{11} Привет А. Р. Кугелю Леонид Андреев

Очарованием театра я был захвачен с детских лет. В ту пору (семидесятые годы) в Орле держал антрепризу Воронков, и я видел Стрепетову, Иванова-Козельского, Соломина и очаровательно смешного, толстого и большого Медведева. Было мне лет шесть-семь, но я самостоятельно, как «поклонник таланта», сумел проникнуть за кулисы, и случилось однажды: поднялся на вызовы занавес, а на сцене я — в объятиях опереточной дивы.

С тех пор много утекло воды, но семя театрального обольщения, брошенное в душу, отнюдь не заглохло, и все тем же очарованием полны для меня театр, кулисы, афиши — все люди и все вещи, имеющие отношение к предмету моей любви. И как мне не радоваться юбилею журнала[3], двадцать лет служившего театру? И как мне не приветствовать Александра Рафаиловича Кугеля, который был душою этого журнала, который вмещает в себе столько театров, театральных познаний, воспоминаний, мыслей и чувств?

Далеко не во всем сходимся мы с А. Р. Кугелем и особенно в оценке моих пьес, которые мне всегда больше нравятся, чем ему; решительный противник я и его взгляда на Художественный театр и не раз жалел, что свои силы и талант он тратит на борьбу с тем, что так неоценимо важно для смысла и развития всей нашей театральной жизни.

Но суть не во взглядах, а в человеке, который стоит за ним: вечно юном, вечно пламенеющем, неистощимо живом, разумном и остроумном А. Р. Кугеле.

Только журналист, прикованный к тачке повседневной работы, каторжное эхо, принужденное откликаться на всякий голос, хотя бы это осел кричал за углом — знает ту мертвую усталость, что под конец притупляет всякую восприимчивость и в деревянный шаблон, как в патентованный ящик, запрятывает все живые и острые мысли. Самые талантливые и искренние люди поддаются этому печальному закону непомерной затраты сил, и вот здесь — это кажется мне чудом! — А. Р. Кугель восстал против самой природы и сохранил душу нетронутой и живой. Каждая статья его — это утро, полное свежести. Каждая статья его — это новое волнение, новая страсть и огонь.

Печатная строка съедает живую жизнь: в стройных рядах типографских черненьких значков, этих истинных символов и универсальных {12} отвлечений — теряешь автора как живое «некто», имеющее нос, глаза, голос и привычки. Сказал ли хоть один критик хоть про одного автора, что, вот такой-то пишет — басом, а вот этот непременно лыс или крайне долговолос? Оттого так часто разочаровывают и удивляют портреты: никакого соответствия с печатным человеком.

Но и эту нивелирующую силу печатных строк победил А. Р. Кугель: его не только читаешь — его не только слышишь — его почти видишь, так налито живой жизнью каждое его слово! Нынче он сердит — и как ни стрекочи наборная машина, вытягивая свинцовые строки, его разгневанное лицо стоит над строками И видимо, как в окне, и столь же видимы и насмешливая улыбка его и то особенное, ему наиболее присущее, добродушное снисходительное лицо разумного человека, приводящего в порядок комнату после того, как в ней нашалили дети.

Таким я знаю его много лет; и многие за это время из живых организмов, сами того не замечая, перемахнули в механизмы и давно уже принадлежат типографии, а не литературе — а Кугель все также жив, свеж и утренне молод. И вместе с ним молод его журнал, столько проживший, столько знающий и видевший театра.

Того очаровательного театра, который рядом с грузной жизнью ткет свою прозрачную жизнь, насмехаясь, гримасничая плача и поучая, звон бубенчиков смешивая с медным голосом вечно зовущих колоколов.

1916 г.