Терри Пратчетт 6 страница

«Все кончено, он бесповоротно рехнулся, – подумал Шут. – Сдвиг по фазе, причем четкий. С таким завихрением его скоро можно будет вместо штопора использовать – бутылки открывать…»

– На колени, мой Шут.

Шут выполнил пожелание. Герцог возложил ему на плечо руку, обмотанную потемневшей тряпицей.

– Верен ли ты мне, Шут? – спросил он. – Могу ли я довериться тебе?

– Клянусь, что до последнего вздоха буду рядом со своим господином, – сипло выдавил Шут.

Герцог приблизил к нему перекошенное безумием лицо, и Шут поневоле заглянул в налитые кровью глазницы.

– Я не хотел, – заговорщически прошипел герцог. – Меня заставили. Но я… я не хотел…

В следующий миг их уединение было нарушено. В дверном проеме возникла фигура герцогини. Вернее сказать, оба контура почти полностью наложились один на другой.

– Лионель! – рявкнула она. Шут завороженно следил за изменениями, которые претерпевал взгляд его господина. Багровое зарево безумия померкло, ушло внутрь, уступив место холодному, угрюмому сиянию, с которым Шут уже успел свыкнуться. И все же перемены эти отнюдь не означали, будто герцог поступился и крупицей своего помешательства. Ум этого человека был подобен тикающим ходикам, которые, совершив известный кругооборот, в назначенный миг выдадут обязательное «ку‑ ку! ».

Герцог Флем выжидающе посмотрел на супругу:

– Да, мое сокровище?

– Объясни мне, что произошло, – велела герцогиня.

– По‑ моему, все это дело рук ведьм, – сказал герцог Флем.

– Да мыслимо ли… – заикнулся Шут и тут же прикусил язык.

Взор герцогини Флем пришпилил Шута к стене.

– Во всяком случае, не для тебя, – произнесла она. – Болваны не в ладах с дельными мыслями.

– Я – Шут, госпожа.

– Не вижу разницы, – бросила она, поворачиваясь к супругу, и грозно продолжила: – Итак, они вновь выказывают непочтительность?

Герцог развел руками:

– Как, по‑ твоему, я могу противостоять чарам?

– С помощью слов, – бездумно отозвался Шут, тотчас пожалев о сказанном.

Теперь августейшая чета не сводила с него глаз.

– Повтори‑ ка! – приказала герцогиня. От растерянности Шут даже выронил мандолину.

– В нашей… в нашей Гильдии, – проговорил он, – нам говорили, что слова подчас обладают куда большей властью, чем магия…

– Глупости, паяц! – вскричал герцог. – Слова – это только слова. Презренный набор звуков. Могучий посох, добрый меч преломят мне хребет… – герцог на миг взял паузу, смакуя рождение изречения, – но нипочем мне жалкий лепет.

– О сир, в языке есть слова, которым это под силу! – возразил Шут. – Лжец! Самозванец! Убийца!

Герцог откинулся назад, запуская ногти в подлокотники трона и заметно меняясь в лице.

– Подобные слова, разумеется, редко когда передают правду, – поспешно добавил Шут, – но они распространяются, как пожар в подлеске, от которого рано или поздно воспламенится сам…

– Верно! Верно! – вскричал герцог. – Я сам слышу эти слова! Слышу каждую минуту! – Он подался вперед. – Значит, это ведьмы! Их рук дело! – прошипел он.

– Так ведь, так ведь, так ведь их тоже можно одолеть с помощью слов, – выпалил Шут. – И ведьмам от них вовек не отмыться.

– И какие же это слова? – задумчиво вопросила герцогиня.

Шут пожал плечами:

– Старая каракатица. Дурной глаз. Глупая старая дура…

Черная бровь герцогини медленно поползла вверх.

– А ведь ты не такой уж дуралей, – заметила она. – Ты предлагаешь пустить молву…

– Именно так, госпожа, – пробормотал Шут и закатил глаза. Куда это он впутался?

– Ведьмы… – прошептал герцог в пустоту. – Скоро весь мир узнает, каковы они на самом деле. Они несут зло. Кровь… Это они своими злыми наговорами возвращают ее на мои руки. Даже наждачка ее не берет.

Очередная серия толчков застала матушку Ветровоск в лесу, когда она семенила по узкой, обледеневшей тропке. Снежный ком, незаметно соскользнув с ветки, плюхнулся на поля матушкиной шляпы.

Она пошла наперекор всем традициям. Если отбросить крайние обстоятельства – в общем, то, что случилось, – для порядочной ведьмы прогулка в разгар Ночи Всех Пустых дело неслыханное. Такое поведение бросает вызов традициям. Как бы глупы они ни были…

Выйдя на торфяную пустошь, матушка зашагала по ломким, очищенным ветрами от снега сучкам вереска. Серп луны, цепляя горизонт, подсвечивал нависшие над ним пики. Там, наверху, структура мира была совсем другой. Проникнуть в ее лабиринты отваживалась не всякая ведьма. Преобладающий ландшафт – зеленоватые глыбы льда, клинкообразные хребты, глубокие, таинственные каньоны – достался Овцепикам от того обледенения, в котором покоилась вселенная до своего рождения. В этот мир дорога смертным была заказана, и вовсе не потому, что он испытывал к ним вражду – по части враждебности он не перещеголял бы обыкновенный кирпич, – но потому, что в обращении с людьми он проявлял редкую беспечность.

Незваная гостья почувствовала на себе пристальный взор. Некий сгусток сознания, отличный от всех ей известных, уделял посетительнице немалую толику своего внимания. Матушка внимательно оглядела ледяные склоны, надеясь узреть какую‑ нибудь каменистую тень, возвышающуюся на фоне звездного неба.

– Кто ты? – прокричала она. – Кто ты и что тебе нужно?

Голос ее, отлетая от одной скалы к другой, пустился в бесконечную пляску. Невидимая за высоченными хребтами, сорвалась и приземлилась снежная лавина.

На пустоши, там, где летом, по‑ идиотски цыкая друг на друга, отсиживались в засаде куропатки, торчала каменная глыба. Она находилась примерно на стыке двух территорий, подведомственных ведьмам, хотя никакого формального разграничения ведьмы, разумеется, не признавали.

Высотой глыба приближалась к росту среднего человека, представляла собой осколок окрашенного в голубоватый цвет камня и пользовалась исключительной репутацией по части магии. Стоя в одиночку, глыба тем не менее просто не подвергалась арифметическому подсчету – почувствовав на себе чей‑ то взгляд, она немедленно предпринимала шаги к тому, чтобы исчезнуть из поля зрения. По способности к самоустранению глыба прочно удерживала первое место среди всех известных в королевстве монолитов.

Глыба также являлась одним из бесчисленных вместилищ магических отходов, что скапливались на Овцепиках. Зимой вокруг нее всегда сохранялась чистая от снега площадка, над которой курились какие‑ то непонятные пары.

Бочком уйдя в сторону и схоронившись за деревом, глыба выжидающе уставилась на матушку.

А матушка в свою очередь решила дождаться появления Маграт, которой оставалось идти до этого места еще минут десять по тропинке, ведущей из Бешеного Хорька – деревни, чьи благонравные старожилы прославились тем, что против всех болезней, исключая обезглавливание как таковое, использовали только ушной массаж и основанные на цветочных смесях гомеопатические составы[6]. Дышала Маграт очень натужно, а верхней одежды на ней не было вовсе, если не считать шали, накинутой прямо поверх ночной рубашки, которую можно было бы назвать облегающей, если бы у Маграт было что облегать.

– Ты тоже почувствовала? – спросила Маграт. Матушка кивнула.

– А Гита где? – поинтересовалась она.

И они разом повернулись к тропинке, бегущей в направлении Ланкра, гроздью огоньков светящегося в снежном мраке.

* * *

Вечеринка была в самом разгаре. Яркими снопами валил на улицу свет. В дверях дома струились вереницы людей, а изнутри неслись раскаты хохота вперемежку со звоном битого стекла и жалобным детским хныканьем. Очевидно, этой ночью семейная жизнь в доме нянюшки Ягг достигла своего зенита.

У порога ведьмы замешкались.

– Может, нам не следует заходить? – робко осведомилась Маграт. – Нас ведь не приглашали. К тому же бутылку мы не захватили…

– Мне кажется, бутылок здесь и так гораздо больше, чем нужно, – отрезала матушка.

В этот миг из дверей вывалился человек, громко рыгнул, налетел на матушку и, уже произнеся: «Счастливой Ночи Всех Пустых, мадам», бросил взгляд на ее лицо. На беднягу тотчас снизошла трезвость.

– Мадемуазель, – рявкнула на него матушка.

– Ради всех богов, извините… – забормотал несчастный.

Но матушка уже шагнула в дом.

– Маграт, не отставай, – скомандовала она.

Уровень шума грозил вот‑ вот преодолеть болевой порог. Нянюшка Ягг исправно следовала сопутствующей Ночи Всех Пустых традиции приглашать в гости весь город от мала до велика, и воздух в помещении давно превышал все допустимые нормы загрязненности. Матушка Ветровоск лавировала в людском столпотворении, безошибочно держа курс на хриплый голос, обстоятельно разъяснявший миру, что в невообразимо пестром разнообразии обитающей здесь живности положение ежика следует считать исключительным.

Нянюшка Ягг восседала в кресле возле камина, держала в одной руке кружку вместимостью в кварту, а другой, с помощью сигары, дирижировала исполнявшим припев хором. Увидав перед собой матушку, хозяйка радостно осклабилась.

– А, старая калоша! – заорала она, перекрывая певческую вакханалию. – Знала, знала, что ты явишься. Бери стаканчик. А лучше – сразу два! Как житье молодое, Маграт? Тащи сюда стул, не бойся этого жирного подлеца…

Грибо, который, свернувшись калачиком, сидел на облюбованном местечке близ камина и наблюдал за ходом празднества единственным желтым оком, пару раз ударил по полу толстым хвостом.

Матушка же продемонстрировала, как можно сохранять безукоризненную выправку, сидя в гостевом кресле.

– Мы через минуту уходим, – сказала она, сверкнув глазами на Маграт, которая потянулась было к вазе с арахисом. – Не хочется тебя отвлекать, Гита. Мы собирались только поинтересоваться, не заметила ли ты сегодня ночью кое‑ что… ну, словом, кое‑ что. Несколько часов назад. Нянюшка Ягг наморщила лоб:

– Старшенькому Даррона нашего плохо стало. Перепил отцовского пива.

– Представь себе, я к тебе не затем пришла, чтобы расспрашивать о старшеньком Даррона, надеюсь, он еще не окончательно загнулся… – Матушка, намекая, начертила в воздухе замысловатый оккультный знак, который, впрочем, не удостоился нянюшкиного внимания.

– Так… Потом, помню, кто‑ то влез на стол танцевать, – продолжала она. – Ну и грохнулся прямо в тыквенную настойку нашей Рит. Все чуть животы не надорвали.

Матушка вскинула брови и поднесла палец ко лбу.

– Я веду с тобой разговор о явлениях другого порядка, – мрачно проговорила она.

С минуту нянюшка Ягг молча пялилась на приятельницу.

– Что, голова болит? – осторожно предположила она.

Матушка Ветровоск шумно вздохнула.

– По моим наблюдениям, состояние магического поля являет чрезвычайно тревожные тенденции, которые усиливаются от часа к часу, – отчеканила она громовым голосом.

На одно короткое мгновение установилась полная тишина. Взгляды всех присутствующих обратились на ведьм. Исключение составлял старшенький Даррона, который решил воспользоваться паузой для продолжения своих алкоголических изысканий. Затем два десятка бесед опомнились и вновь заструились по комнате.

– Очень советую тебе подняться и выйти поговорить с нами, – произнесла матушка, замечая, что поднявшийся гвалт действует на нянюшку Ягг убаюкивающе.

Они уединились в прачечной, где матушка попыталась дать по возможности внятное описание неопознанного разума.

– Он обитает где‑ то поблизости, то ли в горах, то ли в лесах на склонах, – сообщила она. – Вообще, он какой‑ то необъятный.

– А мне показалось, он кого‑ то разыскивает, – добавила Маграт. – Мне он напомнил большую собаку, которая отбилась от хозяина и очень переживает.

Матушка сверилась со своими впечатлениями. Кое‑ что совпадало.

– Верно, – заключила она. – Что‑ то в этом роде. Очень большая собака.

– И очень беспокойная, – продолжила Маграт.

– Которая рыщет и что‑ то вынюхивает, – сказала матушка.

– И начинает сердиться, – кивнула Маграт.

– Вот именно, – произнесла матушка, вперив взгляд в нянюшку Ягг.

– Ну, может, тролль какой… – пожала плечами та и с мягким упреком добавила: – Слушайте, меня же там еще пинта нетронутая поджидает…

– С мозгом тролля я хорошо знакома, Гита, – ответила матушка.

В словах ее не прозвучало вызова. Именно размеренность, с которой они были произнесены, заставили нянюшку Ягг поколебаться.

– Сейчас все вокруг поговаривают, будто ближе к Пупземелью целая стая огромных троллей бродит… – медленно проговорила она. – И еще Ледяные Великаны, а потом есть эти, здоровенные волосатые… как их там… живут в снегах. Но вы, гляжу, не их имеете в виду?

– Нет.

– О…

Маграт бросило в дрожь. Она тут же напомнила себе, что ведьма обладает полной властью над собственным телом и мурашки, пробежавшие по ее спине, не что иное, как побочный продукт ее воображения. Беда была в том, что воображение у Маграт было очень плодовитое.

Нянюшка Ягг вздохнула.

– Чего там долго говорить, надо попробовать разобраться, – сказала она и сняла крышку с большого медного котла.

Сама нянюшка в прачечной давным‑ давно не бывала, поскольку стиркой занимался выводок ее невесток, невзрачных, покорных тихонь, имена которых нянюшка никогда не пыталась запомнить. Как следствие, прачечная превратилась в кладовку, где хранились старые сушеные луковицы, сгоревшие кастрюли и банки с перебродившим осиным желе. Огонь под котлом не разжигали уже лет десять. Кирпичи в топке облупились, а кое‑ где сквозь них пробились росточки папоротника. Содержимое котла оказалось густо‑ чернильного цвета, а молва гласила, что дна у него нет вовсе. В нянюшкиных внуках постоянно подогревалась уверенность в том, что в глубинах его обитают первобытные монстры, ибо сама нянюшка была твердо убеждена: воспитание в детях безотчетного ужаса является необходимой составляющей педагогической магии.

Летом прачечная использовалась как погребок для охлаждения пива.

– Ничего, все должно получиться. Думаю, нам стоит взяться за руки. И, Маграт, закрой дверь.

– Объясни, что ты собираешься делать? – поинтересовалась матушка.

Коль скоро они находились в гостях у нянюшки Ягг, то могли лишь вежливо справляться о решениях хозяйки, которые она принимала самостоятельно.

– Всегда говорила и говорю, что от умной ворожбы никому хуже не будет, – ответила нянюшка. – Правда, уже тыщу лет никого не вызывала, но…

Брови матушки Ветровоск поползли навстречу друг другу.

– Как это? – испуганно проговорила Маграт. – Что, прямо здесь? Для этого ведь нужен нормальный котел, волшебный меч. И само собой, октограмма. Плюс всякие пряности и еще масса всякой всячины.

Матушка Ветровоск и нянюшка Ягг переглянулись.

– Она не виновата, – объяснила матушка. – Это все гемарры, что она без конца покупает. – Она обернулась к Маграт: – Запомни, тебе это все не нужно. Главное здесь – головология. – Взгляд матушки скользнул по стенам прачечной. – Учись использовать то, что под рукой. – И, подняв побелевшую от старости медную толкушку, она несколько раз задумчиво подбросила ее в руке.

– Мы молим и заклинаем тебя чарами… – матушка помедлила, – этой палки‑ мешалки, такой жуткой и острой.

Содержимое котла пошло мелкой рябью.

– Узри же, как рассеем мы в твою честь… – Маграт вздохнула, – довольно старую стиральную соду и мыльную крошку. Нянюшка, честное слово, я положительно убеждена в том…

– Так, все, тихо! Гита, теперь ты.

– Взываю к тебе и увещеваю тебя явиться этой лысой щеткой Искусства и стиральной доской Защиты, – произнесла нянюшка Ягг, размахивая обоими предметами.

В устройстве для отжимки белья надобности не возникло.

– Прямота и честность намерений – это очень важно, – жалобно пискнула Маграт, – но ведь нельзя же…

– Послушай‑ ка, что я тебе скажу, девочка моя, – перебила матушка. – На всю твою показуху демонам сто раз наплевать. Значение имеет только направление твоей мысли. Все, займемся делом.

Маграт быстро попыталась убедить себя, что затхлый обмылок щелока является некоей редчайшей смесью, благоухающей, как… как химиам, что ли?.. или еще какой‑ то диковиной, доставленной сюда из далекого Клатча. Усилие не принесло результатов. Одни боги ведают, какая порода демонов откликается на столь сумасбродный вызов.

Матушка, впрочем, также была не в восторге от происходящего. Демоны ее не очень‑ то и пугали, а вся эта кутерьма с заклинаниями и прачечной утварью слишком уж напоминала излюбленную возню волшебников. Потворство нечисти… Пресмыкаться еще перед ней… Демоны так и так заявятся, стоит только позвать.

И все же правила внутреннего устава гласили, что выбор формы вызова остается за ведьмой‑ хозяйкой, а нянюшка Ягг, судя по всему, ничего не имела против демонов, особенно мужского пола.

Таким образом, в данную минуту матушка, изумляясь себе, то приманивала, то пугала обитателя иных миров с помощью какой‑ то бельевой палки.

Вода в котле забурлила, потом внезапно улеглась и наконец, проделав видимое усилие, с пенистым выхлопом взбугрилась головой. Маграт выронила обмылок.

Голова эта была бы даже привлекательной, если бы не некая жестокость в разрезе глаз и хищность в изгибе носа. Хотя красота, безусловно, тоже здесь присутствовала. Чему, впрочем, удивляться не приходилось: поскольку на эту сторону реальности демоны посылают лишь свои образы, они не ленятся кое в чем эти образы приукрасить.

В неверном лунном сиянии кожа головы лоснилась вороным блеском.

– Слушаю, – произнес демон.

– Ты кто? – не особенно церемонясь, поинтересовалась матушка.

Голова повернулась вокруг оси и уставилась на нее в упор:

– На твоем наречии мое имя не произносимо, женщина.

– Это уж я сама как‑ нибудь решу, – уведомила его матушка. – И запомни, я тебе не «женщина».

– Как угодно. Меня зовут ВксртХлтлжвлплкц, – не без удовольствия сообщил демон.

– Слушай, а где ты был, когда гласные раздавали? За дверью стоял? – спросила нянюшка Ягг.

– Ну, господин… – Матушка на мгновение замешкалась, но тут же собралась, – ВксртХлтлжвлплкц, тебе, как я понимаю, не терпится узнать, зачем мы побеспокоили тебя посреди ночи.

– Ты изъясняешься не по правилам. Говорить нужно так…

– Заткнись и не перечь. Предупреждаю, у нас найдется и меч Искусства, и октограмма Защиты.

– Мне‑ то что? Я спорить не буду. Только мне лично кажется, что они больше смахивают на стиральную доску и палку для белья, – хихикнул демон.

Матушка покосилась по сторонам. В углу прачечной были свалены щепы для растопки, а рядом, ближе к печи, стояли огромные козлы. Матушка устремила на демона немигающий взор и что было силы саданула своей деревяшкой по козлам.

Воцарившаяся вслед за тем тишина была нарушена столкновением обеих частей рассеченных пополам козел, которые в следующее мгновение рухнули на груду щепы.

Лицо демона осталось бесстрастным.

– Вам позволено задать три вопроса, – сообщил он.

– Скажи, не творится ли в королевстве что‑ нибудь необычное? – спросила матушка. Демон крепко задумался.

– И чтобы без фокусов, – предупредила матушка. – Иначе тоже получишь щеткой.

– Ты имеешь в виду более необычное, чем обычно?

– Ты давай отвечай, – прикрикнула нянюшка Ягг. – У меня уже ноги начали мерзнуть.

– Нет, ничего такого не происходит.

– А вот нам кажется, что… – вступила было Маграт.

– Стоп, стоп, – перебила матушка.

С минуту губы ее беззвучно шевелились. У демонов есть черта, роднящая их с джиннами и преподавателями философии: если формулировка вашего вопроса будет содержать хоть малую вероятность превратного толкования, они не замедлят выдать вам абсолютно точный, но совершенно невразумительный ответ.

– Не творится ли в королевстве то, чего раньше здесь не творилось? – наконец отважилась она.

– Нет.

По традиции демону можно было задать только три вопроса, и ни одним больше. Матушка собралась с мыслями, чтобы последний вопрос не оставил отвечающему пространства для маневра. Но вдруг решила, что избрала неправильную тактику.

– Что вообще за чертовщина у нас творится? – подбирая каждое слово, промолвила матушка. – И только посмей еще раз извернуться, тут же вскипячу, прямо в этом котле.

Лицо демона вытянулось. Новизна подхода поставила его в тупик.

– Маграт, окажи милость, кинь сюда пару поленьев.

– Я заявляю решительный протест! – заорал демон, правда, без особого пыла.

– Что ж, времени возиться с тобой у нас нет, кроме того, уже поздно, – сказала матушка. – Это волшебники любят словоблудием заниматься, а у нас тут свои методы.

– И своя кухня, – намекнула на возможный исход нянюшка Ягг.

– Войдите в мое положение, – протянул демон, едва не скуля от ужаса, – я не имею права на добровольное предоставление информации. Не я же правила выдумывал.

– Маграт, пошарь на верхней полочке, там где‑ то банка стояла с остатками керосина… – попросила нянюшка Ягг.

– Ладно, ладно, если я вам сейчас кое‑ что расскажу. ..

– Я внимательно тебя слушаю, – подбодрила его матушка.

– Вы меня не выдадите? – жалобно закончил демон.

– Все строго между нами, – пообещала она.

– Скорее проглотим языки, – встряла Маграт.

– Ничего нового и необычного в королевстве не происходит, – произнес демон, – но земля здесь проснулась.

– И что это значит? – удивилась матушка.

– Земля несчастлива. Ей нужен король, который о ней заботится.

– А откуда… – заговорила было Маграт, но матушка жестом заставила ее умолкнуть.

– И народ здесь ни при чем? – уточнила она. Лоснящаяся голова кивнула. – Значит, вот как…

– Но что… – вступила было нянюшка Ягг, однако матушка приложила палец к губам, повернулась и подошла к окну прачечной – запыленному, увитому паутиной захоронению мотыльковых крылышек и издохших прошлым летом мух.

Сочащееся сквозь наледь мутное марево извещало о том, что, вопреки всем здравым ожиданиям, на дворе занимается рассвет.

– Может, ты все‑ таки объяснишь нам, почему это происходит? – спросила она, не оборачиваясь. Ведь она прощупала все источники разума в этой стране…

И находилась под сильным впечатлением.

– Да я же всего‑ навсего демон! Откуда мне знать? То, что есть, я сказал. А «почему» да «как», нам не говорят.

– Ясно.

– Могу я теперь уйти?

– М‑ м?

– Пожалуйста… Матушка встряхнулась.

– А, ну да. Конечно. Вали, – рассеянно махнула рукой она. – Спасибо тебе.

Однако голова даже не шелохнулась. Она вдумчиво торчала на месте, уподобляясь гостиничному портье, который поднял на десятый этаж по лестницам пятнадцать здоровенных саквояжей, показал каждому вновь прибывшему, где находится ванная, взбил все подушки и проверил, что шторы он расправил повсюду.

– Может, спровадите меня по старинному обычаю? – взмолился он, как только осознал, что понимания он здесь не дождется.

– Как‑ как? – нахмурилась матушка, которая успела снова погрузиться в раздумья.

– Буду вам премного обязан, если вы изгоните меня по всем правилам. «Вали» – как‑ то маловато будет.

– А… Что ж, если ты так хочешь… Маграт!

– Д‑ да? – испуганно отозвалась та. Матушка бросила ей в руки свой меч Искусства:

– Сделаешь все как надо, хорошо? Маграт, ухватив палку за ту ее часть, которую матушка нарекла рукоятью, улыбнулась и ответила:

– Конечно. Так, минутку. Ага. M‑ м… Изыди, изыди, исчадие зла, кань в бездонную бездну…

Довольно ухмыляясь, голова поворачивалась из стороны в сторону, словно грелась на солнышке.

Потом она расплылась, смешалась с водой – так оплывает в пламени свечи расплавленный воск – и, уже наполовину захлебнувшись, издала прощальный презрительный клич:

– Свали‑ и‑ и‑ и‑ л‑ л‑ л…

* * *

Матушка пришла домой, когда окрестные сугробы уже окунулись в бледно‑ розовое марево солнца. Возвращение оказалось тревожным.

Что‑ то неладное творилось с козами. Под крышей глухо бормотали скворцы, клацая несуществующими зубами. Под кухонным буфетом без умолку пищали мыши.

Матушка заварила чай, отмечая про себя, что знакомые кухонные звуки раздаются сегодня чуть громче обычного. Чайная ложка, выпав из ее ладони в раковину, запустила могучее, звенящее эхо, на какое способен не всякий колокол.

Матушка терпеть не могла организованной магии – каждый раз после этого она чувствовала себя крайне неуютно или, применяя ее собственный оборот, в чужой скворечне. Матушка могла часами бродить с места на место, рассеянно предаваясь какому‑ то занятию, которое бросала, не сделав и наполовину. Не находя себе места, она принялась расхаживать взад‑ вперед по хижине.

Известно, что в иные мгновения разум, чтобы устраниться от насущнейшей из своих задач, а именно мыслительной, лихорадочно отыскивает и находит самые нелепые области приложения. Сторонний наблюдатель только подивился бы самоотреченности, с какой матушка предавалась мойке полочки для заварочных чайников, колупанию древних орехов из салатницы и выковыриванию с помощью черенка чайной ложки окаменевших хлебных крошек из трещин в половых плитках.

Кто наделен разумом? Животные. Люди. У последних, правда, он все еще бурлит и клубится, как вулкан. Разум есть и у насекомых: искорки света во мраке неразумности.

Матушка всегда считала себя экспертом по делам, касающимся разума. И полагала, что страны разумом не обладают.

Ибо, если открыть глаза на правду, страна – понятие неодушевленное, неживое, а значит, она является…

Так‑ так, минуточку. Некая мысль боязливо шмыгнула в матушкину голову и робкими знаками попыталась завладеть ее вниманием.

А ведь эти созерцательного вида леса наверняка наделены какой‑ то мыслительной способностью. Матушка разогнула спину, отрезала ломоть от зачерствевшего каравая и задумчиво уставилась на камин. Внутренним же оком она обозревала утонувшие в сугробах деревья. Так оно и есть. Просто раньше ей это не приходило в голову. Лес обладал сознанием, слепленным из бесчисленных осколков разумов, принадлежащих растениям, птицам, медведям и даже неповоротливым деревьям.

Матушка опустилась в кресло‑ качалку, и оно тут же принялось исправно и вполне самостоятельно раскачиваться.

Лес матушка Ветровоск привыкла считать неким ползучим существом – меттерфорически, это действительно существо, как бы выразились волшебники. Летом оно сладко посапывало, раздувая шмелиные крылышки, в пору осенних бурь молотило щупальцами и злобно стенало, а зимой сворачивалось калачиком и засыпало. Теперь же матушке все больше начинало казаться, что, будучи совокупностью разнородного, лес обладает внутренним единством, он – вещь в себе, наделенная жизнью. Как землеройка, только на другой лад.

Во всяком случае, жизнь эта протекает значительно медленнее, чем жизнь землеройки.

И это соображение показалось матушке крайне знаменательным. С какой скоростью может биться сердце, обслуживающее такую жизнь? Один раз в год? Пожалуй, и вряд ли чаще. А после лесу снова приходится дожидаться яркого солнышка да длинных деньков, когда еще одна чудовищная систола впрыснет миллионы галлонов животворных соков в лесные артерии.

Вдруг матушка прикусила губу.

Только что ей на ум пришло неслыханное ранее слово – «систола».

Кто‑ то незваным гостем явно залез к ней в голову.

Кто‑ то – или что‑ то.

Нет, сама она подумать подобное просто не могла. Значит, кто‑ то думает посредством нее…

Матушка вперила взгляд в пол, надеясь таким образом сохранить власть над собственными мыслями. Однако она чувствовала, что ее голова остается прозрачной, как только что вымытый стакан.

И тогда матушка Ветровоск решительно подошла к окну и отдернула занавески.

Они сгрудились на белой проплешине, которая в более теплое время года служила матушке лужайкой при доме. И каждый из них от мала до велика сверлил ее взглядом.

Спустя пару минут дверь парадного входа отворилась. Такое событие не случайно заслуживает особого упоминания – дело все в том, что матушка, подобно большинству обитателей Овцепиков, предпочитала пользоваться исключительно черным ходом. Живя в Овцепиках, вы задействовали переднюю дверь лишь три раза в жизни – причем каждый раз вас несли.

Дверь матушкиного дома открывалась медленно, натужными скачками и грузными, с одышкой, приземлениями. Сугроб, привалившийся к ней с улицы – отчего с каждой зимой дверь все глубже проникала в дом, – расцветился блестками облупившейся краски. На полпути к достижению цели дверь намертво заклинило.

Не без труда протиснувшись в скромных размеров щель, матушка ступила в дотоле девственно белый сугроб.

На голове у нее красовалась остроконечная шляпа, а плечи были укутаны в длиннющий черный плащ, который матушка Ветровоск надевала только в тех случаях, когда хотела еще раз напомнить всем и вся, что она – ведьма.

Неподалеку от двери, наполовину погребенная в соседнем сугробе, виднелась кухонная табуретка, на которую хорошо было усесться в погожий летний денек, когда нужно было выполнять какую‑ нибудь несложную работенку по дому и одновременно поглядывать на дорогу. Матушка выудила табуретку из снега, смахнула с нее снег и уселась, являя собой вызов и непреклонность, – колени широко расставлены, руки сложены на груди, подбородок вздернут.