Терри Пратчетт 14 страница

– Ко мне это не относится, – ответил Томджон, одеваясь. – Я, наоборот, встал пораньше. От раннего подъема здоровью одна польза. Вот так. А сейчас я собираюсь поднять бокал с каким‑ нибудь оздоровительным напитком. Если хочешь, присоединяйся. Заодно присмотришь за мной бдительным оком.

Хьюл недоверчиво взглянул на него:

– А то, что отец говорил о всяческих «напитках», – помнишь?

– Помню, помню. В разговоре со мной он как‑ то обмолвился, что в молодости не вылезал из запоев. Бахвалился, будто мог принимать на грудь сколько душеньке угодно, а потом вернуться домой в пять утра и долго бить стекла у соседей. Он признался, что был тем еще сорвиголовой, не то что нынешние хлюпики, которые даже эль удержать в себе не могут. – Томджон встал перед зеркалом и оправил камзол. – Видишь ли, дружище Хьюл, мне вообще кажется, что ответственность наживается с возрастом. Равно как и варикозные вены.

Хьюл только вздохнул. Этот юнец обладает какой‑ то сверхъестественной памятью на всяческого рода обмолвки…

– Ладно, – буркнул он. – Только по одной, не больше. И выберем местечко поприличнее.

– Обещаю, – поклялся Томджон, поправляя поля украшенной единственным пером шляпы. – Да, кстати, как можно эль принимать на грудь?

– Ну, по‑ моему, это когда чаще промахиваешься мимо рта, чем попадаешь в него, – осторожно промолвил Хьюл.

Если вода в реке Анк была куда плотнее и своенравнее, нежели обычная речная водичка, то, в отличие от воздуха заурядного трактира, атмосфера, висящая в «Залатанном Барабане», была не спертая, а скорее даже стиснутая – этакий сушеный туман.

Остановившись рядом с трактиром, Хьюл и Томджон с интересом наблюдали, как эта дымка просачивается сквозь щели на улицу. Внезапно дверь «Залатанного Барабана» распахнулась, и наружу вылетел человек. Летел он долго – земли коснулся лишь после того, как звезданулся о стену дома на противоположной стороне улицы.

Еще через пару мгновений из трактира вылез исполинских размеров тролль, нанятый хозяином с целью поддержания в заведении видимости порядка. Тролль волочил за собой еще двух бражников. Швырнув вялые тела на мостовую, он пару раз пнул, нарушителей спокойствия по мягким местам.

– Наверное, именно здесь обитают все местные сорвиголовы, – заметил Томджон. – Как ты думаешь?

– Похоже на то, – буркнул Хьюл.

Сердце его предупреждающе екнуло. Он ненавидел всяческого рода трактиры и таверны. Тамошние завсегдатаи всегда норовили вылить свою выпивку ему на голову.

Пока тролль, схватив одного из выпивох за ногу, стучал его головой по мостовой, видимо надеясь выбить из него какие‑ то ценности, Томджон и Хьюл поспешно проскользнули внутрь «Залатанного Барабана».

Напиваться в «Барабане» – все равно что заниматься глубоководным плаванием в болотах. Разница состоит лишь в том, что аллигаторов содержимое ваших карманов не интересует. Две сотни глаз неотрывно следили за тем, как незнакомцы пробираются сквозь частокол тел к стойке. Сотня ртов разом прекратила поглощать эль, изрыгать брань или молить о пощаде. И наконец, девяносто девять лбов сосредоточенно нахмурились, пытаясь определить, то ли новички относятся к разряду " А", то есть к тем, кто становится вашей жертвой, то ли к разряду " Б", то есть к тем, чьей жертвой становитесь вы сами.

Томджон прокладывал себе дорогу с порывистостью молодого оленя, кратчайшим путем стремящегося к водопою. С той же порывистостью он что было мочи хватил кулаком по стойке. Но порывистость была не лучшим средством для выживания в «Залатанном Барабане».

– Две пинты вашего лучшего пойла, хозяин! – крикнул Томджон, снабжая фразу такими выверенными ударениями, что трактирщик, зачарованный ее раскатистым эхом, тут же бросился услужливо цедить эль в кувшин.

Хьюл опасливо огляделся. Справа от них помещался небывалых габаритов мужчина, смахивающий на нескольких быков, вместе взятых, и увешанный таким количеством цепей, что их хватило бы на приличных размеров галеон. Лицо, прототипом которому, видимо, послужил волосатый фундамент, повернулось к гному.

– Проклятие, вы только гляньте, что сюда заявилось! – рявкнула рожа. – Украшение лужайки!

Хьюл похолодел. При всей своей космополитичности жители Анк‑ Морпорка весьма прохладно, можно даже сказать очень конкретно, относились к негуманоидным расам, то есть в общении с ними прежде всего руководствовались девизом: «Кирпичом по башке, и в реку». Впрочем, на троллей это отношение, естественно, не распространялось: весьма непросто питать расовые предрассудки к твари ростом в семь футов, которая к тому же без труда способна разнести любой толщины стену. В общем, расовые гонения на троллей обычно заканчивались очень быстро. Зато существа ростом в три фута будто специально созданы для того, чтобы их можно было всласть подискриминировать.

Великан похлопал Хьюла по затылку:

– Эй, украшение лужайки, где ты свой фонтанчик забыл?

Трактирщик поставил на стойку два кувшина с элем и легонько подтолкнул их к Томджону и Хьюлу.

– Заказ, пожалуйста, – проговорил он, язвительно скалясь. – Одна пинта. И еще половинка.

Томджон было набрал полные легкие воздуха, но Хьюл вовремя врезал ему по коленке. Главное – не лезть на рожон, сиди себе тихонечко, а как выдастся удобный момент, ноги в руки – и деру. Другого выхода не было.

– А колпак твой куда запропастился? – громыхнул бородач. – Чего молчишь‑ то?

В заведении постепенно воцарилась тишина. Вот‑ вот должно было начаться веселье.

– Я в последний раз спрашиваю, ты куда свой колпак дел, придурок?

Рука трактирщика нащупала дубинку, обильно утыканную гвоздями, что обитала под стойкой – так, на всякий случай.

– Э‑ э… – начал было хозяин «Залатанного Барабана».

– Я разговариваю с украшением лужайки!

Здоровяк неторопливо поднял свою кружку и со смаком вылил остатки пива прямо на голову безмолвствующего гнома.

– Все, больше я в это заведение ни ногой, – пробурчал задира, увидев, что даже эта мера не возымела желанного отклика. – Мало того что здесь всяких мартышек обслуживают, так теперь сюда еще пигмеи повадились…

В этот миг тишина, сковавшая трактир, достигла качественно нового уровня напряженности. По полу медленно заскребли ножки двигающегося стула. Взгляды всех посетителей дружно обратились в сторону темного уголка, где обосновался завсегдатай «Залатанного Барабана», для которого была специально придумана категория " В".

То, что сначала Томджон принял за набитый тряпками мешок, нависающий над стойкой, вдруг выдвинуло пару рук, вытянуло… еще одну пару рук, которые, очевидно, служили ногами, и поднялось. К бородатому смутьяну повернулся меланхоличный, изборожденный складками лик, затуманенный дымкой эволюции. Губы существа забавно раздвинулись в стороны. Зато в показавшихся клыках ничего забавного не было.

– Э‑ э‑ э, – снова выразился трактирщик и сам испугался собственного голоса, прорезавшего эту первобытную, приматную тишину. – Ты, наверное, не хотел сказать ничего дурного? Во всяком случае, об обезьянах… Просто оговорился.

– Что это?! – в ужасе прошипел Томджон на ухо другу.

– Мне кажется, это орангутанг, – пояснил Хьюл. – Человекоподобная обезьяна.

– Обезьяна – она и в Клатче обезьяна, – отозвался бородач. После его слов наиболее дальновидные посетители резко рванули к двери. – Что сказал, то и сказал. Но обезьяны – ладно, а вот всякие украшения лужаек…

Кулак Хьюла угодил прямо туда, где у человекообразных обычно располагается промежность.

Считается, что гномы – яростные и опасные драчуны. Любая раса коротышек, обожающая топоры и спешащая на кровавую сечу, словно на состязание по рубке дров, просто обречена вскоре стать притчей во языцех. Однако годы словесных, в ущерб телесным, упражнений лишили боевые приемы Хьюла убойной мощи. В общем, после того как великан изрыгнул проклятие и выхватил из ножен меч, для гнома все было бы кончено, если бы одна ласковая, шерщавая ладонь в тот же миг не выдернула клинок из руки смутьяна. Призвав на помощь вторую руку, орангутанг, не моргнув глазом, свернул меч в колечко и швырнул его под стол[13].

Огласив помещение страшным ревом, великан изготовился было принять бой, однако покрытая рыжеватым пушком рука, смахивающая на связанные вместе две метлы, сложным движением выстрелила вперед и врезала зачинщику ссоры прямо в челюсть. Здоровяк ненадолго приподнялся в воздух и обрел покой на ближайшей столешнице.

Тут же этот стол был перекинут на соседний, пара скамеек отброшены в угол, и в результате в заведении образовалось достаточно места для традиционной трактирной драки. Тем более что бородач явился в «Залатанный Барабан» не один, а с парочкой друзей. А поскольку беспокоить примата, который лениво стащил с полки бутылку и отбил у нее донышко об стойку, никто не решился, забияки начали решительно утюжить физиономии своим соседям, делая это просто из любви к искусству, что целиком и полностью соответствует общепринятому этикету каждой трактирной разборки.

Хьюл юркнул под стол, таща за собой Томджона, который с неприкрытым интересом наблюдал за происходящим.

– Так вот что значит «побуянить на славу»! – воскликнул юноша. – А я все никак не мог взять в толк…

– По‑ моему, сейчас наилучший момент для того, чтобы рвать отсюда когти, – веско проговорил гном. – Пока не поздно.

На столешницу, что служила им укрытием, грузно приземлилось чье‑ то тело. Во все стороны полетело битое стекло.

– Ты мне все‑ таки скажи, может, я ошибаюсь, – это точно «побуянить на славу» или они всего‑ навсего «чешут кулаки»?

– Если мы задержимся еще на минуту, парень, это потянет на «пускать в расход»! – рявкнул Хьюл.

Томджон понимающе кивнул и, выскочив из‑ под стола, нырнул в самую гущу сражения. Через мгновение Хьюл услышал звучный хлопок по стойке и громкий призыв его воспитанника сделать небольшой перерыв.

Гном в отчаянии обхватил голову руками:

– Я же хотел сказать…

Призыв к всеобщей тишине столь редко звучал во время трактирной потасовки, что все дерущиеся от неожиданности действительно на время остановились. И Томджон начал стремительно начинять создавшуюся паузу содержанием.

Хьюл слушал уверенную, напевную, безукоризненно выразительную речь Томджона и трепетал от восторга.

– «Братья! Да, каждого из вас могу назвать я братом, коль скоро этой ночью…»

Вытянув шею, гном любовался своим воспитанником. Тот стоял на скамье в предписанной всем декламаторам позе – рука отведена в сторону и чуть согнута в локте, – а слушатели, застыв с поднятыми руками и ногами, повернув головы к оратору, внимали произносимой речи.

Губы Хьюла, находящиеся как раз на высоте столешницы, шевелились, вторя Томджону и произнося как заклинание любимый монолог. Затем гном набрался смелости и снова оглянулся по сторонам.

Дерущиеся выпрямлялись, опускали руки, оправляли одежду и даже пытались виновато заглянуть в глаза своим бывшим недругам. А иные и вовсе становились по стойке «смирно».

Даже Хьюл ощущал некое бурление в крови, а ведь автором звучащих строк был он сам. Как‑ то раз, много лет тому назад, Витоллеру вздумалось удлинить третье действие в «Короле Анка» на пять минут, и Хьюл корпел над заданием целую ночь.

– Накатай‑ ка что‑ нибудь бравурное, – велел тогда Витоллер. – Чтобы звучало как колокол, как набат, чтобы разожгло кровь нашим верным друзьям на галерке. Пусть у них кровь забурлит. А мы тем временем как раз успеем сменить декорации.

Раньше Хьюл немного стеснялся этой пьесы. Лично он всегда подозревал, что знаменитая Битва за Морпорк в действительности была самой заурядной кровавой бойней, учиненной при помощи ржавого железа в один промозглый, ветреный день двумя тысячами застрявших в болотах безумцев. Какие слова произнес перед своей скорой кончиной последний король Анка, о чем просил горстку оборванных, одуревших от усталости людей, знающих, что неприятель превосходит их и числом, и позицией, и искусством военачальников? Очевидно, было сказано нечто забористое, способное, как плохое бренди, разлиться огнем по жилам и поднять на ноги умирающего. Здесь не нужны были доводы, не нужны были объяснения – предстояло найти слова, которые, пройдя прямо сквозь усталый мозг, достигнут промежности и подбросят человека в воздух.

Теперь Хью л воочию убедился, какой эффект производит подобная речь.

Ему казалось, что стены трактира рухнули, что он стоит посреди болот, по которым медленно ползут клубы седого тумана, – и удушливая, гнетущая немота оттеняется лишь криками ожидающих добычи воронов…

И этим голосом.

Слова принадлежали Хьюлу, они родились в его голосе, а не в башке полоумного королька, который никогда в жизни так не выражался. И писал их Хьюл лишь затем, чтобы скрасить паузу, в течение которой на сцену за кулисами будут втаскивать замок из натянутой на каркас размалеванной дерюги. Однако этот голос выбивал из ветхих слов пыль веков и по трактиру звонко рассыпались горсти жемчужного бисера.

" Я создал эти строки, – кружилось в голове у Хьюла. – Но мне они не принадлежат. Ими владеет он.

Нет, вы только посмотрите на эти лица. Да они даже не слышали, что такое патриотизм, но прикажи Томджон, и эти выпивохи сегодня же ночью пойдут штурмом на дворец самого патриция. И вполне возможно, что преуспеют в своем начинании.

Я лишь молюсь о том, чтобы этот рот не попал в дурные руки…"

Наконец по зале раскаленным эхом прокатился последний слог. Хьюл встрепенулся, выскользнул из‑ под стола и постучал своего воспитанника по коленке.

– Валим отсюда быстрее! – прошипел он. – Пока они не очухались!

Мертвой хваткой вцепившись в запястье паренька, Хьюл сунул ошалевшему трактирщику пару контрамарок и резво взбежал по ступенькам к двери. До угла следующей улицы Хьюл не сбавлял скорости.

– Мне показалось, что я говорил очень убедительно, – заметил Томджон.

– Даже слишком убедительно, – промолвил Хьюл.

Юноша весело потер ладони:

– Хо‑ хо! Ну, куда теперь?

– Теперь?

– Ночь еще молода!

– Ночь давно уже ласты склеила! А кто молод, так это новый день.

– Что ж, как тебе будет угодно. Я домой пока не собираюсь. Может, порекомендуешь мне местечко, где нравы не столь суровые? Мы даже пива попить не успели.

Хьюл вздохнул.

– Например, можно зайти в троллев трактир, – продолжал Томджон. – Про один такой мне кто‑ то рассказывал, он где‑ то в Тенях[14]. Я бы с удовольствием заглянул туда.

– В троллевы трактиры людей не пускают, парень. Расплавленная лава с тоником, грохочущая, как камнепад, музыка плюс ароматизированная галька с сыром.

– А может, нам какой‑ нибудь гномий паб поискать?

– Ты там и двух минут не высидишь, – сказал как отрезал Хьюл. – Да и тесновато там, для твоего‑ то размаха.

– Понял. Одним словом, эти забегаловки для настоящих низов общества.

– Взгляни на это с другой стороны. К примеру, если бы тебе пришлось воспевать золото, сколько бы ты продержался?

– Ну, оно желтое, звенит, а еще на него можно купить всякую всячину, – наугад высказался Томджон. Они прокладывали себе дорогу сквозь толпу, сгрудившуюся на Площади Разбитых Лун. – Секунды четыре, наверное, не больше.

– Вот именно. Слушать об одном и том же пять часов кряду не всякий выдержит, – хмыкнул Хьюл и сурово лягнул первый попавшийся булыжник.

Во время их предыдущего посещения Анк‑ Морпорка он исследовал несколько гномьих баров, и те ему крайне не понравились. Почему‑ то его собратья‑ экспатрианты, которые у себя на родине мирно добывали железную руду да охотились на всяких мелких тварей, очутившись в больших городах, сразу норовили напялить на себя кольчуги, заткнуть за пояс топор поострее и обозваться кем‑ нибудь вроде Дуболома Вырвиглаза. Что же касается принятия на грудь, то здесь у городских гномов конкурентов не было вообще. Эль не просто проливался, а выплескивался аж на улицу.

– Впрочем, – добавил Хьюл, – тебя бы все равно оттуда спровадили, потому что ты немного переборщил с воображением. На самом деле ода звучит так: «Золото, золото, золото, золото, золото, золото».

– Это припев?

– «Золото, золото, золото, золото, золото», – повторил Хьюл.

– Одно «золото» пропустил.

– Да, никудышный из меня гном. Не уродился.

– Вернее, ростом не вышел, господин украшение лужайки.

Со стороны Хьюла раздался зловещий всасывающий звук.

– Ой, прости, – поспешно извинился Томджон. – Мой отец всегда….

– Отца твоего я знаю тыщу лет, – перебил его Хьюл. – Мы вместе прошли огонь, воду и медные трубы, хотя, клянусь дневным светом, огня было больше всего. Еще до того как ты роди… – Хьюл запнулся. – В общем, тяжелое время было, – буркнул он. – Вот я и говорю, что ты… одним словом, сам знаешь, кто ты.

– Да, конечно. Извини.

– Понимаешь, какое дело… – Хьюл вдруг замер на полушаге. Они находились посреди неосвещенной аллеи. – Ты, случаем, ничего подозрительного не слышал?

Оба приятеля уставились в темноту, еще раз обнаруживая свою неисправимую провинциальность. Морпоркцы, едва заслышав раздающиеся из глубины какой‑ нибудь неосвещенной аллеи подозрительные звуки, раз и навсегда теряют к ней всякий интерес. А увидев четыре барахтающиеся фигуры, жители Анк‑ Морпорка ни в коем случае не станут бросаться на помощь тому, кто почти проиграл схватку и находится не на той стороне пинающего башмака. Тем паче морпоркцы никогда не кричат грозное «Эй! ». И в конце концов, они нисколечко не удивляются, когда злоумышленники, вместо того чтобы, виновато поджав хвост, сделать ноги, суют им под нос какой‑ то кусок картона.

– И что это такое? – удивился Томджон.

– Смотри, это же шут! – воскликнул Хьюл. – Они обчистили шута!

– «Гробительские Прова», – прочел Томджон, поднося картонку к носу.

– Все верно, – ответил ему главарь троицы. – Только не ожидайте, что мы и вас обслужим, потому что наша смена уже закончилась.

– Ничего не попишешь, – поддакнул один из его помощников. – У нас эта, как его, иквота.

– Но вы ж его еще и ногами отходили!

– Да ладно тебе, помяли чуточку.

– Самую малость потоптали, ничего с ним не будет, – ввернул третий вор.

– Он нам в зубы – мы ему в зубы. Знаешь, как отбивался, вон Рону чуть челюсть не свернул.

– Ага. Некоторые вообще не разумеют, что творят.

– Вы, бессердечные… – начал было Хьюл, но Томджон вовремя заткнул его, положив ему руку на затылок.

Юноша перевернул карточку. Другая ее сторона гласила:

Дж. Г. «Мягкоступ» Боггис и Плимянники Аграбления по Найму «Старая Кантора»

(осн‑ нав 1789г. )

Профессиональные Хисчения

Конфенденценалъностъ Гарантируится

Спецуслуга «Дом Дочиста»

Деспетчер 24 Часа в Сутках

Не Брезгуем Ничем

СТАРОЕ ПРОЖИВАЙ – А НОВОЕ НАЖИВАЙ

– Права вроде в порядке, – уныло протянул Томджон.

Хьюл ответил не сразу, поскольку помогал жертве нападения вскарабкаться обратно на ноги.

– В порядке? Права? – наконец заорал он. – Это у грабителей‑ то?

– Мы даже квитанцию ему выпишем, – пообещал Боггис. – Знаете, сколько сейчас всяких проходимцев в нашем деле? Да он руки нам целовать должен, что мы первые им занялись[15].

С другой стороны, обществу пришлось выработать радикальные подходы к уголовной статистике, а это, в свою очередь, не могло не привести к закладыванию новой, отдельной статьи бюджета, возникновению всяческих благотворительных фондов и принятию ряда льгот для особо заслуженных воров, чтобы а) уровень доходов участников группировки не опускался ниже заработной платы среднего анк‑ морпоркца и б) каждый отдельный гражданин не мог быть ограблен выше обусловленного числа раз в год. Такое положение дел побудило наиболее смышленую часть граждан стремиться выбирать заложенную на их семью квоту краж, взломов, нападений, убийств и т. д. уже в самом начале финансового года, чтобы оставшиеся месяцы гулять по улицам города, не опасаясь за свою безопасность. Как вывод, система начала работать на диво гладко и слаженно, лишний раз демонстрируя, что по сравнению с сиятельнейшим Витинари какой‑ нибудь там Макиавелли всего‑ навсего выбившийся в люди расторопный шашлычник.

– Не то б ему все почки в расход пустили, – зло процедил племянник.

– Ну и каков же ваш улов? – поинтересовался Томджон.

Боггис вытащил из‑ за пояса кошелек шута и заглянул внутрь. Лицо его сделалось белее снега.

– Вот ведь проклятие… – пробормотал он. Племянники поспешно обступили дядю:

– Словно сглазил нас кто‑ то.

– Уже второй раз за этот год, дядь… Боггис яростно воззрился на потерпевшего:

– А откуда мне было знать?! Откуда было знать, я вас спрашиваю? Только посмотрите на него, сколько, по‑ вашему, этот голодранец в кармане носит? Пару монет, не больше! Мы даже не стали его пасти, так, решили обработать по пути домой. Вот и получается: кто‑ то навар гребет, а кто‑ то одолжения другим делает…

– Так сколько у него было? – не вытерпел Томджон.

– Да здесь, должно быть, не меньше сотни серебряных долларов, – простонал Боггис, взмахнув кошельком. – Это не мой уровень. Не мой разряд. Нам вообще не разрешают с такими деньжищами связываться. Чтобы столько брать, нужно сначала в Гильдию Законников поступить. Нет, это не для меня…

– Тогда отдай ему деньги, и дело с концом, – удивился Томджон.

– Но я ведь ему уже квитанцию выписал!

– А на них, эта, номера стоят, – пояснил младший племянник. – Устроит Гильдия проверку, нам потом по голове надают…

Хьюл вдруг судорожно вцепился в рукав Томджона.

– Слушай, подожди нас здесь минутку, – бросил он обезумевшему от горя руководителю фирмы. – Мы сейчас… – И поволок Томджона к противоположному краю аллеи. – Так, давай все по порядку. Кто из нас рехнулся? Они или я? Или, может, ты?

Томджон прочитал ему краткую лекцию по легализации преступности в Анк‑ Морпорке.

– Стало быть, это теперь считается законным? – все внимательно выслушав, переспросил Хьюл.

– В определенных рамках – да. Здорово, правда? Мне в одном баре об этом рассказали.

– И сейчас выяснилось, что он украл больше, чем полагается?

– Именно. А судя по всему, Гильдия строго отслеживает это дело.

Жертва ограбления, висящая у них на руках, издала тихий стон. Негромко тренькнули бубенцы.

– Присмотри за ним, – велел Томджон. – Я все устрою.

Он вернулся к ворам, на чьих физиономиях была написана крайняя обеспокоенность.

– Мой клиент настроен решить дело мирным образом, если вы вернете ему похищенные деньги, – сообщил Томджон.

– Ну‑ у‑ у… – протянул Боггис так, будто ему только что предложили оценить новую теорию возникновения вселенной. – А с квитанцией что делать? Тут все нужно указать: время, место, вот здесь ставится подпись….

– Мой клиент не возражает против того, чтобы вы ограбили его ну, скажем, на пять медяков, – вкрадчиво проговорил Томджон.

– Черта с два не возражаю! – вскинулся Шут, издали размахивая кулаками.

– В указанную сумму включены два медяка в качестве цены за услугу плюс три медяка, покрывающие затраты времени, тариф на вызов…

– Износ и амортизацию дубинки, – подсказал Боггис.

– Верно.

– Все честно и по справедливости, – кивнул Боггис. – По справедливости! – громко повторил он, покосившись в сторону Шута, который, окончательно придя в себя, теперь клацал зубами от ненависти. – Вот что значит решить вопрос по‑ государственному. Очень обязан. Может, чего‑ нибудь для себя закажешь? В этом сезоне мы внедряем новинку по тяжким телесным. Практически безболезненно, даже почувствовать ничего не успеваешь.

– Никаких следов повреждений, – добавил младший племянник. – Кроме того, предоставляется выбор конечности.

– Благодарю, – с прежней лаской в голосе отозвался Томджон. – У меня в этом районе старые связи, которые до сих пор не подводили.

– Что ж, рад за тебя. Остается лишь пожелать всего наилучшего.

– И заплатить гонорар за улаживание конфликта, – напомнил Томджон, когда разбойники намылились было сделать ноги.

Сероватый налет на головешке ночи рассыпался по небесам Анк‑ Морпорка. Томджон и Хьюл сидели друг против друга за столом в своих апартаментах и пересчитывали монеты.

– По моим расчетам, чистая прибыль составляет три серебряных доллара и восемнадцать медяков, – заявил наконец Томджон.

– Зрелище было достойное, – признался Шут. – Особенно когда они предложили забежать к ним домой и поделиться с тобой своими деньгами, после того как ты толкнул речь о правах человека.

Подцепив на палец еще целебной мази, он щедро помазал очередную шишку на своей голове.

– Молодой даже разрыдался, – добавил он. – Уму непостижимо.

– Ничего, это пройдет, – успокоил Хьюл.

– А ты настоящий гном?

Хьюлу не слишком хотелось обсуждать реальность своей персоны.

– Зато ты, сразу видно, круглый дурак, как и полагается настоящему шуту.

– Ну да… У меня даже бубенцы имеются, – хмуро промолвил Шут, потирая помятые ребра.

– Точно, даже бубенцы есть. Томджон поморщился и лягнул под столом Хьюла.

– Честно сказать, я вам очень благодарен, – сказал Шут, не без усилий поднимаясь на ноги. – И я бы хотел засвидетельствовать свою признательность… Здесь поблизости никакого трактира нет?

Томджон подвел его к окну и описал рукой широкий полукруг:

– Смотри, видишь на дверях домов пивные кружки?

– Вижу. О боги! Они здесь что, размножаются?

– Точно. А видишь ту таверну на углу, с бело‑ синей вывеской?

– Кажется, вижу.

– Так вот, по моим сведениям, это единственное место в квартале, которое время от времени закрывается.

– Тогда покорнейше прошу разрешить угостить вас парой кружечек, – сказал Шут, переминаясь с ноги на ногу. – Надеюсь, твой спутник также не откажется принять что‑ нибудь на свою скромных размеров грудь?

Хьюл ухватился за край стола, распахнул пасть, чтобы извергнуть поток брани, но…

Передумал.

Он уставился на своих будущих собутыльников, совершенно позабыв об открытом рте. Его челюсти захлопнулись сами собой.

– Что‑ то не так? – осведомился Томджон. Хьюл отвел глаза в сторону. Устал он, видно, за эту ночь.

– Так, обман зрения, – буркнул он. – Кстати, от выпивки я отказываться не стану. Пойдем примем хорошенько на грудь. •

«И чего я вечно сопротивляюсь? » – подумалось ему.

– Может, я даже пару песенок спою, – добавил он.

– А к'кое с'лдщее сл'во?

– П‑ мойму, золото.

– А‑ а‑ а‑ а…

Хьюл заглянул в свою кружку. Да, пьянство просветлению никак не способствует.

– Слушай, вроде ты пр'пустил одно «золото», – заметил он.

– Когда это? – удивился Томджон, на макушке которого красовался колпак Шута. Хьюл попытался вспомнить поточнее.

– Полагаю, – сказал он, собираясь с мыслями, – это случилось между «золотом» и «золотом». Так мне кажется. – Он снова заглянул в кружку. Та была пуста. Душераздирающее зрелище. – П‑ мойму… – Он напрягся, подыскивая нужное слово. – П‑ мойму… в общем, еще от одной я б не отказался…

– Я плачу, – вступил Шут. – Но не плачу. Ха‑ ха‑ ха.

Он поднялся со скамьи и врезался головой в потолок.

С десяток жилистых рук, невидимых в полумраке пивной, напряглись, пальцы сжались вокруг верных топорищ. Та часть Хьюлова мозга, которая была еще трезвой и в ужасе созерцала свою пьяную в дугу сестрицу, заставила хозяина приветливо помахать рукой в направлении сплошной борозды ощетинившихся бровей.

– Все н'рмально, – выкрикнул Хьюл, обращаясь к заведению в целом. – Вы не обижайтесь на него! Он, эта, как его, ну, имбецил. А, да, Шут, вот он кто. Смешной такой Шут из этого, как его…

– Из Ланкра, – подсказал Шут, грузно бухаясь на скамью.

– Пр'льно… Это где ж такой… Кожная болезнь какая‑ то, а не город. В общем, не умеет он вести себя. За всю жизнь, поди, ни одного гнома не видел.

– Ха‑ ха‑ ха, – громко заржал Шут. – У нас гномов недорост… Ха‑ ха‑ ха…

Тут кто‑ то постучал Хьюла по плечу. Обернувшись, тот увидел перед собой бугристую, покрытую жесткой щетиной рожу, выглядывающую из‑ под железного шлема.

– Слышь, приятель, ты бы посоветовал своему приятелю потише веселиться, – поступило предложение из‑ под шлема. – А не то вскоре он будет пировать с чертями в преисподней!

Хьюл вперился в алкогольную дымку, медленно плывущую перед его глазами.

– А ты сам кто такой? – поинтересовался он.

– Я – Башнелом Громодав, – представился гном, ударив себя кулаком в обтянутую кольчугой грудь. – Так ты хорошо меня понял?

Хьюлу наконец удалось отчасти развеять дымку.

– Слушай, а я тебя знаю… – сообщил он наконец. – Ты – хозяин косметической фабрики, что на Бедокурной улице. На прошлой неделе я покупал у тебя партию грима…

На лице Громодава отразился панический ужас. И воинственный гном испуганно склонился над столом.

– Ты чего орешь? Тише ты, тише… – зашипел он.

– Ну точно! – обрадовался Хьюл. – Производства «Эльфийский Парфюм и Румяна Компани».

– Кстати, отличная штука, – проговорил Томджон, отчаянно пытаясь удержаться на чересчур узкой скамейке. – Номер девятнадцать, к примеру, румяна «Трупно‑ Зеленые». Мой отец вообще говорит, что лучше на Диске не найдешь. Просто класс"