Пассос Джон Дос 11 страница

Кроме Деятельной жизни и хорошенькой девушки, которая в него непременно влюбится, была еще одна мечта, которая преследовала Джонни Мурхауза в часы, когда, сидя за своей конторкой, он заносил в книгу четырех- и семикомнатные особнячки - гостиная, столовая, кухня с кладовкой, три спальни с отдельными ванными, комната для прислуги, водопровод, электричество, газ, хорошее местоположение на песчаном участке в приличном и чистом районе, - он думал о том, как ему стать автором популярных песен. У него обнаружился приятный тенор, и он недурно исполнял " Эй, кто там на борту", или " Мне грезилось, я во дворце", или " Брожу я печально в роскошных палатах". По воскресеньям он брал уроки музыки у мисс О'Хиггинс, сморщенной, старой девы-ирландки лет тридцати пяти. Она учила его играть на рояле и с восторгом слушала его собственные композиции, которые тут же заносила для него на нотную бумагу, уже всегда аккуратно разлинованную к его приходу. Одну песню, которая начиналась:

Ты знаешь штат, где персик расцветает,

Как щечек жар... О, Делавэр...

она рискнула послать музыкальному издателю в Филадельфию, но тот вернул рукопись, как и следующую его композицию, над которой мисс О'Хиггинс - он теперь звал ее Мэри, и она решительно отказалась брать с него деньги за уроки, по крайней мере до тех пор, пока он не разбогатеет и не приобретет известность, - над которой Мэри проливала слезы, считая ее не менее прекрасной, чем песни Мак-Доуэлла[90], и которая начиналась:

В серебряной дымке течет Делавэр,

Несет запах персиков к морю,

И как бы измучен, несчастен и стар

Ты ни был - не место здесь горю.

Мисс О'Хиггинс давала уроки музыки в своей крошечной гостиной, заставленной золочеными стульями. Окна были завешены кружевными занавесками и парчовыми портьерами цвета сомон, купленными по случаю на аукционе. Посреди комнаты стоял черный ореховый стол, загроможденный потрепанными альбомами в переплетах черной кожи. Вечером после урока она подавала чай с печеньем и ванильными сухариками, и Джонни располагался в ее кресле, набитом конским волосом, которое и зиму и лето приходилось держать под чехлом с вышитыми цветочками - так оно было вытерто, - и глаза у него были такие голубые, и он говорил о своих планах и передразнивал мистера Хилларда и мистера Миллера, а она рассказывала ему случаи из жизни великих композиторов, и щеки у нее разгорались, и она чувствовала себя почти красивой, и ей начинало казаться, что между ними уж вовсе не такая большая разница в летах. Своими уроками музыки она поддерживала больную мать и отца, в молодости известного дублинского баритона и патриота, пристрастившегося к вину, и была по уши влюблена в Джонни Мурхауза.

А Джонни Мурхауз все работал у " Хилларда и Миллера", сидел в душной конторе, злился, когда нечего было делать, до того, что ему иногда казалось - вот он сорвется и ринется куда глаза глядят и убьет первого встречного, - посылал свои песни музыкальным издателям, которые их неизменно возвращали, читал журнал " Путь к успеху", мучительно грезил о будущем: уехать прочь из Уилмингтона, от воркотни и вонючей трубки отца, от шума и гама ребятишек, от запаха солонины и капусты, от сморщенной, сгорбленной фигуры матери, от ее исковерканных работой рук.

Но вот однажды его послали в Ошен-Сити, штат Мэриленд, осмотреть земельные участки, которые взяли на комиссию его патроны. Мистер Хиллард поехал бы сам, но у него вскочил карбункул на шее. Он вручил Джонни обратный билет и десять долларов на дорожные расходы.

Был знойный июльский день. Джонни помчался домой взять чемодан и переодеться и попал на станцию как раз к самому отходу поезда. Душный вагон несся через персиковые сады и сосновые перелески под раскаленным аспидным небом, которое слепило глаза, отражаясь от песчаных дюн, мелькавших среди полей колючей кукурузы, от беленых будок, от проступавшей воды по канавам. Джонни снял свой серый фланелевый пиджак и, чтобы он не взлохматился, бережно расстелил его на сиденье рядом с собой; воротничок и галстук он положил туда же, чтобы сохранить их свежими до прибытия на место. Вдруг он заметил сидевшую наискось от него черноглазую девушку в пышном розовом платье и широкополой шляпе из белой соломки. Она была значительно старше Джонни и имела вид элегантной дамы, которой подобало ездить в салон-вагоне, а не в обычном жестком. Но Джонни сообразил, что в этом поезде не было салон-вагона. Каждый раз как он смотрел в ее сторону, он чувствовал, что она смотрит на него. Он снова облачился в пиджак, воротничок и галстук и стал ломать голову, как бы ему с ней разговориться. Он чувствовал, что ему надо с ней заговорить.

Стало хмуриться, собрался дождь, большие капли шлепали по окнам вагона. Девушка в розовом платье тщетно старалась опустить раму. Он вскочил и помог ей закрыть окно.

- Разрешите, - сказал он.

- Благодарю вас.

Она подняла глаза и улыбнулась ему прямо в лицо.

- В этом ужасном поезде такая грязь.

Она показала белые перчатка, перепачканные об оконные ремни. Он снова присел, но ближе к проходу. Она по" вернулась к нему лицом. Смуглое неправильное лицо, резкие линии от носа к углам рта, но от глаз его бросило в жар.

- Вам может показаться бесцеремонным, что я первая с вами заговорила, сказала она. - Но я умираю от скуки в этом ужасном поезде, в котором нет даже салон-вагона, хотя носильщик в Нью-Йорке клялся и божился, что салон-вагон будет.

- По-видимому, вы уже весь день в дороге, - по-мальчишески застенчиво сказал Джонни.

- Больше того. Я только вчера вечером с парохода из Ньюпорта.

Небрежный тон, которым она произнесла слово Ньюпорт, поразил его.

- Я в Ошен-Сити, - сказал он.

- И я тоже. Что за ужасное место! Я не провела бы там ни минуты, если бы не Папа. Он делает вид, что любит его.

- Говорят, что у Ошен-Сити великое будущее. Я имею в виду операции с недвижимостью, - сказал Джонни.

Пауза.

- А я сел в Уилмингтоне, - с улыбкой произнес Джонни.

- Какой ужасный город... Не выношу его.

- Я там родился и вырос... Может быть, поэтому, но я люблю его, возразил Джонни.

- О, я вовсе не хочу сказать, что в Уилмингтоне нет милейших людей... такие славные старые семьи... Вы знакомы с Роулинсами?

- Конечно... Но все же я не намерен всю жизнь оставаться в Уилмингтоне... Смотрите, вот так дождь.

Прошел такой ливень, что размыло водосток, и поезд прибыл в Ошен-Сити с четырехчасовым опозданием. К этому времени они уже подружились; по дороге так гремело и сверкало, она нервничала, а он казался сильным и надежным защитником, и вагон был полон москитов, и оба они были искусаны, и оба очень проголодались. На станции было темно, хоть глаз выколи, и никаких признаков носильщика, и ему только в два приема удалось вынести все ее чемоданы, да и то они чуть не забыли ручной чемоданчик крокодиловой кожи, и ему в третий раз пришлось возвращаться в вагон, чтобы захватить его и свой собственный чемодан. Тут подоспел старый темнокожий и заявил, что он послан с фаэтоном из " Ошен-хаус". " Ведь вы тоже туда? " - сказала она. Он ответил утвердительно, и они кое-как уселись, и ног девать было некуда, столько места занимали ее чемоданы. Из-за шторма по всему городу не видно было огней. Колеса фаэтона мягко поскрипывали по глубокому слою песка, и временами рев прибоя заглушал их скрип и почмокивание кучера, покрикивавшего на лошадей. Только и было свету что от луны, то и дело тонувшей в клочковатых облаках. Дождь перестал, но в душном воздухе чувствовалось, что вот-вот разразится новый ливень.

- Без вас я совсем погибла бы в такую бурю, - сказала она; потом вдруг по-мужски протянула ему руку: - Меня зовут Стрэнг... Аннабел Мари Стрэнг... Не правда ли, забавное имя?

Он взял ее руку.

- А меня - Джон Мурхауз... Рад познакомиться, мисс Стрэнг.

Ладонь у нее была горячая и сухая. Казалось, она вжималась в его ладонь. Когда он разжал руку, ему почудилось, что она ждала более длительного рукопожатия. Она рассмеялась хрипловатым, низким смехом.

- Ну, теперь мы друг другу представлены, мистер Мурхауз, и все в порядке... А Папе это даром не пройдет. Не встретить свою единственную дочь в такую непогоду!

В темном вестибюле отеля, тускло освещенном парой закоптелых керосиновых ламп, он уголком глаза видел, как она обняла высокого седого старика, но, к тому времени как он самым размашистым почерком вывел в книге Джон У. Мурхауз и получил ключ от комнаты, они уже исчезли. Наверху в маленькой бревенчатой спальне было очень жарко. Когда он поднял раму, сквозь ржавые жалюзи донесся рев прибоя вперемежку с дробью дождя, барабанившего по крыше. Он сменил воротничок, вымылся тепловатой водой из щербатого кувшина и спустился в столовую в надежде на ужин. Не успела еще длиннозубая служанка подать ему суп, как в столовую вошла мисс Стрэнг в сопровождении высокого старика. Так как во всей комнате горела только одна лампа - на столе, за которым сидел Джонни, - они направились к нему. Он поднялся с улыбкой.

- А вот и он, Папа, - сказала она. - Ты его должник. Он заплатил за экипаж... Мистер Моррис, познакомьтесь с моим отцом, доктором Стрэнгом... Моррис, говорили вы? Так ведь?

Джонни вспыхнул.

- Мурхауз, но это не важно... Очень рад, сэр.

Они вместе поужинали. Мисс Стрэнг не переставая жаловалась на еду и все спрашивала официантку, не может ли она достать им чего-нибудь повкуснее остывшего тушеного мяса с бобами в этих ужасающих птичьих ванночках, а доктор Стрэнг хохотал и говорил, что она слишком привередлива. Джонни решил, что не будет рта раскрывать, пока не присмотрится поближе к этим людям. Девушка все смотрела на него темными вызывающими глазами, взгляд которых его волновал; он уже строил планы, как бы ему остаться тут еще на день-другой.

Наутро он встал рано и пошел в контору компании по благоустройству и планировке Ошен-Сити, которая помещалась в только что отстроенном, свежеокрашенном и крытом дранкой доме на только что проложенной улице за бухтой. В конторе не было еще ни души, и он пошел посмотреть город. В это душное серенькое утро коттеджи, остовы будущих магазинов и некрашеные хижины вдоль железнодорожных путей имели неприглядный, запущенный вид. То и дело он убивал у себя на шее москита. На нем был последний чистый воротничок, и его очень заботило, как бы он не загрязнился. Стоило ему ступить мимо проложенной вместо тротуара доски, как он набирал полные ботинки песка, а в щиколотку впивались острые прибрежные колючки. Придя к конторе стройки, он увидел на ступеньках плотного мужчину в белом полотняном костюме.

- Доброе утро, сэр, - сказал он. - Не вы ли полковник Веджвуд?

Толстяк, видимо, так запыхался, что не мог вымолвить ни слова и только кивнул головой. За его воротничком у затылка торчал большой шелковый платок, а другим он обтирал пот с лица. Джонни передал ему письмо от своего патрона и стоял, дожидаясь, покуда толстяк заговорит. Тот, наморщив брови, прочитал письмо и повел Джонни в контору.

- А все астма проклятая... - наконец едва выдохнул он между двумя свистящими всхлипами. - Чуть только прибавлю шагу, дух захватывает. Рад видеть вас, сынок.

Джонни быстро уладил все дела по земельным участкам, продажа которых на комиссионных началах производилась совместно конторой " Хиллард и Миллер" и компанией по благоустройству и планировке Ошен-Сити, и все утро не отходил от полковника Веджвуда; голубоглазый и по-мальчишески услужливый, он внимательно слушал рассказы о Гражданской войне, о генерале Ли и о его белом коне Путешественнике и о том, какие веселые до войны устраивали пикники на Восточной отмели, сбегал в лавочку за льдом для погребца, произнес нечто вроде речи о будущем Ошен-Сити как морского курорта. " Ну разумеется, может ли похвастать их Атлантик-Сити или Кейп-Мей чем-нибудь, чего нет и у нас в Ошен? " - прохрипел на это полковник, потом Джонни отправился завтракать к полковнику, пропустив при этом поезд, которым ему следовало бы вернуться в Уилмингтон, отказался от мятного коктейля - он не пьет и не курит, - но с восхищением наблюдал, как полковник астмы ради состряпал и проглотил две изрядные порции спиртного, испробовал силу своей улыбки, голубых глаз и мальчишеской неловкости на цветной служанке полковника Мейми и часам к четырем уже смеялся вместе с полковником над губернатором Северной Каролины и губернатором Южной Каролины и согласился перейти в компанию по благоустройству и планировке Ошен-Сити на оклад в пятнадцать долларов в неделю с крохотным меблированным коттеджем в придачу. Вернувшись в отель, он написал мистеру Хилларду; в письме он давал отчет по выполненному поручению и в истраченных деньгах, приносил извинения за такой внезапный уход, но объяснял его тем, что бедственное положение семьи вынуждает его всеми средствами пробиваться в люди; потом написал матери, что остается в Ошен-Сити, и просил срочно выслать ему платье; подумал было написать мисс О'Хиггинс, но решил не делать этого. В самом деле, что прошло - прошло, и вспоминать нечего.

Поужинав, он спросил счет, замирая от страха, что у него не хватит денег расплатиться, и, выходя с полудолларом в кармане и чемоданчиком в руке, столкнулся в дверях с мисс Стрэнг. Ее сопровождал низенький смуглый мужчина в костюме белой фланели, которого она представила как мсье де ла Рошвиллэн. Он был француз, но хорошо говорил по-английски.

- Надеюсь, вы нас не покидаете? - сказала она.

- Нет, мэм, я просто перебираюсь на берег бухты, в один из коттеджей полковника Веджвуда.

Француз, сладко улыбаясь, словно парикмахер, стоял за мисс Стрэнг, и при виде его Джонни стало не по себе.

- А, так вы знаете нашего толстяка? Он большой приятель Папы. А мне он страшно надоел: своим вечным белым конем Путешественником.

Мисс Стрэнг и француз улыбнулись одновременно, словно их связывала какая-то тайна. Француз, легко покачиваясь на каблуках, стоял рядом с ней с таким видом, словно он показывал другу какой-нибудь предмет своей обстановки. Джонни так и подмывало дать ему хорошенько туда, где белая фланель круглилась на изрядном брюшке.

- Простите, но мне надо идти, - сказал он.

- Приходите вечером танцевать. Будем рады вас видеть.

- Непременно приходите, - сказал француз.

- Постараюсь, - сказал Джонни и зашагал прочь со своим чемоданом в руке; воротничок у него взмок, и он чувствовал себя прескверно.

- А, чтоб его, этого французишку! - вслух выбранился он. Но все-таки мисс Стрэнг смотрела на него как-то особенно. Он начал догадываться, что влюблен.

У полковника он нашел доктора Стрэнга, и тут же выяснилось, что компания по благоустройству и планировке Ошен-Сити состояла из полковника, доктора Стрэнга и лавочника Обадиа Эймса, смуглого человека с двухдневной щетиной на лице и волосатыми лапищами - ничтожество, решил Джонни.

Они обсуждали проспект и план широкого рекламирования Ошен-Сити и обращались к Джонни как сведущему человеку. Это его немного подбодрило, так что, вернувшись в отель по приглашению мисс Стрэнг, он чувствовал себя в силах тягаться с этим французишкой, хотя он совершенно не умел танцевать.

Август был жаркий, дни, поутру тихие, к обеду знойные, к вечеру разражались грозовыми ливнями. Кроме тех случаев, когда надо было показывать клиентам выжженные солнцем песчаные и сосновые пустыри, на которых разбивали улицы, Джонни сидел в конторе один под двухлопастным вентилятором, одетый в белые фланелевые брюки и розовую теннисную рубашку, и, засучив рукава до локтей, сочинял лирическое описание Ошен-Сити, которое должно было служить предисловием к проспекту: Живительную силу излучает мощный прибой Атлантики, разбивающийся в кристальных бухтах Ошен-Сити (Мэриленд)... бодрящее дыхание сосен облегчает страдания астматиков и туберкулезников... широко расстилающееся поблизости устье Индиан-ривер - этого рая спортсменов - изобилует...

Среди дня, обливаясь потом и пыхтя, появлялся полковник, и Джонни читал ему сочиненное утром, и тот восклицал: " Превосходно, мой мальчик, превосходно" - и предлагал поправки, которые сводили на нет все написанное. И Джонни выискивал в затрепанном словаре новую порцию эпитетов и начинал все сначала.

Все было бы прекрасно, не будь он влюблен. Вечерами он не мог оторваться от " Ошен-хауса". Каждый раз, подымаясь по скрипучим ступеням террасы, мимо старых леди в качалках, обмахивавшихся веерами из пальмовых листьев, и проходя сквозь раздвижную дверь в вестибюль, он был уверен, что на этот раз он застанет Аннабел Мари одну, но каждый раз француз был с нею, всегда улыбающийся, невозмутимый и пузатый. Оба они сейчас же принимались за Джонни и носились с ним словно с маленькой собачкой или вундеркиндом: она учила его танцевать бостон, а француз, который оказался каким-то герцогом или бароном, угощал его всевозможными напитками, сигарами и надушенными папиросками. Джонни был глубоко потрясен, обнаружив, что она курит, но это как-то гармонировало с герцогом и Ньюпортом, заграничными путешествиями и всем ее обликом. Она душилась какими-то крепкими духами; и запах надушенных и отдававших табачным дымом волос волновал его и кружил ему голову, когда он танцевал с нею.

Иной раз он пытался загонять француза игрой на бильярде, но она в таких случаях рано уходила спать, а он ни с чем отправлялся восвояси, чертыхаясь про себя всю дорогу. Уже ложась в кровать, он все еще ощущал в ноздрях легкое щекотанье мускуса. Он пробовал сложить песню:

До самой зари

Ярче луны

Твое имя горит,

Аннабел Мари...

Потом вдруг и ему самому все это казалось невыносимо глупым, и он долго расхаживал в одной пижаме по крошечному крылечку, и в ушах у него назойливо звенели москиты, и били гулкие удары моря, и стоял насмешливый шелест стрекоз и кузнечиков, а он клял себя за то, что молод, беден, необразован, и строил планы, как он скопит достаточно денег, чтобы купить любого треклятого француза; тогда она будет любить его одного и считаться только с ним, и пусть тогда она заводит себе хоть дюжину треклятых французских ухажеров. И он крепче стискивал кулаки и размашистей шагал по крылечку, бормоча:

- Так оно и будет, черт возьми.

Потом как-то вечером ему удалось застать ее одну. Француз уехал с дневным поездом. Она, казалось, обрадовалась ему, но видно было, ее что-то заботит. Слишком много пудры на лице, и глаза припухшие и красные неужели она плакала? Светила луна. Она положила руку ему на плечо.

- Мурхауз, пойдемте со мной на пляж, - сказала она. - Мне противно смотреть на этих старых наседок в качалках.

По дороге на пляж, проходя по выжженной лужайке, они встретили доктора Стрэнга.

- Что у вас произошло с Рошвиллэном, Анни? - спросил доктор. Он был рослый мужчина с высоким лбом. Губы у него были плотно сжаты и вид удрученный.

- Он получил письмо от матери... Она не разрешает.

- Что за чертовщина, да ведь он совершеннолетний?

- Папа, ты совсем не знаешь обычаев французской знати... Семейный совет не разрешает ему... Они могут взять под опеку все его состояние...

- Наплевать, хватит на вас на обоих... Ведь я ему говорил...

- А, замолчи, неужели ты... - И она вдруг расплакалась, как маленькая. Она отстранила Джонни и побежала назад в отель, оставив Джонни и доктора Стрэнга лицом к лицу на узкой дорожке. Тут только доктор Стрэнг заметил Джонни.

- Гм... прошу прощения, - буркнул он, проходя мимо Джонни, и большими шагами стал подниматься вверх к гостинице, предоставив Джонни одному гулять по пляжу и в одиночестве любоваться луной.

Но с этого дня Аннабел Мари каждый вечер гуляла с ним по пляжу, и он начал думать, что, может быть, она вовсе не так уж любила француза. Они уходили далеко за строившиеся коттеджи, разводили костер и сидели плечо к плечу, вглядываясь в пламя. Во время прогулок бывало, что руки их соприкасались; когда ей хотелось встать на ноги, он брал ее за обе руки и поднимал, и каждый раз ему хотелось притянуть ее к себе и поцеловать, и каждый раз не хватало духу. Как-то вечером было особенно жарко, и она вдруг предложила выкупаться.

- Но мы не захватили купальных костюмов.

- А вы что, никогда не купались без костюма? Гораздо приятнее... Какой забавный мальчик, даже при луне видно, как вы покраснели.

- Вы это серьезно?

- Совершенно серьезно.

Он отбежал в сторону, сорвал с себя платье и как можно скорее бросился в воду. Он не осмеливался смотреть, и только на миг мелькнули перед ним белые бедра и грудь и белая пена волны у ее ног. Одеваясь, он не мог решить, хотел ли бы он жениться на девушке, которая так вот купается с молодым человеком, совсем голая. Хотелось бы знать, не проделывала ли она того же с треклятым французом.

- А вы были похожи на мраморного фавна, - сказала она, когда он вернулся к костру, у которого она уже укладывала вокруг головы свои черные косы. У нее был полон рот шпилек, и она цедила слова сквозь зубы.

- Только на очень робкого мраморного фавна... У меня волосы намокли.

И как-то совершенно невольно он вдруг притянул ее к себе и поцеловал. Она, казалось, вовсе не смутилась, но съежилась в его руках и подняла к нему лицо для нового поцелуя.

- А вышли бы вы замуж за такого, как я, за человека без денег?

- Не думала об этом, милый, но мне кажется, вышла бы.

- Вы, должно быть, богаты, а у меня ни цента в кармане, и мне надо посылать деньги домой своим... но я надеюсь...

- На что ты надеешься?

Она притянула к себе его лило и взъерошила ему волосы и поцеловала его.

- Я добьюсь толку в этом деле с застройками. Не я буду, если не добьюсь...

- Добьешься волку... бедный малыш.

- Вы вовсе уж ее настолько старше меня... Сколько вам лет, Аннабел?

- Скажем, двадцать четыре, но только никому об этом не говорите, ни о сегодняшнем и вообще ни о чем.

- Кому мне говорить, Аннабел Мари?

Молча они пошли домой. Казалось, ее что-то заботило, потому что она не обращала внимания на то, что он ей говорил.

И несколько недель Джонни не знал, что и думать об Аннабел Мари. Иногда целые дни она обращалась с ним так, словно они тайно обручены, иногда едва узнавала его.

Случалось, она передавала ему через отца, что ей нездоровится и она не может выйти из своей комнаты, а какой-нибудь час спустя он видел, как она скачет мимо конторы в амазонке и хлыстом сбивает пену, обильно выступившую на боках загнанной лошади. Он видел, что ее что-то тревожит, и догадывался, что все дело тут в треклятом французе.

Как-то вечером, когда они сидели на крыльце его коттеджа и курили папиросы - он теперь иногда выкуривал папироску, чтобы составить ей компанию, - он спросил, что беспокоит ее. Она положила руки ему на плечи и сказала:

- О, Мурхауз, какой вы еще глупенький... а мне это нравится.

- Но должна ведь быть какая-нибудь причина вашего беспокойства... Вы не казались озабоченной в тот день, когда мы встретились в поезде.

- Если бы я только сказала вам... боже милостивый, представляю, какую бы вы состроили мину.

Она засмеялась своим жестким, хриплым смехом, от которого ему всегда становилось не по себе.

- Так знайте, что я много бы отдал за право заставить вас говорить... Вы должны наконец забыть этого проклятого француза.

- Какой вы, однако, простачок, - сказала она. Потом встала и прошлась взад и вперед по крылечку.

- Сядьте, пожалуйста, Аннабел. Неужели вы меня совсем не любите?

Она погрузила руку в его волосы и провела ладонью по лицу.

- Ну конечно, люблю, голубоглазый вы дурачок... Но неужели вы не видите, что меня тут все бесит?.. Все эти старые кошки шипят по всем углам, что я безнравственная, потому только, что мне случается выкурить папироску у себя в комнате. Почему в Англии даже аристократки курят открыто в обществе и никто слова на это не скажет?.. А потом меня заботит Папа: он слишком много денег вкладывает в спекуляции. Мне иногда кажется, что он из ума выжил,

- Но есть основания предполагать, что здесь ожидается большой подъем. Со временем это будет новое Атлантик-Сити.

- А скажите по правде, только без утайки, сколько продала ваша компания земельных участков за последний месяц?

- Ну, не так уж много... Но предвидятся крупные сделки... Вот хотя бы с той компанией, которая собирается строить новый отель.

- Счастлив будет Папа, если ему удастся вернуть пятьдесят центов за доллар... а он мне все твердит, что у меня ветер в голове. Он врач, а не биржевой чародей, и должен бы понимать это. Все это хорошо для юнцов вроде вас, которым нечего терять и для которых есть надежда выбиться в люди, возясь с этими недвижимостями... А жирный полковник - не знаю, то ли он дурак, то ли жулик.

- А какая специальность у вашего отца?

- Как, да неужели вы никогда не слыхали о докторе Стрэнге? Он самый известный отоларинголог Филадельфии... О, какие мы умные... - Она поцеловала его в щеку. -... и невежественные... - Она поцеловала его еще раз. -... и невинные.

- Вовсе уж я не так невинен, - быстро возразил он и твердо взглянул ей прямо в глаза. Пристально глядя друг на друга, они начали краснеть. Она медленно уронила голову ему на плечо.

Сердце у него колотилось. Ему кружил голову запах ее волос, ее крепкие духи. Он обнял ее за плечи и поднял на ноги. Спотыкаясь, нога к ноге, ее жесткий корсет вплотную к его ребрам, ее волосы по его лицу, он протащил ее через маленькую столовую в спальню и запер за собой дверь. Потом поцеловал ее прямо в губы сколько хватило силы, сколько хватило дыхания. Она присела на кровать и стала снимать платье, что-то уж чересчур хладнокровно, подумалось ему, но он зашел слишком далеко, чтобы отступать. Сняв корсет, она швырнула его в дальний угол.

- Уф, - сказала она, - ненавижу эту сбрую.

Она поднялась и пошла к нему в одной рубашке, отыскивая в темноте его лицо.

- В чем дело, милый? - яростно шептала она. - Разве ты боишься меня?

Все было гораздо проще, чем ожидал Джонни. Одеваясь, они дружно хохотали. Идя вдоль бухты назад в " Ошен-хаус", он не переставая думал об одном: теперь-то уж ей придется выйти за меня замуж.

В начале сентября подул северо-восточный ветер и зябкие горожане покинули " Ошен-хаус" и коттеджи. Полковник все воодушевленней говорил о предстоящем буме и о рекламной кампании и все больше пил. Джонни теперь обедал с ним, вместо того чтобы столоваться у миссис Эймс. Брошюра была кончена и одобрена, и Джонни раза два возил в Филадельфию текст и фотографии к нему, чтобы взять сметы у типографщиков. То, что он проносился в поезде мимо Уилмингтона, не слезая там, доставляло ему приятное ощущение независимости. Доктор Стрэнг казался все более озабоченным и поговаривал о необходимости обеспечить свои вклады. Он ни разу не заговаривал о помолвке Джонни с дочерью, но казалось, что это само собой разумеется. Поведение Аннабел было необъяснимо. Она не переставая твердила, что умирает от скуки. Без устали дразнила и придиралась к Джонни. Как-то ночью, проснувшись, он увидел ее возле своей кровати.

- Ты испугался? - сказала она. - Я не могла заснуть... Послушай, какой прибой.

Ветер пронзительно свистел вокруг коттеджа, и яростный прибой ревел на берегу. Уже совсем рассвело, когда ему удалось убедить ее покинуть постель и вернуться домой.

- Пусть смотрят... Мне все равно... - говорила она.

Другой раз во время прогулки по пляжу с ней случился приступ тошноты, и ему пришлось ждать, пока ее не вырвало за ближайшей дюной, потом, бледную и дрожащую, он под руку отвел ее в " Ошен-хаус". Он был озабочен и не знал покоя. В одну из своих поездок в Филадельфию он зашел в редакцию " Паблик леджер" справиться, нет ли у них места репортера.

Как-то субботним вечером он сидел, читая газету, в гостиной " Ошен-хаус". Кроме него, во всей комнате не было ни души, большинство приезжих уже разъехались. Отель должен был закрыться пятнадцатого. Вдруг он поймал себя на том, что вслушивается в чей-то разговор. В вестибюль вошли двое коридорных и, тихо переговариваясь, присели на скамейку.

- Ну, этим летом я своего не упустил. Провалиться мне на этом месте, если я вру, Джо.

- Да и я бы не зевал, если бы не заболел.

- А что я тебе говорил, не крути ты с этой Лиззи. Да с этой девкой, я думаю, каждый сукин сын хоть по ночке провел, даже негры и те пользовались.

- А как с той? Знаешь, той, черноглазой? Ты еще хвастал, что она от тебя не уйдет?

У Джонни по спине побежали мурашки. Окаменев, он крепко держал перед лицом газетный лист.

Коридорный тихонько свистнул.

- Лакомый кусочек, - сказал он. - И подумать, что только не сходит с рук этим дамочкам.

- Так неужто ты и правда...

- Ну, не совсем... Боялся подхватить чего-нибудь. Но этот француз, тот действительно... Так и не выходил из ее комнаты.

- Это и я знаю. Сам застал его.

Они захохотали.

- Они, видно, забыли запереть дверь... Ну, она лежала на постели, а он сидел возле.

- И неужто голая?

- Да уж должно быть... под халатом... А он, понимаешь, спокойно этак заказывает мне воду со льдом.

- Ну что же ты не послал туда мистера Грили?

- А мне что? Француз был неплохой парень. Он мне сунул пять долларов.

- Вот чертовка, делает все, что только ей вздумается. Ее папенька, говорят, владелец всей этой помойки, он да старый полковник Веджвуд.

- А сдается мне, этот паренек из земельной конторы крепко влип... Похоже, дело к свадьбе.

- Черт возьми, да я бы на последней шлюхе женился, будь за ней такая уйма денег.

Джонни обливался холодным потом. Надо было выйти из гостиной так, чтобы они его не заметили. Звякнул колокольчик, и один из коридорных вскочил и убежал. Он слышал, как другой устраивался поудобнее на скамейке. Должно быть, хотел с комфортом почитать журнал. Джонни спокойно сложил газету и вышел на крыльцо. Он шел по улице, ничего не видя. Сначала ему казалось, что он сейчас же отправится на вокзал, сядет в первый же поезд и пошлет все к черту. Но надо было выпускать брошюру, - брошюру, которая поможет ему достать работу по рекламному делу, даже если бы все здесь лопнуло, а в случае ожидаемой строительной горячки была возможность твердо стать на ноги: будут деньги, помогут связи Стрэнгов; и ведь удача только раз стучится в дверь молодого человека. Он вернулся к себе в коттедж и заперся в спальне. С минуту он простоял, глядя на себя в зеркало. Тщательно расчесанные светлые волосы, четкие линии носа и подбородка; потом все помутилось. Он понял, что плачет. Он бросился ничком на постель и зарыдал.