Н. Кампуш, Х. Гронемайер, К. Мильборн 13 страница

Как в тумане тащилась я по «Баумаркту». Мимо, мимо. Свой шанс я упустила. А может, его никогда и не было. Я чувствовала себя заточенной в прозрачном пузыре: я бью руками и ногами, увязая в желеобразной массе, не в силах пробить оболочку. Я брела по проходам. Вокруг были люди. Но я уже давно не из их числа. Я лишена всех прав. Я — невидимка.

* * *

После этого случая мне стало ясно, что я не могу попросить о помощи. Что знали эти люди о том запутанном мире, в котором я была пленницей, — и кто такая я, чтобы иметь право их в него втягивать? В чем виноват этот дружелюбный продавец, что я появилась именно в его магазине? Какое право имела я подвергать его опасности, исходящей от Приклопила? Хотя его голос прозвучал нейтрально, ничем не выдав нервозности, но я ощущала, как неистово колотилось сердце в его груди, чувствовала его хватку на моей руке, его взгляд, сверлящий мою спину на всем пути через магазин. Угроза убийства в слепой ярости. И ко всему моя собственная слабость, мое бессилие, мой провал.

В эту ночь я долго не могла заснуть. Нужно было сконцентрироваться на контракте с моим вторым «я». Мне уже 17, срок выполнения договора приближается. Случай в «Баумаркте» показал, что мне придется действовать в одиночку. В то же время я чувствовала, что мои силы иссякают, и я все глубже проваливаюсь в параноидальный, странный мир, созданный для меня Похитителем.

Но как может отчаявшееся, запуганное «я» стать сильным «я», способным взять меня за руку и вывести из тюрьмы? Я не знала. Но я знала, что мне понадобится невероятно много сил и самодисциплины. Не важно, откуда я смогу их почерпнуть.

* * *

Что мне тогда действительно помогло, так это мои разговоры с моим вторым «я» и записи в дневнике. Я начала новую серию листочков; теперь я фиксировала не только издевательства, но и пыталась письменно внушить самой себе мужество. Лозунги выживания, которые я придумывала, находясь в подавленном состоянии, а потом читала вслух. Иногда это напоминало свист в глухом лесу, но все-таки срабатывало.

Не поддаваться, если он скажет, mы тупая во всем

Не поддаваться, когда он тебя бьет Не обращать внимания, если он скажет, met ничтожество

Не обращать внимания, если он скажет, ты не можешь без него жить

Не реагировать, если он выключит свет Все ему прощать и не таить злобу Быть сильнее Не сдаваться

Никогда, никогда не сдаваться

Не поддаваться, никогда не сдаваться. Проще сказать, чем сделать. Так долго мои мысли были сконцентрированы на том, чтобы вырваться из это-

го подвала, из этого дома. Теперь это свершилось. И ничего не изменилось. Снаружи я была точно такой же пленницей, как и внутри. Казалось, внешние стены стали более проницаемыми, но мои внутренние были забетонированы как никогда. К тому же наши «выходы в свет» вводили Вольфганга Приклопила в состояние крайней паники. Разрываясь между своей мечтой о нормальной жизни и страхом, что попыткой бегства или своим поведением я могу все разрушить, он становился все более беспокойным и неуправляемым. Несмотря на то, что в доме я была надежно укрыта. Взрывы бешенства учащались, естественно, вина возлагалась на меня, и он впадал в параноидальный бред. Его больше не успокаивало мое робкое, боязливое поведение в обществе. Может быть, в глубине души он считал, что эту неуверенность я только разыгрывала перед ним. Насколько я была не способна к такой инсценировке, показал следующий выезд в Вену, который по идее должен был покончить с моим пленом.

Мы ехали как раз по Брюннерштрассе, когда движение замерло. Полицейский контроль. Машину и людей в униформе, машущих из нее, я увидела еще издалека. Приклопил резко втянул в себя воздух. Он ни на миллиметр не сдвинулся со своего места, но я заметила, как его руки вцепились в руль и как побелели суставы пальцев. Внешне он оставался абсолютно спокоен, когда припарковал машину у обочины и опустил стекло. «Пожалуйста, права и документы на машину! » Я осторожно подняла голову. Лицо полицейского выглядело неожиданно юным, его тон был твердым, но дружелюбным. Полицейский внимательно изучал

лицо Приклопила, пока тот вытаскивал бумаги. Его взгляд только коротко скользнул по мне. В моем мозгу сформировалось слово, которое я видела в виде большого комикс-облачка, парящего в воздухе: ПОМОГИТЕ! Оно было таким явственным, что я не понимала, почему полицейский моментально не отреагировал. Но он равнодушно взял протянутые ему бумаги и просмотрел их.

Помогите! Вытащите меня отсюда! Вы контролируете преступника! Я моргала и вращала глазами, как будто подавая сигналы Морзе. Должно быть, со стороны я выглядела как припадочная. Но это было не что иное, как отчаянный сигнал SOS, посылаемый худым подростком, сидящим на переднем сиденье белого автофургона.

В моей голове проносились путаные мысли. Может быть, просто выпрыгнуть из машины и побежать? Я могла бы кинуться к полицейской машине, она же стояла прямо перед моими глазами. Но что сказать? Будут ли меня слушать? А если мне откажут? Приклопил схватит меня в охапку, красноречиво извинится за беспокойство и за то, что его помешанная племянница мешает их работе. А кроме того: попытка к бегству, это то табу, нарушить которое смерти подобно. Если я потерплю неудачу, то лучше не представлять, что меня ждет. Но все же, если получится? Я видела перед собой Приклопила, как он нажимает на педаль газа и машина срывается с места, визжа шинами. После этого его занесет и выбросит на встречную полосу. Скрипящие тормоза, раздробленное стекло, кровь, смерть. Приклопил неподвижно лежит на руле, вдалеке слышен вой сирен.

«Спасибо, все в порядке! Доброго пути! » — Полицейский коротко улыбнулся и протянул Прикло- пилу документы через окно. Он не имел понятия, что остановил машину, в которой почти восемь лет назад была похищена маленькая девочка. Он не имел понятия, что эта маленькая девочка почти восемь лет содержится в плену в подвале преступника. Он не знал, что был на волосок от того, чтобы раскрыть преступление и стать свидетелем автомобильного суицида. Достаточно было одного моего слова, одной мужественной фразы из машины. Вместо этого я сжалась на сиденье и закрыла глаза, в то время как Похититель тронулся с места. Ведь я потеряла самый большой шанс вырваться из этого кошмара. Только задним числом мне пришло на ум, что у меня вообще не возникла такая простая мысль — заговорить с полицейским. Настолько я была парализована страхом, что Приклопил расправится с тем, с кем я войду в контакт.

Я была рабыней, подневольной. Я стоила меньше, чем домашнее животное. У меня больше не было голоса.

***

Bo время моего плена я всегда мечтала о том, чтобы зимой поехать кататься на лыжах. Синее небо, сияющий под солнцем снег, одевший ландшафт в девственный пушистый наряд. Хруст снега под ногами, мороз, окрашивающий багрянцем щеки. А после — горячее какао, как раньше, после катания на коньках.

Приклопил был хорошим лыжником. В последние годы моего заточения он часто совершал

однодневные поездки в горы. В то время как я упаковывала его вещи и проверяла скрупулезно составленные списки, он уже был взволнован в предвкушении удовольствия. Воск для лыж. Перчатки. Плитка мюсли. Солнечный крем. Бальзам для губ. Шапка. Я каждый раз сгорала от тоски, когда он запирал меня в застенке и покидал дом, чтобы в горах скользить по снегу под ярким солнцем. Ничего более прекрасного я не могла себе представить.

Незадолго до моего восемнадцатилетия он все чаще заговаривал о том, чтобы как-нибудь взять меня с собой на такую лыжную прогулку. Для него это было важным шагом в направлении «нормальности». Возможно, таким образом он хотел выполнить мое желание. Но кроме этого, получить подтверждение тому, что одержал окончательную победу. Если я и в горах не сорвусь с поводка, значит, по его мнению, он все сделал правильно.

Приготовления заняли несколько дней. Похититель осматривал свои старые лыжные вещи и откладывал в сторону разные детали одежды, чтобы я их примеряла. Одна куртка подошла — пушистая штука из семидесятых годов. Не хватало лыжных штанов. «Я их тебе куплю, — пообещал Похититель. — Мы вместе поедем в магазин». Его голос звучал взволнованно, и в этот момент он выглядел счастливым.

В тот день, когда мы поехали в «Донауцентр»¹, у меня упало давление. Я очень исхудала и, зале-

¹ Donauzentrum — большой торговый центр в 22-м районе Вены.

зая в машину, еле держалась на ногах. Это было странное чувство — посетить торговый центр, по которому я раньше часто слонялась с родителями. Сейчас его от Реннбанвега отделяют только две станции метро, тогда это было несколько остановок на автобусе. Похоже, Похититель чувствовал себя очень, очень уверенно.

«Донауцентр» — типичный пригородный торговый центр. Магазины налеплены вплотную друг к другу на двух этажах, пахнет поп-корном и картошкой фри, музыка, хотя и достаточно громкая, не может перекрыть гомон многочисленных подростков, которые за неимением другого места встречи толпятся перед магазинами. Даже люди, привыкшие к таким столпотворениям, вскоре устают от этого и начинают тосковать по минуте тишины и глотке свежего воздуха. На меня шум, свет и толпы людей действовали как стена, как непроходимая чаща, в которой я не могла сориентироваться. Я напрягала память — не тот ли это магазин, где я с мамой?.. На короткий момент я увидела себя маленькой девочкой, выбирающей колготки. Но эта картинка была сразу поглощена картиной настоящего. Повсюду были люди: молодежь, взрослые с большими пестрыми пакетами, мамочки с колясками — сплошная суматоха. Похититель доставил меня в большой магазин одежды. Лабиринт, заполненный вешалками, прилавками с товарами и манекенами, демонстрирующими моду зимнего сезона с безразличными улыбками.

Брюки из отдела для взрослых мне не подошли. В то время как Приклопил протягивал мне в кабинку одни за другими, из большого зеркала на

меня смотрело жалкое существо. Я была бледная как мел, белые волосы торчали на голове в разные стороны, и такая тощая, что с меня сваливался даже XS. Постоянное натягивание и стягивание одежды так меня измотало, что я категорически отказалась повторить процедуру в детском отделе. Чтобы подобрать подходящий размер, Похитителю пришлось прикладывать лыжные брюки к моему телу. Когда он наконец остался доволен, я еле держалась на ногах.

Я была чрезвычайно счастлива снова оказаться в машине. По дороге в Штрасхоф я думала, что моя голова вот-вот разорвется. После почти восьмилетней изоляции я была не в состоянии переработать такое количество впечатлений.

Но и остальные приготовления к поездке на лыжах притупили мою радость. Надо всем висела звенящая атмосфера напряженности. Похититель был беспокойным и раздраженным, укорял меня расходами, спровоцированными мной. По карте он заставил меня определить точное расстояние до лыжного курорта и рассчитать, какое количество бензина потребуется на дорогу. К тому же билеты на подъемник, плата за прокат, может, кое-что из еды — для его болезненной скупости это были огромные суммы, которые он выкидывает на ветер. И за что? За то, что я постоянно вожу его за нос и подрываю его доверие.

Когда его кулак грохнул по столешнице, я вздрогнула и выронила карандаш. «Ты пользуешься моей добротой! Без меня ты ничтожество, ничтожество! » Не обращать внимания, если он скажет: «Ты не можешь без него жить». Я подняла

голову и прямо посмотрела ему в глаза. И была поражена, увидев на его искаженном лице тень страха. Эта поездка на лыжах была огромным риском. Риск, на который он шел уж никак не потому, чтобы исполнить мое заветное желание. Это представление было поставлено только для него самого, желающего воплотить свои фантазии в жизнь. Как он со своей «подругой» скользит вниз по склону, как поражает ее своим умением кататься на лыжах. Идеальный фасад, самолюбование, подпитанное моим унижением, подавлением и разрушением моего «я».

Мне не доставляло радости принимать участие в этом абсурдном спектакле. По пути в гараж я сообщила, что хочу остаться здесь. Я увидела, как темнеют его глаза, потом он взорвался: «Что ты придумываешь? » — зарычал он и поднял руку, в которой держал металлический прут, служащий запором для входа в мой застенок. Я поглубже набрала в грудь воздуха, закрыла глаза и попыталась уйти в себя. Прут со всей силы врезался в мое

бедро. Кожа на нем моментально лопнула.

* * *

Когда на следующий день мы ехали по автобану, энергия из Похитителя била ключом. Я же ощущала только пустоту. В виде дисциплинарных мер он снова оставил меня голодной на ночь и отключил электричество. Нога горела. Но ведь сейчас со мной уже все в порядке, все хорошо, мы едем в горы. В моей голове, перебивая друг друга, гудели голоса:

«Надо как-нибудь добраться до плитки мюсли в лыжной куртке! »

«В его сумке тоже лежит что-то съестное! »

Между ними тихо вклинился тоненький голосок: «Ты должна бежать. На сей раз ты обязана это сделать».

Под Иббсом мы съехали с автобана. Перед нашими глазами из туманной дымки медленно выплывали горы. В Гестлинге мы остановились перед пунктом проката лыж. Этого Похититель боялся больше всего. Ведь ему придется зайти вместе со мной внутрь, где контакта с продавцами не избежать. Они будут спрашивать меня, подходит ли размер лыжных ботинок, а мне придется отвечать на их вопросы.

Прежде чем выйти из машины, он с особым нажимом пригрозил, что убьет каждого, кого я попрошу о помощи — и меня заодно.

Когда я открыла дверцу машины, меня охватило незнакомое чувство. Холодный и пряный воздух пах снегом. Вдоль реки тянулись домики, своими снежными шапками на крышах напоминающие куски торта со взбитыми сливками. Слева и справа ввысь устремлялись горы. Я бы не удивилась, если бы небо было зеленым — таким нереальным показался мне окружающий ландшафт.

Приклопил втолкнул меня в двери пункта проката, и в лицо мне ударил теплый, влажный воздух. Люди, потея в пуховых куртках, стояли у кассы; радостное ожидание на их лицах, смех, треск пряжек при примерке лыжных ботинок. К нам подошел продавец. Загорелый и жизнерадостный, этакий тип лыжного тренера, привычно сыплющий шутками хриплым, громким голосом. Он принес для меня пару обуви 37-го размера и встал передо

мной на колени, чтобы проверить пригонку. В то время как я уверяла продавца, что нигде не давит, Приклопил не спускал с меня глаз. Более неподходящего места, чтобы привлечь внимание к преступлению, чем этот магазин, было невозможно себе представить. Все непринужденно, все великолепно, все — сплошная радостная отлаженная эффективность индустрии удовольствий. Я промолчала.

«Мы не сможем подняться на фуникулере, это слишком опасно. Вдруг ты с кем-нибудь заговоришь, — сказал Похититель, когда мы, миновав длинную, петляющую улицу въехали на стоянку лыжного курорта Хохкар, — подъедем прямо к подножию».

Мы припарковали машину в сторонке. Слева и справа от нас круто взмывали вверх заснеженные склоны. Издали мне был виден кресельный подъемник. Из бара на нижней станции слабо доносилась музыка. Хохкар один из немногих лыжных курортов, до которого из Вены можно легко добраться. Небольшой — всего шесть кресельных и парочка коротких бугельных подъемников доставляют лыжников наверх, к трем вершинам. Трассы узкие, целых четыре из них обозначены как «черные» — самая трудная категория. Я судорожно напрягала память. Когда мне было четыре года, мы уже бывали здесь с матерью и семьей наших друзей. Но ничто не напоминало о той маленькой девочке, одетой в толстый розовый лыжный костюм, которая с трудом передвигала ноги, утопая в глубоком снегу.

Приклопил помог мне надеть лыжные ботинки и вставить ноги в крепления. Я неуверенно сколь

зила на лыжах по гладкому снегу. Он потянул меня через сугробы прямо к началу склона и подтолкнул вниз. Спуск показался мне убийственно крутым, и я ужаснулась скорости, с которой полетела вниз. Лыжи и ботинки весили, наверное, больше, чем мои ноги. Силы моих мышц не хватало, чтобы управлять ими, к тому же я давно забыла, как это делается. Единственный лыжный курс в моей жизни состоялся еще во времена посещения мной группы продленного дня. Всего неделя, проведенная в молодежном отеле в Бад Аузее. Я была напугана, отказывалась вставать на лыжи, настолько живы были мои воспоминания о поломанной руке. Но женщина-тренер по лыжам была очень милой и вместе со мной радовалась каждому удавшемуся спуску. Я делала успехи и в последний день курсов даже приняла участие в больших соревнованиях на тренировочной трассе. На финише я подняла вверх руки и ликовала. После этого упала спиной в снег. Такой свободной и гордой собой я не чувствовала себя уже давно.

Гордая и свободная — жизнь, удаленная на множество световых лет.

В отчаянии я пыталась затормозить. Но уже при первой попытке лыжа встала на ребро, и я опрокинулась в снег. «Ну как ты едешь! — ругался Приклопил, остановившись рядом со мной и помогая мне подняться на ноги. — Ты должна ехать дугой! Вот так! »

Потребовалось немало времени, пока я кое-как научилась держаться на лыжах, и мы продвинулись на несколько метров вперед. Видно, моя беспомощность и слабость успокоили Похитителя, и он

все же решился купить для нас билеты на фуникулер. Мы встали в длинную очередь смеющихся, толкающихся лыжников, у которых не хватало терпения дождаться, когда же вагончик выплюнет их на следующей вершине. Среди всех этих людей в пестрых лыжных костюмах я чувствовала себя существом с другой планеты. Если кто-то проходил слишком близко, касаясь меня, я вздрагивала. Я вздрагивала, когда лыжи и лыжные палки цеплялись друг за друга, и я вдруг оказывалась зажатой между громогласными чужаками, которые, похоже, не обращали на меня внимания, но чьи взгляды я могла на себе чувствовать. Ты здесь чужая. Тут тебе нет места. Приклопил толкнул меня в спину: «Не засыпай, вперед, вперед! »

Как мне показалось, прошла целая вечность, пока мы наконец очутились в кабине. Я парила над зимним горным пейзажем — мгновения покоя и тишины, которыми я хотела насладиться. Но все мое тело бунтовало против непривычного напряжения. Ноги дрожали, я ужасно мерзла. Когда подъемник въехал на вершину горы, меня охватила паника. Я не знала, как спрыгнуть, и от волнения зацепилась палками. Приклопил, ругаясь, в последний момент схватил меня за руку и вытащил из лифта.

После нескольких спусков утерянная уверенность постепенно вернулась ко мне. У меня уже получалось удерживаться на ногах настолько долго, что я успевала насладиться короткими дистанциями до того, как снова валилась в снег. Я почувствовала, как ко мне возвращаются жизненные силы и ощущение чего-то, похожего на счастье.

При первой возможности я останавливалась, чтобы полюбоваться панорамой. Вольфганг Приклопил, очень гордящийся своим знанием местности, описывал мне окружающие горы. С вершины Хохкара можно увидеть массивный Отчер, за ним тянутся, исчезая в дымке, гряда за грядой. «Это уже Шти- рия, — вещал он. — А вот оттуда, с другой стороны, можно увидеть Чехию». Снег сверкал на солнце, небо сияло синевой. Я глубоко вдыхала воздух, мечтая остановить время. Но Похититель торопил: «Этот день мне стоит бешеных денег, мы должны

использовать его сполна».

***

«Мне нужно в туалет! » Приклопил сердито взглянул на меня. «Мне действительно надо! » Ему не оставалось ничего иного, как сопровождать меня к ближайшей хижине. Он решился на нижнюю станцию, так как там туалеты были расположены в отдельных строениях, и нам не пришлось бы вплотную подходить к гостевому домику. Мы отстегнули лыжи, Похититель довел меня до дверей туалета и прошипел, чтобы я поторопилась. Он будет ждать и постоянно смотреть на часы. Я удивилась, что он не вошел со мной. В любой момент можно сказать, что якобы ошибся дверью. Но он остался снаружи.

В туалете никого не было. Но, оказавшись в кабинке, я услышала, как открылась одна из дверей. Душа ушла в пятки — я была уверена, что пробыла здесь слишком долго, и Похититель зашел за мной в дамский туалет. Когда я поспешно выскочила в маленький предбанничек, там перед зеркалом

стояла белокурая женщина. С начала моего заточения я впервые оказалась один на один с другим человеком.

Я не помню точно, что я тогда сказала. Я знаю только, что собрала в кулак всю свою решимость и заговорила с ней. Но слова, сорвавшиеся с моих губ, были похожи на тихий писк.

Блондинка дружелюбно улыбнулась, повернулась и вышла. Она меня не поняла. В первый раз я к кому-то обратилась, но это было точно так же, как в худшем из моих кошмаров: люди меня не слышат. Я — невидимка. И не имею права рассчитывать на помощь.

Только после побега я узнала, что та женщина была туристкой из Голландии и просто-напросто не поняла, чего я от нее хочу. Но тогда ее реакция стала для меня ударом.

Мои воспоминания о последних часах нашей поездки очень расплывчаты. Я опять упустила шанс. Оказавшись вечером снова запертой в своем застенке, я впала в такое отчаяние, какого давно не испытывала.

* * *

Прошло некоторое время. Приближался решающий день — день моего 18-летия. Это была дата, которую я с нетерпением ожидала вот уже 10 лет и твердо решила отпраздновать ее надлежащим образом — даже если это должно происходить в плену.

Несколько лет назад Похититель разрешил мне испечь пирог. Но в этот раз мне хотелось чего-то особенного. Я знала, что деловой партнер При-

клопила организует праздники в расположенном особняком складском помещении. Похититель показывал мне видеозаписи, на которых были запечатлены турецкие и сербские свадьбы. Из этой пленки он хотел смонтировать рекламный фильм, чтобы презентовать место проведения мероприятий. Я жадно пожирала глазами кадры, на которых празднующие люди скакали по кругу в странном танце, держась за руки. На одном из праздников на столе с закусками лежала целая акула, на другом — теснилось огромное количество тарелок с неизвестными блюдами. Но больше всего меня очаровывали торты. Многоэтажные произведения искусства с цветами из марципана или в виде автомобиля из бисквита и крема. Именно такой торт мне и хотелось получить — в форме цифры 18, символа совершеннолетия.

Когда утром 17 февраля 2006 года я поднялась наверх в дом, торт действительно стоял на кухонном столе: единица и восьмерка из воздушного бисквитного теста, покрытые сахаристой розовой пеной и убранные свечами. Я не помню, какие подарки еще я тогда получила — какие-то точно, ведь Приклопил обожал помпезные торжества. Но в центре моего маленького праздника стала эта цифра — 18. Она была знаком свободы. Она была символом, знаком того, что пришло время выполнить обещание.

КТО-ТО ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ

Побег и свобода

Я подпалила фитиль бомбы. Шнур горел, не оставляя шанса его потушить. Я выбрала жизнь. Похитителю осталась только смерть.

Этот день начался, как и все остальные — по приказу таймера. Я лежала на своей двухъярусной кровати, когда в застенке внезапно вспыхнул свет, вырвав меня из путаного сна. Какое-то время я еще оставалась лежать, пытаясь найти смысл в лоскутках сновидений, но чем больше я старалась их удержать, тем быстрее они ускользали. После них осталось только одно смутное ощущение, которое привело меня в задумчивое замешательство. Глубокая решимость. Какой я давно не испытывала.

Вскоре чувство голода выгнало меня из постели. Ужин не состоялся, и в животе урчало. Подталкиваемая мыслями о чем-то съестном, я начала сползать по лестнице вниз. Еще до того, как я очутилась на полу, я вспомнила, что у меня ничего нет: вчера после полудня Похититель дал мне с собой в застенок крошечный кусочек пирога на завтрак, но я проглотила его еще вечером. Рас-

строенная, я почистила зубы, чтобы прогнать изо рта кисловатый привкус голодного желудка. Потом с сомнением огляделась по сторонам. В это утро в моем застенке царил беспорядок: кругом валялась раскиданная одежда, на столе громоздились кипы бумаг. В другой раз я бы сразу принялась за уборку, чтобы придать моей крошечной комнатке более или менее уютный и аккуратный вид. Но в этот день у меня не было ни малейшего желания. Я чувствовала странную отрешенность от этих стен, как никак ставших моим домом.

Надев короткое оранжевое платье, которым я очень гордилась, я стала ждать, когда Похититель откроет дверь. Кроме этого платья у меня были только леггинсы и футболки с пятнами краски, свитер Похитителя с воротом — на холодное время, а также несколько чистых, простых вещей для редких «выходов в свет», куда он брал меня в последние месяцы с собой. В этом платье я могла чувствовать себя обычной девушкой. Похититель купил мне его в награду за работу в саду. Весной, после дня моего 18-летия, он часто заставлял меня работать там под его надзором. В последнее время он ослабил бдительность по отношению к подстерегающей опасности, что меня могут увидеть соседи. Уже два раза случилось так, что его родственники обращались к нему из-за забора в то время, когда я пропалывала сорняки. «Помощница», — кратко бросил Похититель, когда сосед мне кивнул. Последний удовлетворился таким ответом, а я все так же была не в состоянии вымолвить ни слова.

Когда дверь в мой застенок наконец отворилась, я подняла глаза на Приклопила, стоящего

на 40-сантиметровой ступеньке. Картина, которая даже после всех этих лет вызывала у меня страх. В искажающем действительность свете лампочки в коридоре Приклопил всегда выглядел этакой огромной, величественной тенью, как тюремщик из фильмов ужасов. Но сегодня я не заметила в нем ничего угрожающего. Я чувствовала себя сильной и уверенной в себе. «Можно, я надену трусы? » — спросила я вместо приветствия.

Похититель удивленно посмотрел на меня. «Об этом не может быть и речи», — последовал ответ.

В доме я всегда работала полуобнаженной, а в саду нижнее белье было запрещено в принципе. Это было одним из его методов, уничижать меня. «Пожалуйста, это гораздо удобнее», — настаивала я.

Он энергично замотал головой: «Ни в коем случае! Как тебе вообще такое пришло в голову? Идем уже! »

Я последовала за ним в прихожую и ждала, пока он протиснется через лаз. Пузатая, тяжелая железобетонная дверь, ставшая одной из крепких составных частей моей жизненной декорации, была открыта. Когда я видела перед собой этот колосс из стали и бетона, у меня в горле стоял ком. Все эти годы мне чертовски везло. Любой несчастный случай с Похитителем стал бы моим смертным приговором. Эту дверь было невозможно открыть с внутренней и найти с внешней стороны. Перед моими глазами живо вставала сцена: как через несколько дней я осознаю, что Похититель исчез. Как я мечусь в безумии по своей комнате, и как меня охватывает панический ужас. Как я, возможно, собрала бы последние силы, чтобы одолеть обе де-

ревянные двери. Но эта бетонная дверь стояла бы незыблемой границей между жизнью и смертью. Лежа перед ней, я умирала бы от голода и жажды. Каждый раз я испытывала огромное облегчение, преодолев узкий проход вслед за Похитителем. Но вот опять наступило утро, и он открыл эту дверь, не бросив меня на произвол судьбы. Еще на один день я ускользнула из моей подземной могилы. Поднимаясь по ступеням в гараж, я жадно набирала в легкие воздух. Я наверху.

Похититель приказал пойти на кухню и намазать ему два бутерброда с повидлом. С урчащим животом я наблюдала, как он с наслаждением впивается в них зубами. Они оставляли небольшие следы. Ароматный, хрустящий хлеб с маслом и абрикосовым повидлом. Мне ничего не досталось — в конце концов, я ведь получила пирог. Я бы никогда не решилась признаться, что съела несчастный кусочек еще вчера вечером.

После завтрака Приклопила я помыла посуду и подошла к отрывному календарю, висевшему в кухне. Как и каждое утро, я оторвала листочек с напечатанными на нем жирным шрифтом цифрами и сложила его вместе. Я долго смотрела на новую дату: 23 августа 2006 года. Это был

3096-й день моего заключения.

* * *

В этот день Вольфганг Приклопил пребывал в хорошем настроении. Должна была наступить новая эра, положившая начало лучшим временам без финансовых проблем. Для ее приближения сегодняшним утром должны быть предприняты

два решающих шага. Во-первых, Похититель хотел избавиться от старого автофургона, в котором я была похищена восемь с половиной лет назад. Во-вторых, он дал в Интернете объявление о сдаче квартиры, которую мы ремонтировали в последние месяцы. Он купил ее полгода назад, в надежде, что доходы от сдачи внаем уменьшат длительный финансовый гнет, вызванный последствиями совершенного им преступления. Деньги для этого, как он мне объяснял, принесла их с Хольцапфелем совместная деловая деятельность.

Это случилось вскоре после моего дня рождения, когда он утром возбужденно объявил: «Появилась новая стройплощадка. Мы сейчас же едем на Холлергассе». Его радость была заразительной, а я срочно нуждалась в разнообразии. Магический день моего взросления миновал, но в жизни практически ничего не изменилось. Меня все так же унижали и контролировали, как и все предыдущие годы. Но во мне как будто щелкнул переключатель. Мои сомнения, что, может, Похититель прав, и под его опекой я нахожусь в большей безопасности, чем снаружи, постепенно исчезали. Теперь я была взрослой, мое второе «я» крепко держало меня за руку, и я точно знала: так я больше жить не хочу. Я провела годы своей юности как рабыня, боксерская груша, уборщица и подруга преступника и приспосабливалась к этому миру, пока не было другой возможности. Но теперь это время миновало. В своем застенке я вызывала в памяти все планы и задумки, взращенные мной, ребенком, к этому времени. Я хотела обрести самостоятельность. Стать актрисой, писать книги и музыку,

знакомиться с другими людьми, быть свободной. Я больше не хотела соглашаться быть вечной пленницей фантазий Похитителя. Мне осталось только дождаться подходящего случая. Может быть, его предоставит новая стройплощадка. После всех лет, когда я была прикована к дому, я впервые получила возможность работать в другом месте. Конечно, под строгим надзором Похитителя, но все же.