♀ Воскресенье на ва̀жнях ♀ 6 страница

вспухали, пузырились, подгорали и пахли хлебом. В доме витал запах довоенного времени. Забытый вкус хлеба, сытое тепло в животе… В доме витали довоенные запахи сытости и тепла. Спокойная тишина воцарилась в доме на ВЯньгинской. Детям снились счастливые сны без войны, голода и страха.

***

Ребёнку снится страшный сон: вот-вот в ночное тёмное окно влетит немецкий самолёт - кресты на крыльях, и мотор поёт мотив совсем не колыбельный, опасный, страшный звук он издаёт, ужасный звук смертельный. И в детский сон ворвался страх. Ребёнок прсыпается, и к матери родной в слезах он крепко прижимается: как хорошо, что мама рядом – она спасёт! «Ой, мамочка, мне страшно! Мама, ты видела тот самолёт? »

«Не плачь, родной мой! Это сон, и улетел тот самолёт – вреда тебе на причинит он. Не плачь, мой маленький, усни! К тебе придут иные сны. Ты помнишь, как мы жили до войны? Цвели цветы и птицы пели…» «Я помню, мамочка, мы кашу ели. Ты плачешь? Мамочка, прости! » «Усни, мой маленький, усни! А завтра на заре нарвём крапивы во дворе и задымится на столе зелёный суп и тёплый хлеб крапивный. А кашу пусть едят солдаты, чтоб победить войну! » «Пусть мне сейчас приснится папа, когда усну! Герой мой папа! Он – солдат, и ничего он не боится! А если самолёт появится опять, он храбро с ним сразится! » «Ты прав, малыш! Ты молодец! Давай скорей закроем глазки! Усни, хороший мой! И твой отец как богатырь из сказки появится на белом боевом коне. » «Да! И тогда конец придёт войне! Мой папа храбрый очень! » «Ты прав, мой маленький герой, войну прогонит папа твой! А ты усни! Спокойной ночи! »

Всё для победы! Всё для фронта!

Зимнее солнце завернуло на южную сторону Красной Горки, и радужками мелкими ярко заиграло в морозных рисунках стекла. Я сижу на столе у окна (на полу холодно, в углах иней). Я разглядываю ладошки – на солнце они просвечивают. Если растопырить пальцы, то пальцы - как пальцы, нормальные белые, чуть голубоватые, наверное от холода. Если же свести их вместе, сжать – красная линия очерчивает пальцы, резко отделяя их один от другого. Растопырила – белые, свела – красные! Свела, развела, свела… Долго разглядываю, изучаю непонятное явление. Белое…красное…Красное! У меня же есть красное сокровище! Вчера под шкафом я нашла ягодку – настоящую клюквинку! Очевидно она ещё с осени закатилась сюда, когда мама ягоды катала – очищая их от лесного мусора: хвоинки там, разные листочки, веточки, попадались и жучки, паучки. А эта клюквинка, наверное, обратно в лес хотела убежать, но заблудилась, и забилась в уголок, где её даже вездесущий веник не смог достать. И вот теперь!.. Я осторожно, чтобы ненароком не раздавить моё сокровище, выкатываю клюквинку на свет, и принимаюсь разглядывать её на солнце. Она такая мягкая, прозрачная и сочная – сглатываю слюну – кислая! Хочется есть. В шкафах пусто – даже запах съестного давно выветрился. Нет, не буду я её есть, просто подержу во рту. «Прослушайте сообщения» - это радио заработало после обеда. У него есть обед. А у меня обеда нет. Радио помолчало, кашлянуло и сказало: «Повсеместно идёт сбор подарков бойцам Красной Армии. С начала Великой Отечественной войны трудящиеся нашего города собрали и послали героическим защитникам нашей 600 киллограмм кондитерских изделий, 165 килограмм белых сухарей, 615 штук яиц, 426 килограмм рыбы, 28 килограмм масла, 15 килограмм брынзы, 2200 пачек папирос и махорки. Каждый помогает как может. Женщины сшили 936 кисетов 1690 вещевых мешков, связали для воинов 1228 пар варежек. Только по нашему району собрано и отправлено в действующую армию 5350 тёплых вещей, в том числе 184 пары валенок, 67 полушубков, 125 ватных брюк, 114 фуфаек, 74 меховых жилета, 386 шапок-ушанок, 140 пар тёплого белья. » - сообщило мне радио. Сегодня оно ещё ни разу не взвыло протяжно и пугающе, ни разу не сказало «Граждане, воздушная тревога! Воздушная тревога! ». Наш дом стоит рядом с комендатурой – жёлтый дом за нашими грядками на горке под берёзами, и там во дворе стоят зенитки. А когда объявляют налёт, все жители нашего дома прячутся у нас в коридоре за русской печкой, а папа укрывал ещё всех шубами, (это когда он был ещё не на войне, а на броне. Потом его сняли с брони и отправили на фронт, и я так и не увидела папиной брони), а зенитки бабахают по немецким самолётам. Я уже научилась по звуку угадывать – наш летит или фриц. Фриц всегда с бомбами, и звук у него тяжёлый, медленный, угрожающий. Я внимательно приглядываюсь к чёрной тарелочке радиорепродуктора: как же в нём умещается это всё? И мясо, и… наверное в этой чёрной трубочке, а больше негде! Хорошо, что всё это туда собрали, значит папа сегодня будет есть яичницу – он же в Красной Армии… Ой! – клюковка во рту, неожиданно для меня, лопнула. Вкусно! - кисло сморщились мои губы.. Жаль только – нет больше у меня аленького сокровища - жмурюсь на солнечные радужки в окне, там белые морозные цветы на стекле сверкают сказочными россыпями сокровищ. Я, то приоткрываю глаза, то прижмуриваю – любуясь игрой радуги в морозных тёклах, но скоро они погаснут, скоро спрячется солнышко, и наступит ночь. Я каждый день с нетерпением жду момента, когда наступит ночь. Не то, чтобы уж очень спать хочется, просто, когда закрываешь глаза (только обязательно чтобы – ночь, и под одеяло! ), я закрываю глаза, но здесь, у окна ничего неполучается! А когда наступает ночь, я замираю под одеялом, крепко закрыв глаза, и жду. Вот где-то в зажмуренных веках появился клочёк мятой-перемятой газеты… вот он медленно расправился, разглаживается, и превратился в белую шероховатую поверхность. Сначала я долго не могла понять что же это мне на поминает, но было в этом видении что-то очень-очень знакомое. Да ведь это же манная каша! – осенило меня однажды – остывшая манная каша! И я жду, жду наступления ночи. А вчера мне приснилось… Я настороженно кошусь в правый угол комнаты – там ещё одно окно, и сейчас оно тоже искрится радужными зайчиками, а ночью станет чёрным непроницаемым. Вчера мне приснилось, будто в это окно заглядывает самолёт с чёрной свастикой на прямоугольных крыльях. Нет! – я решительно отворачиваюсь – лучше туда не смотреть! Скоро мама придёт! Скорей бы уж! Так есть хочется! Мама ушла давно, ещё утром с дядей Мишей и тётей Маней. Взяли саночки-дровёшки и ушли. Сказали, что пошли бабушку в последний путь провожать. Я не знала где это. А бабушка жила за ручьём на горе́ у тёти Шуры. Есть так хочется, хоть бы лепёшек крапивных… Травяной привкус и запах крапивы для меня сейчас почти желанны, но сейчас зима всё замела: ни ягод, ни цветов! Олашки из крапивы без соли. Лучше бы с солью! – вновь вспоминаю я о крапивной диете – мама говорит – «витамины». Я верю маме, но хоть бы крошечку хлеба! И с солью! Но соли, почему-то, тоже, как и хлеба. нет. Хлеб выдают по карточкам. Карточки! Я соскакиваю со стола, открываю стеклянную дверцу шкафчика-го̀ рки – вот они карточки, на месте! Под блюдечком серые бумажки с буковками. Это из-за них, нет это из-за меня! – терзаясь поздним раскаянием, я вновь залезаю на стол, вожу пальцем по морозным узорам: искрящиеся леса, озёра, цветы – совсем как летом, только белые, сказочно красивые, но такие холодные! – сую в рот озябший палец. «Нельзя быть такой доверчивой! » - выговаривала мне утром Люся, завязывая шнурки на ботинках (она собирается в школу – она уже во втором классе, и всё-всё знает! ) Я соглашаюсь молча, потому что нет мне оправдания! Да, я поверила – добрые люди пришли!.. Это случилось осенью, тогда я тоже сидела одна дома. Осенью в нашем городе было много беженцев и эвакуированных. Я думала, что это цыганы. «А это эвакуированные, беженцы от войны» - сказала сестра. Люди сидели, лежали прямо на земле по берегам реки. Весь берег – люди, люди, люди… - от разводного моста и до переходного. Их расселяли на постой. Почти в каждой городской квартире жили беженцы. Уже нехватает крыши (так сказала наша соседка), а они всё прибывали и прибывали. Потом одних увозили куда-то дальше, и привозили других. И все жители нашего города, у кого была возможность, пускали их на ночлег. У нас тоже бывали беженцы: поживут-поживут, и уедут, и всё хорошо. А тут попросились поздно вечером три мужика – весёлые такие, добрые: наварили картошки… Утром попрощались. Все разошлись кто-куда: мама на работу, Люська с Валькой в школу. Я – дверь на крючок, сижу у окна. И тут в дверь постукали. Спрашиваю: кто там? «А это мы. Помнишь картошку-то с нами ела? »

Ой – обрадовалась я – заходите, никого дома нет! «А где у вас деньги лежат? »

А нет у нас денег! – весело гляжу в лица шутников (придумают же – деньги какие-то! ). «А карточки есть? »

А как же, вот они в шкафу! И ни тени сомнения в моём детском сознании.

«Хсподи! » - обняла, обхватила меня, вернувшаяся вечером с работы мама: «Да хоть сама-то жива осталась! ». А я не понимала её волнения, отирала, бежавшие по впалым щекам её слёзы, гладила прикрытые тёмными веками провалившиеся глаза, всем телом ощущая её тепло и любовь: Мама, не плачь, мама!

***

Пришло известие с фронта: героически погиб, наш старший брат - сын дяди Феди, погиб Валька Кириллов – отчаянный смелый Вальтос сгорел в танке. Не стало нашего командира, заводилы. Не стало старшего брата! Горестно дыша в кулак, сглатывая слёзы, Валька-маленький (маленький - как давно это было! А теперь ему столько же, сколько было тогда – ещё до войны, Вальке-большому), сидит у стола, глядя на фотографию погибшего двоюродного брата. Вальтос улыбался, глядя с фотографии на Валькины слёзы, а на груди его, на солдатской гимнастёрке сиял Орден Славы. Вальтос улыбался, и от того становилась невыносимей потеря. Валька представил себе, как человек в шлеме танкиста пытается выбраться из горящего танка. И карандаш в валькиной руке летит над белым листом: красное, жёлтое, чёрное - это пламя и едкий дым…в клубах сизого дыма танк с развороченными гусеницами, над башней танка в открытом люке - пылающим факелом брат!.. Солёные крупные слёзы упали на бумагу и расплылись по рисунку. Но им было не дано погасить смертельный огонь и Валька молча плакал, глядя на свой рисунок. «Солнышко моё! » - проникновенный ласковый голос выхватил сознание художника из пламени, но и он был бессилен, даже он не мог спасти горящего человека в шлеме танкиста с улыбкой Вальтоса. «Мам!.. Маа!.. » – Валька всхлипывая зарылся носом в складках старенького платья. Мама наклонилась, обхватила его руками словно защищая, прижала к себе, погладила, успокаивая, вздрагивающие плечики. «Ма!.. » - рыдал Валька. Мама нежно отирала его слёзы тёплой ладонью, и молчаливые горькие слёзы её смешались со слезами сына. «Надо бы как-то помочь им» - тихо произнесла мама. Валька понял: она говорила о семье дяди Феди - её старшего брата, рано и трагически ушедшего из жизни, о семье погибшего теперь Валентина. «Ма,.. » - нежно потёрся он щекой о добрые ладони: «можно я к Кольке сбегану! Он вчера в школе не был. » «Да, сынок, да. » - печальные глаза задумчиво смотрят куда-то в окно: «Мать у них слегла̀, вечё̀ р заходила я. Пойдёшь – помоги Колю̀ ́ шке с дровами! Колю̀ шка васин заходил… Застегнѝ сь! » - кричит она уже вслед сыну. Но Валька и сам понял, что застегнуться не мешает. Спрыгнув с крыльца, он бежит к калитке, борясь с ветром за власть над пуговицами. «Мы рожденыы,.. » - мычит он, т. к. рот невозможно открыть – ветер норовит проскользнуть в горло «… чтоб сказку сделать былью» - костенеющими от холода пальцами Валька отвоёвывает у ветра и, всё-таки, застёгивает пальто: «От-так! – победно хэкнул он и, подопнув конскую кабалы̀ шку, погнал её через торговую площадь наискосок вниз к угловому каменному дому у моста. У Вальки, кроме родных сестёр есть ещё много двоюродных братьев и сестёр, а два брата – его ровестники были оба Кольки и оба Кирилловы: один – сын дядин Федин, другой – дядин Васин. В родне их так и называли: Колю̀ шка Васин, да Колю̀ шка Федин. А в школе, мальчишки, чтобы знать о котором Кольке идёт речь, прозвали их Ко̀ люшка и Ко̀ решка. Ко̀ люшка – оттого, что так его называла мать, «Мой Ко̀ люшка» - говорила она. Ну, а Ко̀ решка - это так, для пары, потому, что ловятся в нашей реке две рыбки ко̀ ̀ люшка и ко̀ решка. Сейчас Колюшке нужна была дружеская поддержка, и Валька на бегу обдумывал, чем бы утешить брата, ну, хотя бы, немного отвлечь его от горестных мыслей. Ловко подпинывая, как футболист, обводя мёрзлую кабалы́ шку мимо ног встречных, Валька выскочил на рыночную площадь. День был базарный. Рынок, как всегда в такие дни был суетлив, многоголосен. Рынок – самое интересное место в городе. Нет, самое интересное конечно же пристань, но потом – рынок! Тем более, что сейчас зима, и пристань застыла во льдах и сугробах. А рынок всегда, и зимой и летом, шумный, с толпами народа, кучами товаров. Здесь всё можно пощупать и, даже прицениться, как это делают взрослые, у которых есть деньги. Нынешний рынок отличался от довоенного немноголюдностью. На столах лежат кучками сушёные грибы, су̀ щик-ко́ рюшка; грибы солёные… Валька сглотнул слюнку, уловив запах солёных рыжиков – уж он-то разбирался в грибах! Мама, что называется, с лесу не выходила целое лето – уж она-то баловала своих детушек лесными дарами с ранней весны (та̀ лые морошка, клюковка, полезные травки для чая…) и до позднй осени!..

А вон и картошечка парует в чугунке, уку̀ льпанном в тридцать три одёжки! О! А а это ведь Клавкина мать стоит, с ноги на ногу переминается – рыбу свежую продаёт, наверное Клавка нау̀ дил в ручью̀. Новенький Клавкин дом стоит на высоком берегу Вяньги у моста́ по улице Революции. Под тем мостом бьёт ключ, незамерзающий даже зимой, а из крутого берега, прямо из земли выбивается множество маленьких фонтанчиков, стекающих в ру́ чей быстрыми, тоненькими змейками…

«Зингер»! – мельком глянул Валька на швейную машинку, на продавца. Свою зингеровскую они недавно на овёс променяли, к Ту̀ дозеру с мамкой ходили. Зато толокна теперь намололи! Ух ты, краснорожий какой! И не на фронте! – замедлил шаг Валька: Бары̀ га! – понял он, видя как беспокойно оглядывался торговец на мешок – то ли с картошкой, то ли ещё с чем-то, лежащий на дровё̀ шках. Валька остановился за его спиной. Вот подошла баба, оповя̀ занная тёплой ша̀ лью. Валька не расслышал, о чём они говорили, но заметил, как рыжий, воровски от чужих глаз, вытащил что-то из-за пазухи, а баба схватила это и быстро сунула в свою кошёлку. Потом она передала торгашу деньги, он, мусо̀ ля пальцы, перещитал их, и баба ушла, а тот, довольно поглядывая по сторонам, спрятал деньги в карман.

«И почём! » - Валька храбро подошёл к рыжему.

«Пийсят» - не оборачиваясь, машинально ответил тот, затем оглянулся и, молча, презрительно скривил рот в ухмылке.

«А окончательно? » - тоном бывалого настаивает Валька, провоцируя торгаша раскрыть тайну товара. Тот внимательно оглядел мальчишку, и равнодушно отвернулся.

«Так сколько? » - зашёл с другой стороны Валька: «Может збавишь? » - в упор глядя на краснорожего, испытывал он его терпенье.

«Не копейки! » - зло сплюнул с губы семечковую шелуху торгаш.

«Ах ты халера! » - отскочил Валька от плевка: «Ванкухрак вонючий! ». Всё своё презрение к спекулянтам, всю свою ненависть к врагам Родины вложил Валька в эти слова, и, грозно показав толсторожему тощенький свой кулачишко, побежал к Кольке. Ветер с реки безжалостно трепал тоненькие брючёшки, гулял по спине, холод проникал за пазуху, под старенькими валенками жёстко поскрипывал снег. Подняв воротник, засунув руки поглубже в карманы, Валька решительно повернул направо по проспекту, и подопнув ледышку, погнал её к колькиному дому. План отмщения созрел на ходу. «Дело есть! » - отозвал он брата в сенцы. Пошептавшись, оба исчезли из дому - дело требовало безотлагательных действий. Разделились: «Ты к Борьке, а я к Толику побегу! ». Минут через двадцать у старого каретного сарая во дворе дома № 44, что по Ленинскому проспекту, собралась стайка подростков. «А где Цыган? » - Валька выжидающе поглядел на Кольку. «А тётя Шура с Борькой в лес за дровами ушли, и он с ними». План рушился – теряли время. «Вот!.. » - запыхавшийся Алик, с трудом удерживая, прижимал к животу барахтающийся шалга̀ ч: …Едва дотащил! Такой сильный гад! Руку ца̀ пнул до крови! » - Алик подул на оцарапанные пальцы. «Мяа-аву! » - мявкнул придушенно мешок. «Тихо-тихо, Шмонечька! Никто тебя не обижает. » - погладил Валька мешок. «Ууы-фф! » - устрашающе фырскнул тот, и выскользнув из алькиных рук, закувыркался- покатился по земле. «Ух, змей мутной воды! » - поймал мешок Валька: «Ух, хитрюга! Держи его, Алик, крепче! Айда к Борьке, моэт уж пришли! ».

«А-а-а!.. » - остановил их отчаянный вопль – в каретнике что-то зазвенело, загремело, стихло. Затем в щель между досками вылетел веник, дырявый таз, и, наконец, Корешка, пятясь, выволок дровёшки: «Я же говорил, что тут, как в аптеке - всё есть! » - торжествовал он. «А чё орал? ». «А веник с вѐ шала здёрнул, да и спикировал вниз! ». «Не чё – жыть будешь! Айда бегом! ». Не успели дойти до ручья, под ноги с радостным лаем кинулся Цыган. Следом летел запыхавшийся Борька: «Чё случилось? » - утирая, спотевший от быстрого бега нос, остановился он на мосту. «Вальтос…» - выдохнул в общее молчание Толик. «Мамка говорила. » - понурился Борька. Помолчали. «А мы куда? » - Борька осторожно дотронулся до угрожающе уркнувшего мешка: «Ффу! » - прикрикнул он на возмутившегося Цыгана.

«Отомстим за Вальтоса! »

Спрятавшись от пронизывающего ветра за углом церкви, ребята, уточняя подробности, распределили роли в своём героическом спектакле отмщения. Посовещавшись, впрягли в дровёшки Цыгана, и двинулись к пожарке. Валька, как самый отчаянный командир, взял на себя самую ответственную задачу: отвлечь внимание противника от основной группы войск. Забежав за ларьки, он зашвырнул на крышу одного из них, громыхнувший жестью таз, затем стряхнув с плеч пальтишко, решительно полез вслед за тазом, зажав подмышкой веник. Наверху ветер набросился, с утроенной силой, пытаясь сдуть храбреца наземь. Отчаянно сопротивляясь ветру, Валька бодро, во весь голос, так чтоб было слышно на весь рынок, запел: «Наверх вы тава-рищи все па мистам!.. ». Ёжась и вздрагивая от холода, стащил с себя рубашонку: …ппсле-дний ппарат насту-па-а-ит …» -губы стыли, и не слушались, слова не проговаривались, но Валька пел, орал, и, дико приплясывая, пытался сдёрнуть с себя штаны, но ветер, буквально, сбивал с ног; и не успел одну ногу вытянуть из штанины - другая успела прилипнуть к мёрзлой крыше, а с ноги на ногу перескочил– совсем запутался! Наконец, справившись с ветром, выскочил из штанов: «Урр-раа-а! » - завопил он, засовывая голые ноги обратно в валенки (хватит с вас и голой опы! Не хватало ищё заболеть! А кто мамке воды натаскает? – оправдывался он мысленно сам перед собой – это не отступленье, это осторожность) …вр-аггу эз-зда-оцца наш гго-рды-й Варяг…» - Валька безжалостно хлестал себя веником по бокам, спине, разгоняя в жилах кровь, стынущую от мороза: …пащя-дды икто-о эж-жы- ааэт! ». Зубы выбивали мелкую дробь, Валька скакал, вертелся ужом, орал победные песни, чтобы привлечь к себе внимание толпы внизу. Кажется это ему удалось. Рынок, ошарашенный невиданным зрелищем, недоумённо замер. Люди затихли, задрав головы кверху. Валька, беснуясь от холода и нетерпенья, наблюдал за противником. Наконец его концерт достиг цели: сидевший на своём мешке Ванкухрак, забывшись, привстал, таращась на диво - это то, чего добивался Валька. Теперь дело за ребятами! «Даай-ёоошь! » - торжествующе завопил он, путаясь в рукавах рубахи. Смерть немецким акупантам! ». Закоченевшие пальцы торопливо искали застёжки, не гнущиеся в щиколотках ноги – уже в валенках, и чувствительно шает кровь, разогревая подошвы ног…

Рынок ещё не пришёл в себя – из раскрытых изумлённо ртов струился парок… И вдруг, в этой тишине, словно осколки разорвавшейся бомбы – визг, лай, рычанье… «Уу-ёо..! » - взвыл Ванкухрак, тяжело тря̀ пнувшись на землю – мешка не было. Это Толик и Борька, воспользовавшись моментом, подкатили сзади к Ванкухраку свои дровёшки, перекинули на них мешок; Колюшка выбросил перед собачьим носом фырчащего кота, а Толик в три пальца по-разбойничьи свистнул (этому он научился у отца); и мстители, чтоб сбить противника с толку, кинулись врассыпную. Выскочивший из мешка Шмонька, возмущённый бесцеремонным обращением, протестующе скособочился, но при виде ненавистного пса, из ощерившейся кошачей пасти вырвалось змеиное шипенье, кошачьи глаза округлились, усы встопорщились, шерсть встала дыбом; Шмоня сгорбатился, прижал уши, и высоко подскочив лохматым визжащим мячиком, огромными скачками помчался по площади, мимо синих рядов к реке. Пёс, опешивший было от неожиданности, рванулся следом, но ему мешали гружёные санки. С трудом преодолев сдерживающую его силу, он широко, размашисто устремился за нахальным котом.

«У-утя-нуу-ли! » - вопил Ванкухрак с перекошенным от злости лицом, ползая на четвереньках в поисках пропажи. Наконец, он поднялся на ноги и бросился вдогонку. Вспугнутый рынок колыхнулся в его сторону, опасливо озираясь, вслушиваясь, насторожённо вытягивая шеи: «Туда! » - указывают ему одни. «Туда! » - машут другие. «Кто? » «Што? » «У кого? » «Де-ржи-ы! Хватаай! ». Поднялся шум, гвалт, неразбериха. Торгашы хватались за свои кото̀ мки (не до чужого, своё бы уберечь, кто знат – мот круг ворьё̀, мот одна шайка-лейка!.. А как ище милиция нагрянет – не сдобровать! Обла̀ ва, ак не станут розбирать кто прав, кто виноват - доказывай потом, что ты не верблюд! ), и, похватав товар свой (а кто под шумок и чужое) спешили убраться восвояси. «Держи-ы! » - подгоняло сзади. «Хватай! » «Имай! ». Толян, Алик и Борька толкаясь, путались под ногами возбуждённой толпы, кричали громче всех, сбивая с толку преследователей, и давая возможность братьям убежать. Шмонька летел чуть зримой рыжей стрелой. Поняв что от погони не уйти, он, собрав все свои кошачьи силы, взвился пружинкой вверх и припечатался к стволу ближайшего дерева. Очевидно последний рывок забрал остатки силёнок – он так, распластавшись, и повис, обнявши усталыми лапами спасительный ствол. Не в силах забраться выше, он дико взвывая, таращил глаза, шипел, плевался, и топорщил усы, стращая преследователя. Пёс, перескочив через дорогу, застрял в сугробе. Он пытался выбраться, но ему мешали опрокинувшиеся санки. «Хва-таа-ай! » - настигал его суматошный ор. Пёс дергал санки, падал, вскакивал, отчаянно рвался вперёд… Подбежавший к нему раньше других Борька, рванул верёвку с ошейника. Освобождённый Цыган выскочил на дорогу, и, широко расставив лапы, угрожающе оскалился на приближающуюся толпу. Борька, выдернув дровёшки из-под мешка, разбежался, разгоняя санки, хлопнулся на них, и покатился под крутой берег, изворачиваясь, тормозя ногами на поворотах и ухабинах – только вихрем снежным взметнулись сугробы вслед саночкам! Вниз, вниз, а там - под мост, бегом в гору, и -спасительный каретник! Всё – ушёл! Борька с размаху упал в сено – отдышаться…щяс ребята прибегут… Горячий влажный язык мазнул по его лицу, и захекавшийся Цыган улёгся рядом, следом на сено повалились хохочущие, шумные братаны: «А Валька где? » «И Колюшки нет! ». Помолчали, прислушиваясь.

Валька натянув, негнущимися от холода руками, одежонку, скатился с крыши и, на ходу застёгивая пальту̀ шку, не чуя под собой ног (так напарился - продрог весь! ), что мо̀ чи дал тя̀ гу в сторону заброшенного собора. Из-за собора выскочил, поджидавший его, Колька: «Натягивай, пока тепло не ушло! » - сунул он ему, стащив со своих рук, вязанные дяльнѝ цы. Дружно лё̀ том скатились под берег, и пулькой стрекану̀ ли к всегдашнему месту встречи.

В понедельник школа напоминала потревоженный улей: все говорили о вчерашнем происшествии на рынке, никто толком не знал - кто это были, куда дѐ лись. Звонок опустошил шумные школьные коридоры, усадил всех за парты. «Здавствуйте, дети! Садитесь». В руках учителя газета. «…зачитаю вам о подвиге юной разведчицы – московской школьницы, ушедшей на фронт с партизанским отрядом. Она назвала себя Таней». Класс слушал, затаив дыхание – образ юной партизанки, как живой стоял в воображении. Всем хотелось быть похожими на неё – трагически погибшую от рук фашистских оккупантов, Зою Космодемьянскую. Многие готовы были хоть сейчас взять в руки оружие и пойти на фронт. «И ещё вот что, ребята, » - учитель отложил в сторону газету, встал, снова сел, достал из портфеля тетрадный лист, исписанный крупным ученическим почерком. «Ещё я хочу зачитать вам сочинение, вернее отрывок из сочинения одного из учеников нашей школы. Сочинение написано на тему «Есть женщины в русских селеньях» - учитель внимательно оглядел класс, разгладил ладонью

листок «…она была настоящей героиней, одной из бесчисленных героинь, которые, даже не думая о героизме, жили, любили, трудились и ушли из жизни, исполнив всё, что требовала от них жизнь. Её жизнь не прошла даром, и продолжилась в её детях. Свой разум, и жизненный опыт она передала своему роду через своих сыновей и дочерей. » - вот так написал о своей бабушке ученик нашей школы, комсомолец Валентин Кириллов, героически погибший в танковой атаке. Дети, » - срывающимся голосом произнёс учитель: «…почтим память погибших героев…» - он не договорил, класс беззвучно поднялся – ни одна парта не стукнула. Закрыв глаза, стоял Валька, нос предательски заложило, в горле – ком. «Садитесь» - тихо в полголоса разрешил учитель. Валька оглянулся. Колюшка сидел со спокойно-каменным лицом, но ресницы его, слипшиеся влажными стрелочками, вздрагивали, пряча от всех, наполненные горькой болью глаза.

«Ну, а теперь поговорим ещё вот о чём» - учитель внимательно поглядел каждому в лицо: «Все вы знаете, что наша великая Родина, весь наш советский народ, живёт в неустанной заботе о героической Красной Армии, о мужественных защитниках священной земли русской. Люди отдают свой труд, свои сбережения – делают всё, чтобы приблизить Победу! И среди учащихся дружно идёт подписка на танковую колонну «Имени Всесоюзного Ленинского комсомола». А танковая колонна «Советский учитель» будет грозой для фашистских захватчиков! Пионеры и школьники города горячё откликнулись на призыв об организации сбора средств на постройку самолёта «Юный истребитель», а коллектив вытегорской пристани дружно поддержал инициативу речников Волго-Балтийского бассейна, начавших сбор средств на постройку самолёта «Водный истребитель». «Давайте, соберём на свой танк! » - звонкоголосая Люська с нетерпением тянет руку: «Можно, я скажу! » - и не дожидаясь разрешения, она воодушевлённо захлёбываясь, затараторила, призывно поворачиваясь во все стороны: «…и назовём его «Таня! И пусть наш танк жестоко отомстит за смерть юных героев! »

«Тихо, ребята, не шумите! Одним классом мы не осилим такое дело. Вот ты, Люся и предложи это на сборе пионерской дружины. Договорились? Садись. И всё-таки, я хочу ещё сказать, что в то время, когда весь наш народ отдаёт всё – что можно, для фронта, для Победы, находятся ещё такие школьники…».

Валька нахо̀ хлился (так вот как понят их поступок! А они отомстить хотели! ), он уже не слышал, что говорил учитель, всё его существо восстало против несправедливого упрёка. «А спекулянничать разве хорошо? » -выкрикнул он, чуть не плача.

«У спекулянта утянули! » - поддержал класс: «Чё тут такова? » «Аха-а, люди с голоду пухнут, а тот сидит – морда кирпичя просит! »

«Но не так же бороться с ними! » - учитель, казалось, был смущён, и Вальке послышалось даже одобрение в его голосе. «А как? Как? » - вызывающе поднял он глаза на учителя. Звонок прервал дискуссию. Мальчишки, как воробьи с веток, порхнули из-за парт и окружили Вальку.

«Реввоенсовет в полном составе? – подошёл к ним учитель: «Ну-ну. Что теперь задумали? » - глаза его излучали добро и понимание: «А может, в госпиталь к раненым с концертом, нагрянем, а? »

«Здо-рово! » «А нам разрешат? » «Даёо-ошь! ».

Звонок, как всегда в таких случаях, не вовремя! После уроков сразу приступили к репетиции. Участвовать в концерте хотели все. Программа набралась часа на три. «Сократить придётся» - просмотрев программу концерта, с сожалением покачал головой учитель: «Нельзя так долго утомлять раненых» - оставим по одному номеру от каждого артиста – достаточно. А вот с музыкой у нас бедновато. » - задумался он.

« А мы – под ротову̀ шку! » - выскочила белобрысая Муська.

«А это как? » - весело прищурился учитель.

«Пара-рара-рам-па…» - Муська, красиво вскинув руку над гордо поднятой головой, хлопнула ладонью по своему валенку – Цыганочка с выходом! » - прокомментировала она: « А можно и спеть - Эх яблочко, ты куда катисся? Ко мне в рот попадёшь, дак не воротисся! » - почти скороговоркой пропела она и хлопнулась на парту.

«Да-а, - рассмеялся учитель: …Ну, что же, под ротовушку, так - под ротовушку! »

«А я балалайку принесу – у нас есть! »

«Ты будешь играть, а плясать кто будет? Ты же у нас первый плясун! ».

«А Колюшка! » - прячется за брата польщённый Валька: «И Корешка тоже играть умеет! ». Репетиция затянулась до вечера, каждый шаг, каждое слово, отрабатывали на время, чтобы не затягивать концерт и не утомлять раненых.

В госпитале их ожидал приятный сюрприз. Когда, стараясь не шуметь, они поднимались на второй этаж, вдруг услышали щемящие душу, полные сердечного страдания звуки. «Аккордеон! » - Валька восторженно взглянул на учителя.