Терри Пратчетт 15 страница

Гном смущенно затеребил топорище.

– Ну, э‑ э‑ э… – промямлил он. – Вообще‑ то…

М‑ да… Но… Конечно… Нет, спасибо, в общем. У нас только самые лучшие ингредиенты.

– Этой штукой их и добываете? – безмятежно осведомился Хьюл, указывая на грозное оружие Громодава. – Или сегодня ночью ты не работаешь?

Брови Громодава вновь ощетинились, разом став похожими на импровизированную летучку тараканов.

– Слушай, а ты, часом, не из театра?

– Из него самого, – ответил Томджон. – Бродячие актеры. Нет, – поправил он себя. – Теперь уже оседлые актеры. Ха‑ ха. Вернее, сползающие с лавки.

Гном вдруг оставил в покое свой топор и плюхнулся на скамью рядом с Хьюлом. Лицо его озарилось крайним воодушевлением.

– Я у вас на прошлой неделе был, – сообщил он. – Чертовски здорово, скажу я вам. Там про парня и девчонку было. Девчонка, значит, замуж за другого вышла, за старика, а потом этот парень объявился, но ей сказали, что он умер, так она сначала места себе не находила, а дальше вообще яд приняла. Но потом оказалось, что тот человек был на самом деле совсем другим, только не мог признаться ей, потому как… – Громодав шумно высморкался. – В общем, все умерли. Очень трагично. Признаюсь, я всю дорогу домой рыдал. Она была такой бледненькой…

– Номер девятнадцать плюс слой пудры, – весело пояснил Томджон. – И чуточка коричневых теней.

– А?

– И еще пару накладных платков под жилет, – добавил Томджон.

– Чего он болтает? – повернулся гном к крупным – как бы ни страдал этот эпитет – авторитетам в трактире.

Хьюл ухмыльнулся, не поднимая глаз от своего пойла.

– Ну‑ ка, парень, представь им монолог Гретелины, – сказал он.

– Запросто.

Томджон поднялся, стукнулся головой о своды трактира, вновь опустился на табурет и в конце концов встал на колени, сочтя это достойной заменой. Приложив руки к месту, которое, если бы не пара шальных хромосом, было бы его бюстом, он заговорил:

– «Быть или не быть, вот в чем вопрос…» Пока Томджон произносил монолог, гномы, сгрудившись вокруг него, не смели вымолвить ни слова. Когда же у одного выпал из руки топор, все прочие яростно на него зашикали.

– «…Любовь моя, пью за тебя! » – закончил Томджон. – Выпиваю яд, переваливаюсь через зубцы крепостной стены, далее бегом по лестнице вниз, сбрасываю платье, облачаюсь в наряд Второго Комического Стража и появляюсь на сцене слева. «Ну и дела, чума на всех на вас…»

– По‑ моему, вполне достаточно, – спокойно заметил Хьюл.

Несколько гномов, опустив на лица шлемы, предавались безутешным рыданиям. Весь трактир дружно похлюпывал носом.

Громодав промокнул глаза кольчужным носовым платочком:

– Я такую грустную историю в первый раз слышу, – и уставился на Томджона. – Постой‑ ка! – вскричал он, пораженный невероятным открытием. – Да это же мужчина. Проклятие, а я по уши втюрился в ту девчонку на сцене! – Он подтолкнул в бок Хьюла. – Слушай, у него эльфов случайно в роду не было?

– Чистокровнейший человек, – разом опроверг все домыслы Хьюл. – Я и отца его знаю.

Он уже в который раз внимательно поглядел на Шута, который с открытым ртом внимал происходящему, и перевел взгляд на Томджона.

«Не‑ е, – подумал он. – Просто совпадение. Бывает…»

– Он же настоящий актер, – продолжил он свое объяснение. – А хороший актер сыграет кого угодно.

Хьюл чувствовал, как взгляд Шута буравит его коротенькую шейку.

– Да, но одеваться женщиной – это как‑ то… – с сомнением пробормотал Громодав.

Томджон стянул с ног сапоги, подложил их себе под колени и очутился с гномом нос к носу. Несколько секунд он присматривался, после чего чуточку изменил свое лицо и повернулся к публике.

Взгляду посетителей трактира явилось сразу два Громодава. Правда, один из них почему‑ то стоял на коленях и был гладко выбрит.

– Чума на ваши головы… – пробормотал Томджон, подражая говорку гнома.

Гномы всегда славились незатейливым чувством юмора, поэтому шутка Томджона имела оглушительный, невероятный успех. Пока посетители трактира воздавали почести Томджону и Громодаву, Хьюл вдруг почувствовал, что кто‑ то смущенно трогает его за плечо.

– Так вы оба при театре состоите? – почти трезвым голосом уточнил Шут.

– Ну да…

– Так, значит, это ради вас я проехал пять сотен миль…

Время действия следующей сцены сам Хьюл скорее всего обозначил бы как «Тем же днем. Немножко позже». Стук молотков, которые бодро чеканили мгновения быстрого взросления «Дискума», покоящегося в колыбельке из лесов, проникал в одно ухо Хьюла, некоторое время жил внутри головы, после чего выбирался наружу через другую ушную раковину.

Общие подробности ночного пиршества он все же мог припомнить. Гномы без устали поставляли им выпивку, в то время как Томджон лицедействовал во все новых и новых ролях. Потом все вместе, по настоянию Громодава, решили перебраться в другое местечко, затем почтили присутствием клатчскую забегаловку… дальше все смазывалось.

В общем, как выяснилось, принимает он на грудь крайне неумело. Большая часть эля все же попадала в рот.

Судя по омерзительному вкусу в ротовой полости, некое страдающее недержанием ночное существо тоже не промахнулось.

– Думаешь, что справишься? – спросил Вито л лер.

Хьюл почмокал губами, тщетно пытаясь избавиться от мерзостного привкуса.

– Попробую, – кивнул Томджон. – История вроде бы интересная. Жестокий и коварный король правит королевством при помощи жестоких и коварных ведьм. Над замком проносятся бури. Вокруг – зловещие, непроходимые леса. Подлинный наследник престола вступает в смертельную схватку с заклятым врагом. Блеск клинка. Волнение, движение, шум. Плохой король гибнет. Добро торжествует. По всей стране звонят колокола.

– Можно запустить сверху розовые лепестки, – задумчиво промолвил Витоллер. – Я познакомился с одним человеком, который отдает их почти по себестоимости.

Теперь оба во все глаза смотрели на Хьюла, который выбивал беспокойную дробь по спинке собственного стула. Впрочем, через секунду взгляды всех троих переместились на кошелек с серебром, который Шут вручил гному. Витоллер уже мог не ломать голову, как изыскать средства на окончание строительства «Дискума», а ведь это был только задаток. Вот они, всемогущие частные пожертвования…

– Итак, ты готов ее написать? – спросил Витоллер.

– Дело, в общем‑ то, нехитрое, – согласился Хьюл. – Но… как‑ то не знаю…

– Я не хочу тебя заставлять, – предупредил Витоллер.

Три пары глаз продолжали буравить заветный кошелек.

– Что‑ то здесь не чисто, – отозвался Томджон. – С одной стороны, Шут вроде бы говорит правду. Но говорит он ее так, будто… не хочет, чтобы мы ему верили. Устами говорит одно, а глазами – совсем другое. У меня такое впечатление, Что ему самому станет легче, если мы ему не поверим. Точнее, поверим его глазам.

– Но с другой стороны, – поспешил заметить Витоллер, – кому будет хуже? Пиастры решают все…

Хьюл резко вскинул голову.

– Как ты сказал? – рассеянно переспросил он.

– Пьеса решает все, – поправился Витоллер.

И вновь воцарилось молчание – только Хьюловы пальцы упорно продолжали барабанить. С каждой минутой кошелек с серебром, казалось, прибавлял в объеме. Вскоре он грозил заполнить собой всю комнату.

– На самом деле решает все… – неестественно громко заговорил Витоллер.

– Насколько мне сдается… – начал Хьюл. Оба умолкли.

– Продолжай. Извини, что перебил.

– Да нет, пустяки. Говори, что хотел сказать.

– Я собирался сказать, – продолжил Хьюл, – что мы в любом случае в состоянии завершить строительство «Дискума».

– Нам хватит только на каркас и сцену, – напомнил Витоллер. – Больше денег не останется. Не будет ни люка из преисподней, ни люльки для спуска богов, ни вращающейся платформы, ни вееров для искусственного ветра…

– Но ведь раньше мы как‑ то обходились без этой мишуры, – возразил Хьюл. – Ты вспомни, как мы выступали! У нас и было‑ то всего несколько досок для помоста да отрез размалеванного холста. Зато сколько в нас жило рвения! А если нам нужен был ветер, мы сами махали веерами. – Он снова забарабанил по стулу. – Конечно, теперь можно даже не мечтать о машине для создания волн… Нужна‑ то махонькая такая. У меня как раз была идея со сценой кораблекрушения, вот там бы эту самую…

– Извини, ничего не выйдет, – помотал головой Витоллер.

– Мы же и так собираем толпы народа! – вскричал Томджон.

– Все правильно, малыш. Но мы берем с посетителей медные гроши. А ремесленникам нужно платить серебром. Вот и получается, что, если мы хотим стать состоятельными людьми… гражданами, – живо поправился он, – нам стоило родиться на свет плотниками. – Витоллер беспокойно поерзал на стуле. – Я и так уже должен троллю Христофразу больше, чем следовало бы…

Томджон и Хьюл уставились на него в полном недоумении.

– Да ведь это тот самый тролль, что отрывает у людей конечности! – воскликнул Томджон.

– И сколько ты ему должен? – спросил Хьюл.

– Вы, главное, не волнуйтесь, – поспешил успокоить их Витоллер. – С выплатой процентов я поспеваю. Пока что.

– Да, но что если ты не вернешь ему долг?

– Одну ногу и одну руку на выбор. Гном и юноша взирали на него с нескрываемым ужасом.

– Но как тебя угораздило…

– Угораздило, потому что я думал о вас обоих! Томджону давно пора выходить на большую сцену, ему вовсе не обязательно смолоду гробить здоровье, ночуя в фургонах под открытым небом и только понаслышке, от чужих людей, зная, что такое дом. А тебе, мой дорогой, пора остепениться, обзавестись всякими люками… веерами и прочими причиндалами. Это вы меня подговорили построить театр, а я подумал и рассудил, что так будет правильно. Что это за жизнь – скитаться по раскисшим дорогам, давать по два спектакля в день, развлекая кучку праздных крестьян, а потом обходить ряды с протянутой шляпой, словно мы просим милостыню? Я‑ то мечтал, что у нас будет приличное место, где мы поставим удобные места для зажиточных горожан, которые не станут закидывать сцену тухлыми помидорами. И я сказал себе – начхать, во что эта затея обойдется! Я же ради вас старался…

– Довольно, довольно! – перебил его Хьюл. – Я пишу пьесу!

– А я ее играю! – поддержал гнома Томджон.

– Только имейте в виду, я вас к этому не склонял, – заявил Витоллер. – Это ваше собственное решение.

Хьюл хмуро уставился на стол. Хотя, надо признать, здесь есть где развернуться. Взять тех же ведьм. Очень удачно, что их именно три, а не две – этого недостаточно, и не четыре – что уже перебор. Ведьмы наверняка начнут совать свои носы в ход истории… Много‑ много дыма, зеленые огоньки. С тремя ведьмами можно придумать отличную пьесу. Даже удивительно, как никто не додумался до этого раньше.

– Итак, мы зовем Шута и говорим ему, что согласны? – уточнил Витоллер, кладя руку на кошелек с деньгами.

А такая штука, как буря, еще ни одну пьесу не испортила. Что же касается привидений, то он уже как‑ то раз попробовал вывести их в «Развлеки себя сам», но Витоллер забраковал их, сославшись на то, что труппа не может позволить себе покупать наряды из муслина. Кстати, наконец‑ то можно прописать роль Смерти! Из юного Смерди получится отличный Смерть – с белилами и в башмаках на платформе…

– Откуда, говоришь, он родом? – спросил Витоллер.

– Из Овцепиков, – ответил Хьюл. – Есть там одно захудалое королевство, про которое никто слыхом не слыхивал. Название похоже на эту… инфекцию, одним словом.

– Долгий путь.

– А я бы с удовольствием те места навестил, – высказался Томджон. – Я же сам оттуда родом.

Витоллер уставился на потолок. Хьюл уперся взглядом в пол. В такие мгновения лучше смотреть куда угодно, но не на ближнего своего.

– Ты же сам мне говорил, – напомнил юноша. – Рассказывал, что дело было во время ваших выступлений в горах…

– Да, верно, но я уже не припомню, где именно, – пробормотал Витоллер. – Эти горы для меня все на одно лицо. Там не столько на сцене играешь, сколько возишься с фургонами, перетаскивая их вброд через реки и толкая по горным дорогом.

– Я мог бы взять с собой молодой состав, и мы бы хорошо провели лето, – предложил Томджон. – Поставили бы все наши старые шедевры. И вернулись бы к Масленице. А ты бы остался в Анк‑ Морпорке, присмотрел за строительством театра. К открытию «Дискума» мы были бы уже здесь. – Он лукаво улыбнулся отцу. – Для ребят это отличная школа будет. Ты сам говорил, что наш молодой состав еще не нюхал настоящей актерской жизни.

– Но Хьюлу все равно нужно писать пьесу, – указал Витоллер.

Хьюл ничего не ответил. Взгляд его уходил в пустоту. Спустя какое‑ то время его рука нырнула за отворот камзола и появилась с небольшой стопкой писчей бумаги. Затем исчезла повторно, на сей раз за поясом, и извлекла на свет закупоренную пробкой крошечную чернильницу и пучок гусиных перьев.

Отец и сын изумленно наблюдали за действиями гнома. Так и не проронив ни слова, Хьюл разгладил первый лист, открыл чернильницу, макнул туда перо, с минуту поводил им над столом, точно высматривающий жертву ястреб, и стремглав обрушился на бумагу.

Витоллер глянул на Томджона. Стараясь ступать на цыпочках, они покинули комнату.

Когда пробило полдень, в комнату внесли поднос с закусками и стопку чистой бумаги.

Настало время полдника. Закуски на подносе стояли нетронутыми. Бумага исчезла.

Спустя еще несколько часов один из участников труппы, которому случилось пройти мимо двери, сообщил, что слышал доносящиеся из комнаты рев и глухие причитания: «Нет, все пустое, пустое! Все насмарку! » – вслед за которыми что‑ то громко рухнуло.

Идя на ужин, уже сам Витоллер услышал истошное требование доставить свечи и заново очинить перья.

Томджон в тот день решил пораньше лечь спать, однако сон его мигом улетучился, вспугнутый накалом творческого вдохновения, которое бушевало в соседней комнате. Оттуда доносились проклятия в адрес балконов, лож и ярусов, слышались жалобы на мир, который никак не может обойтись без машинок для создания волн. Затем все стихло, шум и ярость сменились тихим поскрипыванием пера.

Наконец Томджон окунулся в сновидение.

– Так. Все собрали?

– Да, матушка.

– Тогда разводи огонь.

– Развожу, матушка.

– Прекрасно. А теперь посмотрим…

– Вот, я тут все выписала, матушка…

– Спасибо, девочка, я сама умею читать. Так, это еще что? ".. jB хоровод вокруг костра. Хоровод, пошел, пошел. Все, что с вами, – шварк в котел! " Ты что мне суешь?

– Джейсон наш вчера свинью заколол, Эсме.

– Хорошая требуха, чего ее портить‑ то? На пару добрых обедов хватит.

– Матушка, пожалуйста!

– В Клатче люди голодают, а вы здесь требухой разбрасываетесь… Ладно, ладно, молчу. «Чуть зерна кидай в горшок и степной травы вершок…» Слушай, а что случилось с волчьим зубом и драконьим гребешком?

– Матушка, по‑ жа‑ луй‑ ста. Мы, лишь напрасно теряем время. Тетушка Вемпер отрицала всякую бесполезную жестокость. В данном случае растительный белок является целесообразной и равноценной заменой.

– Постой‑ ка, это значит, что мы лягушек и змей тоже варить не будем?

– Нет, матушка.

– А как же тигра требуха?

– Вот она.

– Это еще что за dermo, простите мой клатчский?

– Тигра требуха. Вейн купил ее у одного приезжего торговца…

– Ты уверена?

– Вейн все проверил, действительно тигриная требуха.

– А по‑ моему, что тигриная, что свиная… Ладно, начали. «Взвейся ввысь, язык огня! Закипай, варись, стряпня! » Маграт, почему вода не закипает?

Томджон проснулся в холодном поту. В комнате было темно. Свет редких звезд сочился сквозь туман, устилающий улицы Анк‑ Морпорка; то и дело раздавались упреждающий свист взломщиков и деловитые шаги людей, занимающихся строго законной деятельностью.

Из соседней комнаты не доносилось ни звука, но он ясно видел колыхающееся на полу под дверью пятно света.

А по другую сторону вздувшейся реки боролся с бессонницей Шут. Он остановился на ночлег в Гильдии Шутов, сделав это отнюдь не по велению сердца, а исключительно потому, что денег на дорожные расходы герцог ему не выделил. Заснуть в стенах Гильдии было трудновато. Холодные стены навевали слишком тяжелые воспоминания. Кроме того, стоило ему прислушаться, и Шут начинал различать глухие рыдания и периодические всхлипы, доносящиеся со стороны бараков, где студенты с ужасом взирали на ожидающее их будущее.

Шут взбил жесткую, как камень, подушку и канул в мучительное забытье. Никакими грезами и сновидениями здесь даже не пахло.

– «Чтоб отвар остыл скорей, обезьяньей крови влей». А как насчет гуманного отношения к животным?

– Тетушка Вемпер рекомендовала заменить кровь на ложку обычной холодной воды.

– Вот только какую ложку брать – столовую или чайную?

– Эсме, перестань ругаться, и так времени нет. Смотри, уже светать собирается.

– Я просто предупреждаю, что, если ничего не получится, я в этом не виновата. Так… «Песья мокрая шерстя…» У кого мокрая шерстя? Ага! Спасибо, Гита. Точно, настоящая «шерстя», иначе и не назовешь. «Взять столярное сверло и совиное перо…» Это сверло, значит? Все шутки шутите…

– Прошу тебя, поспеши!

– Как скажешь, как скажешь. «Ящериц помет и слизь в колдовской котел вались! »

– Знаешь, Эсме, а вполне съедобно.

– Совсем обалдела – в рот всякую гадость тянуть?

Томджон буквально подлетел на кровати. Они явились снова. Те же голоса, те же лица, те же склоки, искаженные временем и пространством.

Даже сейчас, глядя в окно, за которым по городским улицам разливалось молочное марево солнечного света, он продолжал улавливать ворчливый говорок, брюзжащий все дальше и дальше, подобно отрокотавшему свое грому.

– По‑ моему, со столярным сверлом ты переборщила.

– А варево‑ то жидковато! Может, кукурузной муки добавить?

– Уже не важно. Здесь одно из двух: либо получилось, либо нет.

Томджон поднялся с постели и первым делом окунул голову в таз с холодной водой.

В комнате Хьюла царили тишина вперемешку с храпом. Томджон в одно мгновение влез в штаны, сунул голову в рубашку и распахнул дверь.

Первым делом ему почудилось, . что комната ночью подверглась нападению злобной снежной бури, которая намела диковинного вида белые сугробы, громоздящиеся сейчас во всех углах комнаты. Хьюл сидел за своим столом посреди комнаты, уложив голову на пачку исписанной бумаги, и храпел.

Томджон на цыпочках пересек комнату, подобрал первый попавшийся комок бумаги, разгладил его и увидел следующее:

Король. А ежели я повешу корону на этот куст, вы, конечно, подскажете мне, если кто‑ то вдруг вздумает ее похитить?

Галерка. Подскажем!

Король. Ну тогда мне осталось только разыскать свою лошадку.

Над камнем появляется голова 1‑ го убийцы.

Публика. Берегись! Сзади!

1‑ й убийца исчезает.

Король. Ах вы, несносные! Вы еще смеете подшучивать над своим старым, несчастным королем…

Далее все тонуло в сплошной паутине зачеркиваний, посреди которой жирнела внушительная клякса. Томджон отбросил лист и схватил наугад другой комок.

Король. Откуда ты, о гусь о нож кинжал, возникший в воздухе сзади рядом напротив передо мною? Ты клювом рукояткой обращен мне в нос ко мне!

1‑ й убийца. О нет, король, почудилось то вам! Да, да, почудилось!

2‑ й убийца. Да‑ да, мой господин, я тоже вижу! О нет, о нет, нет, только не кинжал!

Судя по складкам, этот лист топтали особенно самозабвенно. Хьюл когда‑ то поделился с Томджоном своей теорией вдохновения. По комнате было видно, что прошлой ночью вдохновение здесь хлестало проливным ливнем.

Завороженный постижением сути процесса творения, Томджон потянулся за очередным неудавшимся фрагментом.

Королева. Вот напасть! Я слышу звук шагов! Не муженек ли это мой до времени вернулся? Быстрей же в гардероб и, улучив момент, смывайся побыстрей!

Убийца. Но как же я уйду, коль горничная ваша забрала мои тапки?

Горничная (открывает дверь). Архиепископ, ваше величество.

Священник (из‑ под кровати). Вот это влип так влип!

(Суета сует. )

Томджон уже в который раз подивился последней ремарке. Судя по всему, эту ремарку Хьюл особенно любил, поскольку начинял ею все свои творения. Ответа, что она значит, Томджон у него так и не добился. Очевидно, загадке «что и куда может совать суета» суждено было остаться нерешенной.

Томджон мягко подкрался к столу и, задержав дыхание, вытащил стопку бумаги из‑ под головы спящего гнома, а на место стопки тут же ловко подложил подушку.

Первая же страница гласила:

Король Веренс Флем, принц Ланкрский Сон в канун Дня Всех Пустых Ночь Длинных Ножей Острых Кинжалов Мертвых Королей, сочинение Хьюла, Театр Витоллера. Комедия Трагедия в Восьми Пяти Шести Трех Девяти Действиях.

Действующие лица:

Флем, хороший король. Веренс, плохой король. Ветревиска, злая ведьма. Гогга, не менее злая ведьма. Маггеррата, юная…

Томджон нетерпеливо перевернул страницу.

Картина 1. Примерочная Корабль Пустынная Улица Псевдополис.

Пустынное место. Гром и молния. Входят три ведьмы…

Пробежав глазами несколько первых листов, юноша решил заглянуть в конец.

«Друзья, еще раз низкий вам поклон, всех просим на коронованье в Ланкр».

(Все выходят на сцену, распевая «трам‑ там‑ там» и проч. Падают кружась розовые лепестки. Боги спускаются с небес, демоны вылезают из преисподней, много шума вокруг вращающегося круга и т. д. )

Конец.

Хьюл храпел.

Во сне его возносились и низвергались боги; по океанам холста проворно шныряли вольные ладьи. Картины прыгали, бегали друг вокруг друга, мелькали без остановки: там были люди, парящие на невидимой леске и без оной; по небу проплывали воображаемые каравеллы, ведущие друг с другом воображаемое сражение; открывались новые моря; распиливались надвое красотки; а вокруг всего этого хихикало и бормотало великое множество постановщиков спецэффектов. Раскинув в отчаянии руки, Хьюл мчался сквозь это великолепие, стремясь объять все и зная, что на самом деле ничего такого нет и никогда не будет, ведь в действительности у него имеются только несколько квадратных ярдов подмостков, скудные запасы холстины и немножко красок, с помощью которых предстояло изобразить хотя бы парочку из того бесчисленного множества образов, что населяли Хьюлову голову.

Да, воистину только в сновидениях мы обретаем подлинную свободу. Все остальное время мы на кого‑ то работаем.

– Пьеса в целом неплохая, – заявил Витоллер. – Но привидение меня не устраивает.

– Привидение должно остаться и останется, – угрюмо буркнул Хьюл.

– Ты забыл, что такое насмешки? Публика любит побросаться в актеров всякими предметами. Знаешь, помидоры, конечно, легко отстирываются, но ощущение все равно неприятное.

– А я говорю, привидение останется. Оно здесь необходимо, ибо того требует развитие драмы.

– Когда ставили твою прошлую пьесу, ты тоже что‑ то кричал о развитии.

– Я и сейчас от своих слов не отказываюсь…

– …И когда ставили «Развлеки себя сам», и когда обсуждали «Волшебника из Анка», и еще тысячу раз.

– Да. Потому что мне нравятся привидения.

Они потеснились, уступая дорогу гномам‑ мастеровым, которые тащили машину для делания волн. Устройство представляло собой полдюжины длинных полотен, увитых сине‑ бело‑ зелеными холстяными лентами. Шевелением полотен, натянутых на огромные крылья, управляло прихотливое переплетение зубчатых передач и бесконечных ремней. Когда удавалось привести во вращение одновременно все ленты, люди со слабыми желудками вынуждены были отводить от сцены глаза.

– Морские сражения, – прошептал Хьюл. – Кораблекрушения. Гигантские тритоны. Пираты!

– И адский скрежет, – пророкотал Витоллер, всем телом опираясь на трость. – А еще – немыслимые затраты на уход. Плюс оплата сверхурочных.

– Да… Сложная машинка, – признал Хьюл. – А кто ее изобрел?

– Один чокнутый с улицы Искусных Умельцев, – ответил Витоллер. – Леонард Щеботанский. Вообще‑ то, он художник, а этим занимается забавы ради. Я чисто случайно услышал об этой штуке. Оказалось, он работает над ней уже несколько месяцев. Ну я тут же и купил ее. Мне крупно повезло, потому что он все хотел заставить ее взлететь.

Некоторое время они молча смотрели, как колышутся поддельные волны.

– Итак, ты все‑ таки едешь? – спросил наконец Витоллер.

– Да. У Томджона до сих пор ветер в голове. За ним должен присматривать кто‑ нибудь постарше.

– Мне будет не хватать тебя, старина. Честно тебе признаюсь. Ты мне – второй сын… Слушай, а сколько тебе лет на самом деле? Я как‑ то ни разу не спрашивал…

– Сто лет и два года.

Витоллер с угрюмым видом покивал. Сам он едва‑ едва разменял седьмой десяток, хотя из‑ за своего артрита выглядел чуть старше.

– Стало быть, это ты мне как второй отец…

– Знаешь, в конце концов все уравнивается, – смущенно проговорил Хьюл. – Вдвое ниже, вдвое больше жизнь. Можно утверждать, что если все сложить, то в среднем наш век сопоставим с тем, что отпущен человеку.

Витоллер вздохнул:

– Главное, я понятия не имею, как буду жить без тебя и Томджона.

– Но мы ведь уезжаем только на лето! Сколько тут еще народу останется – сам подумай! Едет‑ то только молодежь. И ты сам много раз говорил, что им нужно показать себя в деле.

Витоллер имел вид крайне озабоченный и очень несчастный. Стоя на холодном ветру, гуляющем между стен незаконченного здания, он как‑ то съежился и стал вдвое меньше, точно воздушный шар через две недели после празднества. Кончиком трости Витоллер ворошил деревянную стружку, разбросанную по полу.

– Мы стареем, мастер Хьюл. Вернее сказать, – поправился он, – это я старею, а ты лишь становишься старше. Скоро и по нам пробьет колокол.

– Ты не хочешь отпускать паренька?

– Поначалу я этого очень не хотел. Но потом вдруг меня осенило – это же судьба. Это она нас подкараулила. Как только человек начинает налаживать свою жизнь, сразу откуда‑ то вылезает эта проклятая судьба. Пойми, он едет в те самые места, где я его впервые увидал. Судьба потребовала его возвращения. И нам уже не суждено встретиться вновь.

– Нас не будет всего‑ навсего пару месяцев… Витоллер остановил его взмахом руки:

– Прошу тебя, не перебивай. На меня нахлынуло драматическое вдохновение.

– Да, извини.

«Пшик‑ пшик», – приговаривала трость, молотя древесную труху и поднимая ее в воздух.

– Томджон не сын мне по плоти и крови. Ты знаешь об этом.

– А я бы сказал, что он все‑ таки твой сын, – возразил Хьюл. – В конце концов, не все же упирается в наследственность.

– Спасибо тебе за эти слова.

– Не за что. Я говорю то, что думаю. И лучший пример – я сам. Мне была предначертана совсем другая судьба. По идее, настоящий гном даже читать не должен уметь. Так что я бы на твоем месте не придавал такое значение судьбе. От своей судьбы я уклонился, ибо рудокопом так и не стал. Поверь мне, в половине случаев судьба дает промашку.

– Да ведь ты сам говорил мне, что он очень похож на этого Шута… Я, правда, этого не заметил.

– Наверное, нужно, чтобы свет правильно падал.

– Чую, чую руку судьбы.

Хьюл только развел руками. Судьба – штука изменчивая, в этом он был положительно убежден. И доверять ей нельзя. Ее и увидеть‑ то нечасто удается. Зато замечено: как только начинает казаться, что ты загнал ее в угол, она обязательно вынырнет в совсем другом месте. Что это – совпадение? Может, провидение? Законопать наглухо дверь, а потом оглянись – окажется, все это время судьба стояла у тебя за спиной. Только решишь, что теперь уж точно пригвоздил ее, – а она тебе уже машет издалека твоим же молотком.

Хьюл частенько делал ставку на судьбу. Развитию драмы она способствовала даже больше, чем привидение. Ничто так не обновляет потасканный сюжет, как капелька судьбы. Но крайне ошибочно думать, что можешь подержать ее в ладонях. А что касается ловли судьбы за хвост…

* * *

Матушка Ветровоск раздраженно покосилась на магический кристалл нянюшки Ягг. Что ни говори, а кристалл не из лучших – доставленный одним из сыновей нянюшки из дальних заморских стран, он был мутно‑ зеленого, бутылочного цвета. При взгляде сквозь него все невероятно искажалось, в том числе, как подозревала матушка, и правда.

– Ясно одно, – произнесла она. – Он едет. В какой‑ то телеге.

– Лучше бы выбрал какого‑ нибудь норовистого белого жеребца, – высказалась нянюшка Ягг. – Юный принц на лихом коне и всякое такое прочее…

– А волшебный меч у него есть? – поинтересовалась Маграт, вытягивая шею.

Матушка Ветровоск тяжело опустилась на стул.