Анна Годберзен 9 страница

– Благодарю, но мне не нужна ваша помощь.

Он посмотрел на нее своим прищуренным слащавым взглядом, к которому она сейчас была совершенно невосприимчива, и ответил:

– Ну что ж… Если вы настаиваете, я не буду помогать.

Диана обернулась туда, где стоял их экипаж, но не увидела ни сестру, ни Вилла. Потом она озадаченно взглянула на шляпу, которая умудрилась приземлиться прямо в подернутый тиной пруд посреди парка. Белая лента уже уплыла прочь. Девушка обреченно вздохнула, подобрала юбки и шагнула к болотистому берегу.

– Ну что ж, Диана, – вкрадчиво начал Генри. Она оглянулась: он не смеялся над ней, не издевался, а просто внимательно смотрел. Ее платье тем временем уже коснулось тины.

– Не хотел навязываться, но… Чтобы достать эту шляпку…

Диана растерялась. Она беспомощно перевела взгляд на стайку детей за его спиной. Повернулась и увидела, что шляпа уплыла еще дальше. Наверное, с центра поля открывалась захватывающая картина. Диана помедлила и выжидающе посмотрела на Генри. Тот приподнял брови в вежливом удивлении.

– Так вы хотите, чтобы я достал ее?

– Ну… – нахмурилась Диана – Полагаю…

Генри улыбнулся и, подойдя к девушке, чуть приобнял ее за бедра. Это прикосновение успокоило Диану, гнев ее улетучился. И почему ей казалось столь важным, чтобы он не коснулся ее шляпы? Генри быстро стянул ботинки и носки и ступил в воду. Безупречно отглаженные черные брюки намокли и прилипли к ногам.

– Ага! – воскликнул молодой человек, с плеском выуживая шляпу из воды и держа ее на вытянутой руке. Тут он заметил стаю уток, у одной свисала из клюва белая лента – Ваша лента, посмотрите… Боюсь, теперь у нее новый хозяин, – добавил он, указывая на уплывавшую прочь серо‑ коричневую утку.

– Но как же я завяжу шляпу без нее? – воскликнула Диана, скрещивая руки на груди и делая капризное лицо – Если у меня появятся веснушки, не знаю, что со мной сделает матушка!

Генри посмотрел на утку и скорчил задумчивую гримасу. Диана поняла, что он действительно замышляет бой за ленту, и не смогла удержаться от смеха. Генри, услышав, что она смеется, оглянулся.

– Я пошутила, – сказала она.

Генри послал ленте прощальный взгляд и затем, высоко поднимая ноги, выбрался из пруда. Собравшиеся дети захихикали над его перепачканным видом, а Диана не смогла удержаться и искренне похлопала ему. Слишком жестоко было бы сейчас воспользоваться беспомощным положением босого человека, чьи дорогие брюки были испорчены тиной.

– Вот ваша шляпа, – вежливо произнес он, вновь напуская на себя строгий вид. – Но она промокла насквозь, так что я буду счастлив подержать ее для вас. Если, конечно, вы не против.

– Благодарю вас, – она склонила голову.

Они еще какое‑ то время стояли на берегу пруда, не торопясь возвращаться. Ветер трепал розово‑ коричневую юбку Дианы и развевал ее непослушные кудри. Генри любовался ею, а Диана улыбалась: сначала неуверенно и смущенно, а потом все шире и радостнее. Они глазели друг на друга немного дольше, чем следовало, а затем Генри решительно произнес:

– Мы должны вернуться.

– Да, думаю, пора, – ответила Диана.

Она смотрела, как он обувался, и придумывала слова, желая дать ему понять, что больше не сердится. Но затем Генри так ей подмигнул, что стало понятно: слова не нужны.

Каждая семья, где есть дочь на выданье, должна беспокоиться о стоимости свадьбы, организация которой, по традиции, ложится только на родственников невесты. Когда девушка из высшего общества решает выйти замуж, цена может оказаться заоблачной, и многие отцы невест по свершении этого счастливого события остаются без гроша за душой.

Миссис Гамильтон В. Бридфельт. Избранное из «Воспитания молодых леди», 1899 год

Элизабет услышала заливистый смех сестры и открыла глаза, положив руки на блестящий бок лошади. Диана возвращалась с подобранной юбкой, Генри шел в нескольких шагах позади нее, неся желтую широкополую шляпу. Порывы северного ветра обдумали лицо и трепали верхушки деревьев, но солнце светило все так же ярко и ласково.

– Они возвращаются, – прошептала Элизабет.

Вилл вздохнул и печально посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.

– Я уеду в пятницу, на последнем поезде с Центрального вокзала. Хочу посмотреть, как выглядит бухта с другой стороны. У тебя два пути: уехать со мной или остаться здесь навсегда…

Элизабет хотела прижаться к Виллу, приникнуть губами к его губам, подобрать нужные слова, уговорить его остаться здесь. Но она не могла. Вокруг нее были люди, вокруг нее был Нью‑ Йорк, и она должна была соблюдать правила. И она сделала то, чего от нее ожидали: отвернулась от лошади и сделала несколько шагов навстречу Генри и Диане, махая руками над головой.

– Вы все‑ таки поймали ее! – радостно воскликнула она так, словно возвращение шляпы было ее собственным триумфом.

Диана взглянула на Генри и рассмеялась.

– Бедному Генри пришлось поплавать, чтобы достать ее, – с затаенной гордостью произнесла она. – Правда, ленту уже не вернешь. Теперь она будет украшать какое‑ нибудь утиное гнездо.

Элизабет чувствовала на себе пристальный взгляд Вилла, но продолжала играть роль мисс Холланд. Выпрямившись, она уверенно шагнула вперед: кожаные туфли утопали в мягкой земле, в ушах шумел прохладный ветер. Жених взял ее за руку и помог сесть обратно в ландо. Затем Элизабет вновь опустила на глаза широкие полы шляпы. Лошади тронулись. И только тогда несколько слезинок, никем не замеченные, покатились по ее щекам…

Войдя в дом, Элизабет резким движением сняла шляпу и встряхнула головой. Несколько прядей растрепались, но у нее не было времени поправлять их. Она небрежно, наспех, руками зачесала их назад и обратилась к Клэр, терпеливо стоявшей в полутемном холле.

– Где миссис Холланд? – Элизабет открыла дверь и заглянула в гостиную. Движения ее были нервными и порывистыми, словно она боялась пропустить или не успеть что‑ то очень важное. Комната оказалась пуста: очевидно, мать с тетей уже не ждали никаких посетителей, – Клэр, где наша матушка?

Элизабет повернулась и увидела, что Диана обняла Клэр и положила голову ей на грудь. Старшая из сестер Броуд всегда питала к младшей мисс Холланд материнские чувства, даже когда сама была девочкой. Смутившись, Клэр пожала плечами и посмотрела на Элизабет с извиняющейся улыбкой:

– Я ее не видела.

– Что с тобой? – обратилась Элизабет к Диане, – Прости, что так настойчиво уговаривала тебя поехать со мной. Тебя, наверное, сильно расстроила эта прогулка, да?

Диана медленно повернула голову и печально взглянула на сестру.

– Нет, я рада, что поехала, – произнесла она глубоким низким голосом, и Элизабет вполне устроил такой ответ.

Она сейчас была не в том состоянии, чтобы разбираться и истинных причинах дурного настроения младшей сестры. Ей надо было найти мать, и чем скорее, тем лучше. И еще лучше, если Диана не будет присутствовать при их с матерью разговоре.

– Может, тебе стоит подняться к себе и немного полежать? – Она старалась говорить спокойным и доброжелательным тоном.

– Может быть. – Диана отпустила Клэр и двинулась к лестнице так заторможено, словно у нее не было сил даже переставлять ноги.

Когда сестра ушла, Элизабет повернулась к Клэр, намереваясь задать свой вопрос в третий раз.

– Я не знаю, – сказала Клэр до того, как Элизабет произнесла хоть слово, – Я ее не видела, Пойду посмотрю на третьем этаже.

– Спасибо, – ответила Элизабет.

Сразу после разговора с Виллом она почувствовала, что нужно срочно действовать. Единственное, о чем она могла думать, так это о том, что их с Генри свадьба ни в коем случае не должна состояться. И о том, что надо немедленно сказать об этом матери. Если бы она только перестала изображать из себя послушную дочь и «идеальную леди», ей удалось бы остановить весь этот кошмар, она смогла бы рассказать матери, чего она хочет на самом деле. Возможно, финансовое состояние семьи было не настолько ужасным, чтобы ей приходилось немедленно выходить замуж. Возможно, существовал другой путь выхода из кризиса, и ее семья могла поправить свои дела как‑ нибудь иначе. Может быть, у нее еще есть шанс воссоединиться с Виллом.

Клэр побежала наверх, а Элизабет решила еще раз проверить гостиную. Обернувшись, она вдруг увидела полотно в позолоченной раме, прислоненное к стене. Она собралась было узнать у Клэр, что это такое, но служанка уже ушла. Тогда Элизабет повернула картину и с удивлением увидела, что это Вермеер, висевший в ее спальне почти десять лет.

Одна из любимых картин отца – он купил ее у парижского торговца шедеврами живописи, когда миссис Холланд носила второго ребенка. Несколько крупных коллекционеров, из тех, что выкидывают миллионы на приобретение работ старых мастеров, выказывали интерес к этому небольшому полотну, но Элизабет упросила отца не продавать его. На картине были изображены две девочки, с темными и светлыми волосами, читавшие книгу за деревянным столом у окна. Блондинка сидела слева, ближе к окну, и ее локоны светились, словно золото. Девочки переворачивали страницы книги, а солнечные лучи падали на их прекрасные одухотворенные лица.

Элизабет провела рукой по раме и нащупала лист бумаги, вложенный в уголок рамы. Имя мистера Бруссарда, значившееся на листке, было ей незнакомо. Девушка задумалась. Несмотря на то, что картина по праву принадлежала ей, ее почему‑ то не покидало странное ощущение, что она роется в чужих вещах.

Элизабет поспешила к знакомой узкой лестнице и заглянула в спальню матери, выглядевшую холодной и пустой, словно в ней давно никто не жил.

– Мисс Лиз…

Она закрыла дверь и увидела приближающуюся Клэр.

– Да? – Она немного смутилась от того, что осматривала собственный дом.

– Миссис Холланд внизу.

– Спасибо, Клэр.

Элизабет решительно повернулась и направилась к главной лестнице, устланной роскошной персидской дорожкой. Она прошла около половины ступенек и уже приготовилась сказать, что не выйдет замуж за Генри Шунмейкера, когда вдруг увидела в фойе мужчину. Он стоял около Вермеера и разглядывал через увеличительное стекло правый угол картины. Именно там, под изящным кувшином, была подпись художника. Элизабет хотела воскликнуть, чтобы он не смел трогать ее вещи, но какое‑ то странное чувство – а может быть, всего лишь природная вежливость – заставило ее промолчать.

– В нашем доме нет подделок, мистер Бруссард, – надменно провозгласила миссис Холланд, приближаясь к посетителю.

Мужчина, облаченный во все черное, с забившимися за воротник длинными волосами, повернул голову к хозяйке. Несколько секунд он довольно грубо таращился на нее, а потом вернулся к полотну. Внимательно рассмотрев его еще раз, он вынул из сумки кусок ткани и завернул картину. Затем поднялся и достал из кармана пальто конверт.

– Здесь вся сумма, – мрачно отрезал он.

Элизабет с болью в сердце смотрела, как мать взяла конверт и заглянула внутрь. Вид ее картины в руках незнакомца вызвал у девушки печаль, постепенно перераставшую в бессильную ярость.

– Там все, – нетерпеливо повторил мужчина.

– Не сомневаюсь. Я должна была убедиться, что все в порядке.

Мужчина дождался кивка миссис Холланд, пожал ее руку и вышел на улицу. Дверь захлопнулась с грохотом, от которого, казалось, вздрогнул весь дом. Элизабет неподвижно стояла на лестнице, пока мать провожала гостя, и ее черный силуэт был обрамлен светом, падавшим сквозь стекло входной двери. Затем мать вздохнула, резко обернулась и прошла несколько шагов, прежде чем заметила Элизабет на лестнице.

– Что ты там делаешь?

Увидев, как мать продала одно из самых ценных достояний семьи, Элизабет подумала, что вряд ли сможет относиться к ней так, как раньше, с прежним уважением и трепетом. Женщина внизу больше не казалась ей грозным и безупречным блюстителем общественной морали. Она вдруг показалась маленькой, хрупкой, уязвимой. И… старой.

– Я просто искала тебя, чтобы кое‑ что спросить, – выговорила Элизабет.

– Что же это?

И тут Элизабет вдруг почувствовала, что не сможет произнести заготовленные слова. Ее сердце словно превратилось в кусок льда. Все ее высокие чувства, осознание собственной важности, желание быть с Виллом и уговорить остаться – все исчезло. Она внезапно осознала, что ее семья была не просто бедна. Их положение было безнадежным и критическим. И у нее был только один путь – выйти замуж за Генри. Другой возможности нет и не будет.

– Я… я просто хотела спросить, не хочешь ли ты на обед красное вино.

Последовала долгая пауза, во время которой миссис Холланд пристально смотрела на дочь окаменевшим взглядом. Потом она моргнула и сказала:

– Нет, моя дорогая. Лучше оставим его на случай, если Шунмейкеры придут на обед.

Элизабет слабо кивнула. Ей больше было нечего сказать, поэтому она повернулась и, тяжело ступая, пошла искать миссис Фабер. Ноги ее словно налились свинцом, а сердце разрывалось от отчаяния. Она скажет миссис Фабер не подавать вино. Ни сегодня, ни в любой день, пока мисс Холланд не станет миссис Шунмейкер.

Трансатлантическая телеграмма

Телеграфная компания Вестерн‑ юнион

Кому: Пенелопе Хейз

Куда: Нью‑ Йорк

1: 25, среда, 2 6 сентября, 1899 год

Дорогая Пенелопа!

Молва о связанном с тобой эпизоде на званом обеде дошла до меня даже в Лондоне. Я намеревался написать тебе подробное письмо и вскоре так и поступлю. Пока же помни, что в наших с тобой венах течет одна кровь.

Будь сильной, сестренка, или мир будет к тебе очень жесток.

И больше никакой тошноты на публике!

Грейсон Л. Хейз

Пенелопа Хейз сидела в роскошной огромной гостиной с черным полированным полом из орехового дерева и со стенами, обитыми бело‑ голубым шелком. Поглаживая своего бостонского терьера, она еще раз перечитала телеграмму. Потом бросила рассеянный взгляд в другой конец комнаты, где мать беседовала с Вебстером Юнгамом, архитектором.

Матушка хотела, чтобы все знали о том, что их семья вновь прибегает к его услугам. На этот раз – чтобы построить «домик» в Ньюпорте, сооружение с пятьюдесятью шестью комнатами и мраморными полами. Такую новость обычно не скрывают от окружающих, и матушка делала все возможное, чтобы задержать архитектора еще на какое‑ то время. Ведь тогда его увидит как можно больше гостей, которые сегодня наверняка придут навестить их семью.

Пенелопа, слегка прищурив глаза, рассматривала свою мать. Эвелин Арчер Хейз была одета в лавандовое платье, для которого была уже слишком стара, и которое невыгодно подчеркивало ее расплывшуюся фигуру. Пенелопа пообещала себе, что никогда не будет и вполовину такой же толстой.

Она поднялась, позволив Разбойнику спрыгнуть с колен, и подошла к одному из инкрустированных зеркал на всю стену, заполнявших пространства между полотнами старых мастеров, чтобы посмотреть на более изящное и привлекательное изображение.

– Пенелопа, следи за этим животным на моем полу, – раздался голос матери.

Пенелопа закатила глаза и капризно выпятила губки.

– Ты же знаешь, что у него подстрижены когти, – недовольно ответила она.

Миссис Хейз всегда была надоедливой особой, но с тех пор, как Пенелопа узнала о помолвке своего Будущего Мужа и Бывшей Лучшей Подруги, в каждом вздохе и в каждом слове матери ей слышались нападки на ее чувства. Она слышала, как миссис Хейз вернулась к своим разглагольствованиям, а затем смяла телеграмму и кинула в серебряную вазу, заполненную желтыми розами. Как же ей хотелось, чтобы старший брат был в Нью‑ Йорке и защищал ее! Но тон и содержание этой телеграммы привели ее в смятение.

Темные волосы Пенелопы были забраны в высокую прическу с локонами на затылке и открывали ее безупречный чистый лоб. В этом возрасте было модно носить крупные завитушки и кудрявые локоны, но Пенелопа прекрасно знала, что больше подходит ее классическому, чуть удлиненному типу лица. Она критически взглянула на свои брови и ущипнула себя за щеки, дабы вернуть румянец. Потом она без удовольствия взглянула на роскошное бирюзового цвета платье, похожее на морскую пену, провела пальцами ми гладкой шелковой ткани. И тут одна из служанок распахнула огромную арочную дверь и вошла в гостиную.

Мать подала служанке знак, словно не сомневаясь, что посетитель именно к ней, но девушка вежливо кивнула и подошла к Пенелопе. Ну конечно же.

Мисс Холланд только что прислала свою карточку, – поклонившись, сказала девушка.

Пенелопа резко выдохнула при звуке ненавистного имени и вновь посмотрела на себя в зеркало. Секунду она вертела кусочек картона в руках и размышляла. Больше всего ей хотелось отхлестать Элизабет по щекам, но это было бы слишком нежно и деликатно. Нет, эта дрянь заслуживает более жестокой и беспощадной мести, – напомнила она себе.

– Что ж… Мисс Холланд может навестить меня.

– Очень хорошо, – отозвалась служанка и исчезла в дверном проеме из красного дерева.

Пенелопа осмотрелась по сторонам и в который раз отметила, что комнаты в ее доме были намного лучше, чем комнаты в доме Холландов. Слабое утешение, конечно, но все‑ таки… И хорошо, что матушка здесь, хоть и поглощена беседой с архитектором. Это заставит Пенелопу держать себя в руках и не позволит ей повыдергивать блеклые кудри соперницы и выцарапать глаза. Платье, что было сейчас на Пенелопе, очень ей шло – глубокий вырез подчеркивал безупречную грудь, изящный ворот украшен крошечными волнами, вышитыми золотыми нитями. Девушка подошла к псу, который калачиком свернулся в золотой корзинке, выстланной пурпурным бархатом, взяла его на руки и, прижав к груди, угрюмо прошлась по комнате.

Она услышала объявление о приходе гостьи, включавшее громкое и торжественное провозглашение ее ужасно неблагозвучного имени: мисс Элизабет Холланд. Пенелопу передергивало от одного только звучания… Она зарылась носом в черную шерсть Разбойника и, закрыв глаза, слушала робкие шаги Элизабет по прекрасному паркету Хейзов. Когда гостья приблизилась настолько, что слышно было ее прерывистое дыхание, Пенелопа заставила себя поднять голову и встретилась с ней глазами.

– Пенелопа… – Губы Элизабет дрожали.

Мисс Хейз, прищурив глаза, уставилась на гостью, одетую в платье из золотистого шелка. Воцарилось тяжелое молчание.

– Что? Ты проехала полгорода и не смогла придумать, что сказать?

– Нет, я… я так много должна тебе сказать. Мне так стыдно за тот вечер, и…

– Очень трогательно, – перебила ее Пенелопа, – что ты мне все это говоришь.

Она посмотрела мимо бывшей подруги и увидела, как мать с наигранной радостью встречает Аву Астор, невестку той самой миссис Астор, своей новой подруги.

Элизабет побледнела.

– Нет, нет, все совсем не так! Я понятия не имела, что ты влюблена в Генри Шунмейкера. Ты никогда мне не говорила. Пенелопа, ты должна мне поверить, я очень, очень сожалею о том, что произошло.

Пенелопа фыркнула и демонстративно отвернулась от Элизабет. Правда, перед этим она не удержалась и кинула пару взглядов на огромный алмаз, красовавшийся на левой руке подруги. Бывшей подруги…

– Все равно, я знаю его гораздо лучше, чем ты! Уверяю тебя, Элизабет, миленького любовного романчика у вас не получится.

– Пенелопа, – Элизабет дотронулась до руки подруги, которую та тут же отдернула. – Я не могу объяснить все сейчас, но ты должна мне поверить: я не давала Генри никаких поводов! И когда он сделал предложение, я была вынуждена согласиться. Клянусь, я когда‑ нибудь объясню тебе все!

Пенелопа посмотрела на умоляющее лицо подруги, еле сдерживавшей слезы, и внезапно поняла, что Элизабет не хочет выходить за Генри Шунмейкера. Это не имело для Пенелопы почти никакого значения, так как она уже пять дней была совершенно разбита и почти физически больна от мысли, что потеряла его. Но было совершенно очевидно, что Элизабет нисколько не злорадствует и не смеется над ней. Кажется, она и вправду несчастна. К тому же с синяками под глазами, изможденная и явно невыспавшаяся. Все это хоть немного да утешило Пенелопу.

Она посмотрела на Элизабет уже куда более мягким взглядом и начала медленно прохаживаться вдоль стены, скрестив перед собой руки.

– Ты меня унизила, – с горечью произнесла она.

– Я знаю, Пенелопа, но я не хотела этого!

– Они все смеялись надо мной, – она горестно всхлипнула, – Это было ужасно! И все из‑ за тебя.

– Знаю. Я не могу даже выразить, как мне жаль…

– И ты ничего не сказала. Ничего. Просто молча стояла, будто ничего не произошло. Выслушав мою историю, ты могла хотя бы предупредить меня, но не сказала ни слова. Как ты могла так поступить?

Элизабет принялась теребить вышитый край своей золотистой накидки.

– Пенелопа, я просто лишилась дара речи, иначе бы я… – Она запнулась на мгновение, и это придало Пенелопе уверенности. Ее голос становился все громче и выразительнее.

– Можешь представить, чего мне стоило твое молчание? – Пенелопа поднесла руку к лицу и скорбно покачала головой, пытаясь за маской раненой обиженной жертвы спрятать свою злость.

Элизабет вновь опустила глаза и до боли прикусила губу.

– Нет, наверное, не могу– Элизабет заметила, что скоро испортит накидку, выдернув из нее все нитки, и усилием воли сцепила руки. Потом улыбнулась, пытаясь изобразить радость, – Но только подумай: ты сможешь еще встречаться и флиртовать с множеством разных интересных мужчин, а мне придется навсегда выйти замуж за одного, да к тому же нелюбимого. А ты еще сможешь влюбиться, и не один раз!

– Да, ты права, – сдержанно произнесла Пенелопа. Она приподняла локоток и подождала, пока Элизабет возьмет ее под руку. Вдвоем они медленно прошли мимо величественных полотен в маленькую бело‑ голубую гостиную, где за ними не могли наблюдать матушка, мистер Янгхем и Ава Астор. Пенелопа перевела дыхание и попыталась изобразить на лице и в голосе некое подобие любезности.

– Ладно, давай больше не будем об этом. В любом случае, Лиз, я не могу долго на тебя злиться. И хочу тебе сказать: где‑ то я даже рада, что он достанется тебе, а не одной из тех глупых девиц.

Элизабет растерялась от столь откровенного замечания, но быстро взяла себя в руки.

– Спасибо за понимание! Я так тебе благодарна.

Пенелопа попыталась ответить улыбкой, которую можно было истолковать как теплую. Щеки Элизабет заметно порозовели, дыхание стало ровным, руки расслабились. Но чувство вины все равно не покидало ее – Пенелопа видела это и готова была использовать в полной мере. Они присели на маленький диванчик, обитый розовым бархатом, а между ними устроился Разбойник.

– Мне плохо от одной только мысли, что я так оскорбила твои чувства! Было бы ужасно, если бы мы не смогли выполнить наше обещание быть подружками невесты. – Элизабет смущенно улыбнулась, медленно переводя взгляд от черных глаз собаки к голубым глазам его хозяйки.

Пенелопа ответила подруге почти ласковым взглядом. Она заставила себя взять Элизабет за руку, вновь посмотрев на кольцо, и легонько пожать. Этой свадьбе не бывать – если, конечно, она, Пенелопа, возьмется за дело! И она начинала понимать, что чем ближе будет к Элизабет, тем проще будет все испортить.

– Ты правда все еще хочешь, чтобы я была подружкой невесты? – прошептала она.

– Конечно! Кто же еще, если не ты!

– А Диана? Я хочу сказать… Твоя сестра не обидится?

Элизабет покраснела при упоминании сестры, и Пенелопа с затаенной гордостью поняла, что Элизабет пожертвовала отношением Дианы ради нее. Она не могла не рассмеяться при одной мысли, пришедшей ей в голову, и тут же озвучила ее:

– Может, тогда Агнесс Джонс?

Элизабет, похоже, шокировало такое предложение, а затем она тоже рассмеялась над нелепостью этой идеи. Напряжение между ними, казалось, начало исчезать.

– Это было бы катастрофой, – прыснула Элизабет, смахивая слезы.

– Пруди? Я хочу сказать…

– Пенелопа, ты единственная, кто может быть подружкой невесты.

– Хорошо. Отлично! – Пенелопа взмахнула ресницами и взяла обе руки Элизабет. – Решено!

– И еще… В пятницу вечером будет празднование в честь адмирала Дьюи в «Вальдорф‑ Астории». Это первый наш с Генри выход на публику как пары. Ты будешь там со мной? Как подружка невесты.

– Конечно, – Пенелопа старалась не улыбаться слишком радостно, хотя ее переполняли чувства. Ей уже предоставили первую возможность сделать все для разрушения этого союза.

– Конечно, мне понадобится новое платье для этого события, и последняя примерка состоится в среду у «Лорд & Тейлор», – Элизабет с явным облегчением излагала свой план. – Пойдем со мной, выберем что‑ нибудь для тебя.

– Хорошо. Но тебе следует подумать прежде всего не о платье, а о том, кто его сошьет. Что цвет белый, это понятно. Шлейф довольно длинный и…

– О, да, – перебила ее Элизабет, и не успела Пенелопа опомниться, как уже выслушивала бесконечный рассказ подруги о сложности выбора между оттенками слоновой кости и яичной скорлупы, о всех видах розовых цветов, о том, кто будет остальными подружками, и о том, как ее на самом деле смущает это огромное кольцо.

Пенелопа сидела и думала о том, что ей надо быть сильной. Сильнее, чем когда‑ либо.

Младшую сестру Грейсона Хейза больше не вырвет на публике, хотя будет нелегко сдержаться. Она представила себе сияющие глаза Элизабет Холланд на предстоящем свадебном вечере и вновь вспыхнула от ярости. Но несмотря на всю горечь и отчаяние Пенелопа Хейз выдержит. Ее волю не сломить так просто, и она в любом случае победит.

Девушка заставляла себя улыбаться. Улыбающийся друг – настоящий друг, напомнила она себе. И именно такой ей нужно казаться – по крайней мере, сейчас.

Из‑ за раннего прибытия флота адмирала Дьюи в бухту Нью‑ Йорка вчера и интенсивной подготовки к двум парадам – морскому в пятницу и наземному в субботу – город, похоже, наконец‑ то заговорил о чем‑ то еще, кроме помолвки отпрысков семей из высшего общества мистера Генри Шунмейкера и мисс Элизабет Холланд.

Со страницы редактора «Нью‑ Йорк Таймс», среда, 27 сентября, 1899 год

– Давай, Чемпион! – крикнул Тедди Каттинг, потрясая кулаком над головой. – Двигай, старая кляча! – добавил Генри менее веселым тоном.

Он сидел рядом с другом на расшатанной старой деревянной трибуне в Морриз‑ парке, попивая «Пабс» из бутылок с голубыми лентами и заедая соленым арахисом. В общем, они вели себя как мужчины отнюдь не из высшего общества. Ипподром в Бронксе гораздо лучше смотрелся из семейной ложи, но именно в этот день Генри избегал попадаться на глаза отцу. К тому же семейная ложа была слишком роскошной, призванная демонстрировать посетителям избранность и состоятельность владельца. А в данный момент Генри желал только одного: покуражиться в компании веселого приятеля и выпить достаточно пива, чтобы жизнь показалась счастливой и беззаботной.

– Даваааай! – вопил он, не отрывая глаз от рыжего скакуна.

Тедди сдвинул на затылок коричневый котелок, растрепав белокурые волосы, и шумно захлопал в ладоши, когда его лошадь приблизилась к финишу. Чемпион, с жокеем в красно‑ белой форме, шел вторым, но перед самым финишем вырвался вперед. Тедди в расстройстве хлопнул рукой по колену, когда увидел, что его скакун пришел четвертым.

– Ну что ж, еще двадцать баксов, – сказал он, запихивая списки лошадей под сиденья трибуны.

– Да ладно, – отмахнулся Генри, лихо заламывая черную шляпу и облокачиваясь на сиденье. – Дело не в деньгах.

– Ты‑ то откуда знаешь? – мягко улыбнулся Тедди. – На кого потратимся теперь? На Инфанту?

– Почему бы в следующий раз нам просто не поставить на всех лошадей? Тогда не надо будет беспокоиться о проигрыше. Что касается меня, так я просто радуюсь, что мы за городом, в стороне от всего этого безумия.

Приподняв брови, Тедди посмотрел на друга и не спеша отпил пиво из бутылки. Генри, сделав вид, что не заметил скептического взгляда, поежился и поднял воротник твидового пиджака. Морриз‑ парк, где проходили скачки «Белмонт‑ стейк», располагался в дальнем уголке Бронкса, небольшого района, который до сих пор сложно было представить частью Нью‑ Йорка. Его включили в черту города первого января этого года, вместе с Бруклином и Квинс, но он до сих пор оставался заторможенным и провинциальным, столь далеким и столь непохожим на грохочущий сияющий многолюдный Манхэттен. Город был занят подготовкой дождя из конфетти и праздничного фейерверка, чтобы достойно приветствовать победителей, только что вернувшихся домой.

– Я про празднование, – пояснил Генри, пытаясь смягчить недовольный взгляд друга серьезным выражением лица. – Наша яхта, конечно же, примет участие в параде.

– А, ну да… – Тедди, похоже, не верил, хотя ложь была и для него делом привычным. Он взглянул на очередную опустевшую бутылку, – Герой южной части Тихого океана…

– Филиппин, – продолжил Генри отсутствующим тоном. С тех пор, как кучер Холландов обвинил его в невежестве, он стал более внимательно читать газеты, – Столько хлопот ради какой‑ то чужой далекой страны! На эту войну я бы, пожалуй, пошел…

– Да, мы все записались бы, если бы у нас было свободное время.

– Издеваешься?

Тедди пожал плечами.

– Если не хочешь признаваться, от чего бежишь, я‑ то уж точно не буду тебя заставлять.