Питер Джеймс 1 страница

Питер Джеймс

В плену снов

: niksi lib. rus. ec

«Питер Джеймс «В плену снов»»: Центрполиграф; М.; 2009

ISBN 978-5-9524-4286-3

Аннотация

Саманте снится один и тот же сон, вернее, один и тот же страшный персонаж – насильник в черном капюшоне. Конечно же она хочет избавиться от наваждения. Но еще больше – понять: почему сон появляется незадолго до того, как случается что-нибудь трагическое? Может быть, он – предвестник драматических событий, а сама она лишь транслирует чужую волю. Но чью?

Питер Джеймс

В плену снов

Моей матери и в память о моем отце – ушедшем друге

Благодарности

Я многим обязан Джону Терли, литературному агенту, другу и «маяку» здравомыслия в пустынном хаосе, и моему редактору Джоанне Голдсуорти за ее поддержку, руководство и веру.

Многие великодушно помогали мне в поисках, тратя свое время и используя свой опыт. Более всего я благодарен доктору Дэвиду Стаффорд-Кларку, доктору Кейт Хёрн, Барбаре Гарвелл, доктору Роберту Моррису, Дэвиду Бергласу, Элеанор О'Кифф, Нони Рейнолдсу, доктору Дункану Стюарту, Лори Друри, Ричарду Ховорту, Чарли Эдмундсу, Питеру Ролингсу, Робу Кемпстону, Роджеру У. Муру, Майку и Салли Оливер, Серине Ларив, Беркли Уингфилд-Дигби и Кену Гранди (сходящим с ума по горам! ), а также Эдинбургскому университету и Обществу по исследованию психики.

Также хочу выразить благодарность многочисленным читателям Homes & amp; Gardens и Psychic News, ответившим на мои запросы по поводу опыта предчувствия; Hampstead and Highgate Express за их разрешение воспользоваться цитатами из статей о снах; Grafton Books за использование цитат из «Сонника» Тома Четвинда и Faber & amp; Faber Ltd за цитаты из сборника стихов У. Х. Одена под редакцией Эдварда Мендельсона.

Я также благодарен матери и сестре и в особенности моему секретарю Пегги Флетчер за ее каторжную работу.

Глубокая благодарность моей жене Джорджине, исследователю, критику, профессиональному чтецу и руководителю моей работы.

П. Д.

Весела зайчиха поутру, ибо она

не может прочесть мыслей

недремлющего охотника.

Счастлив и лист, неспособный

предвидеть осени приход…

У. Х. Оден

Порыв ветра, резкий, как удар кнута, донес до нее отчаянный вопль. И хотя его тут же унесло прочь вместе с ветром, лицо девочки вспыхнуло ужасом, словно обожженное.

Она остановилась и прислушалась. Следующий порыв ветра сорвал с деревьев несколько ранних осенних листьев и погнал их вдаль через поле. Снова послышался вопль, леденящий душу, одинокий, страшный, пронзающий, как острый нож.

«Беги, – словно предупреждал он. – Уноси ноги, пока не поздно! Прочь! »

Мгновение Сэм колебалась. А потом стрелой ринулась на этот крик, позабыв о страхе, хотя была совсем маленькой, хрупкой девочкой, которой только исполнилось семь лет. Зачесанная набок темно-каштановая челка упала на глаза, она нетерпеливо отбросила ее и, споткнувшись о какой-то мелкий камешек, заковыляла по пыльной тропинке.

Остановилась, тяжело дыша, и внимательно огляделась вокруг; бурые борозды тянулись через бесплодное поле к рощицам, обступившим его по сторонам, амбар высился за воротами в дальнем конце поля. Девочка прислушалась к новому порыву ветра, но уловила чутким ухом только скрип дверных петель.

Она побежала еще быстрее, стараясь не споткнуться о лежащие на дороге камни и кирпичи, перепрыгивая через рытвины; песок струйками взлетал из-под ее ног.

– Сейчас-сейчас, – пробормотала она, замедляя бег и переводя дыхание, потом остановилась и нагнулась – завязать шнурок своей левой туфельки на резиновой подошве. И помчалась снова. – Уже близко, – подбадривала она себя. – Вон там, совсем близко.

Девочка остановилась в нерешительности перед амбаром Кроу. Какой темный, огромный и совсем заброшенный; створка двери выломана, и оттуда на нее глядела непроницаемая темнота. С подружкой туда можно было бы войти, но только не одной. Одной жутко. Она играла раньше поблизости от этого амбара, и у нее были там свои укромные уголки, но от самого амбара она старалась держаться на всякий случай подальше, как будто кто-то, затаившийся в темноте, мог выскочить и сцапать ее. Уцелевшая половинка двери покачнулась, и петли вновь застонали, словно раненый зверь. Над головой у девочки что-то стукнуло, потом еще раз, она отскочила в сторону, с трудом переводя дыхание, и увидела, что лист покоробившегося на крыше железа поднимается от ветра и с громким стуком падает.

Медленно и боязливо она шагнула в дверной проем – мимо створки из трухлявого дерева, мимо погнутого и заржавленного велосипедного колеса в эту черную тишину. Там стоял густой запах прелой соломы и противный, застоявшийся запах мочи. Пахло и еще чем-то непонятным, чем-то таким, что заставило ее тельце съежиться, ей захотелось повернуться и убежать, она почувствовала незнакомый и пугающий привкус опасности.

Ей показалось, что услышанный вопль все еще эхом отдается где-то здесь, внутри. Она осмотрелась, с трудом различая во мраке пустое корыто, допотопную молотилку и железяку от старого плуга на полу в пыльном луче света. К сеновалу была приставлена складная лестница. Девочка вглядывалась в сплошную темноту и вдруг услышала неясный шум, доносящийся сверху, и какой-то легкий шепоток.

Она в ужасе завертела головой по сторонам. Послышались характерные, энергичные звуки, словно кто-то накачивал резиновую лодку, странное, мучительное пыхтение, а потом низкий жалобный стон:

– Не-ет.

И снова энергичные звуки.

Сэм подбежала к стремянке и стала карабкаться наверх, словно не замечая, что лестница прогибается, ходит ходуном и в любой момент может сложиться. Она даже перестала думать о темноте, в которую ей предстояло шагнуть. Добравшись до верха, выползла на грубый деревянный настил, покрытый густой пылью, и лишь поморщилась, когда ей глубоко в палец вонзилась заноза.

– Нет! О-о-о! Нет! Ну пожалуйста, нет. Пожалуйста…

Голос затих, и слышалось только прерывистое дыхание.

Девочка вновь услышала ритмичные звуки, теперь они стали куда громче, к ним добавлялось еще и какое-то ритмичное сопение. Незнакомая девушка умоляла, тяжело дыша:

– Перестань. Пожалуйста, перестань. Ну пожалуйста, перестань. Нет. О-о-о-у… О-о-о-у…

Рука Сэм наткнулась на что-то круглое и твердое, похожее на ощупь на пластмассовый выключатель. Она потянула за шнур, и низко над головой вспыхнула голая лампочка. Девочка прищурилась и увидела прямо перед собой высоко уложенные тюки соломы, а между ними узкую темную брешь вроде коридора.

На мгновение наступила полная тишина. Затем послышался жалобный плач, который резко оборвался. Трясясь от страха, девочка медленно, словно следуя за собственной тенью, двинулась между тюками сухой, едко пахнущей соломы, громоздящейся до потолка. Она осторожно ступала по настилу, пока ее тень не слилась с окружающей темнотой.

Послышался новый тяжкий вздох прямо перед ней, и потом непонятный, механический звук, и снова страшный вздох, растаявший в полной тишине. Сэм замерла, сердце ее бешено колотилось, она будто окаменела, когда какая-то фигура поднялась из темноты и, спотыкаясь, пошла на нее, протягивая к ней руки. Девочка медленными шажками попятилась, нащупывая доски под ногами, дрожа и цепляясь за колючую солому, чтобы не упасть. Она пятилась и пятилась, не отрывая взгляда от фигуры, которая приближалась из темноты, и с каждым шагом она видела ее все отчетливее.

И вот девочка поняла: не тень скрывает лицо этого человека, а черный капюшон. Капюшон с прорезями для глаз, носа и рта. Увидела она и руки. Правая была изуродована, всего с двумя пальцами – большим и мизинцем – и тянулась к ней, словно клешня.

Она споткнулась и упала навзничь, прямо там, под лампочкой. Перевернулась, вскочила на ноги и метнулась было назад, но снова споткнулась и услышала громкий треск: ее нога провалилась сквозь трухлявый пол.

– Ну, ты, маленькая сучка! Какого хрена ты здесь делаешь?

Она почувствовала его руки на своей шее, страшная клешня оказалась невероятно сильной, как стальная. В лицо ей ударил удушливый смрад лука и застарелого пота, будто он неделями копился в его одежде и теперь вырвался наружу; запах лука был таким резким, что ее глаза заслезились.

– Я… я тут была… – Она замерла, когда живые тиски сжались на ее шее, сдавливая горло, резко дернулась назад, он споткнулся, и они вместе рухнули на пол. Спину пронзила мучительная боль, но девочка почувствовала, что освободилась. Она услышала его сопение, перевернулась и с усилием приподнялась. Но тут же он сгреб ее за свитерок, потянул, она изогнулась, пытаясь вырваться, а потом снова упала.

Попробовала встать, но он схватил ее за плечо, развернул, лег на нее, зажав коленями, крепко придавил – в лицо ей ударило знакомое уже зловоние, запах мерзкого лука, вроде тошнотворного теплого ветра.

– Любишь, когда тебя трахают, а, малюточка? – Он расхохотался, а она уставилась на его черный капюшон, ярко освещенный лампочкой. Сквозь щелочки-прорези она видела яркий блеск его глаз и гнилые щербатые зубы. Он отклонился назад, дергая ремень, чтобы расстегнуть его. Отстающий, покоробленный кусок железа приподнялся на крыше от ветра, лишь на мгновение впустив дневной свет, а потом с громким лязгом опустился назад. Мужчина глянул вверх, и Сэм мгновенно вцепилась ему в лицо, стараясь попасть пальцами в глаза. Пальцы ее левой руки погружались все глубже и глубже, куда глубже, чем это казалось возможным, и она почувствовала под ними что-то отвратительно сырое, студенистое, а потом она услышала легкое дребезжание на полу, словно по нему катился маленький мраморный шарик. Удар обрушился на ее щеку.

– Ах ты, маленькая сучка, проклятая, что ты делаешь?

Она посмотрела вверх, дрожа от ужаса, отдернув руку от слепой глазницы, сырой, красной и слезящейся. Сквозь прорези капюшона было видно, как брови у него сошлись на переносице. Сэм почувствовала: он отклоняется, шаря вокруг себя, и, воспользовавшись этим, высвободила ногу, что было сил лягнув его в лицо. Он резко мотнул головой, врезавшись в лампочку, та разлетелась вдребезги, и они оказались в полной темноте. Сэм откатилась в сторону, лихорадочно рванувшись к люку, но он опять поймал ее, отшвырнул назад и прыгнул на нее. Она лягалась, верещала, билась, молотила кулаками – его дыхание становилось все ближе и ближе, пока лицо не оказалось совсем рядом. И тут внезапный луч света – наверное, отстающий кусок железа снова приподнялся – ярко осветил его красную невидящую глазницу.

– Помогите! Помогите!

– Сэм? Сэм!

Она неистово билась и, внезапно освободившись из тисков, упала, стремительно скатившись на что-то мягкое, где было гораздо светлее, попыталась подняться, но упала и снова судорожно перевернулась.

– Помогите, помогите, помогите, помогите мне!

– Сэм? – Голос был мягкий. Она увидела свет, он шел откуда-то сбоку от нее, из открытой двери, а над нею склонилась чья-то фигура, чей-то неясный силуэт.

– Нет! – завизжала она, опять переворачиваясь.

– Сэм, все хорошо!..

– Все хорошо. – «Нет, это не то, – сообразила она. – И голос другой».

– Тебе приснился просто дурной сон. Кошмар.

Кошмар?! Она жадно вдохнула воздух. Присмотрелась к этой фигуре. Девушка. Сэм видела, как свет с площадки за дверью мягко освещает ее длинные, красивые волосы. Услышала щелчок выключателя, потом еще один.

– Должно быть, лампочка перегорела, – произнесла девушка. Какой ласковый голос. Голос Энни. – Тебе приснился кошмар, бедняжка.

Она видела Энни рядом с собой, склонившуюся к ее постели. Послышался новый щелчок, зажглась лампа у ее кровати с нарисованной на ней рожицей. Рожица ухмыльнулась ей, значит, все в порядке. Энни, приходящая няня, озадаченно смотрела в потолок, ее прекрасные волосы были откинуты назад. Сэм тоже посмотрела наверх и увидела, что лампочка разлетелась вдребезги. В патроне остался один-единственный зазубренный кусочек стекла.

– Как это случилось, Сэм?

Сэм не сводила глаз с патрона и молчала.

– Сэм?

– Это он разбил ее.

Девочка заметила, как веснушчатое лицо Энни нахмурилось.

– Кто «он», Сэм? Кто ее разбил?

Сэм услышала оживленные голоса, доносящиеся с нижнего этажа, а потом музыку. «Телевизор», – сообразила она.

– Слайдер, – ответила Сэм. – Это Слайдер ее разбил.

– Слайдер?! – Энни озадаченно посмотрела на нее и натянула бретельку грубых вельветовых штанишек девочке на плечо. – Что еще за Слайдер, Сэм?

– А что ты смотришь?

– Что смотрю?!

– Ну, по телевизору.

– Да какой-то фильм… я и названия его не знаю… я заснула. Гляди-ка, ты порезалась. Стекло в волосах и на лбу. И на пальцах. Везде стекло. – Энни покачала головой. – Я оставила лампочку включенной, вот она, должно быть… – Энни снова осмотрелась вокруг. – Должно быть, взорвалась. Погоди-ка секундочку.

И она принялась осторожно выбирать стекляшки из волос Сэм.

– Энни, а мама с папой еще не вернулись?

– Нет еще. Надеюсь, они весело проводят время. – Она зевнула.

– Ты ведь не уйдешь, пока мама с папой не вернутся, не уйдешь?

– Ну конечно же нет, Сэм. Они уже скоро вернутся.

– А куда они уехали?

– В Лондон. На какой-то бал.

– Мамочка была похожа на принцессу, правда?

Энни улыбнулась:

– Да, у нее замечательное платье. Просто отличное. – Она пошла к двери, по пути подбирая что-то с ковра. – Везде осколки. Надевай тапочки, если пойдешь куда-нибудь. Я схожу за совком и веником.

Сэм услышала слабое позвякивание стекла, падающего в мусорное ведро, а потом резкий пронзительный звонок в парадную дверь, заставивший ее вздрогнуть.

– Вот, должно быть, твои родители. Они забыли ключи.

Сэм слышала, как Энни спускается по лестнице, как открывается парадная дверь, сейчас она услышит голоса мамы и папы, но внизу стояла какая-то странная тишина. Интересно, кончился ли фильм по телевизору? Щелкнула, захлопнувшись, дверь, и снова – тишина. Потом до нее донеслось тихое бормотание мужского голоса, незнакомого ей. Послышался и другой мужской голос, который она тоже не узнала. Озадаченная, Сэм выскользнула из постели, пробежала на цыпочках до двери и осторожно посмотрела с лестницы вниз.

Энни разговаривала с двумя полицейскими, которые стояли, как-то неловко держа в руках свои головные уборы.

«Что-то тут не так, – догадалась Сэм. – Что-то совсем не так». Она напрягла слух, но кто-то словно выключил звук, и все, что она могла, – только наблюдать за тем, как там, внизу, открывали рты, произнося неслышные слова. А потом Энни отвернулась от полицейских и пошла по ступенькам, медленно, словно неохотно, а полицейские так и остались внизу, в холле, все еще держа свои фуражки.

Энни усадила Сэм на постель и закутала ее в одеяло, словно в шаль. Слегка касаясь лица Сэм носовым платком, она выбрала оставшиеся осколки из ее волос, складывая их на тумбочку рядом с кроватью, а потом внимательно посмотрела на нее своими большими печальными глазами. Сэм увидела слезу, стекавшую по ее щеке. Она раньше никогда не видела, чтобы взрослые плакали.

Энни взяла руки Сэм в свои, ласково сжала их.

– Сэм, твои папа и мама попали в автомобильную аварию. Они больше никогда не приедут домой. Они… улетели на небеса…

Целых двадцать пять лет Сэм не снился тот мужчина в капюшоне. Он превратился всего лишь в тусклое воспоминание, во что-то такое, что было частью ее детства, вроде позабытых игрушек или старых качелей и укромных уголков, на месте которых теперь стояли дома с аккуратными лужайками. Этот мужчина стал теперь чем-то таким, что ушло навсегда.

Но он про нее не забыл.

Сэм набрала строчку цифр на компьютере и устало откинулась на спинку кресла, на мгновение закрыв глаза. В голове гудело и постукивало, как в пылесосе, шум которого доносился из коридора. Она посмотрела на часы: 18. 20, среда, 22 января. Господи, как же летит время! А казалось, что с Рождества прошло всего несколько дней.

Она крутанулась вместе с креслом и уставилась сквозь собственное отражение в оконном стекле на посверкивающие струи дождя, беззвучно падающие из темноты на мгновенно опустевшие улицы Ковент-Гарден. Казалось, что это самый мокрый дождь на свете, он падает отовсюду, брызжет даже из мостовой, проникает не только под одежду, но и под кожу.

Холодный воздух все время сквозил через окно, дул прямо в шею, она втягивала голову, стараясь загородиться от него, растирала холодные руки. Отопление отключилось, в конторе было холодно. Сэм внимательно изучала цветные рисунки на буклете-гармошке, стоявшей рядом с экраном дисплея. Один из них изображал пальмы на морском побережье. На другом мужчина и женщина, в роскошных купальных костюмах, с великолепным загаром, выбегали из моря. На третьем рисунке та же женщина надкусывала плитку шоколада, которую держал мужчина.

«Хороший шоколад. „Отверженный“. Такой хочется съесть целиком в одиночку… а если уж поделиться, то с очень хорошим другом».

В этом кабинете были белые стены и черная мебель, а в углу съежилось чахлое зеленое растение, которое не желало цвести, упорно сопротивляясь всем ее усилиям. Она и поливала его, и разговаривала с ним, музыку ему заводила, промывала листья молоком, потом от него несколько дней отвратительно воняло; то придвигала его поближе к окну, то отодвигала подальше, переставляла по всей комнате, в самые неожиданные места, но растение оставалось таким же невзрачным, хотя и не засыхало настолько, чтобы его спокойно можно было выбросить. Оно никогда не имело мало-мальски привлекательного вида, ради чего его стоило держать. Клэр, с которой она делила этот кабинет, сказала, что это ДОМАШНЕЕ растение, а не КАБИНЕТНОЕ. У Клэр на многие вещи были какие-то странные взгляды.

Стены кабинета увешаны графиками и небольшими таблицами с записочками и цветными фотографиями, некоторые были сделаны поляроидом. Два письменных стола – ее собственный и Клэр; ее прибран кое-как, а стол Клэр в идеальном порядке, просто до тошноты стерильный. Клэр неизменно, каждый вечер, прежде чем уйти, тщательно прибиралась на нем с чопорным выражением лица, как бы намекая, что она может и не вернуться обратно.

Сэм слышала, как работающий пылесос приближался по коридору, натужно завывая и глухо постукивая. Она еще крепче зажмурила веки, уже не понимая, то ли ее голова гудит от боли, то ли так надсадно воет пылесос. Дверь открылась, и рев стал нестерпимей в тысячу раз. Еле сдерживая крик, она с опаской посмотрела в дверной проем, не собирается ли Роза войти и начать пылесосить здесь, но тут же улыбнулась – вошел ее босс, Кен Шепперд, и закрыл за собой дверь.

– Привет. Извини, мне следовало бы заглянуть пораньше, но у меня тут было… – Он помахал правой рукой в воздухе, а потом описал пальцами дугу, словно сматывал в клубок бечевку.

– Да все нормально, – сказала она. – Мне только нужно знать, кому ты собираешься дать для окончательной доводки этот вот рекламный ролик шоколада «Отверженный».

– Ты что-то очень бледная. Чувствуешь себя хорошо?

– Голова немножко болит. Может, от дисплея. Хочу вот раздобыть к нему защитный экран получше.

– У меня есть аспирин.

– Да не стоит, спасибо.

Он прошел к ней через кабинет, неугомонный мужчина лет сорока пяти, одетый как студент колледжа, волосы, как всегда, взъерошены, их постоянно нужно подстригать, лицо непринужденно-спокойное, гладкое, словно отутюженная рубашка. Проницательные голубые глаза добродушно улыбаются. Он остановился у стола Клэр:

– Какая она у нас чистюля, а?

Сэм ухмыльнулась:

– Это что, намек?

– А как ты вообще ее находишь?

Клэр работала с ними всего несколько недель. Лара, ее предшественница, ушла без всякого предупреждения. Просто как-то раз, в понедельник, она не появилась, а на следующий день прислала письмо, сообщая, что у нее, мол, нервный стресс и ее врач посоветовал ей работать в менее напряженной обстановке.

– С ней все в порядке, – ответила Сэм. – Она вроде не болтливая.

– Ты жаловалась, что Лара слишком уж придирчива. Может быть, Клэр лучше справится?

Сэм пожала плечами.

– По твоему выражению лица мне непонятно, нравится она тебе или нет.

Она снова пожала плечами:

– Когда она начинала, я думала, она то, что надо… только… ну, я не знаю.

– Дай ей время. По-моему, она подходит.

– Да, сэр!

Он остановился позади письменного стола Сэм, разглядывая буклет-гармошку с рисунками.

– Джонси, – сказал он. – Я хочу, чтобы Джонси обработал это.

– Мне надо сделать ему заказ?

– Напиши ему записочку.

– А если с ним не получится, тогда кого?

– Да я уже ему об этом говорил. – Он, прищурясь, посмотрел на ширму. – «Отверженный». Довольно-таки нелепое название для шоколада.

– А мне кажется, нормальное.

Он взглянул еще раз на ряд цветных рамок и прочитал вслух:

– «У „Отверженного“, как и у кокосового ореха, вся прелесть таится внутри».

Отступил назад, похлопал себя по животу и снова повторил эту строчку нарочитым басом. Сэм рассмеялась.

– «Отверженный», – рокотал он. – Этот шоколад не растает на солнце… «Отверженный» – лучшая в мире закуска, способствует пищеварению. Вам и есть-то его не придется – вы просто купите его да и вышвырните прямо в сортир.

Сэм улыбнулась и покачала головой. Кен закурил сигарету, сладковатый запах раздражал ее. Она наблюдала, как он разгуливает по кабинету, внимательно разглядывая графики на стенах: в этом году они уже заключили восемнадцать коммерческих сделок, а за прошлый провернули сорок три. Кен брал гонорар по десять тысяч фунтов в день за общее руководство, а фирма получала проценты от стоимости продукции. Если бы он до сих пор не выплачивал собственные долги и не платил жене, то уже сейчас стал бы весьма обеспеченным человеком. А если бы он еще смог сдерживать свою горячность и внимательно следить за изменениями в моде, то стал бы очень богатым.

– Ты будешь хорошо себя вести на завтрашней встрече, ведь правда?

– Хорошо себя вести? – переспросил он.

– Ну да, – ухмыльнулась она.

Он кивнул с видом упрямого школьника.

– Деньги-то немалые, Кен.

– А ты смету составила?

– Вот как раз собираюсь ее распечатать.

Он посмотрел на свои часы, солидные, тяжелые мужские часы, украшенные круглыми шишечками, водонепроницаемые, способные выдержать глубину до пятисот метров. Словом, для ванны вполне сгодились бы, как однажды заметила Сэм.

– Не хочешь по-быстрому пропустить пивка? – спросил он.

– Нет, спасибо. Хочу прийти домой вовремя, чтобы выкупать Ники. Вчера вечером я вернулась поздно.

– Да мы недолго.

– Чего тебе так загорелось?

Он ткнул пальцем вниз:

– Бильярд. Там парочка новых ребят из «Лов Ховард-Спинкс» подъехала. Это для дела, Сэм, – добавил он, заметив выражение ее лица.

– «Для дела»! – передразнила она.

«Дворники» на стареньком «ягуаре» модели «Е» смахивали дождевые капли с ветрового стекла, оставляя на нем матовую пленку, затрудняющую видимость. Сэм вела машину быстро, беспокоясь, что Ники уже в постели, и напряженно вглядываясь в дорогу перед собой. Она миновала лондонский Тауэр, его зубчатые стены, подсвеченные сквозь туман ярким светом, промчалась мимо лондонских доков и, повернув на улицу Уоппинг-Хай, сбавила скорость, чтобы не трясло по булыжнику автомобиль, купленный двадцать пять лет назад. Проехала целый квартал темных недостроенных домов и большое освещенное табло с надписью «ДЕМОНСТРАЦИЯ КВАРТИР», а рядом промелькнуло еще одно, на котором значилось «ДОМА РИВЕРСАЙДА – ЭТО СТИЛЬ ЖИЗНИ РИВЕРСАЙДА». «Вот бы купить себе какой-нибудь стиль жизни, – подумала она. – Мне фунт салями, парочку дынь, ну и еще стиль жизни, пожалуйста, заверните».

Сэм ехала по этой темной улице – такой темной она была, наверное, и сто лет назад. Потом свернула направо у пакгауза на неосвещенную автостоянку. Выйдя из машины, сразу почувствовала характерный маслянисто-соленый запах Темзы и, быстро подхватив свой чемоданчик, тщательно заперла дверцу. Под проливным дождем поспешила через всю стоянку, настороженно поглядывая на черные тени и вздрагивая от внезапного дребезжания легких заборчиков на промозглом ветру.

Сэм поднялась по ступенькам крытой галереи, и тут же с резким металлическим щелчком автоматически включился свет. Она набрала код замка и вошла, закрыв за собой дверь. Ее шаги отдавались эхом по каменному полу вестибюля, когда она спешила при тусклом свете мимо полых стальных брусов, выкрашенных в ярко-красный цвет, и двух огромных дубовых бочек, стоящих в стенных нишах. Пакгауз и есть пакгауз. Все напоминало о том, что здесь когда-то был пагкауз – гигантский, грязный, построенный в псевдоготическом стиле Викторианской эпохи.

Она вошла в лифт, к которому пришлось пробираться в полной темноте – свет включался только тогда, когда закрывались двери. Совсем допотопный и идет еле-еле. Она прислонилась к стенке лифта, пока он медленно тащился на четвертый этаж. «Слава богу, что не выше, – подумала она, – а то ведь, пока поднимаешься, успеешь и пообедать». Лифт остановился с резким толчком, и она, как всегда, покачнулась на ногах. Сэм прошла по коридору к своей двери, отперла ее и вошла в их огромную квартиру. Ники уже мчался по коридору навстречу, его рубашонка выбилась из штанишек, разлетались светлые волосы и падали на лицо.

– Мамочка! Ай-ай-ай-ай!

Она наклонилась и крепко обняла его, а он обхватил ее ручонками, звонко чмокнул в обе щеки, а потом торжественно посмотрел на нее снизу вверх:

– А я теперь собственник!

– Ты собственник, тигренок?

– Да, собственник! У меня есть эта… как ее… акация!

– Акация? – переспросила она в недоумении.

– Ну! Я сегодня три фунта сделал!

– Три фунта?! Очень хорошо. А как же ты сделал три фунта?

– Так вот из моей акации. Папа мне показал, как сделать.

– А что же это за акация у тебя?

Он взял ее за руку:

– Пошли, я тебе покажу. – В его распахнутых голубых глазах светилось торжество. – Прямо сейчас пойдем скорее.

– Прямо сейчас?

– Ну!

– Надо говорить «да», дорогой, а не «ну».

– Ну! – дурачился он, потом вырвал свою руку и пустился бегом по коридору, оглядываясь и торопя ее: – Ну же, ну же!

Она поставила на пол свой чемоданчик, сняла плащ и последовала за ним через огромную прихожую по коридору, в его комнату.

– Папочка! Папочка! Покажи маме, сколько мы с тобой денег сделали.

Ники остановился рядом с отцом, тот опустился на колени на красный ковер, прямо перед маленьким компьютером сына. Рядом в пепельнице тлела сигарета, в одной руке он держал высокий бокал с виски, а другой шлепал по клавиатуре. Высокий, мощного телосложения мужчина, даже встав на колени, он казался в этой загроможденной всякой всячиной комнате гигантом. Повернувшись, посмотрел на нее со своей обычной улыбкой, означавшей: ну как, все по-старому, да?

– Привет, насекомые!

Какое-то мгновение Сэм внимательно смотрела на него: красивое, несколько старомодное лицо, такое лицо больше подошло бы Голливуду 40-х годов, чем Лондону 80-х, гладко зачесанные назад светлые волосы, розовая рубашка, расстегнутая у ворота, тугие подтяжки и брюки в мелкую полоску. Она стояла и рассматривала мужчину, к которому привыкла и которого сильно любила. Теперь же он казался ей едва ли не незнакомцем.

– Хорошо день прошел? – спросил он.

– Отлично. – Она наклонилась, скорее из-за Ники, а не по какой-то другой причине, небрежно скользнула щекой по его щеке, почувствовав выросшую за день щетину, и обозначила губами легкий поцелуй. – А у тебя как?

– Да не очень. На рынке слегка тревожно.

– Ну, покажи ей, папочка! – Ники обнял отца сзади и в возбуждении похлопывал его по спине.

– Мы тут сделали ему маленькую акцию. Вложили в нее несколько паев, и я буду каждый день корректировать ее по рыночному курсу.

– Замечательно, – вежливо похвалила она. – Ну и что же мы собираемся получить? Самое юное в мире дарование?

– Юнодрование! – закричал Ники, подпрыгивая. – А у нас есть батики.

– Не батики, тигренок, а БАТ. Британско-американский табак.

Пол, полки и подоконник – все завалено игрушками, главным образом автомобильчиками и грузовичками. Ники просто помешан на машинах. Только маленькая обезьянка, державшая две медные тарелки, валялась поперек дворика перед игрушечным гаражом да позабытый робот словно собрался соскочить с подоконника. Тем временем ее муж набрал еще несколько цифр на клавиатуре, а Ники, не отрывая глаз, наблюдал за ним.

Ники. Он чувствовал, что между мамой и папой пробежало что-то нехорошее, и с детской интуицией понимал: папа каким-то образом виноват в этом. Казалось, от этого он еще ближе к Ричарду. Если такое возможно.

Да, Ники – настоящий сын своего отца. Она едва не лишилась из-за него жизни во время родов, но ему, видно, так и не суждено было никогда стать ее сыном по-настоящему. Он – сын только своего отца. Они близки, очень близки. Автомобили, самолеты, гаражи, игры. Катания на лодке. Рыбная ловля. Ружье. А теперь вот еще и компьютер, который они подарили ему на Рождество. Именно Ричард всегда обучал его, разбирался во всех его игрушках, понимал, как надо с ними играть. Ричард был его приятелем.