткани. Генри подумал, что такой костюм должен производить особое впечатление на железнодорожных рабочих и слуг. Он скривил губы и отвернулся, пытаясь дать отцу понять, что на него эти уловки не действуют.

– Продолжай, Хильда, – властно изрек отец. – Повтори Генри то, что сообщила мне.

Девушка помолчала в нерешительности и, только когда отец бросил на нее многозначительный взгляд, торопливо сказала:

– Я видела молодую леди, уходившую вчера поздно ночью. На ней было красное платье, и вела она себя довольно шумно. Платье выглядело новым и очень дорогим.

Г< гнри почувствовал слабость во всем теле. Он помнил, как вчера в своем роскошном платье приходила Пенелопа. Но как он мог так опрометчиво оставить ее одну! Обхватив голову руками, он слышал, как отец велел Хильде удалиться на кухню. Увы, вместе со сладким апельсиновым соком…

– Не думаю, что ей стоит слышать следующую часть нашего разговора, – старший Шунмейкер скрестил руки на груди. – Ты помнишь, как добрался до дома?

– Нет, сэр, – глухо ответил Генри.

– Тебя скинула лошадь, – обрубил мистер Шунмейкер, – У тебя синяки по всей левой стороне тела и порезы от неудачного приземления в розовый куст. Что‑ нибудь припоминаешь?

Генри покачал головой.

– Я был пьян, – произнес он, пытаясь изобразить стыд н уверенность в своем неведении. Конечно же, он прекрасно помнил свое позорное приземление, но при этом совсем не был уверен, что сможет внятно объяснить отцу причину, по которой проник в окно младшей сестры своей невесты. Иногда ему казалось, что быть постоянно пьяным – лучший выход из любой ситуации.

– Генри, я не дурак и прекрасно знаю, что ты был пьян. Ну, так ты поведаешь мне историю или придется сделать это самому?

– Ты, наверное, лучше знаешь, – грустно усмехнулся Генри.

– Прочти это сам, – с отвращением ответил отец, швыряя ему газету. Она с шелестом промчалась в воздухе и попала Генри прямо в лоб. Избегая взгляда отца, который продолжал в ярости расхаживать по комнате, юный Шунмейкер поднял сложенные листы и увидел, что нужная статья обведена красными чернилами.

– Все это очень печально, – изрек Генри, закончив читать.

Несмотря на ироничный тон, он именно это и имел в виду. Тот факт, что его видели пьяным разгуливающим по городу и публично осмеяли в газете, совершенно не радовал. Но сейчас Генри не сильно огорчился тому, что узнал о себе, – в эту минуту гораздо сильнее, чем стыд, его мучила жажда. Он понял, что хочет только одного – выпить целый графин сока. И тогда, может быть, он сможет взять себя в руки и как‑ то оправдаться.

– Действительно, – ответил отец, с еще большим сарказмом, чем это сделал Генри. Сын смотрел, как старший Шунмейкер, не разжимая сцепленных за спиной рук, замедлил шаг и приблизился к окнам, выходившим на Пятую Авеню. Он понизил голос, который от этого, правда, не стал менее грозным. – Куда уж печальнее… А ты хочешь узнать, где я был прошлой ночью, Генри?

Сын молча смотрел на отца. Рано или поздно ему все равно расскажут об этом. Скорее даже рано.

– Я был в «Вальдорфе» с мэром и самим адмиралом Дьюи. Ты знаешь, что его прочат в президенты? Это был прекрасный политический шанс! И я никак не ожидал, что ты разрушишь все мои планы.

Генри попытался прилизать волосы и руками разгладить рубашку, чтобы выглядеть хоть немного достойнее. Отец тем временем отвернулся от окна и вновь уставился на сына.

– Я хотел – вместе со всем городом! – увидеть тебя с твоей прелестной невестой в «Вальдорфе». И можешь представить всеобщее разочарование, когда ты не появился? В этот вечер весь Нью‑ Йорк жаждал сплетен, и ты предоставил им достаточно поводов. Ты в очередной раз продемонстрировал всем свою безответственность, Генри, – Отец, сжав губы, отвернулся, а юный Шунмейкер так и не мог ничего придумать в свое оправдание. Он просто молча смотрел, как отец перевел дыхание, одернул фрак и вернулся к своему обычному раздраженно‑ деловому тону, – Вот что мы сделаем, Генри! Своим вчерашним поступком ты превратил вашу помолвку в фарс, и многие уже считают ее насквозь фальшивой. Но мы перекроем этот досадный эпизод более значительным эпизодом. Но только гораздо более позитивным…

Генри, который часто становился невольным объектом газетных новостей, не хотел сейчас даже в мелочах спорить с отцом. Он поднял на старшего Шунмейкера печальные глаза и виновато вздохнул. Отец медленно приблизился к нему. Генри неотрывно смотрел в его мрачное лицо, покрытое красными пятнами, и думал, сможет ли когда‑ нибудь стать хорошим сыном и положить конец бесконечным конфликтам.