♀ Воскресенье на ва̀жнях ♀ 4 страница

«Здравствуйте! » – поклонился гость бабушке. «Прошу! » - подал он ей большой свёрток. Потом снял шапку-финку (верх кожанный, околыш меховой, а на макушке большая меховая пугвица), положил её на вешалку.

«Давай услужу! » - зубы у папы белые, улыбка весёлая.

«Услужи» - играет улыбкой дядя Саша, подавая ему тужу̀ рку.

«Праэльно мыслишь, свояк, понимаешь что к чему! » - прячет улыбку в кулак дядька Тима.

«Прасковья Андреевна,.. » - жених встал рядом с Мнечкой: «Прасковья Андреевна, я пришёл просить руки Вашей дочери! »

Бабушка вдруг заплакала, обняла его и Манечку, расцеловала: «Александр, » - сказала бабушка: «Я рада, что у моей младшей Машеньки будет такой хороший, добрый муж! ». Тут хлопнуло, зашипело – это Вася-папин открыл шампанское, и оно заиграло, запенилось в высоких прозрачных бокалах, звеневших тоненько и нежно, когда их сдвигали «за жениха и невесту». Невеста в синем платьи с большим кружевным воротником, русая коса закручена венком вокруг головы, в счастливых глазах блестят слезинки. Все улыбались глядя на неё и дядю Сашу, а голубой бант на гитаре, затрепетал и весёлым серебром зазвенели гитарные струны под танечкиными пальчиками «…крутится, вертится хочет упасть, кавалер барышню хочет украсть» - озорно прпела Танечка.

«Прошу к кня̀ жэму столу! » - запросила гостей бабушка: …и паздравим Князя со Княгинию! ».

Все подняли бокалы, а дядя Тима, попробовав шоколадную рыбку удивился: «А и горько же! »

«А и правда – горько! » - подтвердил дядя Арся, лукаво покосившись на Мариванну, и все весело глядя на жениха и невесту закричали «Горько! » «Горько! ». А они смутились, а потом тоже рассмеялись и поцеловались. А гости дружно сдвинув «За счастье молодых! », зазвеневшие хрусталём, бокалы, принялись за свадебное угощение. Похваливая, пошучивая, желали молодым долгия лета Маше и Саше в любви и согласьи, кричали «Горько! », и Маша послушно подставляла лицо Саше и тот целовал её в губы. » - что доставляло всем удовольствие.

«А помнишь, Мишка, как тя оженили? » - Василий тронул, зазвеневший от прикосновения, бокал брата. И все отчего-то опять весело рассмеялись, а мама сказала: «Да, Саша не знает. Откуда ему знать - его ещё тут не было. »

«Мишка-то ходил за Машей не один год уж,.. » - повернулся к дяде Саше Вася-папин: «ну и надумал женится. А Васёнок с Арсеньем чё-то не хотели, штобы Маша за ево шла»

«Не люб я им – кудри, вишь не такѝ! » - улыбнулся папа, переглянувшись с Васей-маминым.

«Кудри не мудри, да вшы хорошы» - многозначительно поднял бровь дядя Тима, и, кивнув моему отцу, потянулся за стопочкой. Папа, одобрительно подмигнул ему, поднял свою стопку и они, дружненько опрокинув содержимое в рот, отёрли губы.

«Не хо-теели…» - тряхнул кудрями отец: «Было такое дело, было…»

«Не хотели…» - разливает вино по стопкам Вася-папин: «Ну, и подстерегли они его как-то ввечеру. »

«Аха-ха…» - хохочет папа, он, вроде даже как, и доволен: «Отвадить хотели! »

«А он – лось экой…» - блеснул глазами на брата Василий Иваныч: «…схватил огло̀ блю, да, …»

«Да и отсидел за шуринов три месяца в каталажке! » - рассмеялась мама.

«А Тимо́ ня-та отбил у те Татьяну! » - подёргал себя за ус дядя Арся, пряча лукавую улыбку.

«Нну-у, экой мо̀ лодец настырный, ак што я протѝ в ево мог!? » - не обижается Вася-папин: «Он, иш за сорок вёрст туда и обратно сапоги топтал по два раз на дню! – Зря, што ли дорожку по болотам торѝ л? Жалко мне его стало, уступил! ».

«Ври-ври! » - вступилась за сестру тётка Шура: «До сих пор кудри на сибе рвёшь! ». Вздрогнул и замер голубой мотылёк на гитаре, тоненько тренькнули струны, оборвав весёлый аккорд.

«О-ой-ёёё-йё-ёойй!.. » – манерно, по-цыгански вдруг вскрикнул дядя Арся., и засыка̀ я рукава рубахи, шагнул из-за стола, мягко ступая, пошёл по кругу. «О-ооии…» - проведя по волосам обеими ладонями, он словно в отчаянии обхватил голову: « …иёйй! » - закрыв глаза, застонал он, качая головой, потом резко крутнулся на одной ноге, прихлопнув ладонями по груди, по голенищу сапога, и замер, раскинув руки перед Васей-папиным. «Ой-ёёёёй! » - тот, сделав испуганное лицо, пятясь вылез из-за стола, резво отпрыгнул в сторону, хлопнул ладонью по сапогу, словно сметая пыль, ухнул и как начал, как начал бить себя ладнями по коленкам: «О! О! Ох-хох-о».

А Вася-мамин ухватил со стены балалайку, и лихо завертелся вприсядку.

«Ты цыган и я цыганка оба черноватые…» - хлопали в ладоши сёстры, а голубой мотылёк на гитаре взмахивал прозрачными крыльями, рвался улететь вслед за весёлыми переборами дядитиминой гармоники, и струны звенели, взвизгивая глсса̀ ндо под, быстро скользящими по грифу, танечкиными пальчиками.

«Оой-и горько мне горько! » - простонал Вася-мамин, опуская балалайку. «Горь-ко! Го-рь-ко! » - поддержали остальные.

«Ну, дак што об этом-то! – раскатисто, громче всех хохочет папа: «Машынька, слышь, горько Васёнку-то! Подсластить бы надо брату, ишь ма́ ецце! ». Подбадривая, пошучивая, глядели целованье жениха с невестой; наглядевшись, целовались с друг другом, пели песни, и устав от весёлой кутерьмы̀, успокоенно вели разговоры, сосредоточенно тыкали вилками в тарелки.

«Машынька, трудно те в школе-то? » – дядя Тима, отложив гармонь, склонил голову на плечо Танечке.

«Да, как и всем – скромно улыбнулась Мариванна.

«Как и всем, как и всем» - задумчиво произнёс дядя Тима, нежно прижавшись щекой к ладошке, погладившей его: «Вот именно – как всем. А ить все видят, как трудно приходится учителям, да, видно руки не доходят у руководства! ».

«Учитель голоден, холоден, розут, роздет, » - огорчённо подхватил дядя Федя: «…учит без книг! Книг, учебников нет! А оклады учительские»!? До смешного ничтожны по сравнению с рыночной стоимостью товаров! ».

За столом громко заговорили, заспорили, начался разговор о Волго-Балте, о налогах… Дядя Федя веско заметил «Царь умел брать налоги. Он брал раз, и густо…»

«А но-ко, невеста, » - дядя Тима хитренько глянул на шурина и Мариванну: «…скажи-ко нам, невеста, есть ли уши у твово жениха? ». Гости обалдело воззрились на него, затем засмеялись, зашумели, требуя показать жениховы уши.

Вот те-на те – жених-то может ещё и без ушей, ведь это же надо же - безу́ ихий! А ещё жених! – ошеломлённо прыгнула я с кресла, и почти вплотную подойдя к жениху и невесте внимательно приглядываюсь, размышляя – конечно, разные бывают женихи (об этом я слышала однажды, как нижняя старуха ругалась на кого-то «Ыш ты, - кричала она: нашлись молодя̀ та – невеста без места, жених без порток! »). У нашего жениха портки были на месте, а вот уши… я в упор разглядываю жениха – да есть у него уши, вон они на месте - где и у всех.

«Па̀ ла муха о четыре уха! » - вдруг хором закричали гости, а Манечка ухватила своего суженного за уши и давай целовать его. Все одобрительно захлопали в ладоши, и принялись считать. Нет, и кто поймёт этих взрослых! Уши-то у жениха были – два уха, как у всех, я даже зашла с другой стороны – два уха! А гости почему-то насчитали уже четыре с половиной. Может они и манечкины уши присчитали? «Шеэ-сть…» - медленно считают все хором и как-то смешливо поглядывают на меня. Ах вот оно что! – я догадливо прикрываю свои уши ладошками и забираюсь в кресло – я не хотела целоваться с дядей Сашей.

«Марья, » - захохотал Вася-мамин: задушишь жениха-то, отпусти его на покая̀ нье, дай передышку! На-ко, запей! » - подал он бокал жениху: «Небо̀ сь, в жар кѝ нуло!? ». Переждав, пока стихнет веселье, он сказал: «А недавно наша газета задала вопрос УНО…».

«Ой, да раздули слона из мухи! » - поправила косу Манечка: «У нас есть пожилая, ну, ей уже лет сорок, наверное, преподавательница школы второй ступени; ну, мальчишки вели себя плохо, она и сделала им замечание: «В старое время -сказала она: таких людей как вы, не пустили бы даже на порог приличного дома! ».

«И только-то?! » - изумился Василий Иваныч. «А правельно и сказала – этим шалопа̀ ям дай волю - возьмут две! ». «А газета думает иначе, она считает, что учительница не права. Вото, как пишут, я даже запомнил эту фразу «…зададим вопрос УНО – как нужно поступать с такими культурными, в кавы̀ чках, педагогами, которые за столько лет советской власти ещё не прекратили подобных симпатичных упражнений? - спрашивает газета» - Василий Иваныч обвёл взглядом застолье.

«Иш ты-ы! » - прервал затянувшееся молчанье Фёдор Иваныч: - «симпатичных упражнений»! – Да ловко-то как! Этому бы писаке самому ещё сидеть бы за партой, а он, погляди-ко, политику шьёт! » «Во-во, три класса прошёл, а в коридоре запнулся! » - поддержал его Вася-папин.

«Мальчики, хватит вам! Неужели не надоело? » - Шурочка позвякала ложкой по стакану: «Давайте, лучше, споём! »

«Ночь тихааа, над рекоой тихо свее-этит лу-нааа, » - тихонько запела бабушка. «…и блестии-ит сереброоом голубааая волна…» - подхватили романс её дочери.. .

И стихли разговоры за столом, и замер ветер за окном, а я, вслушиваясь в голоса, уплывала на голубой волне к золотому острову луны.

«В эту нооочь при лунее на чужооой сторонее, милый друуг,.. - сёстры пели, мечтательно покачивали головами в такт мелодии: …нежный друууг, вспомни тыыы о-бомне…».

«Не так, не так! » - потянул к себе гитару дядя Арся: «Соколов-ский хоор у ярааа…» - и он сильно щипнул гитарные струны: …был когда-ато знаа-мении-ит, соколов-ская гита-арааа до сих поор в ушаах звении-ит». Арсений Иваныч потряс гриф, и гитара зазвучала как-то по-особому - струны будто заплакали, застонали (бабушка тоже иногда так играла, и называла это звучанием гавайской гитары)

«Ра-аз, дваа, трии-и… - подхватили вразнобой гости, «уаййу-айу-айй» -плакала гавайская гитара. Танечка пела самозабвенно, слегка похлапывая ладошкой плечо, прислонившегося к ней мужа; Шурочка, влюблённо глядя куда-то в потолок, нежно перебирала кучери на голове, облапившего её, Васи-папиного, а Мариванна, доверчиво прислонившись к любимому, пела, прикрыв глаза; моя мамочка тихонько подпевала, покачивая на руках, уснувшего Толика, а папа сидел в компании холостя̀ жек (так мама называла своих неженатых братьев.

«Соко-лов возьмёот гитаа-аруу… - пел дядя Арся: …крепко сту-ук-нет поо стру-наа-ам…».

«Все забоо-ты ии печаа-али обойду-ут по стоо-ронаа-ам» - уверенно, перекрывая всех, рявкнули холостяжки, снова берясь за вилки и бокалы. Вася-папин притащил посвистывающий самовар, пошли в ход пироги.

А за окном осенний ветер раскачивал берёзы, они стучали по крыше голыми ветками, и по стенам комнаты метались длинные перепутанные тени. Вечер неслышно пробрался в дом и синим сумраком затих по углам. Зажгли керосиновую лампу. Большая, из зелёного стекла, она висела посреди комнаты под потолком на золочёных подвесках, и была очень похожа на барышню в пышной юбке с оборками, и весёлой шляпке-абажуром. Лампу зажгли, устаноаили стекло. Пламя выравнялось в оранжевое сердечко, и в комнате сразу стало уютнее и спрятался мрак и стало светло.

Дядя Тима подвесил лампу к потолку, спрыгнул со скамеечки (потолки-то были высокие, и потому приходилось каждый раз подставлять под ноги скамеечку), и подсел к бабушке, обнял её и: «У цэрквыы стоя-лаа каре-тааа, там пыыш-ная свадьбаа былаа…»- заглядывая в её глаза вполголоса запел он.

«…когда ей священниик на паа-леэц надеел золото-ое коль-цооо» - печально-печально звучал бабушкин голос, и я заметила как по щеке её скользнула слезинка. Отчего-то заплакал Толик у мамы на руках. Слёзы катились по щекам Толика и мамы, и я тоже заплакала – мне было жаль маму. «Вот уж и расчувствовались! » - папа погладил меня по голове, обнял маму. Мама поднялась со стула и мы ушли, оставив веселье в бабушкиной квартире. Так и закончился для меня тот день, и ушёл в прошлое, и уже никогда не вернётся, хотя неоднажды всплывёт яркой весёлой картинкой в моей памяти.

ﭻ Дом с привиденьями ﭻ

«Взвейтесь кострами, синие ночи

мы – пионеры, дети рабочих…»

(пионерская песня)

Солнце катилось с горы на̀ гору о̀ бочь Пу̀ дожского тракта, и, утопая в светлых глубинах извилистого Вя̀ ньги-ру́ чья, юркой серебристой то̀ рпицей всплёскивалось над прибрежными травами. Солнце, согревая крыши, заглядывало в окна домов, и, зеленя верхушки деревьев, заливало улицы маленького городка, вольно раскинувшегося на крутолобых холмах Обонѐ жья.

Проснувшийся с зарёй город готовился к трудовому будню: стук открываемых ставень, засо̀ вов; хлопанье отворяющихся дверей, скрип распахнувшихся ворот, калѝ ток; торопливые взмахи дворников, заканчивающих утренний туалет города. А со столба на углу Просвещения и Ленинского проспектов требовательно неслось: «Вставаа-ай, проклятьем заклеймёо-нный, весь мии-ир годных и рабоов… (город засыпал и просыпался под звуки партийного гимна), и на тихие улочки маленького залесного городка обрушился шум московских улиц: автомобильные гудки, бой часов кремлёвских башен. И городок, ещё наполовину сонный, заторопился в новую жизнь. По тесо̀ вым мосто̀ чкам, по, тщательно подметённым, тротуарам зашагали строители Нового Мира (кто основательно позавтракав, а кто на̀ скоро хлебнув чайку), спеша̀ заступить на трудовую вахту светлого будущего, чтобы успеть выполнить, перевыполнить, перегнать, съэкономить…

Начинался новый день Новой эры, Новых веков. «Кто был ничем тот станет всем! » - вдохновенно, на весь Мир обещало радио.

Солнце окунулось в широкие воды реки Вы̀ тегры и поплыло вдоль главного проспекта города, задевая лучами купола древних церквей; остановилось у раздвижного моста, и решительно поднялось над железными крышами, с которых на мостовую сразу же скатились синие тени. Солнце проникает сквозь оконные стёкла, заглядывет сквозь щели в заборах во дворы, забираясь в самые забытые уголки.

Старинный особняк нависает над головами прохожих тяжёлым чугунным балконом. Стеклянная дверь его распахнута настежь, и солнце свободно прошлось по стенам и потолку комнаты, разглядывая нехитрое пролетарское убранство её: портреты вождей революции, героев гражданской войны; у стены старинный пузатенький камодик в белой кружевной салфетке; над ним опрокинулась из угла чёрная тарелка громкоговорителя, из бездны которой льются задорные песни, бодрые марши, а то вдруг, возникают непонятные шумы и необъяснимые звуки. На круглом столе посреди комнаты сверкает жёлтой медью и раскалёнными угольками самовар. Где-то за стеной на кухне позвякивают, гремят посудой. Жизнь нового дня в этом доме начиналась, как и во всём городе: просыпались, торопились на работу – всё как у всех.

Любопытные солнечные зайчики, отбившись от ласковых лучей, прыгнули на стены, потолок, заиграли в прозрачных стёклах. Солнце, снисходя к детским шалостям, остановилось в терпеливом ожидании на балконе.

Черноволосая девчушка лет десяти, сладко потягиваясь и сонно позёвывая, шагнула через порог балкона в летнее утро; прижмуренным глазом скользнула по голубому высокому горизонту и, наполняясь солнечным теплом, остановила взгляд на сестриной фигурке. Та, свесившись с перил руками, и курчавой головой, крутится на одной пятке, подпевает уличному радио, наблюдая движение внизу. Улица центральная прямая, и с балкона видно далеко-далеко, почти весь город – как на ладони. Люди спешат на работу. «а нам никуда не надэ! » - воссторженно выдыхает Верочка, встав рядом с сестрой. «Как это не надэ? » - строго оберулась к ней та: «А про клад забыла што-ли? » «Тишэ, » - одёрнула её Верочка: «папа услышит, дак накладёт нам как богатеньким! ».

В комнате перед зеркалом высокий розовощёкий папа. Он надувает поочерёдно то одну, то другую щёки, снимая с них мыльную пену – бреется.

«Послушайте объявления! » - вежливо попросила чёрная тарелочка репродуктора, потом зашипела, потрещала, помолчала в своём уголочке над комодом, потом что-то щёлкнуло, зашипело, и сквозь эти помехи прорвался женский голос: «Комиссия в составе: Попов, Бобков, Алёшин, Ларионов, Федяхин – провела проверку РАЙЗО…» Затем громкоговоритель вздохнул и сказал: «Борясь за выполнение плана лесозаготовительных работ четвёртого квартала, производственный товарищеский суд Лѐ мского лесозаготовительного пункта вынес постановление – Додова Я. Г. за самовольный уход с работы к религиозному празднику, приговорить к десяти дням принудработ».

«Скорей, Верка! Закрывай скорее двери! » - раздаётся отчаянный вопль с балкона, худенькая длинноногая Верка ветром пронеслась по комнате, накинула крючок на входную дверь, и прижалась к ней спиной, вся в напряжённом ожидании. Следом за ней с балкона выкатилась, менее поворотливая толстушка Нинка, и заняла ту же позицию.

Отец изумлённо мазнул пеной по губам: «Вы от кого это за̀ перлись? » - отплёвываясь от мыла, поглядел он на дочерей. Кто их так напугал? – думает он: Девки ростут - не девки, а су̀ парни, как называет их соседская старуха, никому спу̀ ску не дают «От кого это вы закрылись-то, Нину̀ шка? – осторожно ведя бритвой по щеке, выглянул он в окно: «Никак, Валю̀ шки испугались? ». На лице его осела улыбкой песня, впорхнувшая, с улицы в раскрытую балконную дверь: «Мы кра-сные кавалеристы и про нас былин-ники речи-стые ведут рас-сказ…» - От моста Ласса́ ля продвигался отряд смелых бойцов в составе знаменосца и боевого командира. Красное знамя гордо развевалось над, решительно шагавшим, отрядом. Знаменосец Галѝ нка – русоволосая кудрявая девочка лет семи, высоко держала древко, к которому была привязана мамина алая косынка, а у Вальки на плече боевое ружьё – гладко выструганная палка, сбоку другая -боевая сабля.

«Татьянина команда. Ни свет-ни заря! Ишь вооружился шпингалѐ т! » - улыбается Мария Ивановна, заглядывая через плечо мужа.

«А что это девки-то переполошѝ лись? » – тот недоумённо глядит на неё.

«А будто Вальки-озорника не знаешь!? То лягушку им подсунет, то червяка какого или жука закинет… Ишь, вышагивает, мужичёк с ноготок! Не смотри, что от горшка два вершка – вьёт и мелет, всё что-нибудь да! А Галю̀ ̀ шка у него под начялом. »

«Ишь ты, экой удалец ростёт! »

«О и не говори – ить токо-токо с новогодья шестой годок пошёл, а на ходу подмётки рвёт! ».

Внизу хлопнула парадная дверь, детские шаги протопали по коридору, и остановились. «Веру̀ шка, открой! Чего закрылись-то? От ково? Открывай, давай! Што ты, родных так не встречают! »- Михаил Иванович отложил бритву.

«Да-аа, род-ныые! » - заныла та.

«Дак ыть он жэ ище́ малинький! »

«А-аха-а, уда́ линький! »

«Заходите, заходите, гостенёчки дорогие, давно не бывали, а мы уж и соскучились! » - смеётся Михаил Иванович.

«Недавно̀ быва̀ ри! » - таращит глазёнки Валька: «Вчера бывари». «Да, ну! » - удивляется дядя Миша.

«Да-а, вчера-а! » - подтверждает Галинка, пряча руки за спину и прижимаясь к стене.

«Как маминька поживает, что поделывает? Чай-то пили уже, нет? » - тётя Маруся ставит стулья к столу: «Садитесь-ко с нами чаёвничать! Нину̀ шка, принеси чашки! »

«Гости дорогие! » - шёпотом ворчит Нину̀ шка, гремя посудой на кухне.

«Мама пироги подѐ рывает» – с набитым ртом ответствует Валька.

«Ну, дак вы ище без пирогов сегодня! »

«Не ври, не врии! » - толкает в бок братишку Галинка: «Пирожки мы уже ели! Забыл, што-ли? Мама их уже давно поделала, ищё когда ты спал, а чичяс Люську спать укладывает» «Ниин-каа! » - донеслось из-под балкона.

«Ну, - хохотнул Михаил Иванович: трудовой день начался, народ на вахту явился в полном составе, и глядя на застолье, интересуется: « Кто главнокомандующий? ». «Вайтос. Вайка» - поправился Толик, торопливо проглатывая кусок.

«Это Фёдора сын, что-ли? А почему Вальтос? »

«Аха, – торопится объяснить галинкин брат: Варька дядин Федин, он баршой и сирный» - Валька для большей убедительности потряс бицепсами.

«Как матвос с Аввовы» - уточняет Толик запёхивая в рот ватру̀ шку.

«Аха, значит два слова в одном – догадывается отец: «Не плохо, не плохо - вполне в духе нашего времени. Ну, а ты, значит, за инженера? Ну-ну! » - одобрительно погладил он сына по голове: « а вон этот, самый-то маленький кем у вас служит? »

«Я не маринький! » - обижается Валька: «Я красный камардир! Мне дядя Ася суроно̀ будё̀ новку абищя̀ р, вот! » - упрямо выпятил он губу, насу̀ пленно глядя на Нину̀ шку. «Суроно̀ … абищя̀ р, да нечево он тибе не обещя̀ л! – язвит та: Вальтосик ты - от горшка два вершка! »

«Ах ты харѐ ра! Вот как дам чичя̀ с! » - обещает Вальтосик, и, сердито сопя, сползает со стула. На этом мирное чаепитие закончилось. Народ повскакал с мест, и, табуном протопав по коридору, шумной оравой скатился с лестницы, сотрясая стены старого дома. Звонкие детские голоса заполнили окрестности «дома с привиденьями». (Вообще-то, никто не мог похвастаться встречей с привиденьем, но все почему-то были уверены: «в за̀ ручьи, на вы̀ шке дома с железной крышей во̀ дятся привидения»). Широкая лестница, в восемнадцать ступеней выводила коридор на заднее крыльцо. Высокие тяжёлые двери запирались на большие железные крюки – попробуй открой! Да ещё на дверях чугунные оскаленные морды львиные с кольцами в зубах. Крыльцо выходило во двор и называлось «чёрный ход». А от него аллейками разбегались берёзы, и ажурная чугунная ограда охраняла сад от улицы. В этот же сад был выход из другого (тоже купеческого) дома. А во дворе стоял двухэтажный сарай, старухи называли его «карѐ тник» наверное потому, что раньше там стояли кареты. Атеперь там: внизу - хлев, а на втором этаже – просторный сеновал, забитый доверху духмя̀ ным сеном – любимое место окрестной детворы. Вот где можно было спрятаться и от жаркого солнца, и непогоду пересидеть – раздвинул доски, пролез в щель и зарылся в душистое сено! А сколько всяких бы̀ лей и небылѝ ц слышали стены каретника!

Окраинная тишь звонкоголосо рассыпавшись по двору, засмеялась, эхом заорала в окрестных садах – ребятня воробышками разлетелась с крыльца в разные стороны. «В белые и красные! » - призывно несётся над ручьём: «Даёшь белых и красных! » «Даёшь войнушку! ». Нину̀ шка, бежавшая к воротам, остановилась. «Девок не берём! »- злорадно ухмыляется Рудька. Рудька недосягаем. Скривив презрительную рожицу, она плюнула в его сторону, и полезла на дерево, скомандовав: «Верка, лезь сюда! Мы будем наблюдательный пункт»

«А ты…ты – ванкухра̀ к! » - обиделся Рудька ( в понедельник был ярмарочный день и они с Вальто̀ сом бегали к пожарке, просто так – поглазеть на торги. Рыночная площадь – это совсем другой мир, другие люди, и другие - непривычные для города запахи: здесь пахло сеном, огурцами, лошадьми, здесь было шумно, весело. играли гармошки, продавали квас; золотистое зерно дробно сыпалось в вёдра; покрикивали, перебивая друг друга, зазывалы, расхваливая товар, а у пожарки, прямо на земле – большущие весы, правда, уж давно сломанные, но это не мешало детворе: забравшись на их деревянную платформу, слегка покачивающуюся от движения, каждый представлял себя штурманом корабля дальнего плаванья; здесь, под песни тоскующей шарманки, крутились карусели, и можно было за три копейки облететь на деревянном коньке-горбунке весь мир, нарисованный на тумбе, вокруг которой друг за другом летели разрисованные кареты, кони, большие красавцы петухи). …«Ван-кух-ра́ ак, ванкухраак! » - дразниться-поёт ехидно Рудька, радуясь удачно-найденной обзывке. (Вчера на рынке они с Вальто́ сом долго стояли в одной из скобяны́ х лавок перед этим загадочным словом - «ванкухрак» крупными неровными буквами было написано на клочке бумаги, прикрепленном к большой белой ванне, на дне которой лежала кухонная раковина, и керосиновая лампа, с надписью «лампакерос»). Даже всё знающий Вльтос оторопѐ ло застыл перед перед этим непонятным ванкухраком. «Ваан – куух-рак» - шевелил он губами, постигая тайну товара. Возможно, они бы и узнали разгадку у хозяина лавки, но тот раздражонно дёрнулся в их сторону: «Щяс милицыне́ ра позову! Кру̀ тяццэ тут!.. »)

…внкух-ра̀ ак! » - торжествует Рудька оттого-что, удалось сразить Нинку, которая вечно его задирала, и была непобедима в словесной перепалке, а уж драться-то с ней дак никто не рисковал.

«Ванкухра̀ к» - это было незнакомо, непонятно, и потому ещё оскорбительней чем если бы тебя, скажем, обозвали каким-нибудь забо̀ ̀ рным словом. «Сам ты…» - поискав в памяти (поша̀ рив в мозгах - как говаривал отец), и, найдя там равноценное, как ей казалось, «ванкухраку», презрительно хмы́ кнула: «…сам ты – буржуй недорезанный! Как щяс дам! » - грозится Нинка, слезая с дерева. Но противный Рудька улизнул за̀ угол, а гоняться за ним не хотелось.

«Ванкухраак! » - мстительно радуется Рудька из безопасного места: «ы-ыы! »

Язык у Рудьки розовый, слюнявый - «Тьфу! » - Нинка упрямо сжав пухлые губы, вернулась на свой пост, делая вид, что Рудька со своим ванкухраком ей совершенно безразличны.

Под деревом, между тем, разворачивались военные действия. «Красные командиры, ко мне! » - скомандовал главнокомандующий. Мальчишки из дома с привидениями росселись под деревом. Все были отважные разведчики с подпольными кличками: Вовка Зимин – Енот, Толька Гужов – Шуба; Колька Бобков – Бова Королевич, Вовка и Васька Ульяновы – братец Лис и братец Кролик.

«А я? Я тоже камардир! » - требовательно выпятил живот Валька-маленький.

«Ты-ы? Ты…» - большой Валька задумался.

«Шпингалѐ тик ты! »- завопила с дерева Нинка: «Бешшта̀ нная команда! ».

«Ах ты харѐ ра! » - ругается Валька, пытаясь достать обидчицу.

«Отставить, красный командир Валька! »

«Ачео она!? »

«Буэшь лампакѐ рос! » - сказал ему Вальтос.

Валька задумался, не зная обижаться или радоваться.

«Это красный сигнальщик» - выдумывал Вальтос: «Буэшь сигналы подавать! Спрятайся в калидо̀ ̀ ре, а как увидишь неприятеля, сразу сигналь! » - он сунул в руки сигнальщику старую горелку от десятилине́ йной лампы: «Это сигнальная ракета. Иди спрятайся, а как кто идёт, сразу бросай! ».

Малыш, гордый присвоенным званием, и таким ответственным поручением, с независимым видом прошёл под деревом, на котором сидели девчонки, остановился, и, задрав голову, язвительно произнёс: «Ванкухрак! » - и со всех ног кинулся в спасительный коридор.

«А ты- лампакерос! Лампакерос, лампакерос» - кричала ему вслед, раздосадованная Нинка.

«Инжынер, ты за красных или за белых? »

«Я за квасных! » - скромно ковыряет в носу пятилетний инженер: «А ты не дважнѝ сь! » - обиженно исподлобья косится он на главнокомандующего. (Слово «инженер» имело прямое отношение к толстосумам, буржуям, разным чистоплюям). Толик – светловолосый, худенький, очень высокий для своего возраста мальчик был застенчив, осторожен; не в какие драки не влезал(не в пример своим сёстрам-сорванца́ м), всегда гладко причёсанный, чистенький, в отглаженной светлой рубашечке, он всегда старательно обходил все лужи, и он всегда был в носочках – что было, по мнению ребятни, верхом интеллигентщины, не хватало очков – основного признака интелего-го.

В общем, никто не хотел быть беляко̀ м, и Толик тоже не хотел. В шпионы определили Цы́ бика – щуплого, вечно хны̀ кающего мальчика из соседнего дома. Он был всегда голоден, и Нинка с Веркой, у̀ крачись от родителей, таскали из дома куски хлеба – подкармливали его, жалея. Цыбик, да Цыбик - он откликался на это имя, и было ли у него другое никто не интересовался. Обычно, Цыбик и был вражеским лазу̀ тчиком. Он должен был убегать. Его ловили, брали в плен, допрашивали, а он говорил: «Я нэ рюский, нэчиво нэ понимэ». Вот и теперь, по, разработанному командирами, плану захвата белого языка, красные разведчики обнаружили в кустах и привели эту ко́ нтру – Цыбика на командный пункт, завязали в мешок, и поставили к забору. А Мура́ ш – лохматый бездомный пёс, от нечего делать, водивший компанию с ребятишками, тревожно повизгивая, обнюхивал мешок, и гонялся за мальчишками, охраняя его. В это время во дворе появился высокий сухопарый старик Варжунто́ вич, живший на первом этаже, он был интеллигентен и, в недалёком прошлом, богат. Идёт этот Варжунтович, несёт соболью шубу – хотел повесить её на заборе, чтобы просушить и выколотить пыль. И тут Валька-камардир высунулся из коридора, да как кинул сигнальную ракету! Горелка попала старику в спину. От неожиданности тот выронил из рук шубу прямо на мешок, где сидел шпион. «И что за злые шутки? » - возмущённый Варжунтович потёр ушибленную спину, огляделся. Красные и белые – врассыпную, Мураш - как все, и только, забытый в спешке отступления, мешок с беляком-Цыбиком, одиноко вертелся и подпрыгивал у забора. Варжунтович опасливо обошёл его и, покачав седой головой, наклонился за шубой. «Выпустите меня! Я боюсь! » - завопил мешок. Озадаченный старик замер на миг, затем поспешно развязал мешок. Выскочивший оттуда взлохмаченный мальчишка, с перепугу куснул его за протянутую руку, и дал дёру со двора. «Ах вы, сорванцы̀! » - вскричал обиженно старик.