Питер Джеймс 6 страница

Хэлен повернулась:

– Это зависит от того, что я покупаю, Ники.

– Да как же может нравиться делать покупки?

«А теперь, перед программой новостей, послушайте прогноз погоды на конец недели для Суссекса и Саутдаунса. Ожидается сухая и ветреная погода, возможен шторм… так что держитесь за свои шляпы и парики. Но теперь вернемся обратно, в лето 67-го года. Ансамбль „Кинкс“. „Солнечный день“».

Она въехала на автомобильную стоянку. Песня всколыхнула в ней смутное приятное воспоминание. Все трое взяли по тележке на колесиках и друг за другом вошли в магазин. Ники своей тележкой проехался впритирку к выставленным для рекламы бутылкам безалкогольного пива, столкнулся с другой, и они так зацепились друг за друга, что обе пришлось бросить. Потом он повис на алюминиевом барьерчике, наступил на чью-то корзинку и вскарабкался на гору консервированных печеных бобов «Гейнц», которая рассыпалась под ним.

Сэм отъезжала от магазина с чувством облегчения.

– Мы гамбургеры купили?

– Да.

– А сосиски?

– Да.

– Клево!

Она так резко затормозила, что колеса взвизгнули. «Лендровер» дернулся и остановился, Хэлен швырнуло вперед, и пристяжной ремень больно врезался в ее тело.

– Извините, – сказала Сэм, пристально глядя вверх, на красный свет. Она повернулась к Ники, он был плотно пристегнут на заднем сиденье. – Все в порядке, тигренок?

Ники кивнул, поглощенный изучением автомобилей, проезжающих через перекресток.

– «Форд», «форд», «датсун», «форд», «ровер», «тойота», «форд», «ситроен», «порше»! А папа должен быть там, мамочка?

– Он придет сегодня вечером. Он уехал на охоту.

– И я хочу поехать на охоту. Он обещал взять меня поохотиться.

– Может быть, он возьмет тебя завтра.

Охота… Сэм не желала, чтобы Ричард потворствовал Ники. Ей хотелось, чтобы Ники вырос в сельской местности, и она старалась заводить в Лондоне друзей, у которых есть дома за городом, всячески стремилась подружиться с местными сельскими жителями. Единственная вещь, которая не нравилась ей в сельской жизни, – это охота. Сэм заставляла себя примириться с нею, но безуспешно: беспокойство не покидало ее. Она повернулась и посмотрела на дорожные знаки. ЛЬЮЭС. БРАЙТОН. ИСТБОРН. ТЭНБРИДЖ. УЭЛЛС. Красный свет сменился на зеленый, она толкнула рукоятку переключения передач и отпустила сцепление.

– «Уоксхолл», «остин», «фольксваген», «ягуар», «форд», «хонда», «фольксваген», «фиат»…

– Эй, стоп! Дай-ка нам отдохнуть, тигренок.

Марки автомобилей. Он знал их все до единой.

– А тот гусь там будет, мамочка?

– На ферме? Думаю, что да.

– А гусь может клюнуть?

– Да.

– А убить может?

Она улыбнулась:

– Нет.

– А если он все-таки убьет, то съесть сможет?

Черный капюшон своими щелочками-прорезями таращился на нее из-за перегородки между водителем и пассажиром.

– Он тебя не убьет.

Сочащаяся мертвенно-бледная глазница.

Ничего. Это все ничего не значит, забудь. Причудливая игра воображения. Просто расстроилась из-за Ричарда – вот все и всплыло в подсознании.

Ну а сон об авиакатастрофе?

Совпадение. Кен прав. Совпадение. Теперь оно ушло в прошлое, осталось позади и скоро совсем исчезнет, как темное пятнышко в зеркальце заднего обзора. А в сельской местности она всегда чувствовала себя хорошо. Просто здорово уехать прочь из Лондона. На все выходные. Вместе с Ники. Нелегко, но зато весело. Конец недели должен быть замечательным, он залечит раны.

Сэм свернула с главной дороги на узкую улочку с высокими кустарниками-изгородями по обеим сторонам. Навстречу мелкими шажками торопился крестьянин, словно хромая старуха. Было трудно узнать эту улочку, ставшую непривычно светлой после того урагана, в прошлом октябре. Затенявшие ее посадки почти все исчезли. Повсюду, куда ни посмотришь, сломанные, вырванные с корнем деревья, будто страшный великан протопал здесь, забавы ради сшибая все на своем пути.

– А я знаю, где мы сейчас! Я знаю, где мы сейчас!

Она проехала через узкие сломанные ворота, мимо изгороди, мимо знака с надписью «СЕЛЬСКАЯ ДОРОГА. СТАРОЕ ПОМЕСТЬЕ-ФЕРМА. ДОРОЖНЫЙ ДОМ» и на развилке свернула влево, на узкую дорогу из уже крошащегося бетона, проложенную через вспаханное поле, словно гать. «Лендровер» накренился вбок, преодолев какую-то рытвину, потом его подбросило, руль напряженно подрагивал в ее руках. Слабый запашок грязи, навоза и сырой соломы просачивался через закрытые окна.

– Дурацкая дорога, – сказал Ники.

В самом конце поля Сэм снова свернула влево, миновала ферму со множеством флигелей, амбаров и силосных башенок, а затем спустилась по крутому холму. Сначала показался верх крыши дома, а потом ее заслонили пихты. Машина обогнула полуразвалившийся амбар, всегда вызывавший у Сэм внутреннее содрогание, и, сделав крюк, выехала к фасаду дома.

Когда они купили его, дом был замечательным, и тут можно было жить с самого начала. Но Ричарду показалось, что он недостаточно просторен, и он буквально распотрошил все, комнаты были пробиты насквозь, на стенах и потолках появились новые лепные украшения; был вырыт плавательный бассейн, заложен теннисный корт с твердым покрытием… Деньги текли как вода, Сэм и не подозревала, что они у них есть. Деньги каким-то волшебным образом приносили совершенно непонятные сделки, устроенные с помощью Андреаса. Того самого швейцарского банкира, с которым Ричард так подружился. Если Ричард находился дома, он постоянно, как одержимый, разговаривал с ним по телефону. А когда банкир обедал у них, Ричард буквально заходился от лести. Сэм никак не могла припомнить, с какого момента Ричард начал так меняться. Когда завелись-закружились денежки или когда начались шашни с этой шлюшкой? А может, все дело в Андреасе? Несколько дней назад ей наконец удалось увидеть его, а заодно и его черную кожаную перчатку.

Прошлогодний ураган снес часть крыши, и теперь ее все еще ремонтировали. Проржавевшие стропила тянулись вверх по стене, полотнище светло-голубого брезента, прикрепленное к ним, колыхалось от ветра. Порою казалось, что леса вот-вот обрушатся.

Сам же дом являлся типичным жильем фермера Викторианской эпохи. Его бывший хозяин лишился в аварии обеих ног и отравился выхлопными газами собственного автомобиля именно в том полуразвалившемся амбаре. Вдова продала по дешевке ферму и переехала. Они услышали эту историю, уже когда купили дом, и Сэм задавала себе вопрос, стала ли бы она отговаривать Ричарда от покупки, если бы знала об этом заранее. С тех пор как она услышала эту историю, ей всегда казалось, что дом источает легкую меланхолию, но она любила его, ей нравились большие, элегантные комнаты. Некоторые из них они расширили, чтобы выдержать стиль, но не настолько, чтобы исчезло ощущение домашнего очага.

Она крутанула руль, объезжая воронку на выщербленной подъездной дорожке.

– Вот тебе и работенка, тигренок, – сказала она преувеличенно весело. – Ты мог бы засыпать эти ямки.

– Нет.

– А почему же нет, Ники? – спросила Хэлен.

– Хм-м… Ну, потому что там в них могут быть рыбки.

Гравий, уложенный на дорожке таким толстым слоем, что колеса утопали в нем по самые втулки, барабанил по днищу «лендровера». Она потянула на себя ручной тормоз и выключила мотор. Тишина. Покой. Сэм почувствовала, как тряхнуло машину от сильного порыва ветра. Ники возбужденно дергал за ручку двери.

– Завтра день рождения! Ура!

– Ты ведь его ждешь не дождешься, да? – спросила Хэлен.

– Ну!

– «Да», дорогой, «да», а не «ну». Хорошо?

Он помедлил, а потом дерзко ухмыльнулся в лицо матери.

– Ну! – крикнул он. – Ну! Ну!

Спрыгнул вниз и побежал по подъездной дорожке. Сэм посмотрела на Хэлен, качая головой и улыбаясь. Хэлен покраснела.

– Извините, – сказала она. – Я пытаюсь отучить его от этого. Но очень уж он упрямый.

– Весь в отца, – подтвердила Сэм, открыла дверцу и вышла из машины.

Ветер трепал волосы, отбрасывая их назад. Вдруг крупная песчинка влетела ей в правый глаз, и сразу стало очень больно. Она сощурилась и осторожно дотронулась до глаза носовым платком, пытаясь вытащить ее. Потом открыла заднюю дверцу машины и на мгновение задержалась, пристально разглядывая открывшуюся панораму: прямо внизу поля, спускающиеся к берегам реки Оуа, за нею опять поля, а совсем вдалеке был уже Саутдаунс. Справа высились шпили и стены Льюэса, меловые утесы и разрушенный замок на вершине холма. Но даже засохшие деревья с вывороченными корнями и унылая суета январского утра не могли испортить впечатления от этого умиротворенного и в то же время жизнерадостного вида. Она почувствовала прилив сил. Ей захотелось натянуть высокие сапожки и отправиться гулять прямо сейчас, сию минуту… но она повернулась и поволокла коробку с припасами к дому, лишь на секунду глянув вверх, где на строительных лесах шлепало и билось на ветру, как парус на яхте, голубое полотнище.

Сэм открыла дверь, и в лицо пахнуло свежей краской. Она потянула носом, запах показался приятным. Следом за ней вошла Хэлен с набитой доверху коричневой сумкой.

– Господи, ну и холодрыга!

Сэм дотащила коробку до кухонного стола и вывалила на него содержимое. Она с гордостью посмотрела на свою новехонькую синюю газовую плиту, включила ее, прислушиваясь к постукиванию масляного насоса и гудению пламени. Открыла дверцу стенного шкафа и включила отопление. Послышался глухой стук, дребезжание, последовала еще одна вспышка – и ребристая створка завибрировала.

Она снова вышла наружу, навстречу Хэлен. Та несла в дом упаковку кока-колы. Следом за ней Ники отважно волочил багажную сумку. Она улыбнулась:

– А ты справишься, тигренок?

Он кивнул с непреклонно-решительным видом. Сэм взяла новую коробку и последовала за ним по шуршащему гравию, с опасением наблюдая, как сын, не выдержав тяжести, поставил свою сумку на дорожку, но тут же снова поднял ее. Какой же он еще маленький. Правда, когда он родился, то не производил впечатления заморыша.

Кесарево сечение. Этот кретин гинеколог не сообразил сразу, что шейка ее матки слишком узка для новорожденного.

Нет, господи-черт-подери, нет! О Господи Иисусе!

Да, вы хорошо поработали, мистер Отличный гинеколог. Мистер Фрамм. Мистер Фрамм с вкрадчивым голосом и великолепным умением ладить с пациентами. Блестящая хирургическая операция, нечего сказать. А чем вы пользовались? Уж не совковой ли лопатой?

И больше никаких детей? Ах, я просто не смогу? Замечательно. Пустячок, а приятно. Ну, спасибо вам огромное.

«Ты можешь предъявить ему иск», – посоветовал ей кто-то. Только проку-то? Разве это поможет ей родить еще одного ребенка.

Иск… Все подают иски друг на друга. Присоединяйтесь к прокаженным с их мисочками для подаяния, стоящим у Дворца правосудия. Иски. Иски. Иски. Да в наше-то время, случись авария на дороге, людей бросают одних, боятся даже к ним прикоснуться, приподнять их, истекающих кровью и умирающих, вытащить из-под обломков автомобилей, а вдруг они потом предъявят вам иск за то, что вы, мол, не так их спасали.

Ники опустил багажную сумку на пол.

– Я хочу проверить свою базу, все ли там в порядке. И мне там надо кое-что сделать.

Его секретная база находилась в том самом амбаре. «Во всяком случае, – подумала она, – он не боится амбаров». Она посмотрела, как он стремглав помчался туда. Ники бы следовало попросить Ричарда, а не ее приехать и проверить все вместе с ним. Она принимала правила этой странной игры, странного маленького развлечения – укладывать его в постель и рассказывать ему, когда он доймет ее просьбами, сказки, хотя на самом деле ему хотелось быть именно с Ричардом. Ричард брал Ники на рыбалку, возился с его автомобильчиками, научил плавать, пользоваться компьютером и ходить под парусом. Некоторые вещи вы не в состоянии изменить, что бы вы там ни делали. Конечно, хорошо, что они так любят друг друга. Не считая того, что временами она чувствовала себя заброшенной. Порою ей становилось очень одиноко, как тогда, когда она была чужим и нежеланным ребенком в семье тети и дяди.

Она снова вернулась на двор, с трудом вытащила из задней дверцы еще одну коробку с бакалеей и понесла в дом, вдыхая свежий, холодный воздух. Здесь все могло бы быть так хорошо. К этому и шло. А потом… Ричард… Ах ты, глупый кретин!

Она приволокла свой чемодан в дом и с трудом поднялась вверх по лестнице, покрытой слоем отвратительной пыли. Я думала, что строители уже закончили красить ступени. Ну и развели они здесь канитель.

Здесь еще так много работы. И так много возможностей. Сколько бы ты сама могла сделать… будь у тебя энтузиазм. ЭНТУЗИАЗМ. А ведь он был, когда они купили этот дом. Да-да-да. Агент по продаже недвижимости вручил им ключ для повторного осмотра, и они вот прямо здесь, на голом пыльном полу, занимались любовью.

Да-да, пожалуйста. Неужели мы и в самом деле можем себе это позволить?

Да, разумеется, можем, таракашка.

Да-да, пожалуйста.

В прошлом году, в июне.

Она прошла по пыльному, темному коридору, заставленному лестницами-стремянками, жестяными банками с краской, рулонами обоев… Вошла в спальню и поставила чемодан на пол. Зеркала. По всем стенам. И даже на дверцах массивного гардероба из красного дерева, который им достался вместе с домом. В комнате стояло еще одно зеркало, сделанное на заказ, оно будет вделано в потолок. На что же это ему так нравится любоваться? На свою собственную волосатую задницу, что ли?

Сэм подошла к окну и внимательно посмотрела во двор. Небо потемнело от туч, холодный ветер гнал высохшие листья, скользил по траве, раскачивал ветви деревьев, рябью покрывал речную гладь.

Слайдер.

Человек в черном капюшоне уставился на нее из-за стеклянной перегородки. Оранжево-белый посадочный талон. Место 35А.

Она услышала позади себя мягкий щелчок, словно дверь закрылась, и почувствовала, как внезапный страх сгустился вокруг холодным туманом. Она опять внимательно посмотрела за окно и не увидела ничего, кроме какого-то расплывшегося пятна. Кто-то или что-то вошло в комнату и застыло прямо позади нее. Так близко, что она ощущала дыхание на своей шее.

Она тряхнула головой, дрожа от страха, и изо всех сил вцепилась в радиатор под подоконником, так крепко, что ребра радиатора стали резать ей руки. Захотелось немедленно повернуться, повернуться и посмотреть в лицо тому, кто бы он ни был. Но она не могла.

– Да? – сказала она вместо этого.

Молчание.

– Чего вы хотите? – отчетливо и громко произнесла она.

Ей по-прежнему ответило молчание. Она резко повернулась кругом, на какое-то мгновение безумно осмелев. Но там ничего не оказалось. Ничего, кроме ее собственного отражения. Она уселась, по-прежнему дрожа, на белое постельное покрывало с вышивкой и достала из сумочки газетную полосу «Дейли мейл» за пятницу. Посмотрела на большую фотографию хвостовой части самолета в снегу и на маленькую фотографию «Боинга-727», внизу мелким шрифтом было написано: «Такой же самолет потерпел катастрофу».

Сэм перевернула страницу, внимательно посмотрев на фотографии командира и второго пилота: один улыбался, другой глядел сурово. Ни эти имена, ни лица ни о чем ей не говорили. Она пробежала колонку донизу, пока не нашла то, что искала, – номера телефонов экстренной связи.

Она тут же набрала номер. Телефон звонил довольно долгое время, прежде чем ей ответили.

– Это «Чартэйр»? – спросила она, чувствуя себя как-то глупо.

– Да, – ответил женский голос.

– Меня интересует, не могли бы вы дать мне некоторую информацию по поводу этой… катастрофы?

– Это касается вашего родственника, мадам?

– М-м-м… нет… – Сэм нервничала: что может подумать о ней эта женщина. Что это, мол, какая-то чудачка, проявляющая болезненный интерес. – Я думаю, что, возможно, мой родственник был на этом самолете, – сказала она, понимая, что ее ложь звучит неубедительно.

– Не могли бы вы назвать мне фамилию этого человека? – спросила женщина, уже довольно нетерпеливо.

– Я знаю номер места. 35А.

– 35А? Ваш родственник летел на месте 35А?

Сэм захотелось повесить трубку. Тон этой женщины нагонял на нее страх.

– Да, – ответила она. – Думаю, что так.

– Такого не могло быть на этом самолете. Там было всего 32 места.

– Извините, – заторопилась Сэм. – Извините, пожалуйста… я, должно быть…

– Вы знаете фамилию?

– Фамилию?

– Вашего родственника.

– Извините, – повторила Сэм. – Я ошиблась. Я не думаю, что они… что он… были… что он вообще летел этим самолетом.

Она повесила трубку, чувствуя, как в ней растет возбуждение. Не отрывая глаз от своего отражения в зеркале, она поставила телефон обратно, на тумбочку у кровати.

35А.

Она переставила в уме эти цифры так и этак, складывала, вычитала, повторяла, пытаясь отыскать какой-то ключ. Потом вытащила из сумочки купленную утром книгу и сняла мятую суперобложку.

«О ЧЕМ В САМОМ ДЕЛЕ ГОВОРЯТ ВАШИ СНЫ».

Взгляд еще раз остановился на суперобложке: глазное яблоко и рыба. В биографии автора, напечатанной рядом, загнутой, сообщалось:

«Колин Хэйр, доктор философии, доктор естественных наук. Член Совета Британского психологического общества. Награжден Лондонским университетом медалью Карпантера за выдающуюся новаторскую работу. Считается ведущим британским специалистом по истолкованию снов, постоянно читает лекции в самых разных странах мира».

Сэм пролистала несколько страниц и перешла к указателю. Капюшон… Капюшон… «КАПЮШОН, см. Маска».

«Видеть во сне себя или других в капюшоне или в маске – предупреждение о возможном обмане вас кем-то, кому вы доверяете. Кроме того, может указывать на какую-либо особенность вашей личности».

И все. Она отыскала слово «цифры».

«Три: мужские половые органы. Отец, мать, ребенок. Святая Троица».

«Пять: плоть. Тело. Жизнь».

«Любые буквы алфавита означают приятные новости, ждущие вас в пути».

– Мамбо-джамбо[5], – пробормотала она.

Некоторые люди способны решать кроссворды в газете «Таймс» за четыре минуты. Но только не она, вот уж никогда. Загадки. Головоломки. У нее всегда были с этим нелады.

Она услышала шум воды в радиаторе и почувствовала на шее резкий холодный сквозняк. И снова перепугалась, ощутив, как мурашки ползут по всему телу. Дверь комнаты щелкнула, приоткрылась немного и захлопнулась, потом снова открылась: щелк-щелк.

Справа от нее послышался более громкий щелчок, зеркальная дверца гардероба медленно распахнулась. Ее сердце бешено колотилось в груди, когда она, застыв от ужаса, пристально смотрела в темноту гардероба. Металлические вешалки позванивали друг о друга, мягко и мелодично.

Вверху, на потолке, послышался скрип дерева, потом еще, словно кто-то бродил по перекрытиям. Казалось, что вся комната оживала вокруг нее.

Сэм вышла на лестничную площадку, спустилась до середины лестницы, потом остановилась и внимательно посмотрела назад, стараясь успокоиться. Она все еще слышала перезвон вешалок, как будто там играли на музыкальных треугольниках.

– Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать. – Сэм лукаво посмотрела на Хэлен.

– Да, я поставила девятнадцать.

Длинный стол на козлах в обеденной комнате был накрыт яркой скатертью, а на ней девятнадцать бумажных тарелочек, желто-розовые салфетки и бумажные стаканчики в красно-синюю полоску. Стены украшены воздушными шариками и лентами, а на одной стене большой транспарант с надписью «С днем рождения, Ники».

– Очаровательно смотрится, не правда ли?

Голос Хэлен дрожал от волнения, и Сэм улыбнулась, довольная ею. Как хорошо, что Хэлен способна испытывать волнение от таких простых вещей. Сэм надеялась, что это чувство передается и Ники. Приятное чувство, старомодное и простое.

– Замечательно, – сказала она рассеянно, наблюдая, как Хэлен ликующе потирает руки и радуется, как ребенок.

По сути дела, она и была ребенком. Девятнадцать лет. Смешные, непокорные волосы, сильный северный акцент и куча суеверий. Во всем видит предзнаменования. Нельзя смотреть на молодую луну через стекло. Надо перевернуть деньги в своих карманах. В последний вечер месяца нужно сказать: «Серые зайцы», а поутру – «Белые кролики». Сэм немного нахмурилась. Хэлен, конечно, милая девушка, но надеюсь, она не собирается забивать Ники голову всевозможными страхами и ненужными угрызениями совести и не сделает из него чокнутого.

Вроде тех, кому снятся сны об авиакатастрофах.

Легкий ветерок коснулся ее лица, и она услышала, как ветер снова дребезжит оконными стеклами. Этот старый дом, казалось, пропускал сквозняки, как лодка, давшая течь. Она прошла по коридору, разглядывая по пути голые лестничные доски; может быть, покрытые толстым слоем пыли, они выглядели куда лучше, и следовало бы оставить все как есть. Она почувствовала запах горящих поленьев – в гостиной гудел и попыхивал разожженный камин.

Приехал Ричард, растопили камин, и вот уже дом, так пугавший ее, кажется уютным и родным, просто замечательным. Это ветер нагнал на нее страху, ветер и заработавшее отопление. Ведь дом пустовал пять лет, все здесь отсырело, поэтому он скрипит, трещит и издает странные звуки, а когда включили отопление, дерево стало просыхать. Ричард говорил ей это и раньше. Все объяснялось естественными причинами. Ну и прекрасно. А в спальне ее подвело воображение, виноваты только ветер и ее воображение да шорохи и скрипы просыхающего дома.

Она открыла дверь кухни и увидела Ричарда, сидящего за столом, на котором был разложен его разобранный дробовик. Ники стоял рядом с лицом перепачканным маслом – он полировал ружейное ложе. А Ричард прочистил шомполом сначала одно дуло, потом принялся за другое.

– Ричард, я тебя умоляю! Только не на этом столе!

Он прищурился и посмотрел на нее через каждый ствол по очереди.

– Видно, придется все это продраить заново. Очень жаль. Не понять, в чем дело.

Он налил немного масла на тряпку и принялся протирать стволы.

– Ты что, не слышал меня? Не надо на этом столе. Мы же едим на нем.

– Да все в порядке. – Какое-то мгновение он изучал спусковые крючки, потом вставил между ними жестяную баночку. – Только капельку масла.

Сэм услышала щелчок, когда он сдавил эту жестянку, и, внезапно ощутив чувство вины, прикусила губу. Семейное счастье. Вся семья вместе. В ее детстве такого никогда не было. Одна из немногих действительно важных вещей, которые вы можете дать своему ребенку. Она вытащила из стенного шкафа несколько газет и протянула, улыбаясь, Ричарду.

– Подложи снизу.

Он мельком глянул на газеты:

– Я их уже читал.

– Ричард, – сказала она укоризненно.

– Посмотри, мамочка! – Ники показывал сверкающее ружейное ложе.

– Просто замечательно, тигренок. А теперь тебе пора в ванную.

– Папочка говорит, что завтра мы сможем поохотиться, потому что у меня день рождения.

– Если будет время. Завтра у тебя довольно занятый день.

Лицо Ники сникло, и он повернулся к отцу:

– У нас ведь будет время, папочка, правда?

Ричард улыбнулся:

– Ну конечно будет. Давай-ка поцелуемся на ночь.

Сэм наблюдала, как мальчик крепко обнял отца, обвив руками его шею – простая, всеобъемлющая, простодушная любовь ребенка. Он любит отца без памяти. Она тоже любила Ричарда без памяти. Любила, обожала, гордилась им. Целых девять лет. Пока не…

– Мамочка, а ты мне расскажешь сказку, которую рассказывала вчера? Ну, как человек убил дракона, а тот дракон снова ожил, а?

– Ты что же, снова хочешь эту сказку?

– Расскажи ее снова. Да-да! Пожалуйста!

Человек убил дракона и жил себе вечно и счастливо. Жил себе вечно и счастливо после этого. Самая большая выдумка детства.

– Иди-ка и напусти ванну, тигренок, а мама сейчас придет.

Ники умчался стрелой.

– Он очень выматывается, – сказала Сэм.

– Спокойной ночи, тигренок. – Ричард опустил стволы дробовика вниз и снова налил себе в бокал виски, точно свою норму – на уровень четырех пальцев. Он поднес рюмку к крану и добавил немного воды. – Ты выглядишь замечательно, таракашка, – произнес он с нежностью. – Как вот этот джемпер на тебе.

Она на мгновение опустила глаза, вспоминая, что там на ней надето.

– Спасибо.

– Я… – Он поколебался, опустил руку в карман и вытащил оттуда небольшой пакетик. – Я… – он покраснел, – вот… принес тебе небольшой подарочек.

– Мне?

Он протянул ей маленький прямоугольный сверточек в шикарной подарочной обертке из фольги, но весь помятый и неуклюже заклеенный липкой лентой, которую ей пришлось долго отдирать ногтем. Внутри оказалась легонькая, довольно потертая кожаная коробочка. Сэм неуверенно посмотрела на Ричарда, он кивнул ей. Она приподняла крышку и увидела часы «ролекс», старого образца, в тонком прямоугольном корпусе с двумя циферблатами.

– Это… м-м-м… оригинальные… старинные, тридцатые годы. Я подумал… вся эта твоя чепуха с ретро… будет гармонировать с образом…

– Очень необычно, – сказала она, вынимая часы из коробочки. – Очень в струю. Это… великолепно. – Она поцеловала его. – Они восхитительны.

Сэм сняла свои часы, положила их на стол и пристегнула ремешок к «ролексу».

– Тебе придется заводить их.

– Да. Забавно, два циферблата… выходит, можно будет узнавать время в различных частях света, да? Это для ранних денежных воротил, да?

– Один для часовой стрелки, а другой – для минутной.

Она улыбнулась:

– А-а-а.

– Они повысят доверие улицы к тебе.

– Повысят.

– Нравятся они тебе?

– Да. Они великолепны… они…

Он сел обратно за стол. Его глаза увлажнились. Он заплакал.

– Извини меня, таракашка. Я запутался. Я… Я… в самом деле… – Он слегка склонил голову и в отчаянии обхватил ее руками. – Я люблю тебя, ты же знаешь, я по-настоящему люблю тебя. И не хочу терять.

Она подошла к нему, обняла и какое-то мгновение крепко держала, словно баюкала, смаргивая собственные слезы от нахлынувшей печали. Печали от того, что произошло и что он испытывал… И оттого, что даже теперь, в ее руках, он ей казался каким-то чужим. Она погладила его по лицу.

– Изумительные часы. Они, должно быть, стоят целое состояние.

– Мне хотелось подарить тебе что-нибудь совсем особенное.

– Ты в последнее время тратишь уйму денег.

Он фыркнул.

– Да все нормально. Мы провернули несколько неплохих сделок. Андреас считает, что у нас будет все отлично до тех пор, пока ничего не случится на японском рынке.

– А такое возможно?

Он отстранился от нее и сделал большой глоток виски. Сэм внимательно посмотрела на него, и ей почудился слабый отблеск беспокойства в его лице.

– Существует такая угроза? – осторожно повторила она.

Он снова фыркнул.

– Нет.

Но она почувствовала, что в его обычной уверенности чего-то недостает.

– А давно ты имеешь дело с Андреасом?

Он пожал плечами:

– Примерно восемь или девять месяцев.

– Он, кажется, помог тебе заработать кучу денег.

– Да, он хороший малый, – подтвердил Ричард, слегка покраснев.

– Ты ему доверяешь?

– Он абсолютно честен.

– В самом деле?

Он кивнул.

– А он не авантюрист?

– Нет… он… – Ричард поколебался. – Он действительно… ну… очень осторожен. Он же директор банка. Весьма серьезное учреждение. – Он неуклюже поскреб себя по затылку. – А почему ты…

– Я просто подумала, что он немного странный, только и всего.

– Ну, многие швейцарцы несколько флегматичны.

– А как прошла охота? – спросила она.

– Трофеи отличные. – Ему словно полегчало оттого, что она сменила тему разговора. – Сто восемьдесят фазанов! Как в былые времена. Думаю, придется сооружать подходящую кладовку для дичи.

Сэм принялась осторожно взад-вперед крутить винтики своих часов. Она сообразила, что уже многие годы не заводила вручную часы.

– Ты уже позаботилась о представлении, ну, о «Панче и Джуди», таракашечка, а?

– Да.

– И во сколько оно начнется?

– В три. Тебе надо отладить проектор сегодня. А то завтра будет некогда, ведь тебе придется еще ехать за своей матерью.

– Старая коза. – Он сделал еще один большой глоток виски. – Пора бы ей уже прекратить выставлять себя напоказ.

– Вот и Ники в один прекрасный день скажет так про нас с тобой.

– Да уж наверняка скажет.

– И это тебя не беспокоит?

Он пожал плечами:

– Нет.

Она снова поцеловала его в щеку.

– Ну, я пойду и расскажу Ники сказку.

Сэм вышла из комнаты, закрыла за собой дверь, высморкалась и вытерла слезы. Медленно поднялась по лестнице, возвращаясь в мыслях к сказочке про человека, который убил дракона, а дракон взял да и ожил, только на этот раз превратился в двух драконов, и человек убил их обоих, а потом они превратились уже в четверых драконов, но он и их тоже убил. Вот так взял и убил, навсегда.

– Уби-уби, джуби-джуби! Ну и кто же здесь гадкая девочка?

Сэм внимательно рассматривала ширму, украшенную гирляндами пакетиков с леденцами. Панч, с огромным крючковатым носом, вертелся туда-сюда в остроконечной шапочке, постукивая полицейской дубинкой по крохотной сцене, пронзительно вереща при этом: